Глава 10

Огонь умер лишь к рассвету. Зеваки большей частью разбрелись, но вместо ушедших явились новые, самые стойкие продержались до утра и дождались конца ночного представления, будто боясь пропустить что-то интересное и важное. С рассветом же появились и магистратские служащие, привнесшие в окружающее беспорядочную суматоху и шум. Свидетелей происшествия среди зрителей они искали судорожно и суетливо, отчаянно пытаясь вызнать хоть что-то и ничего не находя. Завидев майстера инквизитора, городские дознаватели бросились к нему едва ли не с распростертыми объятьями, то ли надеясь на то, что тот уже всё выяснил и без них, то ли рассчитывая, что представитель Конгрегации снимет с магистрата эту внезапную неприятную заботу и возьмет ее на себя. Осознав, что ни того, ни другого ожидать не приходится, мрачные служители лишь вздохнули и направились к сгоревшему дому, где наиболее деятельные горожане из самочинной пожарной команды уже копошились внутри в поисках тел обитателей жилища.

Курт стоял у дома напротив, прислонившись спиной к стене, и неотрывно смотрел на дымные облака над улицей. Из окон второго этажа все еще сочился дым, каменные стены кое-где треснули и расселись; то, что когда-то являлось входной залой, сейчас стало выгоревшей коробкой, и сквозь дверной проем время от времени кто-то вплёскивал воду или входил с ведром внутрь, заливая углы и раскаленные камни, добивая огонь в тех щелях и тайниках, где он мог еще затаиться.

Нессель сидела рядом на чьем-то пустом ведре, перевернутом кверху дном, так же безмолвно и тоскливо глядя на пожарище. Мимо время от времени проходили горожане с новой порцией воды, сквозь отсутствующую дверь было видно, как двое других багром оттаскивают в сторону упавшую обгоревшую балку. Магистратские дознаватели больше путались под ногами, то ругаясь вполголоса, то причитая столь горестно, что ежеминутно повторяемое слово «репутация», произносимое излишне громко, разносилось, кажется, по всей улице.

Курта ведьма больше ни о чем не спрашивала и не пыталась заговорить; еще ночью, когда пламя начало опадать, сдаваясь перед людскими усилиями, когда Курт сумел, наконец, вынырнуть из мутного омута отстраненности и безмыслия, он рассказал, чей дом перед ними и кого он все еще надеялся отыскать спасенной и живой. Вдвоем они тогда обошли толпу зевак, опросив каждого и от каждого услышав, что живыми из обитателей этого жилища не видели никого, постучались во все окрестные дома, в каждом узнав, что погорельцы не просили там временного приюта или помощи…

– Молот Ведьм!

Нессель вздрогнула от громкого голоса неподалеку – слишком громкого даже на фоне непрекращающегося галдежа зевак – и обернулась, глядя на то, как, расталкивая людей, имевших несчастье замешкаться на его пути, приближается Ян Ван Ален. Вид у него был какой-то помятый и бледный, словно охотник не спал всю ночь; Лукас шагал следом, прикрывая зевок ладонью, и на пожарище смотрел угрюмо и мрачно.

– Ян, – коротко отозвался Курт, не изменив позы и не обернувшись. – Почему вы тут?

– Услышали о пожаре. Я этой ночью был… – Ван Ален запнулся, скосившись на Нессель, и, отчего-то смутившись, договорил: – Был занят в некотором роде, там… со свидетельницей… на окраине квартала… А как утром вернулся в трактир, Лукас сказал мне, что ночью что-то горело. Мы решили, что надо бы взглянуть… А тут вон как, – неловко докончил он, переглянувшись с братом. – Оказывается-то…

– А оказывается – да, – подтвердил Курт, по-прежнему глядя на покореженный остов дома, и Лукас тихо выговорил:

– Как я понимаю, та женщина… была… не просто твоей свидетельницей когда-то. Соболезную.

Курт глубоко и медленно перевел дыхание, лишь теперь обернувшись к охотникам, и, не ответив, оттолкнулся от стены плечом и двинулся вперед – к двум горожанам, которые только что выбежали из дома, прикрывая носы рукавами и явно спеша покинуть его как можно скорее, едва не столкнувшись в проходе с магистратскими дознавателями.

– Куда ты? – окликнула Нессель, вскочив со своего сиденья и догнав. – Зачем тебе туда?

– Я должен взглянуть, – тихо отозвался он. – Я должен увидеть, что они нашли.

– Быть может, как раз тебе это видеть и не стоит? – чуть слышно, сострадающе возразила она. – К чему это… Не надо.

– Надо, – твердо отозвался Курт, не сбавляя шага. – Я должен увидеть тело.

Нессель хотела сказать что-то еще, явно намереваясь заспорить, но лишь вздохнула и, отступив, осталась стоять позади; видимо, перспектива разглядывать или хотя бы просто увидеть обгорелые тела ее не слишком вдохновляла. Или же дело было в том, что она опасалась поджечь подол платья от еще не до конца потухших углей, устилавших пол внутри…

Курт резко остановился, медленно опустив взгляд под ноги и одновременно услышав, как что-то хрустнуло под подошвой сапога.

Он стоял в двух шагах от входа в дом, внутри бывшей проходной залы, а под ногами лежали черные, похожие на обсидиан, припорошенный инеем, крупные угли; тот, на который он только что наступил, еще дымился, и сквозь подошву ощущалось легкое тепло, уже угасающее, едва ощутимое. Над головой что-то потрескивало и дымилось, и снизу, от дотлевающих обломков, поднимался явственно ощутимый жар. Отчего-то сейчас это не заставило оцепенеть, тело не сковало льдом и в мыслях не возник образ всепожирающего пламени; отчего-то сейчас не чувствовалось ничего вовсе, будто он стоял посреди пустынной улицы и смотрел на сухую, утоптанную множеством ног землю или замусоренную мостовую.

