8. Сорок девять.

Сегодня почувствовал себя еще лучше. Или мне все это кажется…

Подошел к дереву Серафимы и увидел, что зеленые кулачки разжались и вытолкнули наружу белые соцветия. Лепестки были еще зажаты в бутоны, но уже к вечеру, судя по всему, бутоны должны раскрыться.

И что тогда? Я буду их съедать, как дикие островитяне? Или прикладывать к ране? Только рана у меня глубоко внутри – на сердце.

Да и не рана это – рубец от раны. Старый, но до сих пор кровоточащий.

Неожиданно раздался звонок в дверь. Кого это принесла нелегкая? У

Егора свой ключ. Малосмертов? Никогда он ко мне по воскресеньям не приходил.

На пороге стоял Саша Ивченко, мой армейский и институтский друг.

Мы не виделись с ним уже два года, а до того, до нашей прошлой встречи – аж со дня получения дипломов инженеров-гидротехников. Мы с

Шуриком не поссорились из-за того, что Светка ушла к нему, но, начиная с третьего курса, виделись только мельком на ходу в коридорах института, да изредка сидели в одних аудиториях на некоторых общих лекциях. На третьем курсе начались специальные дисциплины, и произошло разделение по группам, а Светка вообще перевелась в другой ВУЗ. Домой меня к себе Шурик никогда не приглашал, думал, что мне будет неприятно встречаться со своей бывшей. Потом мы стали инженерами, получили дипломы и поплавки.

Шурик распределился во Владивосток, а я остался в Новосибирске. Все эти годы мы ничего не знали друг о друге ничего. Вот и закончилась дружба, решил я.

Встретились случайно в метро. Моя "Камрюха" стала кушать бензин без меры, и я поставил ее на СТО. Забрать ее должен был только через трое суток, а потому в тот день добирался на работу на метро. А

Шурик, как выяснилось, недавно разбил в хлам свою, какую-то очень крутую машину и тоже временно, пока не купил новую, еще круче оказался безлошадным. Не наши бы проблемы с автотранспортом, так и не встретились бы никогда. В таких немаленьких городах, как

Новосибирск, это бывает. У каждого человека свой жизненный круг: дом

– работа – дом. Иногда в этот круг включаются некие дополнительные объекты, такие как места отдыха, развлечений, увлечений и прочие.

Эти круги редко пересекаются.

– Шурик!

– Женька? Ебтыть! – Особенной какой-то радости на его лице не было, разве что небольшое удивление.

Шурик внешне почти не изменился, даже наоборот, казалось, помолодел. И одет он был с иголочки, и гладко выбрит, и пахло от него дорогой туалетной водой.

Но едва он открыл рот… Ебтыть!

Шурик всегда мало матерился, даже в армии, где все и постоянно матерятся, от солдата, до генерала. Наверняка и маршалы матерятся не слабее своих подчиненных, ведь и они когда-то были солдатами. А

Шурик почти не матерился, только когда его уж совершенно допекало солдатское бытие. А тут…

Мне показалось, что он как-то омужичился что ли… Я сейчас сказал "омужичился", чтобы не сказать "отупел", ведь именно так мне показалось. Но чего мне мысленно-то деликатничать? Отупел Шурик.

Видимо, при наличии достатка и отсутствии проблем он решил отбросить интеллект за ненадобностью. А может быть, просто потерял его в погоне за большими деньгами… Буквально с первых слов я узнал, что у Шурика все тип-топ, что эту долбанную жизнь он держит за хвост и хрена она от него куда вырвется! Он, конечно, поинтересовался – а как у меня дела? Я ответил коротко: нормально. Шурика мой ответ устроил вполне.

Вообще-то, мы с ним разговаривали только пока ехали. Я до конечной ехал, а Шурик вышел раньше. Я хотел выйти с ним, но Шурик объявил, что страшно торопится, и я остался в вагоне.

Три остановки общения, семь минут – что можно рассказать за семь минут? Шурик коротко поведал мне о своей счастливой жизни, мы обменялись визитками и договорились созвониться и встретиться в самое ближайшее время, сразу, как только с делами немного разберемся. Я со своими делами, он со своими. И расстались опять на два года. И не звонили друг другу ни разу. Вот какие мы с ним хорошие друзья.

