Совещание прошло в напряженной атмосфере. Чувствовалось, что принимаемые решения по ликвидации банд-группы Сулимана Гагкаева и конкретный план действий, превративший возникшую несколько месяцев назад идею в реальную специальную операцию, давались тяжело. Каждый пункт плана тщательно взвешивался и обсуждался. В сторону были отброшены звания и чины.

— Хорошо, — в конечном итоге согласился генерал армии Кривошеев, поставив подпись под планом специальной операции, — боюсь, что иного варианта у нас нет.

— Мне жаль, — хлопнув товарища по плечу, произнес Лаптев, — действительно жаль.

Кривошеев, задумчивый и огорченный, отчего казался растерянным, только кивнул в ответ.

— Много сил потрачено, — продолжил Лаптев, — чтобы выяснить, кто такой Араб и характер его связей с чеченскими боевиками.

Кривошеев обвел печальным взглядом присутствующих.

— Я ошибся, — начал он, — я жестоко ошибся, принеся в жертву гордыне жизни людей, которые доверились мне. В многолетней гонке за Арабом и внутренним страхом перед ним и Джонатаном Питерсом я забыл, что значит жить, и превратил жизнь в вечную войну, как я считал, со злом. А в итоге мы не только ничего не узнали, но и пропустили контакты Араба и Гагкаева и теперь вынуждены применить грубую силу, чтобы как-то нивелировать негативные последствия наших решений. Я подвел всех, простите меня.

— Нет, Константин Сергеевич! — не ожидавший сам от себя, выпалил Игорь Кириллов. — У вас нет права так думать. Я вам поверил тогда и верю сейчас, как и остальные. И даже если мы вынуждены проводить силовую операцию, чтобы не дать бандитам подорвать мир, это не означает, что вы промахнулись. Это не конец войны, это только очередная битва, исход которой пока не известен.

Кривошеев и все присутствующие были поражены.

— Капитан… — вымолвил Кривошеев.

— Простите, товарищ генерал армии! Разрешите идти? — Игорь уже собирался уходить, когда голос генерала Кривошеева остановил его:

— Игорь Владимирович, хотел бы вам задать один вопрос. Разрешите?

Из уст генерала слово «разрешите!», обращенное к капитану, звучало несколько неожиданно и обескураживающе. Игорь слегка растерялся.

— Конечно, — промямлил он в ответ.

— Игорь Владимирович, та ваша просьба о том, чтобы поехать в республику, обусловлена стремлением к возможным преференциям в будущем или это, скажем так, дело чести?

— Боюсь, я не совсем понял вашего вопроса, товарищ генерал.

— Ладно, я спрошу прямо. — Кривошеев задумался, не желая, чтобы его слова прозвучали грубо. — Эта личная просьба связана с нашим «общим другом»?

— Если я правильно понимаю суть того задания, которое выполняет там Разумовский, и его положение, то, с учетом новых обстоятельств, шансы выбраться из планируемой передряги почти равны нулю.

Игорь внимательно следил за реакцией Кривошеева. Генерал кивнул, согласившись.

— Я хочу вытащить его оттуда живым, — закончил Кириллов, — поймите правильно, я не могу бросить друга.

— Понимаю, — вздохнув, сказал Кривошеев.

И он действительно прекрасно понимал. Ведь когда-то, в далеком 1982 году, он, будучи чуть старше, чем капитан Игорь Кириллов сейчас, так же не мог бросить в плену у афганских моджахедов бойцов разведывательного отряда.

— Считаете, что у вас получится? — спросил Кривошеев у Игоря.

Тот, пожав плечами, ответил:

— Не могу знать, Константин Сергеевич! И, не попытавшись, не узнаю. Но в случае, если он погибнет, не хочу винить себя оставшуюся жизнь за то, что, испугавшись, даже не попытался помочь. Мы давали клятву защищать и охранять страну, ее идеалы, даже ценой собственной жизни. Но еще крепче мы связаны клятвой с боевыми товарищами, и именно эта клятва делает нас теми, кем мы являемся. А предав друзей, мы потеряем право оставаться самими собой.

И впервые за долгое время Кривошеев преисполнился гордости за тех, кто служит в органах. Не мнимые результаты и количественные показатели всегда говорили о доблести органов безопасности, а люди, связанные между собой долгом, честью и братской любовью, готовые всегда прийти на помощь только потому, что именно так, и никак иначе, они считали правильным поступить и не видели иного пути.

