Интерлюдия

Архиепископ Гнезно Гауденций, ранее же Радим Славникович родом из Чехии. Принадлежа к древнему княжескому роду, он мог пойти по пути своих предков, но предпочел стать слугой пришедшего из Рима бога, равно как и его брат Войтех, ныне Адальберт. Впрочем, происхождение уже само по себе должно было обеспечить обоим братьям высокое положение в иерархии церкви. Все же не так много отпрысков древних родов шли по духовному пути, тем более по монашескому.

Несмотря на духовный сан, Гауденций не слишком ревностно относился к постам и прочему умерщвлению плоти. Разумно полагал, что от истощенного тела мало проку, да и разум от измывательств над телесной оболочкой лучше не станет. Вместе с тем его строгость в других вопросах веры была известна всем и каждому. Сложный человек, идущий к своей цели вот, пожалуй, самые точные слова о нем.

Сейчас же он внимательно смотрел на представляющихся ему мужчину и женщину, тех самых супругов Выгожских, которых рекомендовал отец Бернард. И впечатление от них было довольно благоприятное. Михаил типичный воин, хотя умеющий использовать не только меч, но и голову, а также немного и язык. Хорошая троица, редко сочетающаяся друг с другом. Его же супруга, Магдалена, та самая «живая книга», заставляла сильно задуматься. Мягкая красота, что ближе к библейской, чем к земной и грешной, склоняла его дух в определенную сторону, но что-то грызло изнутри, не давая принять представляемую картину как данность.

По словам отца Бернарда женщина была простовата, не отличалась остротой ума, а лишь невероятной памятью. В это можно было поверить, достаточно было посмотреть на облик женщины. Стоило же посмотреть более пристально, как в душе начинал шевелиться червячок сомнения. Гауденций счел это сомнение заслуживающим того, чтобы в дальнейшем поговорить с этой пани один на один. Если она умеет прикидываться простушкой это тоже может быть полезно. Святая матерь церковь умеет находить применения одаренности своих слуг. И вознаграждать их покорность.

Отзвучали слова, оба гостя приложились к руке архиепископа. Настало время для дел. Поудобнее устроившись в своем массивном кресле, Гауденций бросил мимолетный взгляд на стоящего слева и чуть сзади отца Бернарда, отдавая приказ:

— Приведите ту язычницу из Гданьска и оставшуюся пару ее прихвостней. Надеюсь, они еще в состоянии ходить?

— Конечно, архиепископ, — склонил голову Бернард, взмахом руки приказывая одному из своих передать повеление Гауденция стражам темницы… Повинуясь вашей воле, люди епископа Карла не слишком усердствовали, применяя лишь те пытки, что не калечат тело более допустимого. Нечестивцы могут не только говорить, но и ходить, и пользоваться всеми членами своих тел. Сейчас их приведут.

Одобрив объяснение отца Бернарда легким подобием улыбки, Гауденций счел нужным объяснить кое-что и двум своим гостям:

— Вы, Михаил, вместе с супругой, должны были повторить мне то, что уже высказали в присутствии отца Бернарда. Я счел излишним заново выслушивать то, то уже прочитал и что мне сказал сам Бернард. Само предложение может оказаться разумным, но прежде чем принять его, стоит кое-что уточнить. И в этом способны помочь пленники, захваченные людьми епископа Карла.

— Но кто они такие, отче? В чем их важность для церкви? Ведь простыми идолопоклонниками вы не стали бы заниматься сами, уделяя тем время, что могли бы занять куда более важными делами.

Оттенки лести, вежливость, правильно выстроенные слова Гауденций готов был поклясться, что этот юный поляк не понаслышке знаком с началами риторики. Значит не просто грамотен, но еще и склонен к чтению книг. Двоякое свойство. Много знающие нужны церкви, но и надзор за ними усиливать надо стократ. Или же Верность можно и покупать. Да, покупать! Не зря же Бернард особо заметил, что сей выходец из бедного рода алчет земного богатства и высокого положение в свете.