И вот Шурик передо мной. Явился, предварительно не позвонив, словно знал, что я дома. А может, просто мимо проходил или проезжал и решил навестить старого друга?

В руках у него пластиковый пакет. Наверное, по пути заскочил в супермаркет и взял джентльменский набор.

Пакет он протянул мне.

– Привет, Женька! – будто мы с ним только вчера в метро вместе ехали. – Болеешь, что ли? Что-то выглядишь хреново. Там это… водка, в морозилку сунь.

Я думал Шурик грохнется в обморок от моего вида, а он только бросил на меня беглый взгляд и стал причесываться перед зеркалом в прихожей. Сначала привел в порядок густые и черные с небольшой проседью волосы, потом прошелся расческой по своим шикарным, все еще шикарным, мулявинским усам. Шурик всегда носил усы, как у главного песняра Владимира Мулявина. Даже в армии Шурик получил разрешение на ношение усов от комбата. Наш комбат был белорусом и песняров очень уважал. Кстати, Шурик неплохо пел под гитару. В его репертуар входили и белорусские песни.

Я стоял за спиной Шурика и сравнивал свое отражение с отражением

Шурика. Сравнение было явно не в мою пользу. Такое впечатление, что рядом с бравым усатым молодцом стоит сама смерть. Шурик заметил мимоходом, что выгляжу я хреново. Я просто хреново выгляжу? Не как труп ходячий?

– Приболел малость, – запоздало ответил я, оторвавшись от созерцания святых мощей, отраженных бескомпромиссным зеркалом, – простыл видимо.

– Ага, – согласился Шурик, – погода дурацкая. Да тут еще этот грипп ходит…, энтеровирусная инфекция, мать ее! Вторая волна.

…Водку-то в холодильник поставь. Ты как? Простуда твоя со старым боевым другом выпить не помешает?

– Выпью чуть-чуть.

Мы расположились на кухне. Шурик все принес с собой. Кроме литровой бутылки водки в пакете был сыр, колбаса, шпроты, семисотграммовая стеклянная банка с маринованными огурчиками и жестяная баночка консервированного зеленого горошка "Бондюэль".

Хлеба только Шурик не купил, но у меня в хлебнице лежала половинка свежего батона. Я принес из бара рюмки, а пока ходил, Шурик с отличным знанием вопроса накрыл поляну.

– Ты же умный мужик, Женька? – спросил он.

– Да как тебе сказать?.. Не уверен. А это ты к чему?

– Это я так, для начала беседы.

– Для начала беседы надо налить.

– Слова не мальчика, но мужа. Уважаю. На мой вопрос, Женька, можешь не отвечать. И так видно, что умный.

Шурик налил и мы выпили. Правильней будет сказать, выпил Шурик, я лишь пригубил. Он не заметил, что я сачканул, слишком поглощен был своими собственными проблемами.

– Вот ты здоровый человек, Женька, – начал мой боевой друг. -

Такие как ты живут до ста лет, а то и больше. Жилистые. – (Я согласно кивнул). – Простыл немного, но это же ерунда! Таблеток наглотаешься, "стрепсилс" пососешь, горчишник приляпаешь куда надо, и будешь как новенький. А можешь и не лечиться, само все пройдет. Так?

– Да, да, – поддакнул я, шмыгнув для убедительности носом, – совершенно верно. Если насморк лечить, то вылечивается он за семь дней. А если не лечить, то сам проходит за неделю.

Шурик шутку не понял.

– А меня, ты знаешь, старик, скрутило. Ох, как скрутило!.. Все,

Женька, пепец подкрался незаметно.

– Да ты что? – я внимательно посмотрел на Шурика, пытаясь найти на лице друга признаки серьезного заболевания. От медицины я был далек, но мне показалось, что внешне Шурик выглядит очень даже неплохо, я отметил здоровый цвет лица и минимальное количество морщин – может, их было бы больше, не будь кожа натянута на его круглое лицо как на барабан.

– Да, Женька. Пора завещание составлять.

– Что с тобой такое? Сердце?

– Нет, – вздохнул Шурик, – ниже.

– Желудок?

– Еще ниже, гораздо ниже.

– Неужели…

– Да. – Шурик тяжело вздохнул. – Раньше как бывало? Ссать стану, струей писсуар разбить мог. А теперь?

– И что теперь? – я едва сдержался от смеха, догадавшись, о каком страшном недуге рассказывает мой боевой товарищ.