— Сегодня мы подготовим телеграмму, — сказал Кривошеев, — вас там встретят, Игорь Владимирович! Можете собираться.

Улыбнувшись, Кириллов поблагодарил генерала:

— Спасибо, Константин Сергеевич! — И вышел из кабинета.

А Кривошеев, погруженный в собственные мысли, сказал скорее уже сам себе:

— Нет, капитан! Это тебе спасибо.

С того самого дня, когда Смирнитский, опечатав кабинет, сдал ключ и выехал с подразделением в предгорные районы Чечни, как говорили руководители Управления, для осуществления более эффективного противодействия орудовавшим бандгруппам, прошло около двух лет. И теперь снова оказаться в старом и в то же время в новом кабинете для полковника было непривычно.

Помедлив перед входом, Анатолий Иванович сорвал бумажку с надписью «Опечатано» и вошел. Внутри ничего не изменилось, вещи лежали на тех же местах, где и были оставлены, разве что покрылись толстым слоем пыли, отчего Смирнитский чихнул.

— Надо бы убраться тут, — потирая нос, буркнул он сам себе.

Уборщица возмущалась еще долго после того, как привела кабинет почти в идеальное состояние. И Смирнитский ее понимал, на месте уборщицы он бы тоже так же возмущался, а возможно, и куда сильнее.

— Спасибо, — улыбаясь, лишь сказал он ей, на что женщина ответила недовольным бурчанием и удалилась по длинному коридору.

И все-таки полковник Анатолий Иванович Смирнитский чувствовал облегчение, вернувшись в Управление. Да и утро выдалось солнечным, оно бодрило свежестью и радовало глаз игрой цветов. Анатолий Иванович наполовину приоткрыл окно, впуская в кабинет ароматный воздух.

В дверь постучались сразу же, не успел Смирнитский поудобнее устроиться в кресле. На пороге появился сотрудник в камуфляжной форме и с красной папкой в руках.

— Разрешите, товарищ полковник? — спросил он.

Смирнитский движением руки пригласил его войти.

— Что у вас?

— Телеграмма из Москвы, срочная, — сотрудник ловко выудил из папки документ и передал его Смирнитскому.

Радость постепенно таяла, словно мороженое в июльский полдень, по мере того как Анатолий Иванович читал поступившую из 1-й Службы срочную телеграмму.

— Спасибо, — недовольно буркнул Смирнитский вслед уходившему сотруднику, столкнувшемуся в дверях с Максимом Доментьевым.

— В чем дело, Анатолий Иванович? — спросил он, проходя в кабинет. — Не радует возвращение к нормальным условиям работы?

Полковник ответил не сразу.

— Москва, будь она неладна… — Он с пренебрежением отбросил телеграмму в сторону.

— Чем уже с утра насолила Москва? — улыбаясь, спросил Максим.

Смирнитский махнул рукой в сторону телеграммы.

— Смотри, — процедил он.

Доментьев взял со стола документ и быстро пробежал глазами по тексту.

— Приданный сотрудник? — удивленно пробормотал Максим, вопросительно глядя на полковника.

Смирнитский пожал плечами.

— Вот получается, что да! — воскликнул Максим.

— Только что поступила, так что знаю не более твоего, Максим. Если, конечно, ты не в курсе происходящего.

По выражению лица Доментьева Анатолий Иванович все понял без слов.

— Ясно, — недовольно пробормотал он себе под нос, — вот предписано встретить второго августа в аэропорту и включить в группу блокирования. А я даже не знаю, кто это такой и способен ли он выполнить поставленные задачи. И это за неделю до проведения мероприятия. Что у вас там в Центре творится? Чем вообще думают генералы, давая такие указания?

Но Доментьев знал не больше Смирнитского, и эта новость его также не радовала.

— Ладно, Анатолий Иванович, — произнес Максим, желая как-то сгладить недовольство начальника, — раздражаться сейчас нет смысла. Встретим его, а дальше посмотрим.

Смирнитский смерил Доментьева негодующим взглядом.

— Максим! — жестко бросил он. — Этот сукин сын Гагкаев не рябчик, а мы не на увеселительную охоту выезжаем. Он убил двух сотрудников, просто перерезав им глотки, и глазом при этом не моргнул. Каждый, кто задействован в операции, имеет счеты с ним. И все, что я хочу, это увидеть труп Сулимана. И никакие всезнайки-сотрудники из Центра, которые вечно лезут учить, как надо работать и что делать, мне тут не нужны!

Максим понимал, что Смирнитский прав.