Курт снова двинулся вперед, отстраненно слыша, как ломаются угли под сапогами; от каждого шага из-под подошв взметались облачка пепла и легкого серого дымка, а когда нога ступала на все еще слабо светящийся внутренним огнем уголек – тот придушенно и беспомощно шипел, погасая. Стена справа была покрыта мокрой полусмывшейся сажей, запах дыма и влажной копоти здесь был плотным и густым, и к ним примешивался другой – знакомый, узнаваемый, за много лет службы почти уже привычный…

То, что когда-то было человеком, он увидел в нескольких шагах от лестницы, а чуть дальше лежало второе тело, тоже обгоревшее почти до черноты.

– Ах ты ж мать твою… – послышался рядом свистящий полушепот Ван Алена, и охотник отступил назад, прикрыв нос рукавом. – Вот ведь черт…

Курт не ответил, молча подступив ближе к телу у лестницы, и, помедлив, присел подле него на корточки. Дух горелой плоти стал ближе и ощутимей, смешавшись с запахом сажи, дыма, разогретого камня, горячего воздуха; с потолка на локоть, зашипев на коже фельдрока, упал клочок горячего пепла, и Курт рассеянно смахнул его на пол, медленно, с невероятным усилием сдвинув, наконец, взгляд к тому, что прежде было человеческим лицом.

– И… что скажешь? – сдавленно спросил Ван Ален.

Голова мягко закружилась, и мир перед глазами поплыл, будто в бреду, будто он медленно погружался в ледяную, по-зимнему прозрачную воду и теперь смотрел на то, что было вокруг, из-под колеблющейся речной глади – видя и не видя…

Не видя лица перед собою – и вместе с тем видя во всех подробностях, отмечая всё, каждую мелочь, каждую черту…

– Молот Ведьм?

Ледяная вода давила на горло, едва давая дышать и не позволяя произнести ни звука…

«Есть точки, на которые можно надавить, – даже на тебя. Есть друзья, приятели, сослуживцы… – Если встанет такой выбор, на них можно закрыть глаза»…

Курт медленно сомкнул веки, переведя дыхание и чувствуя, как вместе с воздухом в легкие устремляется смрад гари, и снова открыл глаза, не отводя больше взгляда от того, что было напротив, рядом, на расстоянии протянутой руки.

Не отводить взгляда.

Не думать о том, на что он направлен.

Не думать о ненужном. Ненужное – лишнее.

Не чувствовать запаха горелых тел, тепла неостывших стен и ступеней.

Не чувствовать тепла…

Не чувствовать.

Это лишнее.

– Кое-что есть.

От того, как спокойно и отстраненно прозвучал собственный голос, почему-то стало холодно; на мгновение умолкнув, он продолжил, поведя рукой над телом:

– Видишь? Эта рана была нанесена при жизни. Ножевой удар. Хороший, сильный. Пробил брюшину, а также почти прорезал и сломал ребро – вот тут. И нож был хороший – широкий и остро заточенный.

– Такой? – уточнил охотник, поддев ногой что-то, лежащее подле второго тела; Курт обернулся, бросив взгляд на закопченное, испачканное сажей оружие, и медленно кивнул:

– Да, что-то вроде такого. Ее ранили и подожгли дом. Умерла она уже в огне, и умерла не от дыма, задохнувшись, а именно от огня.

– С чего ты взял? – неуверенно спросил Ван Ален, явно смущенный его спокойствием. – И с чего ты взял, что это вообще твоя графиня? Быть может, ей удалось выбраться и она сейчас у кого-то из соседей или…

– Нет, – оборвал Курт уверенно, и тот запнулся, умолкнув. – Это она. Вот это принадлежит ей, – он указал на лежащий в слое угля и пепла стальной гребень для волос с остатками потекшего серебра на нем. – И лицо. Оно сильно обезображено огнем, но я все равно узнаю его. Я его слишком хорошо знаю, да и… все остальное тоже. Что же до первого твоего вопроса – вот, посмотри: локти и колени распрямлены. Когда тело обгорает уже после смерти, они полусогнуты. Не знаю, отчего так происходит, но – поверь опыту. У обгорелых уже мертвых тел это наблюдается всегда, руки и ноги застывают в таком положении, если, разумеется, человек не связан так, что остается распрямленным. Она была без сознания или же попросту настолько ослаблена, что не могла шевелиться: тело лежит возле лестницы, а не у выхода. Будь она в силах и в себе – попыталась бы ползти к двери, а не ко второму этажу… А с этим что? – спросил он, поднявшись на ноги и развернувшись ко второму телу. – Нож был рядом с ним?

– Прямо возле руки, – не сразу отозвался Ван Ален, с усилием отведя взгляд в сторону. – И если судить по тем признакам, о которых ты сказал, этот сгорел уже мертвым.

Курт склонился над обугленными останками, всмотревшись; охотник рядом с ним шумно сглотнул, с трудом вдохнув сквозь прикрывавший лицо рукав, но на сей раз назад не отступил.

– Удар в горло, – констатировал Курт, распрямившись. – Края ран обгорели, но если присмотреться – их видно: четыре отверстия, удар нанесен чем-то острым, но без режущих краев… Это ее гребень.

