На следующее утро вся округа была охвачена веселой праздничной суетой, — Обиерика, _ друг Оконкво, отмечал помолвку своей дочери. В этот день жених, который успел уже выплатить большую часть выкупа за невесту, должен был преподнести пальмовое вино не только родителям и ближайшим родственникам невесты, но и всем ее многочисленным родичам, составлявшим клан, или умунну. На празднество пригласили всех — мужчин, женщин, детей. Но это была церемония в честь женщины, и главная роль в ней принадлежала невесте и ее матери.

Едва только рассвело, женщины и дети, наспех позавтракав, стали собираться во дворе Обиерики, чтобы помочь матери невесты в трудных, но радостных хлопотах, — ведь надо было готовить пиршество на всю деревню.

В доме Оконкво, как и в остальных соседских домах, все поднялись спозаранку. Мать Нвойе и младшая жена Оконкво со всеми своими детьми уже собрались идти к Обиерике. Мать Нвойе несла в подарок жене Обиерики корзину кокоямса, плитку соли и копченую рыбу. Ойиуго, младшая жена Оконкво, дарила корзину бананов и кокоямса и небольшой горшочек пальмового масла. Дети несли кувшины с водой.

Эквефи была усталая и сонная после треволнений предыдущей ночи. Да и вернулись они домой совсем недавно. Жрица, словно змея, выползла из своей пещеры, таща на спине спящую Эзинму. Она лишь мельком взглянула на Эквефи и Оконкво, не выказав ни малейшего удивления от того, что увидела их у входа в пещеру. Устремив неподвижный взгляд вперед, она пошла к деревне. Оконкво с женой следовали за ней на почтительном расстоянии. Они думали, что жрица свернет к себе домой, но она повернула к усадьбе Оконкво, прошла через его оби и направилась к хижине Эквефи. Бережно положив Эзинму на кровать, она ушла, так и не сказав никому ни слова.

Все уже давно были на ногах, а Эзинма продолжала спать глубоким сном; поэтому Эквефи попросила мать Нвойе и Ойиуго передать жене Обиерики, что она немного запоздает, — она уже приготовила корзину кокоямса и рыбу, но ей придется подождать, пока проснется Эзинма.

— Тебе и самой не мешало бы поспать, — сказала ей мать Нвойе. — У тебя очень усталый вид.

Пока они разговаривали, из хижины вышла Эзинма, потягиваясь всем своим худеньким тельцем и протирая глаза. Увидев детишек с кувшинами, она сразу вспомнила, что всем им было поручено натаскать воды для жены Обиерики. Она вернулась в хижину и вскоре появилась уже с кувшином.

— Ты выспалась? — спросила ее мать.

— Да, — ответила девочка. — Идем!

— Нет уж, сначала позавтракай, — сказала Эквефи.

И пошла в хижину подогреть овощную похлебку, сваренную еще накануне.

— Ну, мы пошли, — сказала мать Нвойе. — Я передам жене Обиерики, что ты запоздаешь.

И все они — мать Нвойе со своими четырьмя детьми и Ойиуго со своими двумя — отправились помогать жене Обиерики.

Когда они проходили мимо оби Оконкво, оттуда донесся его голос:

— А кто приготовит мне сегодня обед?

— Я вернусь и все сделаю, — ответила Ойиуго.

Оконкво тоже был сонный и усталый: никто и не догадывался, что за всю ночь он ни на секунду не сомкнул глаз. Он и виду не показал, как сильно волновался. Когда Эквефи ушла вслед за жрицей, он подождал немного — столько, сколько по его понятиям было необходимо для того, чтобы не уронить своего мужского достоинства, а затем, вооружившись мачете, отправился к святилищу, где, по его расчетам, они могли быть. Уже возле самой пещеры ему пришло в голову, что жрица, возможно, решила пойти сначала по деревням. Тогда он вернулся домой и стал ждать. Подождав столько, сколько считал нужным, он снова отправился к святилищу. Но холмы и пещеры были объяты мертвой тишиной. Только придя к святилищу в четвертый раз, уже едва владея собой от беспокойства, он наконец увидел Эквефи.

Двор Обиерики был похож на муравейник — так дружно кипела там работа. Всюду, где только находилось свободное местечко, устраивали жаровни: клали три кирпича из высушенной на солнце глины и разводили между ними огонь. Не успевали снять с огня один горшок, как уже тащили другой; в сотнях деревянных ступ толкли фуфу. Несколько женщин были заняты с приготовлением блюд из ямса и кассавы, другие варили овощную похлебку. Юноши толкли фуфу и кололи чурки для жаровен. Ребятишки без устали бегали к реке за водой.