– А, – Шурик махнул рукой, – давай тяпнем с горя. – Он налил себе и, не дожидаясь меня, выпил. – Теперь струйка бежит – у моих трехмесячных внуков толще. Тьфу!

– У тебя внуки есть?

– Как не быть, если мы с Галкой серебряную свадьбу в прошлом году отгуляли? Больше четверти века вместе живем, если выкинуть те полгода, когда я к другой уходил. Потом вернулся. Дочке, Людмиле уже двадцать пять. Само собой, внуки должны быть. Как иначе?

– Действительно, – согласился я. – Мальчики? Девочки?

– Пацаны, – похвастался Шурик. – Двойняшки. Я же тебе сказал – у внуков. Были бы девки, сказал бы – у внучек струйки толще.

– Близнецы? На кого похожи?

– Ха! Близнецы… Разные абсолютно. У одного, у Федьки глаза черные, как смородины. У моей Галки такие же в точности. И у дочери такие же черные. А у второго, у Костика голубые, как у меня. – Шурик выпучил глаза, а потом дополнительно раздвинул веки пальцами, чтобы я смог убедиться, что они у него и, правда, голубые. Словно я этого не знал раньше. – У них даже группы крови разные. У Костяна первая, а у Федьки третья. Я даже сначала подумал – может, пацаны от разных мужиков? Подумал и сказал. Меня дураком обозвали.

– Правильно обозвали, – кивнул я, – ты и есть дурак.

– Вот и ты, Брут… Я просто в медицине не сильно шарю.

– Я заметил. А у Людмилиного мужа глаза какого цвета?

– У мужа? – ухмыльнулся Шурик. – А нету мужа. Был, да сплыл. Ну и хер с ним, сами вытянем! Что бы нам свою кровинушку не вытянуть?

Зато мою фамилию носить будут! – с гордостью произнес Шурик. – И отчество у них мое будет. Константин Александрович Ивченко и Федор

Александрович Ивченко. – Потом Шурик загрустил: – Вдвоем-то нам с

Галкой конечно легче было бы, но со мной такое несчастье приключилось… Ничего, у Галки тоже, какой-никакой бизнес имеется.

Я помру, бабка вытянет.

– Рано ты Шурик помирать собрался, – сказал я. – Думаю, Шурик, что твое несчастье не такое уж… страшное. Все лечится, – хотел добавить "почти все", но не стал добавлять.

– Да? – Я увидел интерес и надежду в глазах друга.

– Конечно. В крайнем случае, операцию сделаешь…

– Операцию? – Теперь в глазах Шурика был ужас.

– Ну, ты как с Луны свалился. Шурик, у тебя же высшее образование! Ты что, как деревня-то в самом деле? Операция на десять минут, тебя даже под наркозом держать не будут, местно обезболят, поковыряются в простате, и все будет путем. Снова будешь писсуары струей колоть.

– Да ну?

– Точно тебе говорю. Но, судя по всему, у тебя начальная стадия простатита. Думаю, и без операции обойдется. Препаратов нынче от твоей болячки – вагон и маленькая тележка. Простата-рекс, простомол… Да ты что, телевизор не смотришь? Рекламу лекарств для лечения мужских заболеваний, программы о здоровье?

– Мне есть кому рекламу смотреть. У меня целый отдел бездельников-маркетологов.

– А ты чем занимаешься?

– Договоры подписываю, бумаги разные, письма. Ха-ха-ха! – Шурик развеселился, обрадованный перспективой исцеления. – Раньше то я во все дыры лез, а теперь забурел. Я иногда даже не знаю, чего я такое подписываю.

– Когда-нибудь подпишешь что-нибудь не то.

– Не-а, – мотнул головой Шурик, – у меня в штате только проверенные люди…Так говоришь – ничего страшного?

– Совершенно ничего. Если, конечно, не запускать. У тебя боли есть, когда ты… по-маленькому ходишь?

– Нет пока. Только напора не стало.

– А с женой у тебя как? С Галкой твоей?

– А что с женой? Нормально. Внуков воспитывает.

– В плане секса, – пояснил я.

Шурик пожал плечами:

– У меня не только с женой в этом плане. У меня секретарша есть для этих же целей. И главный бухгалтер. И еще одна…

– Значит, могу за тебя только порадоваться.

– Нет, ну… бывает, конечно…, иногда. Случается, не встает.