— Палачам пока не удалось узнать имена. Пытки были щадящими. Опасаемся, что пытаемые умрут раньше, чем развяжут язык. Зато их дела говорят за себя, — брезгливо поморщился архиепископ. Гданьск прибрежный город, туда заходит много торговых кораблей, в том числе из земель идолопоклонников. Мы не можем

— Позволить себе нести убытки, — заполнил возникшее молчание Гауденция Михаил-Станислав. Велик Святой Престол в разуме своем, давая верным рабам божьим получать выгоду с отвернувшихся от света веры христовой.

— Да. Ты понятлив, сын мой, это тоже пойдет на пользу. Но некоторые корабли привозили товары, но увозили нечто иное. Людей. Не простых, а тех, кто стекался в Гданьск из окрестных земель. Тех из числа венедских племен, кто, как мы полагаем, лишь на словах принял истинную веру. Большая часть этих кораблей шла в прусский город Труссо. Теперь понимаешь, сын мой?

Михаил-Станислав склонил голову, показывая полное понимания сказанного. Изложенные Бернарду задумки нападения на прусские земли и вот эти вот пленники. Неудивительно, что архиепископ Гауденций возжелал в свете полученных сведений кое-что уточнить, а то и узнать нечто совсем новое.

А вот Вельмира уже поняла все и почти все. Людям Епископа Карла удалось схватить еще одну из ее сестер по храму. Ту, которая, как и покойная Драгомира, занималась выкачкой из нынешних польских пределов полезных Руси людей. Только переправлялись они не по суше, а по морю. И не прямиков в пределы Руси, а через земли пруссов. Так было лучше, ибо терялся собственно росский след. И вот как оно в итоге сложилось. Нехорошо, совсем нехорошо.

Жрица Лады понимала, что под пыткой способны заговорить все, особенно если палачи опытны и не надут умереть от слишком сильной боли. Значит попавшие в лапы в слугам Святого Престола расскажут все, что знают. А ее сестра по храму может самим признанием своей сути дать врагам Руси знание и доказательства причастности Хальфдана Мрачного к творящемуся здесь. Такой исход во время военное был крайне нежелателен. Что из этого следует? Опасные слова не должны быть произнесены. Любой ценой. А посему

До чего же Вельмира была рада, что ей дозволено сейчас стоять рядом со Станиславом. Прикосновениями передавать приказы незаметнее всего получается. Сейчас их было всего два. Первый обовещал, что вокруг враги. Второй повелевал ждать знака и лишь после этого обеспечивать ее, Вельмиры, защиту. Жрица ни мига не сомневалась относительно верности спутника. Причины на то были весомые, но ненависть к убийцам его любви превыше всех остальных вместе взятых.

Ждать пришлось недолго, хотя время это было заполнено рассказами Станислава о том, какое именно число наемников предполагается привлечь для похода в земли пруссов и о землях, что должны быть захвачены в итоге. Труда говорить на сей счет ему не составило Вельмира заранее о том позаботилась. Правда, теперь это уже потеряло почти всю значимость. Девушка не надеялась, что им удастся уйти отсюда живыми. Хотя Был один способ зыбкий и ненадежный, но все-таки он был.

И тут распахнулась одна из дверей. Пленники, числом трое, как и было сказано ранее. Двое мужчин с явными следами пытки, в том числе и огненной. Женщина, на вид почти не пострадавшая Ярослава. Она почти не знала ее, лишь мельком, но для узнавания этого хватило. Взаимного узнавания.

Гауденций слушал ответы на задаваемые им вопросы и время от времени ронял пару-тройку одобряющих слов. Ему и впрямь нравились высказываемые Михаилом Выгожским мысли. Их воплощение в жизнь тоже не представлялось чем-то особо сложным, особенно при имеющихся силах и средствах. Что же до возникшего желания привести сюда пленников оно также было разумным. Показать пленникам этого достойного юношу, дать понять, что скоро земли прусских племен ощутят на себе всю силу и ярость Рима, пусть посредством поляков и даже их наемников. Такое способно заставить стать более разговорчивыми. Да и чете Выгожских полезно будет увидеть впавших в ничтожество пленников.