– По крайней мере, она и его забрала с собой, – произнес Ван Ален тихо и, когда Курт распрямился, бросив на него пустой равнодушный взгляд, неловко пожал плечами: – Утешение так себе, понимаю… Слушай, Молот Ведьм, пока мы одни, хочу сказать. Ты это… Когда я насмехался над этой женщиной и над вами, и… Я и не думал, что между вами что-то и в самом деле есть. Я думал – слухи, сплетни, ничего более… Мне очень жаль, что так вышло.

– Твоей вины нет, – отозвался он, отступив от обугленного тела и бросив взгляд вокруг. – Мы сами хотели, чтобы всем так казалось – что это лишь слухи и ничего более. Сами насмехались друг над другом на людях… Сам понимаешь, нам обоим было совершенно ни к чему повествовать о наших отношениях всему свету.

– Она… и правда любовница Императора? Вы опасались, что он узнает и…

– Он знает, – оборвал его Курт, и охотник замер, глядя на него удивленно. – И, сдается мне, его сей факт особенно не беспокоил. И не только потому, что их любовные отношения уже давно прекратились… Нет, Ян. Дело не в ее высокопоставленных любовниках и даже не в людской молве. Помнишь, при нашей первой встрече я говорил тебе, что не иметь друзей, семьи и близких – самое надежное и безопасное? Когда нет тех, кто тебе дорог, на тебя нечем надавить, тебя нечем запугать… И тебе нечем нанести душевную рану, чтобы дать понять и напомнить о том, как ты уязвим.

Ван Ален нахмурился, скосившись на тело Адельхайды у лестницы, и осторожно выговорил:

– То есть, ты думаешь, это всё – из-за того, что вы…

– Я не верю в случайности, Ян, – не дав ему договорить, произнес Курт ровно. – Что мы здесь видим? Похоже на то, что грабитель забрался ночью в дом, хозяйка спустилась на шум, он ударил ее ножом, она успела ударить в ответ, но выронила светильник, который был у нее в руке, тот разбился, масло разлилось, случился пожар, и все погибли. Думаю, такую версию и примет магистрат.

– Но не ты?

– Майстер Гессе! – послышалось от двери, и Курт обернулся, глядя на встрепанного бледного Ульмера, который заглядывал внутрь, явно не решаясь войти; на лице молодого инквизитора застыла смесь растерянности и испуга. – Вы здесь?

– Да, Петер, – отозвался он и, бросив последний взгляд на тело перед собой, медленно вышел на улицу перед домом, кивком велев охотнику идти за собой.

– Мне сказали, что ночью был пожар, – косясь на Ван Алена с подозрением, торопливо заговорил Ульмер, с каждым словом отступая все дальше назад, – а когда я узнал, чей это был дом… Я понимаю, что вы с госпожой фон Рихтхофен не слишком ладили, но вы давно были знакомы, и уверен, вам жаль, что с ней приключилось такое… И она фаворитка Императора! Господи Иисусе, только бы не было проблем у Бамберга из-за какого-то подонка!

– В каком смысле?

Того, как Нессель и Лукас подошли со спины, молодой инквизитор не заметил и от голоса ведьмы вздрогнул, резко обернувшись.

– Я могу при них говорить, майстер Гессе? – осторожно осведомился Ульмер, и Курт кивнул:

– Да, им можно верить… Это – Ян Ван Ален, наемник, собиратель легенд и мой давний добрый знакомец. Это его брат Лукас. Ян, Лукас, это Петер Ульмер, следователь третьего ранга, он помогает мне разобраться в моем деле. Полагаю, было бы неплохо всем нам прекратить коситься друг на друга и отныне работать в связке – так будет проще и полезней для всех…

Курт вдруг запнулся на полуслове, и Ван Ален, нахмурясь, спросил напряженно:

– В чем дело?

Он не ответил, глядя под ноги Ульмеру, и тот, проследив его взгляд, растерянно проронил:

– Что такое, майстер Гессе?

– Отойди-ка, – тихо велел Курт, шагнув вперед, и инквизитор попятился, с непониманием глядя на то, как он поднимает с земли коротко обломанную ветку с плоской густой хвоей.

– Пихта, – констатировал Ван Ален. – Что в ней особенного?

– Кроме того, что все это место было затоптано десятками ног, – медленно уточнил Курт, – и опалено жаром, а она будто только с дерева? Скажем, особенного в ней то, что ей здесь попросту нечего делать. Много пихтовых деревьев ты видел поблизости и вообще в Бамберге?

– Неподалеку от города есть небольшой пихтовый лесок, – неуверенно сказал Ульмер. – Она может быть оттуда…

– Принесена неведомой силой? Или кто-то из горожан пытался прибить ею этот огонь?

– Она свежая, – тихо произнесла Нессель, осторожно коснувшись хвои кончиками пальцев, и с нажимом добавила: – Живая еще. Она не могла тут лежать, пока был пожар.

– Может, – неуверенно предположил Лукас, – это кто-то из горожан положил? Ну… не знаю… как выражение соболезнования или вроде того…

– И для этого сбегал в «лесок недалеко от города»?

– Не томи, Молот Ведьм, – нервно поторопил Ван Ален-старший, – говори, я тебя знаю: у тебя бывает такая рожа, когда ты уже знаешь, в чем дело. В чем дело? Откуда эта ветка и почему вообще она тебя так интересует?

– Это пихта, – повторил Курт, подняв глаза и медленно обведя взглядом поредевших зевак вокруг. – Пихта. Таннендорф.

– Деревня, в которой вы… – начал Ульмер и осекся, глядя на ветку почти со страхом. Курт кивнул:

– … в которой я едва не сгорел заживо.