Устанешь или по второму разу, если у партнерши вдруг снова желание возникнет. И вообще, конечно, не тот я уже стал, что в молодые годы.

Помню, как мы со Светкой кувыркались… Она орет, как ненормальная от радости и удовольствия. Соседи по батарее стучать начинают. Ой,

Женька, извини…

– Да нет, все нормально. – Я представил, как лихо скачет моя

Наконечникова на конце у Шурика, и мне стало даже весело. Я даже рассмеялся в голос: – Ха-ха-ха! Ну, ты меня уморил, Шурик, честное слово! Сколько лет-то уже прошло? Тридцать лет что ли?.. Да, скоро тридцать лет будет, можно юбилей отмечать. Да я, Шурик, на тебя и тогда не обижался.

– Нет, правда?

– Честное пионерское. Рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше. Светка решила, что с тобой ей лучше будет, вот и ушла от меня к тебе. Не бери в голову, Шурик, – успокоил я его.

– Слава богу! А я думал… Ты прямо камень с моей души снял.

Собственно говоря, мы со Светкой не долго вместе прожили. Я только институт закончил, она от меня и убежала.

– Соседи испугали?

– Какие соседи?

– Те, что по батареям стучали, – со смехом напомнил я.

– Нет, – серьезно ответил Шурик, – не соседи. Я, если ты помнишь, во Владик распределился, в Приморское спецуправление гидромеханизации. А работать я даже не во Владивостоке, а еще дальше должен был. Карьер "Кедровый", бухта "Перевозная". Слышал про такую бухту? Не слышал. И никто не слышал. На краю света эта бухта, полтора часа на пароме от Владика по заливу Петра Великого, в двадцати шести километрах – китайская граница. За сопками.

Деревенька – сотня дворов, провонявших рыбой, три сотни алкашей там живет. Из развлечений – клуб для молодежи. Танцы. По субботам драка, как по расписанию. Зато, места в этой бухте – красивейшие! Сопки, океан. Охота, рыбалка… Кета буром прет. Романтика, бля! Светка, само собой, на край света со мной ехать отказалась. На хрен ей рыбалка? Рыбу можно и в рыбном магазине купить. К Соловью она сбежала. Мы же с ним на одной площадке жили. Так что, ей далеко бежать не пришлось – из одной квартиры вышла, в другую вошла – к

Соловью в гнездо. Помнишь Соловья-то?

– Соловья-то я помню. Но ты ничего не путаешь? Может, наша Света к Куканову сбежала?

– Что это я путаю? Ни хрена себе путаю! К Соловью, к соседу моему

Света ушла.

– Значит, Кукан был следующим… – Я рассказал Шурику о моей встрече со Светой и Куканом. Мы поржали.

– А давай, Женька, – предложил Шурик, – выпьем за нас, за нашу вечную дружбу.

За такое грех не выпить, я смочил язык водкой.

Потом мы пили за нашу службу, вспоминали, как "проливали кровь кружками". Это любимое изречение Шурика естественно не что иное, как метафора. Потом мы выпили за наши институтские годы и персонально за

Свету Наконечникову, нашу общую бывшую жену, о судьбе которой, как выяснилось, Шурик знал еще меньше моего. Потом снова стали пить за советскую армию, самую лучшую армию в мире и за нас – советских воинов запаса. Мы говорили тосты, и в них звучала искренняя гордость…

Я ведь сам пошел в армию, по собственному желанию. Мог бы сразу после школы поступить в институт, а там военная кафедра. Получил бы второе, военное образование, звание лейтенанта, и коснулась бы меня армия только заочно. Но я решил послужить простым солдатом. Очно.

Два года, как положено. Более того, боялся даже, что меня не возьмут, забракуют по каким-нибудь показателям.

Тогда, в семьдесят втором, закончив десятилетку и получив аттестат о среднем образовании, я совершенно не знал, куда отправиться за высшим, и вообще – что делать дальше. Отец предлагал в гидру, по его стопам, так сказать. На выбор было два института -

Водник и Сибстрин. Я колебался, колебался, и выбрал Водник, только потому, что он был географически ближе от моего дома. Но пошел я туда не абитуриентом, а устроился моляром в строительную бригаду.

Решил – поработаю год с небольшим и пойду на военную службу.

Отслужу, возмужаю, тогда решать буду.