Вот и они. Закованные в цепи, сопровождаемые стражниками, понукающими их тычками и пинками. Архиепископ вспомнил, что день назад эта троица выглядела куда более пристойно, особенно женщина. Сейчас же ее облик, еще тогда изрядно потрепанный, стал и вовсе изничтоженным. Синяки, грязь и кровь на одежде Походка также была затруднена по понятной причине. Не из-за цепей, сковавших руки и ноги, то есть по большей части не из-за них.

Развлеклись с девкой, вот она и ходит с трудом Гауденций воздел глаза к небу, понимая, что подобные мелкие грешки были, есть и будут. Ничего, надо будет лишь наложить на них епитимью, пары десятков молитв вечером хватит.

Что до этой, так все равно не жить. Скорее всего сгорит на костре, как и положено поганой язычнице, радуя истошными криками добрых христиан и вселяя страх в души тех, кто еще не до конца изжил мечты о возвращении старых демонических богов.

Но красива была. Даже сейчас можно разглядеть отблески того, что так ярко проявляло себя несколько раньше. Даже удивительно, до чего родственная красота у двух женщин: мерзкой безымянной демонопоклонницы и верной рабы божьей Магдалены Выгожской.

Что?!! Тревога возникла в душе Гауденция сразу же, как только эта мысль успела сформироваться. Этого не могло быть просто так, для всего есть причина. А если есть она, то есть и

Время словно замедлилось. Архиеписскоп понимал, что это то самое измененное состояние, возникающее порой у воинов в моменты смертельной опасности. А он все же был не только священнослужителем, но и с детства обучался воинскому искусству. Сейчас он не мог двигаться быстрее, да и тело без постоянных разминок было уже далеко не тем, но вот думать и оценивать происходящее вокруг получалось как никогда быстро и четко. И он понимал, что не успевает. Совсем. Враг опередил его. Коварно, неожиданно, ударив оттуда, откуда никто не смог предвидеть надвигающейся угрозы.

И начинается все с той самой Магдалены, прикинувшейся всего лишь «живой книгой» и дурочкой. Только вот дурочки не умеют, непонятным образом вытряхнув из рукавов платья два узких метательных ножа, отправить их в полет. Точно в цель. Не возникло никаких сомнений, что двое из его охранников мертвы.

Его собственное тело подчинялось разуму слишком медленно, не успевая ни встать, ни даже извлечь из ножен на поясе кинжал единственное оружие, имевшееся сейчас у Гауденция. Зато мысль о том, что надо приказать об изъятии оружия у приглашенных, настойчиво пульсировала в голове. Не желая уходить. А рядом я этой мыслью имелось ясное понимание того, что если кто и отдаст такой приказ, то уж точно не он. Мертвецы не смогут говорить аж до страшного суда.

Смерть Она приближалась к нему в таком обличье, которого он никак не мог предположить. Красивая женщина с лицом, похожим на иконописное. Но в глазах которой ярким огнем горела идущая из глубин души ненависть.

И ее быть может вовсе не муж, уж точно не Михаил, выдернувший из необычно расположенных на поясе ножен кинжал. Не оборачиваясь, руководствуясь чутьем или может слухом, вонзил его в низ живота одному из собратьев отца Бернарда. Тому, что сейчас предпочел скрыть истинное лицо под именем Ярека, польского пана без особых примет и особенностей. Удар кинжалом был если не смертелен, то все равно устранял бенедиктинца из боя очень надолго. Сам же «Михаил», избавившись от ближайшего врага, уже извлекал из ножен свой клинок, готовясь помочь своей не то действительно жене. Не то просто спутнице.