– Это когда ты… – многозначительно уточнил Ван Ален, кивнув на его руки. – Да?

– Да, – ровно отозвался Курт. – Когда человек по имени Каспар оставил меня истекающим кровью на полу коридора горящего замка.

– И ты думаешь, – неуверенно предположил Лукас, – что это… что – Каспар этот ее положил сюда? Он здесь?

– Не думаю, – мельком переглянувшись с Нессель, возразил он. – Каспар сейчас должен быть… далеко отсюда. Хотя от него всего можно ожидать. Но по всей Империи у него множество последователей, соратников и преданных сторонников, в том числе – действующих по его приказу… Петер, что говорят магистратские о произошедшем?

– Что было ограбление, – неуверенно произнес Ульмер. – Магистратские дознаватели сказали, что нашли хозяйку дома мертвой, а рядом – чье-то тело с ножом… Все, по их мнению, указывает на то, что это была попытка проникнуть в дом, но госпожа фон Рихтхофен сумела достойно встретить грабителя, и, видимо, светильник, с которым она спустилась, разбился…

Ван Ален поджал губы, сухо кашлянув, и Курт, мельком бросив взгляд на пожарище, вздохнул:

– Простого грабителя Адельхайда нашинковала бы прежде, чем он успел бы удивиться. И она не успела выяснить ничего такого, из-за чего ее могли бы захотеть убрать с пути.

Ульмер неловко переступил с ноги на ногу, переводя взгляд со сгоревшего дома на майстера инквизитора; Лукас нахмурился, мельком покосившись на брата и притихшую Нессель, и медленно, осторожно уточнил:

– Я правильно понял, что эта женщина… была не просто свидетельницей, с которой у тебя когда-то внезапно закрутилась любовь, а кем-то более серьезным?

– Адельхайда работала на Императора, – тихо произнес Курт. – Следила за чистотой его ближайшего окружения и in universum – за настроениями среди знати. Здесь она была потому, что до Императора тоже дошли слухи о странностях в Бамберге. Накануне этого пожара я виделся с ней, и она сетовала, что не может отыскать никаких нитей, не имеет никаких предположений… Это совершенно точно не случайно забредший в дом преступник и не попытка оборвать ее расследование. – Курт вновь опустил взгляд на ветку в своей руке и, помедлив, пояснил: – Ее убили для меня. Чтобы нанести удар мне – мне лично. Убили так же, как когда-то едва не убили меня.

– То есть, выходит, и впрямь что-то нечисто с Официумом? – упавшим голосом вымолвил Ульмер. – И кто-то из нас… замешан в чем-то недостойном? И виновен в смерти майстера Штаудта?

– Не обязательно, – качнул головой Курт. – Каспар просто мог выбрать этот момент как самый подходящий. Мы встретились с ней спустя несколько лет, он дал нам увидеться, чтобы я освежил в памяти подзабытые чувства, и нанес удар. В том, что однажды он это сделает, ни Адельхайда, ни я не сомневались, это было лишь вопросом времени.

– Положим, это не было простым ограблением, – кивнул Лукас. – Положим, эту женщину убили преднамеренно… Но почему ты решил, что это сделал именно тот, о ком ты думаешь? Из-за ветки?

– Он поджег дом, – коротко отозвался Курт. – Скрыть следы преступления – такого преступления – огонь бы не помог, а случайность я не рассматриваю. Стало быть, это не просто пожар, это поджог. И Адельхайду он не убил – лишь ранил ее, оставив умирать в огне. Как меня когда-то. Ветка – лишь контрольный удар, чтобы я понял наверняка. Он хотел, чтобы я понял.

– То есть, – договорил Лукас, – он хотел не просто уничтожить дорогого тебе человека, но еще и ударил по старой ране, зная, каково тебе будет… Да и ей самой тоже. Сраный шутник этот твой Каспар. За такое чувство юмора яйца рвать надо.

– В каком смысле? – хмуро уточнил охотник, и Лукас пояснил со злостью:

– Какой тут смысл, Ян? Он – инквизитор. Она – работала на Императора и сотрудничала с инквизитором. Вдвоем они отправляли на костер еретиков и малефиков. И вот теперь «на костре» оказалась она сама. Думаю, сукин сын, который это сделал, ну, ежели все эти догадки верны, видел в таком раскладе иронию, которую, по его мнению, перед смертью должна была оценить эта женщина, а после ее смерти – Молот Ведьм.

– И? – угрюмо уточнил Ван Ален. – Чего теперь от него ждать?

– Это же Каспар, – отозвался Курт. – И ждать от него можно чего угодно. Он может стоять за тем, что творится в Бамберге, может попытаться завалить мое расследование. Он может не стоять за тем, что творится в Бамберге, а быть здесь только из-за меня или проездом, или не быть вовсе, и здесь лишь кто-то из его людей с вполне определенным приказом: убить Адельхайду, после чего просто покинуть город. Он даже может вмешаться – и попытаться помочь мне…

– Помочь? – нахмурился Ульмер. – С чего бы?

– У него серьезная беда с головой. У Каспара на мне пунктик: по его глубокому убеждению, никому, кроме него самого, убивать меня не позволено. С нашей встречи в Таннендорфе он грезит идеей устроить мне пафосный поединок, в котором, по его мнению, решится судьба человечества и богов.

– Ух ты, – отметил Ван Ален угрюмо. – А самомнение у мужика то ещё… И что ты намерен с этим делать?

– То, что и делал прежде: завершу расследование смерти inspector’а. А после – либо Каспар решит, наконец, что время для нашей встречи пришло, и сам вылезет на свет, либо – я найду его.

