У психолога сегодня было хорошо. Он старенький и немного пахнет псом, но добрым псом. У него глаза кокера, грустный взгляд и корочки в уголках. Мне иногда аж больно, когда он на меня смотрит. Потому что ему тоже, наверно, больно смотреть на меня с ломтями бекона на щеке. Мы работали над словами, которые могут всякое такое объяснить, выразить невыразимое (это слово номер один, которому он меня научил). Безумие. Депрессия. Горе. Безмерное горе. Недуг. Но по мне это были чересчур нормальные слова. Тому, что он сделал со мной, что собирался сделать с моим братишкой, а потом и с собой, нет названия, так говорит доктор. Он должен был бы начать с себя. Я спросила, можно ли назвать что-то, чего не существует. Он нашел мое замечание интересным. И побудил (слово номер два; глагол, ну да ладно) меня продолжать искать. Слово – это ключ, – сказал он, – а ключи нам еще понадобятся.

Поначалу мне было очень грустно. Когда я проснулась в больнице. Голова у меня горела. Мама плакала, у нее были красные глаза, врачи побуждали ее выйти из моей палаты. Все расплывалось. У меня так болела голова. Кто-то спросил меня, что случилось. Я не знала. Я просто спала. А когда проснулась, почувствовала, что у меня не хватает половины лица. Как будто сквозняк был на месте рта. И столько крови, все простыни были мокрые, липкие. Я встала. Увидела, как Пес склонился над Леоном с револьвером в руке. И все.

Злость пришла позже.