Пленники. Архиепископ в эти донельзя растянувшиеся мгновения успел увидеть и их. Смог понять, что они и его гости есть части одного целого, а еще их встреча тут была неожиданностью, ибо такое искреннее удивление не скроешь. Да-да, сейчас эти молчавшие под пытками не собирались ничего скрывать, им было не до того. Закованные в цепи, они все же бросились на доставивших их сюда стражников, стремясь повалить тех не пол, помешать сделать что-либо, хоть как-то помочь своим неожиданно появившимся союзникам.

И все. Мысли вышибло из головы, поскольку Гауденций оказался в крепких, но не дружественных объятьях ««Магдалены», а к его шее был прижат не то нож, не то кинжал. Стоило ему дернуться и все, смерть. А умирать ему сейчас не хотелось, он слишком многого не успел сделать

— Стоять на месте! Опустить клинки, иначе ваш Гауденций зальет своей кровью пол, как свинья под ножом мясника.

Несколько мгновений тишины. Стражники, отец Бернард, двое оставшихся охранников Гауденция все они застыли. Словно каменные статуи, не в силах сопоставить случившееся с еще недавно привычной и естественной обстановкой. Зато Станислав, не собиравшийся мешкать, колющим ударом в горло добил корчащегося в муках Ярека и метнулся к Бернарду. Было у него опасение, что хитрый крыс улучит возможность и попробует скрыться. Вельмира, занятая архиепископом, ему никак помешать не сможет, а больше и некому. Не пленникам же, которые в своих цепях и пару шагов без посторонней помощи едва сделать в состоянии.

— Умный и сообразительный мальчик, — с довольной улыбкой проворковала Вельмира, наблюдая за тем. Как Бернард оказывается в том же печальном положении, что и архиепископ. — А теперь слушать меня! Запереть все двери, кроме одни. Расковать пленников. Оружие бросить и ждать. И убьете моих слуг, я кусками вашего еще живого епископа дворовых собак кормить буду.

— Чего? — полузадушено пискнул Бернард. Вы все уже мертвецы.

— Все мы ими будем. Но ты придешь к своему богу раньше, чем мы к своим. Быстрее там!

Понукаемые властными окриками Вельмиры а заодно и парочкой неопасных, но кровоточащих ранок, появившихся на лице архиепископа, стражники суетились, запирая двери, сбрасывая оружие и броню, а еще расковывая пленников, которым это самое оружие и предназначалось.

Скоро все было выполнено. Стражники исчезли за последней открытой покамест дверью, которую тут же заперли с помощью одного из своих помощников недавняя пленница, жрица Лады по имени Ярослава. Второй из освобожденных мужчин был слишком занят перевязкой довольно глубокой и неприятной раны на бедре. Ну а из чужаков оставались лишь двое высокопоставленных особ духовного сана: архиепископ Гауденций и отец Бернард из ордена святого Бенедикта. И с ними надо было что-то решать.

— Мы благодарны тебе — начала было Ярослава, произнося слова на польском языке, как на более подходящем здесь и сейчас, но тут же осеклась, остановленная жесткими словами Вельмиры.

— Без имен! Может сумеем даже вырваться, но, видят боги, клясться не стану. Михаил, сколько, по твоему разумению, времени у нас есть? И что будет потом.

— Меньше часа. Гораздо меньше. Им важен архиепископ, потому будут торговаться, предлагать выкуп. И не сдержат слово, стоит ему оказаться в безопасности. Этот, — презрительное выражение лица и взмах рукой в сторону Бернарда, — им не важен. Он нужен Святому Престолу в Риме, но не людям князя Мешко. Им пожертвуют, как это стократ говорилось в их святых писаниях.

Вельмира кивнула, соглашаясь с мнением своего спутника. Он все же одной крови с живущими здесь, это следовало учитывать. Потому прозвучавшие от него слова, да еще совпадающие с ее собственными мыслями, окончательно убедили жрицу Лады в дальнейших действиях. И как же хорошо, что князь Хальфдан, приглашая жриц Лады к себе во дворец или приходя к ним в храм, рассказывал много и о многом. Среди его рассказов, явно подсказанных хитрым Локи, было и то, что могло сейчас помочь. Жаль, что не всем. Не ей уж точно.