Трое юношей помогли Обиерике зарезать двух коз для похлебки. Обе козы были очень жирные, самая же жирная была привязана к колышку у забора. Величиной она была с небольшую корову. За этой козой Обиерика специально посылал одного из своих родственников в самую Умунку, и ее он собирался поднести живьем родственникам жениха.

— До чего ж хорош базар в Умунке! — говорил юноша, тот самый, которого Обиерика посылал покупать козу-великаншу. — Народу там видимо-невидимо: песчинке упасть некуда.

— Это все их колдун знаменитый, — сказал Обиерика. — Жители Умунки задумали, чтоб их базар разросся я сожрал все соседние базары. Для этого они и обзавелись могущественным колдуном. Каждый базарный день, еще до первых петухов, этот колдун оборачивается старухой, берет в руки волшебное опахало и становится на базарной площади. Этим-то опахалом она и заманивает на базар все соседние кланы. Машет веером и перед собой, и позади себя, и справа, и слева.

— Вот все и идут на этот базар, — заметил второй юноша. — И честные люди и воры. Там с тебя одежду стащат средь бела дня, так что ты и не заметишь.

— Да, — сказал Обиерика. — Я недаром предупреждал Нванкво, чтобы он глядел в оба и держал ухо востро. А то пошел раз туда один человек продавать козу. Накинул он ей на шею толстую веревку, а конец веревки намотал на руку. Идет он по базару и никак понять не может, чего это на него все смотрят и пальцами тыкают, как на сумасшедшего. А потом оглянулся и видит — на веревке-то вместо козы полено толстое волочится!

— Неужто ты думаешь, что вор мог это сделать один, без чужой помощи? — спросил Нванкво.

— Конечно, нет. Без колдуна тут дело не обошлось.

Перерезав козам горло и собрав кровь в миску, они повесили туши над костром палить, и к запахам приготавливаемой пищи примешался запах паленой шерсти. Потом они обмыли туши, разрубили на куски и отдали мясо женщинам, которые варили похлебку.

Все шло своим чередом, ничто не нарушало размеренного ритма труда в муравейнике, как вдруг откуда-то издалека донесся громкий крик: «Ой-й ий-й-й-о-о! Та, что машет хвостом, отгоняя мух, сбежала!» Все до одной женщины тотчас бросили работу и кинулись на крик.

— Всем убегать нельзя, так у нас вся еда пригорит! — крикнула жрица Чиело. — Пусть трое или четверо останутся!

— Верно, верно, — подхватила другая женщина. — Надо разрешить кому-то остаться здесь.

Пять женщин остались присматривать за горшками, в которых варилась еда, все же остальные побежали ловить сорвавшуюся с привязи корову. Как только она была поймана, они отвели ее владельцу, и тот немедля уплатил большой штраф, который деревня налагала на каждого, чья корова заходила на чужой участок и учиняла там потраву. Взыскав штраф, женщины собрались в кучку, чтобы проверить, все ли выбежали на улицу, когда раздался крик.

— А где Мгбого? — спросила одна из них.

— Она больна, с постели не встает, — ответила соседка Мгбого, — У нее иба.

— Еще нет Уденкво, — сказала другая. — Но ее малышу не исполнилось двадцати восьми дней.

Те женщины, которых жена Обиерики не просила ей помочь, разошлись по своим хижинам, остальные вернулись во двор Обиерики.

— Это чья корова была? — поинтересовались женщины, которым позволили остаться.

— Моего мужа, — сказала Эзелагбо. — Кто-то из малышей открыл калитку загона, она и сбежала.

Вскоре после полудня принесли первые два кувшина с пальмовым вином — дар родственников жениха. И тут же налили по чаше-другой уставшим от стряпни женщинам, чтобы им веселее было готовить. Отнесли вина и невесте и ее подружкам, которые легкими прикосновениями бритвы клали последние штрихи на прическу невесты и натирали соком красного дерева ее гладкую кожу.

Когда начал спадать полуденный зной, сын Обиерики Мадука длинной метлой подмел двор перед отцовским оби. Словно только того и ждали, начали прибывать друзья и родственники Обиерики. На плече у каждого мешок из козьей шкуры, под мышкой скатанная козья шкура. Некоторых сопровождали сыновья, они несли деревянные, украшенные резьбой скамеечки. Среди гостей был и Оконкво. Гости уселись полукругом и завели разговор о том о сем. Теперь дело было за родственниками жениха.

Оконкво вытащил свою табакерку и протянул ее Огбуефи Эзенма, сидевшему рядом. Эзенма постучал ею по колену и, прежде чем угоститься понюшкой, тщательно обтер о себя левую ладонь. Движения его были мягки и неторопливы.