– Два года потеряешь! – возмущался отец.

– Зато, два года настоящего жизненного опыта приобрету, – отвечал я. – А что лучше будет, если я один курс отучусь и брошу? Я сейчас не знаю, какую профессию получить хочу.

– А в армии узнаешь?

– В армии узнаю. И вообще: я так решил и не надо со мной спорить.

Надо отдать должное отцу, он понял, что если даже я не прав, все равно – мешать мне не надо.

За год, что я отработал в строительной бригаде Института инженеров водного транспорта, я много чему научился. Научился по настоящему курить и пить водку, научился витиевато изъясняться матом, а самое главное – узнал, что такое женщина. Первый мой сексуальный опыт с Ленкой Селезневой прошел как-то скользом, можно сказать, не было его вовсе. Я мало что запомнил тогда, еще меньше почувствовал. Правда Ленка предлагала мне повторить, даже к себе домой звала неоднократно, когда ее предков не было дома. Но нам все время что-то мешало. То мне было некогда, то Ленкины родичи внезапно приходили. А потом Ленка уехала в Томск поступать на юридический. Не знаю, получила ли она диплом юриста. Может, и получила, благодаря своему папе, в любом случае, юридические навыки мебельному бизнесу – не помеха.

А в Водном Институте, вернее, в общаге, что на Красном проспекте

(между улицами Достоевского и Писарева) была одна кастелянша

Вероника. Женщина опытная и неудовлетворенная своим мужем-алкашом.

Она меня многому интересному научила в ее кандейке на штабелях списанных матрасов.

Но в мои обязанности входило, не только бегать в магазин за водкой и трахать кастеляншу на матрасах. Приходилось и работать. Как сексуальные уроки кастелянши пригодились мне в личной жизни, так и уроки старых маляров дяди Лени и дяди Фили дали мне многое, что пригодилось в моей дальнейшей работе, в частности – в цехе реконструкции завода имени Чкалова. Работая в строительной бригаде под руководством и контролем вышеназванных дядь, я научился неплохо штукатурить, правда, небольшие участки, ровненько шпатлевать оштукатуренные поверхности, белить потолки кистью, привязанной к длинной палке, к дрючку, как эта палка называлась, и красить стены масляной краской без потеков. Еще я научился собирать и разбирать краскопульт, который постоянно ломался. А главным моим делом и очень почетным, как говорил дядя Леня, было красить Ленина, который и поныне стоит у парадного входа в главный корпус теперь уже Академии водного транспорта. Я красил его ко всем праздникам – к седьмому ноября, к первому мая и вообще – когда он потускнеет или когда его лысину засрут голуби. Я красил Ленина бронзовой краской. Отскоблив лысину от голубиного помета, проходился по ней наждачкой и красил.

Странное дело – с каждой покраской лицо Владимира Ильича становилось все добрее и добрее. Наверное, напластования бронзовой краски от раза к разу смягчали черты лица вождя. Я был горд своей работой.

Закончив красить Ленина и разобрав леса, я отходил метров на двадцать, так вождь с устремленной в коммунистическое будущее рукой

(Верной дорогой идете, товарищи!) был лучше виден, и любовался им.

Лучи солнца, если я красил его к Первомаю, делали его похожим на новенького Оскара. Это я сейчас делаю такое сравнение, в семьдесят втором я об Оскаре ничего не знал. Ленин пылал, как костер.

Наверное, я был последним, кто красил Владимира Ильича. Как-то проходя мимо Академии водного транспорта, я остановился и посмотрел на памятник. Ленин стоял черный, как негр, бронза не то, что потускнела, почернела. Лицо вождя было таким грустным, что мне его стало жалко. Даже голуби облетали памятник стороной, и поэтому знаменитая лысина тоже была черной, без белых потеков. Рука вождя была по-прежнему устремлена вперед и вверх, но жест теперь казался другим. Словно Владимир Ильич поднял руку, пытаясь остановить нас, бегущих непонятно куда, а потом задумался и вот-вот опустит ее. И скажет: "Ну и х… с вами! Бегите, куда хотите, только ноги не поломайте"…

– …А теперь выпьем за наше прошлое, – предложил я.

– Давай, – согласился Шурик. – А ведь наше прошлое было не таким уж плохим!

– Оно было хорошим, – сказал я. – Во всяком случае, нам с тобой есть, что вспомнить.