— Всем не уйти. Двое вынуждены будут остаться до конца. Слушайте, как мы должны поступить.

Вельмира рассчитывала на то, что ценных пленников двое, но один куда ценнее второго. Прорываться к выходу из города всем бесполезно. Мастера-стрелки есть везде, а уж в стольном граде Польши тем более. Изрешетят непременно, к тому же могут даже пленников не задеть, как ими ни прикрывайся. Зато оставив одного из них с ножом у глотки здесь Тогда большая часть сумеет вырваться, взяв с собой Бернарда-бенедиктинца.

— Оставшегося могут обмануть, — с трудом шевеля разбитыми и опухшими губами, вымолвила Ярослава, наблюдая за происходящим и прислушиваясь к топоту и крикам за запертыми дверьми. Выждут нужное время и скажут, что его друзья уже покинули пределы города и скрылись среди лесов и полей. Они бывают очень сладкоречивы и убедительны.

— Не получится. Только когда уходящие окажутся уверен в своей безопасности, один из них, прикрываясь Бернардом, вернется сюда, к тому, кто будет держать клинок у шеи архиепископа. Но вот им уже навряд ли скрыться. Теперь понимаешь?

Теперь все было и впрямь понятно. Оставались лишь отдельные части. Которые следовало обсудить. К примеру, необходимость заткнуть рты обоим пленникам, дабы никто из них не вздумал в порыве храбрости приказать во что бы то ни стало уничтожить всех. Это сделали быстро, равно как и связали их надежным образом, чтобы точно не шелохнулись. Ну и кратко поговорили насчет того, как можно с большей долей уверенности определить безопасность вырвавшегося за пределы Гнезно отряда.

Что же до тех двоих, кто по сути обрекал себя на смерть, то Вельмира искренне считала. Что она будет одной из них. Уже приготовилась к этому, мысленно попрощавшись миром вокруг. Однако, не тут то было. Вмешался Станислав, заявив решительным, не допускающим сомнений тоном:

— Есть один раненый, которому не выдержать долгой скачки. Он сможет вернуться, подтвердив безопасность отряда. И есть я, которому нечего терять, в отличие от вас. Да. Магдалена, нечего! Один раз я уже потерял слишком важное для меня, не хочу, чтобы сегодняшнее еще сильнее надломило душу. Ты знаешь. А сейчас подойди.

Переубеждать человека, решившего абсолютно осознанно пойти на смерть, сложно. И невозможно, если этому смертнику и впрямь нечего терять, если сама возможность спастись для него окажется хуже смерти.

Вельмира понимала. Равно как и то, что спуском послужили именно ее слова, ее готовность пожертвовать собой ради остальных. И уже ничего не переписать, не переделать. Так сплелись нити судеб, разорвать которые на этот раз присутствующим не под силу. Остается лишь выслушать последние слова, а еще пообещать выполнить то, что ей сейчас скажет Станислав, недолгий, но оказавшийся абсолютно надежным спутник.

Тот же. Обняв девушку, зашептал ей на ухо, причем со стороны это выглядело, как прощание двух влюбленных. Как же было на самом деле, не знал и сам Станивлав, слишком уж обожженной была его душа после смерти Драгомиры. Да и слова были насквозь деловыми:

— Бернард. Взять его возьми, но обратно не отсылай. Им он не нужен, важнее прочего архиепископ. А бенедиктинец живым щитом послужит, с ним, случись что, и пройти легче, и знает он много.