— Надеюсь, — сказал он, — наши новые родственники принесут много кувшинов с вином. Хоть их деревня и славится своей скупостью, но они должны знать, что наша Акуэке годится в невесты самому царю.

— Меньше тридцати кувшинов они не осмелятся принести, — заметил Оконкво, — А не то я им выложу все, что о них думаю.

В этот момент Мадука, сын Обиерики, вывел из загона козу-великаншу, чтобы показать ее родственникам отца. Коза вызвала общее восхищение, и все сошлись на том, что лучшего подарка и не придумаешь. Потом козу снова увели в загон.

А вскоре начали прибывать родственники жениха. Сначала потянулась вереница мальчиков и юношей с кувшинами вина. Родственники Обиерики вели счет кувшинам. Двадцать, двадцать пять. Затем наступил довольно длительный перерыв. Хозяева стали многозначительно переглядываться, словно хотели сказать: «А что я говорил!» Но тут подоспели новые кувшины. Тридцать, тридцать пять, сорок, сорок пять. Хозяева одобрительно закивали головами, как бы говоря: «Ну вот, теперь они ведут себя по-людски!» Всего насчитали пятьдесят кувшинов. А вслед за юношами и мальчика прибыл Ибе, жених, и с ним старейшие члены семьи. Они уселись полукругом на землю против хозяев, образовав таким образом замкнутый круг. Кувшины с вином стояли в середине. Тут из внутреннего двора появилась невеста, ее мать и еще несколько женщин и девушек. Они обошли гостей и поздоровались со всеми за руку. Первой шла мать невесты, за ней — невеста, а за невестой все остальные. Замужние женщины надели в этот день свои лучшие наряды. Талии девушек опоясывали красные и черные джигиды, а на щиколотках позвякивали медные браслеты.

Когда женщины ушли, Обиерика вынес орехи кола и предложил их родственникам жениха. Первый орех разломил старший брат Обиерики.

— Да будем все мы живы! — сказал он. — И да будет мир между нашими семьями!

В ответ грянуло:

— Ии-и-и!

— Сегодня мы отдаем тебе свою дочь. Она будет тебе хорошей женой. Она принесет тебе девять сыновей, как и наша прародительница.

— Ии-и-и!

Старейший из гостей ответил:

— Это будет и для вас хорошо, и для нас хорошо!

— Ии-и-и!

— Не в первый раз. берем мы в жены ваших дочерей. Мать моя была родом из вашего клана.

— Ии-и-и!

— И не в последний, потому что мы вас знаем, а вы знаете нас. Побольше бы таких семей, как ваша!

— Ии-и-и!

— Вы и в делах удачливы, и на войне храбры. — Он поглядел в сторону Оконкво. — Ваша дочь родит нам сыновей, таких же, как вы.

— Ии-и-и!

Орехи были съедены, приступили к пальмовому вину. Мужчины усаживались по пять-шесть человек вокруг кувшина с вином. А когда наступил вечер, перед гостями поставили огромные миски с фуфу и дымящиеся горшки с похлебкой из ямса. Пир удался на славу.

На землю уже опустилась ночь, в деревянные треножники вставили факелы, и юноши затянули песню. Гости постарше уселись в большой круг, а юноши ходили по кругу и пели хвалебные песни всем по очереди. Для каждого у них находилось что сказать. Одних превозносили как знатных земледельцев, других — тех, что могли говорить от имени клана, — за красноречие. Оконкво воздали хвалу как величайшему на земле борцу и воину. Когда всем воздали должное, юноши уселись посередине круга, и вот тогда-то из внутреннего двора выпорхнули девушки: настало время плясок. Невесты среди них не было. Но вот наконец появилась и она, держа в правой руке петуха, и по толпе гостей пронесся громкий одобрительный гул. Остальные танцовщицы расступились перед ней. Невеста преподнесла петуха музыкантам и начала танцевать. Нежно позвякивали браслеты на ее ногах, в мягком желтом свете факелов мерцало натертое соком красного дерева тело. Одну за другой исполняли музыканты песни на своих деревянных, глиняных и металлических инструментах. Музыканты были очень веселы. Вот они запели только что сложенную песню:

Ночь уже была на исходе, когда гости отправились домой, прихватив с собой невесту: ей предстояло прожить семь педель у родни жениха. Пока гости шли деревней, они громко распевали песни и время от времени завертывали во двор то к одному, то к другому, чтобы перед уходом отдать дань уважения выдающимся мужам вроде Оконкво. Оконкво преподнес гостям двух петухов.