И мы выпили, Шурик до дна, а я как всегда.

Потом мы стали пить за нашу жизнь в целом, и не только за наше прошлое, но и за настоящее, и даже за будущее, несмотря на то, что обычно за будущее не пьют. Я за свое будущее с удовольствием обмакнул язык, хотя не был совершенно уверен в том, что оно у меня есть. Таким образом, я вымакал языком свою рюмку до самого дна, остальное выпил "неизлечимо больной" Шурик. Ушел он от меня хорошо навеселе и довольно поздно, пообещав, что обязательно покажется андрологу, как я ему советовал. А на посошок мы поклялись друг другу, что отныне будем встречаться часто. Наши бы слова, да богу в уши…

Я закрыл за Шуриком дверь и вернулся на кухню. Закурил.

Почему Шурик со своим "несчастьем" пришел именно ко мне? Почему не к врачу? Почему с женой не поговорил на эту тему?

Нет, не случайно он зашел, проходя мимо моего дома. Он пришел ко мне, чтобы посоветоваться. Почему? Потому, что всегда считал меня умным, умнее себя. Опытнее и умнее. Может, потому, что я не оставался на второй год в четвертом классе, как он. Или потому, что я не заваливал вступительный экзамен в институт после десятилетки, как завалил математику он, а просто взял и решил никуда не поступать. Шурик всегда относился ко мне как к старшему, хотя моложе меня был всего лишь на три месяца.

Значит, для Шурика я тот человек, с которым можно посоветоваться и рассказать о сокровенном?

Значит, я нужен?

Я посмотрел на остатки нашего пиршества. Пустая литровая бутылка, крошки и мусор на столе, подсохшие ломтики колбасы и сыра, банка из-под зеленого горошка, доверху заполненная окурками, пепел по всей столешнице. Вот свинота! Будто пепельницы нет…

Я не успел убрать со стола, когда пришел Егор убедиться, что со мной все в порядке. Мне показалось, что он был чем-то расстроен.

– Ничего себе, дядь Жень, – сказал Егор, увидев на кухонном столе пустую бутылку из-под водки, – ты бухать что ли начал?

– Друг приходил. Мы с ним немного выпили, – я словно оправдывался перед Егором. – Это он выпил все. Я только немного помог. Граммов пятьдесят принял.

– Все равно. Иди-ка ты в постель, отдохни. Я тут сам приберусь.

Я не стал возражать. Действительно, что-то я устал сегодня. От того, что считай, весь день просидел на табуретке? От шумного Шурика

Ивченко? От наших с ним воспоминаний? Мне и здоровому-то подобные застолья были давно уже в тягость, не любил я подолгу сидеть за столом, а в моем теперешнем состоянии… Стоп! Мне помирать через сорок восемь дней, а я сижу на жесткой табуретке, пью водку на кухне

(не важно, что всего пятьдесят грамм выпил, пью ведь!) и треплюсь почем зря. Может, я действительно выздоравливаю? Вот и Шурик не нашел меня умирающим…

Зайдя в спальню и включив свет, я чуть не ослеп от белизны крупных цветов, распустившихся на дереве Серафимы и от их дивной красоты.

Всего цветков было пять – по одному на конце каждой ветки и один, самый большой – на вершинке. Странно, но дерево Серафимы почему-то сразу перестало ассоциироваться с корягой, перестало казаться несуразным, наоборот, оно приобрело завершенность и чудесную гармонию и стало живым. Живое дерево! Черный цвет ствола только подчеркивал снежную белизну раскрывшихся бутонов. Зеленые листья на ветках были бы лишними в этой черно-белой композиции. Живое дерево

Серафимы… дерево живой Серафимы. Дерево всегда живой Серафимы.

Я подошел к горшку и внимательно рассмотрел распустившиеся цветы.

Они были прекрасны, ими хотелось любоваться, их хотелось целовать. Я подумал: что может быть красивее лепестка распустившейся розы?

Только лепесток цветка, распустившегося на дереве Серафимы. Я легонько прикоснулся губами к цветку, к тому, который рос на вершинке. Цветок показался мне упругим и, одновременно мягким.

Словно я поцеловал губы Серафимы. Один лепесточек оторвался и остался на моей губе. Я взял и съел его. Трава и трава.

– Егор! – позвал я. – Глянь, какая красота!