— Глупыш Храбрый, но так и не научившийся нашим хитростям, — через силу попробовала улыбнуться жрица Лады. Это может насторожить, сильно насторождить, тогда на наши поиски вышлют слишком многим и раньше времени, на которое я рассчитываю. Ведь повода для, с позволения сказать, «недоверия», еще никто никому не даст. А это важная часть

Громкий стук в двери и спустя несколько мгновений отпрянувшая от спутника Вельмира ядовито полюбопытствовала:

— Не терпится своих святош по кусочкам получить? Так это мы можем сделать, да к большой охотой!

Возмущенные возгласы и ответные угрозы подозрительно быстро затихли. Точнее говоря, кто-то облеченный властью быстро заткнул глотки несдержанным на язык. Оказалось, поводы для этого были значимые.

Войцех и Гавел, «слуги» Вельмиры, оказались не в самом лучшем положении, когда началось все недавно произошедшее. И они не сумели ни вырваться, ни добраться до какого-нибудь запирающегося помещения. Или не сочли нужным, предпочтя погибнуть в бою, с мечами в руках, а не быть выкуренными из какой-либо щели. Словно крысы.

— А я ведь предупреждала, — процедила Вельмира, после чего обманчиво ласковым голосом обратилась к Станиславу. Порадуй меня и тех двоих, кто уже не с нами Укороти двух служителей распятого на два уха по одному с каждого. Пусть знают, что их кровь не драгоценнее нашей. Да раны перетяни не хватало еще чтобы крови слишком много потеряли.

— Исполняю

Трепет перед слугами Рима у Станислава да-авно прошел, еще со времен влюбленности в Драгомиру. Да и, по правде сказать, ему было немного приятно напомнить тем, за дверьми, что их духовные пастыри могут не только отправлять других на костры, виселицы и плахи, но и сами оказаться в схожем положении.

Пара движений кинжалом, и вот через мало время в приоткрытую дверь были выброшены два комка кровоточащей протии вкупе со злыми словами Вельмиры:

— Можете хоть закопать, хоть в мощи высушить. Нам все едино. Только чтобы помнили попробуете встать на нашем пути отсюда, так этих двух и впрямь только на мощи пустить сможете. На много приходов хватит!

— Говорите. Чего желаете? — полный ненависти, но привыкший повелевать голос раздался из-за дверей. Жизнь? Вас выпустят.

— Клянусь копьем одина и молотом Тора, ты сейчас узнаешь все наши пожелания, — начала раскручивать ложный след жрица лады. Ваш Гуаденций уже объявил войну братству йомсвикингов, за это и расплачивается. Но если надеетесь получить его гнилые потроха вместе с остальной тушей, а не по отдельности, то слушайте меня и делайте, что будет сказано. Вот что бы должны сделать

Вельмира четко и подробно говорила о необходимом и уже обговоренном. Ей и ее соратникам было понятно, что на успешный исход надежды мало. И все же возможность вырваться существовала, негоже было опускать руки. Пусть даже под этим «опусканием рук» имелось в виду уничтожение пленников и гибель с оружием в руках. Нет, лучше уж сражаться до последнего в надежде победить, а не умереть. Так зверь вырывается из капкана, отгрызая себе лапу.

Вечер. Становилось все темнее и темнее, скоро нужно будет зажечь факелы или свечи, вот только Станислав не желал подвергать себя опасности зазря. Он ждал, скрываясь в одном из таких мест зала, куда никак не достали бы стрелы, влетевшие через окна.

Связанный архиепископ был тут, лервие кинжала периодически щекотало Гауденцию глотку, вызывая протестующее мычание. Это хоть как-то отвлекало. Это да еще щедрые и несомненно ложные посулы тех, кто находился за дверями зала. О, они обещали многое, взамен требуя лишь одного отпустить столь важного для них пленника. Смешные.

