Мы с Сашей перешли в первый класс. С блеском. Средний балл 16,2 (у нее) и 15,8 (у меня). Реванш гвоздей и ветчины. Мы самые сильные. Мы самые красивые. Наши мамы бьются в истерике. Они ведут нас на шопинг. Unlimited shopping девочки!

Не надо выпрыгивать из ботинок. Unlimited – это значит четыреста евро. Максимум. Но все-таки.

А потом маме сообщили, что ты вышел. На несколько секунд она оцепенела. Ее пришлось усадить, успокоить. Он не вернется, мадам, и ничего не потребует. Даже увидеться с нами? Не беспокойтесь. Ее только что не облизывали. Одна женщина дала ей таблетку. Чтобы отпустило. Значит, бояться нечего? – спросила мама. Нечего. Он сказал, что исчезнет, и вы о нем больше никогда не услышите. Он просил прощения, но знает, что прощения ему не будет. Значит, теперь он все равно что умер, сказала мама. А Леон напыжился и сказал, что, если ты явишься, он тебя убьет, и Олив добавил: а я тебе помогу, товарищ-байкер. И опять они по-дурацки ударили кулаком о кулак.

В этот день, спустя три года после ночи Пса, в понедельник 7 июня 2010-го, я сказала, и челюсть у меня не заныла, и слова не спотыкались во рту, и мне не было грустно, и ничуточки не было больно, я просто сказала: папа ушел, как сказала бы: дождь перестал, огонь погас или: все готово, садитесь за стол.

И мне показалось, будто тысячи тонн миазмов и крови вдруг соскользнули с моих плеч, с моих бедер, стекли по моим таким длинным ногам. И пришли месячные, обильные, горячие, липкие. Мама подошла и обняла меня. Ее трясло. Кровь из моего нутра намочила ее ноги и впиталась в ковер в гостиной. Она плакала. Я улыбалась. Улыбалась моя ямочка. Я чувствовала себя легкой. Омытой. Живой.

Ты все равно что умер.