Часть I
Жадная любовь

«Кажется, в небе можно увидеть свое отражение, как в зеркале, – такое оно сегодня оглушительно-надрывно-голубое. Оно такого же цвета, как огонь у самого жала сварочного аппарата», – думает мама, шагая по плитам Большой площади, где булыжники тесно прижались друг к другу, спаянные тысячами человеческих шагов; шагами людей, которые проносились здесь туда и обратно, в погоне за тем, чего они хотели получить от жизни.

Солнце стоит низко, его лучи пронизывают атмосферу, как блестящие острые копья, прежде чем обжечь лица людей, сидящих под огромными зонтами, натянутыми над летними верандами кафе «Мёрнерс инн» и Центрального отеля. Обманчивое тепло, в глубине которого еще таится зимняя стужа.

Мама смотрит в сторону здания, где расположено бюро по продаже недвижимости, – в окнах угадываются отчаянные объявления. Она отмечает, что возле банкомата пусто, и поднимает глаза к часам под кровлей – тяжелые стрелки, кажется, прибиты гвоздями в определенном положении, однако они могут двигаться, она знает это наверняка.

Четверть одиннадцатого.

Пустые витрины по обеим сторонам площади. Магазины и кафе, которым пришлось закрыться в связи с экономическим кризисом. Объявления о распродажах еще остались, умоляют прислушаться к ним среди пыльцы, танцующей в лучах света.

«Удивительно, как мало людей на улице», – думает она. Никакого блошиного рынка, никаких крестьян, пытающихся продать экологически чистые овощи, выращенные в теплицах; никаких эмигрантов, торгующих фруктами без кассы, никаких барахольщиков, продающих за немыслимые цены всякую мелочь, которой давно место на помойке.

Но старичок, торгующий горячими сосисками с маленького переносного прилавка, на своем месте. Он сидит на корточках под своим оранжево-желто-красным зонтиком в ожидании проголодавшихся гуляющих, мечтающих недорого перекусить.

Десять крон за горячую сосиску. И продавец цветов тоже тут со своими розовыми, желтыми, красными и оранжевыми тюльпанами.

Дети – девочки-близнецы, которым уже шесть, – бегут впереди нее, подбегают к банку «SEB», останавливаются у банкомата, где она обычно снимает деньги, прежде чем отправиться по другим делам. На девочках одинаковые розовые куртки, одинаковые джинсы, белые кроссовки с четырьмя красными полосами на боку.

Их двое, однако они дышат, движутся, говорят как один человек. Они во всем похожи. Незнакомые люди обычно не различают их, однако умиляются той радости, энергии и красоте, которую излучают девочки, словно все их существование – хвалебная песнь этому миру и тому, что они существуют в нем.

Светлые волосы взъерошены ветром, фигурки движутся в такт, но немного порывисто и непредсказуемо – свидетельство того, что так много еще всего интересного в самих себе и в огромном мире, который в данный момент, на этой площади, в их маленьком провинциальном городишке принадлежит им целиком.

Мама вдыхает весенний воздух.

Она ощущает запах распустившихся тюльпанов, отчаянный запах, словно цветы хотят шепнуть ей: «Почему наша жизнь так коротка, когда твоя, ваша такая долгая?»

«Вы принимаете все как данность, – думает мама, глядя на своих дочерей. – Я же ничего не принимаю как данность – знаю, что все можно потерять…»

Мужчина в черной куртке с поднятым капюшоном ставит свой велосипед рядом с банкоматом. Не запирая велосипед на замок, он рукой в перчатке осторожно поправляет рюкзак на багажнике.

Мужчина оставляет рюкзак, но не снимает деньги в банкомате, а идет через площадь в сторону улицы Букхолларегатан.

Мама не думает о том, кто этот человек. Почему на нем капюшон, несмотря на весеннее солнце, почему он оставляет велосипед и рюкзак.