– Как? – тихо спросила Нессель, и он отозвался с кривой усмешкой, от которой ведьму передернуло, точно от холода:

– Поверь, я найду.

– А это еще что за хрыч? – тихо спросил Ван Ален, исподволь указав на человека в отдалении; горожанин в добротном, ладно сидящем платье медленно бродил вдоль редеющей толпы зевак, время от времени останавливаясь перед кем-то из собравшихся и что-то тихо спрашивая. – Вьется тут уж незнамо сколько времени. Не он ли подкинул тебе эту чертову ветку?

– Нет, это вряд ли. Это управляющий семейства Гайер, – пояснил Ульмер. – Ральф Витте. Мне не приходилось иметь с ним дел, но я знаю его в лицо. Видимо, им тоже доложили о пожаре и он пришел оценить ущерб – этот дом был собственностью Гайеров – из тех, что они сдавали внаем.

– Гайер?.. – переспросил Курт и, мгновение помедлив, зашагал к управляющему, бросив на ходу: – Я на минуту. Ждите.

Ральф Витте обернулся задолго до того, как Курт приблизился, точно почувствовав взгляд, направленный в свой затылок, и навстречу шагнул первым, первым же поздоровавшись глубоким кивком, – уважительно, но вместе с тем сдержанно и невозмутимо.

– Майстер Гессе, – произнес он ровно. – Много слышал о вас, знал, что вы почтили вниманием наш город, и польщен знакомством. Жаль, что оно состоялось при таких обстоятельствах.

– Да, обстоятельства не самые радужные, – согласился Курт и кивнул через плечо на дом позади: – Прибыли оценить потери, майстер Витте?

– В этом заключается часть моей работы.

– А в чем еще заключается ваша работа?

Управляющий помолчал, глядя на собеседника оценивающе, и, вздохнув, устало осведомился:

– Что именно вы хотите знать, майстер инквизитор, и что именно от меня хотите услышать? Мое время дорого, а кроме того – принадлежит не мне, посему я бы предпочел обойтись без наводящих вопросов.

– Отлично, – понимающе кивнул Курт. – Мне надо встретиться с вашим работодателем. Чем скорее – тем лучше.

– При всем уважении, майстер инквизитор, встречи с господином Гайером так просто не…

– Я могу явиться к нему как официальный представитель Конгрегации и привлечь его как свидетеля по делу об убийстве императорской фаворитки, – оборвал он, и Витте умолк, нахмурившись. – Есть улики, говорящие о том, что здесь замешана малефиция.

– В самом деле? – ровно уточнил Витте. – И какие же?

– Это тайна следствия, – столь же невыразительно отозвался Курт. – И согласитесь, всем будет лучше, если я просто нанесу господину Лютбальду Гайеру визит вежливости и мы проведем несколько минут за приятной беседой о погоде, красотах Бамберга и наиболее любопытных событиях в городе, после чего я не буду более обременять его своим присутствием.

– Я могу передать ваши слова, майстер Гессе, – примирительно пояснил управляющий. – Но должен заметить, что господин Гайер отличается… м-м… твердым характером и отягощен нехваткой свободного времени, посему…

– Передайте, что мне бы хотелось обсудить с ним пару фактов, касающихся его персоны, каковые незадолго до своей смерти мне сообщила госпожа фон Рихтхофен. Думаю, его это заинтересует.

Управляющий снова умолк на мгновение, бросив взгляд за спину майстера инквизитора, на стоящую поодаль разношерстную команду, и, наконец, кивнул:

– Я передам, майстер Гессе.

– Благодарю вас, – кивнул он, и, не прощаясь, развернулся и зашагал обратно.

В трактир Курт и Нессель возвращались в молчании, молча же поднялись в комнату и так же безмолвно, не сговариваясь, уселись к столу, подле которого сидели этой ночью. Долгую, бесконечную минуту тянулась тишина – никто не произносил ни слова; Курт сидел недвижимо, точно статуя, рассеянно глядя на пихтовую ветку в руке и чувствуя на себе пристальный взгляд ведьмы.

– Мы не спали всю ночь, – разомкнул, наконец, губы он, вдруг поняв, с каким трудом сейчас дается каждое слово; говорить не хотелось, хотелось умолкнуть, зажмуриться, заткнуть уши и не видеть, не слышать того, что назойливо лезло в мысли, чего сегодня он не мог видеть, но что слишком хорошо знал… – Если хочешь – спустись в зал, поешь. Я побуду рядом во избежание возможных неприятностей.

– А ты? – тихо спросила Нессель, и Курт с усилием качнул головой:

– Не хочется.

– Мне тоже, – вздохнула ведьма и, помедлив, повторила: – «Возможных неприятностей»… Каких?

– Не знаю, – тяжело отозвался он, бросив ветку на стол. – Но после случившегося я с тебя глаз не спущу и не оставлю одну даже на минуту, даже в запертой трактирной комнате. Если я прав и смерть Адельхайды – дело рук Каспара, если он взялся за истребление тех, кто мне близок, кто хоть что-то для меня значит…

– И я – из тех, кто что-то для тебя значит?

– Он может так решить, – отозвался Курт, отметив с легкой досадой, что это вышло слишком поспешно, и нехотя уточнил: – И он будет прав. Если с тобой что-то случится, мне будет… не по себе. Не люблю, когда кто-то отдувается за мои неприятности, тем более – когда это люди, сделавшие мне немало добра.

– И если ты прав, – продолжила Нессель тихо, – и это тот самый Каспар, и если он выкрал Альту не потому, что она заинтересовала его как будущая ведьма, а потому, что он решил, будто это твоя дочь… Он может… причинить ей вред? Просто в отместку, просто для того, чтобы ударить тебя снова?