Егор пришел, и мы вместе с ним полюбовались цветущим деревом

Серафимы.

– Да, – грустно сказал Егор, – красиво…

– Егор…

– Что?

– Ты забудь, Егорка, что я тебе позавчера утром говорил на кухне,

– начал я.

– Ты о чем это, дядь Жень?

– О затянувшемся отпуске.

– А-а-а…

– Жизнь прекрасна и удивительна, Егор. Надо просто вовремя менять свое отношение к ней, к чему-то стремиться и что-то пробовать.

Что-то новое. И всегда чего-то хотеть.

– Хотеть жить? – уточнил Егор.

– Да. Хотеть жить.

– А ведь ты хочешь жить, дядя Женя, – заподозрил правду Егор.

Я не ответил, хотя мне хотелось сказать да. Если бы Егор спросил меня еще пару дней назад, хочу ли я жить, я бы, скорей всего ответил отрицательно. Да не скорей всего, а вполне конкретно, сказал бы – нет, не хочу. Но сегодня все изменилось.

Вместо ответа я спросил:

– Ты сегодня какой-то не такой, как всегда. Что-то случилось?

– Да…, в принципе…

Я не стал торопить его, подождал, пока он сам решится.

– В принципе, ничего страшного не произошло. С Наташкой мы расстались. Только-то и делов.

– А что так? – не без удивления спросил я. – Разлюбили друг друга?

Егор хмыкнул.

– Ставлю свой вопрос иначе, – сказал я. – Ты ее любишь?

Егор отрицательно и излишне резко мотнул головой.

– Ну, сейчас-то понятно, – сказал я. – Сейчас, когда ты расстался со своей девушкой, ты весь свет видишь в черных тонах. А раньше? Ты любил свою Наташку? Если любил, то…

– Да нет, дядь Жень, – перебил он меня. – Если честно – нет, не любил. Мерещилось что-то. Маме моей Наташка нравилась. А я… Теперь трезво об этом подумал, и понял, что любви между нами никакой не было. Просто привыкли друг к другу. Она, Наташка, такая доступная и безотказная. Было бы где. Наши отношения были чисто физиологическими. Бывало, не встречались подолгу, так мне просто трахаться с ней хотелось. И все.

– Так чего ж ты тогда такой квелый? Другую что ли не найдешь?

– Да обидно просто. Появился крутой паренек, то ли бизнесмен, то ли прибандиченный какой-то, бабла навалом. Вот и решила Наталья, что с ним ей будет удобней. И квартира у него есть, не надо угол для этого дела искать. А у меня?.. Студент Медицинской Академии! Через два года закончу ее и буду бешеную зарплату получать. Ты же знаешь, дядя Женя, какие большие у врачей оклады. Пока чего-нибудь в жизни достигнешь, ноги протянуть можно запросто. Тут уж не до того, чтобы семью содержать. Наташка это прекрасно понимала. Подвернулся удобный вариант, вот и дала мне отставку.

– Ну и не переживай, – успокаивающе сказал я. – Если к тебе настоящая любовь придет, твоей любимой будет неважно, кто ты и что ты и сколько ты получаешь и есть ли у тебя квартира. Любовь, она…, знаешь…

Я задумался. Попробуй, сформулируй, что такое любовь.

– Да ладно, дядь Жень, не бери в голову, – вместо меня стал меня же успокаивать Егор, – я и не думал расстраиваться. Я же не собирался на Наташке жениться. Я знал, что рано или поздно мы расстанемся. Она ведь актрисой знаменитой стать хотела. У нее в планах было после окончания нашего театрального в Москву ехать.

– Вот как? Приглашение было?

– Да какие приглашения? Кто ее там, выпускницу театрального училища из провинции в Москве ждет? Наверное, рассчитывала какого-нибудь Михалкова очаровать. Или Табакова…

– А очаровала здесь прибандиченного бизнесмена с квартирой? – усмехнулся я.

– Ага, – усмехнулся мне в ответ Егор.

– И это к лучшему. – Я поправился: – То, что вы расстались, может, это и к лучшему. Когда нет любви, Егор, ничего хорошего не получается. Можешь мне поверить на слово, я в этих вопросах дока. А ты не падай духом. Настоящая любовь придет к тебе обязательно, она ко всем приходит. Самое главное и самое трудное – суметь ее не потерять.