Девочки уже подбежали к банкомату. Они оборачиваются к ней и улыбаются, и ей хочется подбежать к ним, схватить их на руки, обнять, поцеловать – показать им, как она их любит, чтобы эта любовь дала им чувство защищенности, уверенности и свободы.

Но тут им на глаза попадается прилавок с сосисками. Привычка и голод заставляют их пробежать мимо матери и прямо к старичку, скучающему под зонтом от солнца за прилавком, разукрашенным изображениями сосисок.

Они скачут перед мужчиной в капюшоне, и он тоже спешит туда.

«Есть ли у меня наличность?»

Конечно же, в кошельке лежат две монетки по десять крон. Она роется в сумочке в поисках кошелька, а мужчина с черной бородой уже дал девочкам по сосиске в булочке. Когда она подходит, он кивает ей, как старой знакомой.

– Сок. Они любят грушевый, не так ли?

Грушевый. Или яблочный.

Мужчина говорит с резким акцентом. Она роется на дне сумочки – и они лежат там, как она и помнит, две десятикроновые монетки, холодные на ощупь. Она протягивает их мужчине, который кивает, благодарит и приглашает их заходить еще.

Девочки бегут к белым тумбам, похожим на куски сахара, стоящим перед Центральным отелем, возле натянутого, как парус, куска брезента, отделяющего летнюю веранду кафе.

Девочки отбрасывают длинные тени, и мама бежит за ними, крича, чтобы они были осторожны и не закапали свои новые куртки кетчупом. Потом она спохватывается, возвращается к прилавку, а продавец уже стоит с протянутой рукой, держа в ней две салфетки.

Она качает головой, удивляясь собственной забывчивости, и вскоре уже сидит на одной из белых тумб рядом с дочерьми и смотрит, как они едят, видит, как они уверенно и привычно расправляются с жирными сосисками.

Солнце ласкает им щеки, заставляя их слегка раскраснеться.

На открытой веранде сидят люди.

«Кто вы такие?» – думает она, стараясь избегать мыслей и чувств, на которые у нее нет сил. С претензией одетый пенсионер в синем клубном блейзере, в бежевых шерстяных брюках. Волосы зачесаны назад. Кем он раньше работал – инженером на заводах самолетной техники «Сааб»? Профессором в университете? А может, он в прошлом главный врач нейрохирургического или ожогового отделения университетской больницы? Или самый обычный старичок, всю жизнь гнувший спину, который теперь пытается украсить свою старость, изысканно одеваясь? Старается придать торжественности своей жизни, чтобы не думать о неотвратимо приближающейся смерти…

Она проклинает себя за эти мысли.

За одним из столиков на веранде ресторана Мёрнерса четыре пожилых иммигранта играют в кости. Они выкладывают на стол спички, так что она не сомневается – играют на деньги. За другим столиком – прогульщики старшего школьного возраста, ибо они наверняка прогуливают, если у них не «окно» в такой ранний час. За другими столами сидят люди всех возрастов – наверняка те самые безработные, потерявшие работу, когда местные предприятия начали закрываться одно за другим. В их глазах отчаяние, тревога – удастся ли найти новую работу? Или все пропало и они не смогут прокормить семью, обеспечить своим детям достойный старт в жизни?

Сильно накрашенная молодая женщина в белом плаще курит.

«Я узнаю ее, – думает мать, – она работает в салоне красоты возле церкви Святого Ларса».

Мимо заведения Мёрнерса проходят трое мужчин в темных костюмах – возможно, служащие одного из немногочисленных в городке адвокатских бюро. Или просто банковские клерки, мечтающие стать финансовыми воротилами. Такие все еще есть, даже в Линчёпинге. Они поправляют свои галстуки, мерцающие на солнце, как мерцает дешевый шелк фабричного производства. А может быть, они продавцы копировальной техники или мобильных телефонов или работают в страховой фирме, расположенной на площади…

Возле столика на веранде Центрального отеля сидит группка студентов университета. Технари, судя по их интеллигентному виду и немного неуклюжему поведению. Джинсы, вязаные свитеры, кроссовки для дальних переходов. В маленьких портфельчиках у них наверняка компьютеры. На столе перед ними – самый обычный кофе безо всего.