– Не думаю. Точнее – убежден, что нет. Если бы Каспар хотел ее убить – он просто сделал бы это сразу. Мало того – сделал бы все возможное, чтобы ты или я нашли тело… – Нессель болезненно поджала губы, и он осекся на миг, продолжив чуть мягче: – Альта в безопасности, поверь. Не в самом лучшем положении, но в безопасности: ее жизни ничто не угрожает.

– Я думаю о ней постоянно, – чуть слышно выговорила ведьма. – Не могу не думать. Ем, сплю, говорю с тобой, хожу за тобой по этим улицам, обсуждаю статуи и инквизиторов – а сама думаю о том, где она сейчас, что с ней… Порой мне начинает казаться, что я схожу с ума. Мне начинает казаться, что дочери у меня никогда не было и мне приснились все эти годы с ней…

– Это нормально, Готтер, – вздохнул Курт, – так бывает. Когда накапливается усталость – и физическая, и душевная, – такое случается. Наш разум пытается защититься от яви… Так бывало прежде и со мной, просто за годы службы произошло уже столько событий, приключилось столько неприятностей, бед и несчастий, что мой рассудок, кажется, уже давно махнул на реальность рукой и решил, что куда проще будет не пытаться с ней примириться, а существовать где-то над нею. Хорошо хоть, что не отдельно от нее.

На его кривую и вымученную ухмылку Нессель не отозвалась и, невольно бросив взгляд в окно, из которого этой ночью смотрела на далекое зарево, вдруг негромко и осторожно спросила:

– Ты любил ее?

Курт ответил не сразу, собираясь то ли с мыслями, то ли с силами, и, наконец, медленно произнес:

– Никто из нас об этом никогда друг другу не говорил.

– Я спросила не об этом.

– Я знаю.

– Курт… – начала ведьма тихо, и он оборвал, не дав ей закончить:

– Я в порядке.

Нессель поджала губы.

– Врешь, – возразила она уверенно. – Если б ты был в порядке, ты бы этого сейчас не сказал. Я ведь уже знаю тебя. И знаю, что это твое «в порядке» – лишь притворство. Тебя разрывает там, в душе, потому что ты не людей вокруг, а самого себя силишься обмануть, уверяя себя, что спокоен.

– Не будь Бруно монахом – тебе бы с ним обвенчаться, вы были б отличной парой… – недовольно буркнул Курт и, помедлив, вздохнул: – Разумеется, я не спокоен, Готтер. Мне тоскливо – дальше некуда, потому что погиб дорогой мне человек, причем погиб, по сути, из-за меня. Я зол, потому что это сделал человек, десять лет подряд ускользающий из моих рук. Я зол на себя, потому что четыре года назад у меня была возможность убить его – и я этого не сделал, потому что тогда тоже стоял выбор между жизнью дорогого мне человека и Каспаром. Я раздражаюсь от того, что даже не знаю – действительно ли у меня этот выбор был, или то, что я видел, было лишь мороком и мне все это привиделось. Я зол на себя за то, что на самом деле мне не всё равно, а должно быть всё равно. И рад уже тому, что мне хватает сил убедить в собственном спокойствии окружающих и худо-бедно блюсти себя самого, потому что иначе – я просто не сумею делать то, что должен. Иначе рассудок будет пытаться смиряться с реальностью вместо того, чтобы в ней действовать. И что самое важное – плохо от этого будет не столько мне, сколько всё тем же окружающим, которые зависят от моих решений. А это самое худшее, что только может быть.

– И долго ты думаешь так протянуть? – чуть слышно спросила Нессель, и он коротко и сухо рассмеялся, пояснив в ответ на удивленный и почти испуганный взгляд:

– Бруно задал мне этот вопрос – слово в слово – несколько лет назад. Вы с ним и вправду два сапога пара… Пока еще я жив и в себе, Готтер. Это самое главное, остальное – несущественно.

– Я бы на твоем месте…

– Никогда в жизни не дай тебе Бог побывать на моем месте, – тихо и серьезно оборвал ее Курт и повысил голос, вновь не позволив продолжить: – Нам обоим стоит отдохнуть. Уже позднее утро, а мне сегодня предстоит шататься по Бамбергу; и поскольку тебя я без присмотра больше не оставлю – тебе придется таскаться вместе со мною. Надо поспать.

Нессель сидела неподвижно еще мгновение, глядя на него пристально и молча, и так же безгласно кивнула, поднявшись и направившись в свою комнату.

– Не закрывай дверь, – бросил Курт ей вслед, и ведьма, не оборачиваясь, кивнула.

Нессель уснула сразу – сквозь дверной проем было видно, как ровно она дышит; временами дыхание учащалось, на лицо набегала тень, хмурились брови, но через мгновение она успокаивалась, дыхание выравнивалось, и в комнате снова воцарялись неподвижность и тишина, разрываемая лишь доносящимися с улицы голосами. Курт сумел уснуть лишь спустя четверть часа; испытанные приемы, прежде работавшие не один десяток лет, сегодня отчего-то не желали действовать, сон не шел, уличный шум казался втрое более громким, чем был на самом деле, и если обыкновенно погрузиться в дрему мешало скопище мыслей, то сейчас в голове, напротив, звенела гулкая пустота…

Проснулся он так же тяжело, как засыпал, и если б не солнце, подвинувшееся уже к горизонту, Курт решил бы, что сна никакого и не было, что все эти часы он так и лежал, глядя в потолок. Нессель уже не спала – ведьма сидела на своей постели, задумчиво водя гребнем по коротко остриженным волосам, и смотрела на него так, что снова внезапно стало не по себе.