«Что я знаю о людях в этом городе?» – размышляет мать, вытирая дочерям рты салфеткой. Сосиски уже съедены, и теперь ее обожаемые девочки по очереди тянут через трубочку зеленый сок с химическим привкусом, который так любят.

«На самом деле я ничего не знаю, – думает она. – Только то, что мы живем бок о бок, и мы такие разные, и мы не ссоримся лишь потому, что решили проявлять друг к другу терпение. Однако всех нас связывает одно – вне зависимости от количества денег на счете, происхождения или профессии – у всех у нас одна и та же простая мечта о счастье!

Но иногда мы кусаемся. Кусаем друг друга. Но только не сейчас. Не здесь. В такой чудесный весенний день ничего плохого не может случиться. В эту минуту Линчёпинг – один из самых надежных и безопасных коконов для человеческой жизни».

Местный красно-оранжевый автобус останавливается возле памятника Фольке Фильбютеру, потомку первого королевского рода Швеции. Несколько человек садятся в автобус, который продолжает свой путь к замку. Попрошайка, пожилая женщина с редкими волосами, сидит с протянутой рукой возле торговой галереи.

– Ну что, вы наелись?

– Да, мамочка.

– Тогда пойдем снимать деньги.

– Можно я буду нажимать на кнопки?

– И я тоже, я тоже хочу!

– Мы можем нажимать вместе!

И они устремляются через площадь к банкомату, где по-прежнему стоит велосипед с рюкзаком на багажнике.

Мать видит афиши в витринах банков. Узнает стиль прежних объявлений и компаний; ей не хочется вспоминать имя, но оно приходит само.

Куртзон.

Банк «SEB» отдал рекламное место в своих витринах фирме гениального, но не любящего яркого света финансиста.

Девочки уже подбежали к банкомату, возле них открывается автоматическая дверь банка, и на улицу выходит мужчина с большими загорелыми руками. На его плечах – кожаный жилет. Оглядевшись, мужчина улыбается девочкам и уходит в сторону старого здания суда.

Мать быстрыми шагами приближается к девочкам, но спотыкается о булыжник мостовой, который оказывается чуть выше остальных, и роняет сумочку.

Бумажник выкатывается на мостовую.

Зеленая блестящая карточка «Виза».

На счету еще немало денег. До конца месяца осталось прилично, а «резерв» она пока вообще не трогала.

Она опускается на колени, ощущая хруст в коленных суставах.

Девочки стоят возле банкомата, и она видит их, словно в замедленном кино – как они играют, делая вид, что вставляют карточку, нажимают на кнопки и затем вынимают из окошка для выдачи купюр огромное сокровище.

Сумочка снова в руке, и, уже собираясь подняться, она слышит шипение, переходящее в оглушительный свист. Словно трещотка гремучей змеи вибрирует с такой силой, что звук сливается в единый гул.

Она видит, как девочки замирают и зажимают уши ладонями, и понимает, что звук исходит из рюкзака на багажнике велосипеда, и она хочет броситься к ним, но не может пошевелиться, ибо ее тело застыло в бессмысленной позе. Она видит и то, как меняются лица девочек, – словно звук из сумки невидимыми ядовитыми зубами впивается в них всех троих.

И тут мать кричит.

Но ее крик тонет в холодной бело-голубой вспышке, за которой следует жар за пределами возможного, и ее отбрасывает назад. А затем остается только тишина, покрывающая бесконечно болезненный гул, несущийся над всем городом и дальше над только что проснувшимися лесами и зеленеющими полями, над водой и человеческим жильем.

А девочкам кажется, что мир исчезает, словно разорванный на куски миллионами кровожадных хищников, чтобы потом раствориться в заливающем все свете и снова возникнуть в иной ипостаси – где-то в белом пенистом небе без начала и конца.