За поздним завтраком ни слова не было сказано о произошедшем этой ночью; Нессель вообще все больше молчала, лишь время от времени бросая на Курта короткие взгляды искоса, и когда оба уже шли по залитой жарким солнцем улице, он, наконец, не выдержал, устало спросив:

– Что?

– Ты сегодня метался во сне, – пояснила Нессель тихо. – Скрипел зубами и стонал. Я даже проснулась.

– Ночка выдалась неприятной, – согласился Курт, и она нахмурилась:

– Я бы иначе сказала.

– Подумай над тем, что я тебе говорил сегодня утром, Готтер, – напомнил он настоятельно. – Я понимаю, что ты, как и всякая женщина, меня жалеешь, что желаешь мне помочь, и я тебе благодарен за заботу и сострадание. Но поверь, этим душекопательством ты сделаешь лишь хуже. И в первую очередь – себе.

– А вот она сделала лучше…

Курт на миг приостановился, глядя себе под ноги, и медленно зашагал дальше, понимая, что не хочет этого спрашивать, но все же спросив:

– Id est?..

– Ты вошел в тот дом, – тихо пояснила Нессель. – Он еще дымился, и под ногами были еще теплые угли, сверху сыпался еще тлеющий пепел – но ты туда вошел… Я остереглась войти, а ты – нет.

Он не ответил, лишь ускорив шаг, когда в противоположной оконечности улицы показалось здание аптеки, и ведьма, вздохнув, умолкла тоже.

Аптекарь обнаружился в углу просторной комнаты, кажущейся тесной из-за множества этажерок и шкафов; Дитрих Штицль сидел на широком, точно скамья, табурете между двумя распахнутыми окнами и с явным увлечением читал раскрытую почти в самом конце книгу – до задней обложки оставалось всего несколько страниц. На вошедших он посмотрел с раздражением, рывком подняв голову, однако, наткнувшись взглядом на Сигнум на груди посетителя, с готовностью отложил книгу и поднялся навстречу как-то даже слишком поспешно.

– Майстер Гессе! – с преувеличенной радостью отметил он, выходя из своего закутка, и Курт удивленно поднял брови:

– Вы меня знаете?

– Вас все знают, – широко улыбнулся аптекарь, метнув в сторону Нессель заинтересованный взгляд, однако ничего не спросил, лишь широко поведя рукой: – Зачем бы вы ни пришли, я к вашим услугам. Польщен вниманием столь знаменитой персоны.

– Внимание служителей Конгрегации вам не в новинку, насколько мне известно, – заметил Курт, и Штицль нахмурился, чуть отступив назад:

– В каком смысле, майстер Гессе?

– В самом что ни на есть прямом. Ведь к вам регулярно обращается за помощью обер-инквизитор, если я не ошибаюсь? Точнее сказать, обращается его помощник, следователь третьего ранга Ульмер, через которого вы передаете майстеру Нойердорфу некие снадобья, а также вы являетесь в Официум, когда этих снадобий недостаточно и становится необходимым прямое вмешательство лекаря.

– Да… – настороженно согласился аптекарь, снова косясь на Нессель, молча застывшую спиною к нему, перед этажеркой с травами. – Что-то не так? Я знаю свое дело, и если что-то случилось, то, поверьте, майстер Гессе, я не мог навредить…

– Нет-нет, – возразил он с благожелательной улыбкой. – Ничего не случилось, обер-инквизитор в порядке. Точнее – не так; это я хотел бы спросить у вас, насколько он в порядке и в порядке ли вообще. Alias, я хочу знать, что за недуг заставляет его обращаться к вашим услугам.

– О… – проронил Штицль, опустив глаза и внезапно смешавшись. – Но… я не могу обсуждать это с кем бы то ни было, майстер Гессе, простите. Майстер Нойердорф не хотел бы…

– Послушайте, – сухо перебил его Курт, и аптекарь умолк, нехотя подняв взгляд к лицу посетителя. – Вот что я вам скажу. Последняя пара дней выдалась на редкость нелегкой, и я порядком утомился, в том числе – от долгих разговоров. Сейчас я могу просто взять за грудки Ульмера, помахать перед ним полномочиями, и мальчишка после небольшого нажима расскажет мне всё. Но сами понимаете, медик из него никудышный, посему выданная им информация будет бессистемной, сумбурной и наполовину перевранной, и для того, чтобы ее уточнить, мне придется вновь возвращаться к вам. И поскольку, пусть и отчасти неверная, но информация у меня уже будет, вы мне ее истолкуете, проясните и уточните. Id est, так или иначе – я все равно всё узнаю. Давайте же сэкономим нам с вами время, а Ульмеру душевное равновесие. Мне надо знать, чем болен обер-инквизитор и чем это ему грозит.

Аптекарь помедлил, снова искоса бросив взгляд на Нессель, по-прежнему с интересом рассматривавшую этажерку с травами и, казалось, на беседу людей за своей спиной не обращавшую внимания, и вздохнул:

– Хорошо, майстер Гессе. В конце концов, я не думаю, что сказанное мной кому-то навредит… Но поймите и вы меня: майстер Нойердорф недвусмысленно дал мне понять, что не желает распространяться о своем самочувствии.

– Почему?

– Серьезная должность, – отчего-то понизив голос, пояснил Штицль. – Большая ответственность… Ни к чему всем подряд знать, что обер-инквизитор, от коего зависит спокойствие добропорядочных христиан Бамберга, порою не может даже подняться с постели. По той же причине майстер Нойердорф не желал обратиться к вышестоящим, дабы был прислан лекарь, состоящий в Конгрегации: он опасается, что начальство сочтет его неспособным исполнять свои обязанности, снимет с должности и отправит на заслуженный отдых в какой-нибудь монастырь, доживать отпущенное ему время в тоске и праздности.

– Итак, что с ним?

– Много чего, – снова вздохнул аптекарь. – У майстера Нойердорфа проблемы с кровяным давлением: оно поднимается и убавляется непредсказуемо и внезапно, отчего происходили, бывало, даже обмороки. У него проблемы с желудком, порой до страшных болей. Составленный мною режим питания несколько облегчил ситуацию, но приступы порой все еще случаются. Также я подозреваю и болезнь сердца, поделать с коей я ничего не могу, могу лишь поддерживать майстера Нойердорфа в относительно активном состоянии, но убежден, что рано или поздно я уже ничем не сумею помочь… Также во дни молодости, при начале своей службы, он получил несколько ранений, которые теперь время от времени дают о себе знать ломотой и болями… В частности, около десяти лет назад было ранение в голову, каковое теперь отзывается внезапной потерей ориентации…

– В каком смысле? – нахмурился Курт, и Штицль поспешно пояснил:

– Нет-нет, не в том смысле, что у майстера Нойердорфа что-то не в порядке с рассудком! Попросту его может одолеть внезапное головокружение или боль или на несколько минут он может потерять ощущение пространства… Я не думаю, что это как-то может сказаться или сказывалось на его рассудочных действиях, майстер Гессе.

– Вы не думаете или не может? – уточнил Курт с нажимом, и аптекарь, замявшись, отвел глаза.

– Я… полагаю, что не может, – выговорил он не сразу. – По крайней мере, никто никогда о чем-то подобном мне не рассказывал, а я полагаю, что, будь такие проявления, за столько лет это хоть кто-нибудь, да заметил бы. Но в любом случае, эта рана тревожит его всего менее, наибольшее беспокойство майстеру Нойердорфу доставляют именно проблемы с давлением и желудком. Иные люди в его состоянии сидят по домам, переложив заботу о своем бытии на детей, но майстер Нойердорф слишком предан своему делу, чтобы оставить службу.

– Словом, обер-инквизитор Бамберга – по факту старая развалина, которая пытается изображать из себя несокрушимую твердыню, и вы всеми силами поддерживаете этот образ, – подытожил Курт; аптекарь растерянно дрогнул губами, но вслух возмущаться не стал. – И полностью в курсе происходящего, как я понимаю, вы и Петер Ульмер?

– Да, майстер Гессе. Он приходит ко мне за необходимыми препаратами, вызывает меня, если моя помощь требуется непосредственно…

– Обер-инквизитор настолько ему доверяет?

– Полагаю, да, иначе он избрал бы другого человека для таких поручений.

– И долго он еще протянет? – прямо спросил Курт; аптекарь замялся, неловко передернув плечами, и неуверенно ответил:

– Сложно сказать. Майстер Нойердорф может внезапно скончаться завтра утром или нынешней ночью либо же прожить еще лет пять или даже десять… В подобных случаях, знаете ли, сложно давать предсказания – люди его склада порой удивляют, пируя на поминках и более молодых и здравых собратьев.

– Да уж, знаю… – проронил Курт тихо и кивнул: – Благодарю вас за помощь. Полагаю, мне не стоит говорить о том, чтобы вы не слишком распространялись на тему моего визита к вам?

– Как можно, – обиженно протянул Штицль и неуверенно попросил: – А могу я спросить вас, майстер Гессе?.. Все, что я вам рассказал сейчас, вы передадите вышестоящим и майстер Нойердорф все-таки лишится места обер-инквизитора? Не то чтоб я был светилом эскулапского сообщества, но возьму на себя смелость допустить, что отсутствие цели, ради которой стоит жить и держать себя в руках, убьет его куда скорее, нежели любая, даже самая нелегкая служба.

– Это вы мне можете не объяснять, – поморщился Курт. – Не стану вам обещать, что буду молчать, как рыба, но и не скажу, что тотчас помчусь с докладом к начальству. Что и как я буду делать дальше – станет видно по обстоятельствам.

– Что это значит? – спросила Нессель, когда они, распрощавшись с хозяином, вышли из аптеки. Курт непонимающе нахмурился:

– Что именно?

– «По обстоятельствам». Что это значит?

– Это, – вздохнул он, – значит, что я сам не знаю, что делать, но не желаю говорить об этом всем подряд.

– Ты думаешь, что обер-инквизитор не отдает себе отчета в своих деяниях?

– Не знаю. По нашим беседам нельзя сказать, что он не в себе… Но я не лекарь и не имею представления, как должен выглядеть человек, у которого временами случаются приступы потери связи с реальностью. С другой стороны, списать на эти самые приступы десятки неправомочных казней тоже будет странным: рано или поздно это было бы замечено или им самим, или кем-то из иных служителей Официума, или магистратскими…

– Или всех это устраивает, – неуверенно предположила Нессель. – Что будешь делать теперь?

– Действовать по обстоятельствам, – отозвался Курт, пояснив в ответ на вопросительный взгляд: – Побеседую со стариком Нойердорфом. Навряд ли он скажет мне «прошу прощения, в моменты помутнения разума я творю всякие непотребства, но теперь раскаялся и прошу меня арестовать», однако не поговорить с ним будет глупо… К слову, присмотрись к нему повнимательней, если сможешь.

– Я…

– Знаю, знаю. Не пророчица. Потому и говорю: «если сможешь».