Даже если бы они и впрямь сдержали слово, то что ему делать со всеми этими посулами? Золото, замок с землями, да и просто возможность ехать куда глаза глядят, будучи защищенным «клятвой власти светской и духовной» И знать, что этим помогаешь погубить тех, что «одной крови» с тобой. Хотя кто сказал, что эти «светские и духовные» вообще держат свое слово? Солгать язычнику не грех, а если даже грех, то исповедь, отпущение греха и вот уже вчерашний вор, убийца, клятвопреступник становится невинным, словно младенец. Э, нет! У того ведь некий «первородный грех», сути которого Станислав так и не смог понять, ломая голову над святыми книгами христианства там, в Киеве. Заставляли читать внимательно, при этом думая над прочитанным, примеряя его к привычным понятиям чести, совести, родной крови.

А эти все не умолкали. Разок появился сам Мешко Пяст, великий князь Польши. Рыкнул басом насчет непременно прощения и даров великих, да и удалился. Оно и верно, не по его положению рядом с каким-то языческим разбойником находиться. На то и помельче народ есть, пусть он и старается. Но Мешко явно волновался. Смерть архиепископа, только что Римом назначенного плохой знак. Дурные последствия, от них просто так не отмыться, грязное пятно надолго останется. Если и вовсе не навсегда.

Чувствовалось, что терпение у находящихся за пределами зала на исходе. Любое неожиданное событие может толкнуть их на приступ. Тогда Станиславу останется лишь одно убить Гауденция, а заодно и самому не попасться в их руки. Дело тут даже не в пытках как таковых, а в том. Что разговорившись, он выдаст главное свою причастность к Киеву. А это было нельзя.

Нельзя! Не зря Вельмира при своем разговоре с теми, за дверьми, упоминала Тора, Одина, братство йомсвикингов. Громко так, чтобы имеющие уши наверняка услышали. Ей нужно было, чтобы прошел слух о том, что ко всему этому причастны именно йомсвикинги и никто больше. Слухи, они ж побыстрее лесного пожара распространяются и погасить это «пламя» зачастую невозможно. И пусть мастера тайных войн докопаются до истины, пусть! Главное. Чтобы простой люд продолжал перемывать кости именно варварам-викингам, но не князю Хальфдану Мрачному. Русь сейчас не готова воевать, у нее другие враги поближе. А раз так хочет Вельмира, то он, Станислав, все исполнит. Не столько ради нее, сколько ради памяти о Драгомире.

Суета за дверьми, голоса, шаги Что-то явно происходит, вот только что? Но ведь не спросишь у них, все равно или не ответят, или ответят не то. Но

— Они в безопасности! — знакомый голос того, раненого ближника незнакомой ему жрицы, что недавно была в плену у архиепископа. Он с ними Делай, что должно, я уже мертв!

Мертв. Но еще говорит Это могло значить лишь одно посланник от Вельмиры сам принял яд, но убивающий не мгновенно. Ходит, говорит, но пытать его уже бесполезно все равно умрет. А она спаслась. Или может спастись, ведь от опасностей долгого и сложного пути на Русь могут избавить разве что боги. Но ей не впервой, жрицы Лады привыкли к подобному.

Пора! Кинжал по рукоять входит в сердце архиепископа Гауденция, а потом еще пару раз, для верности. Но это не все, лишь первая часть. Мало просто убить, надо еще и показать эту смерть. Хорошо показать, чтобы она запомнилась, чтобы стало ясно, ПОЧЕМУ это случилось. Одно дело просто убийство, пусть даже столь важного человека, а другое ответные действия за коварное намерение напасть на невраждебные Польше земли.

Удар в дверь, еще один И другие двери тоже начинают потрескивать, напоминая о бренности всего сущего. И о том, что Станиславу надо спешить в последний путь. До ближайшего окна, да не одному, а вместе с трупом архиепископа.

Пара десятков шагов. Не более того. Станислав ощущал необыкновенную легкость, словно с души свалился огромный груз. Собственно, так оно и было. С момента смерти Драгомиры жизнь утратила яркие краски, даже возможность отомстить лишь немного помогала. Зато теперь, на пороге смерти, это прошло.

Страх, сожаления? Ничего не было. Зато присутствовало понимание того, что последние мгновения оказались не пустыми, а заполненными смыслом. В памяти всплыло лицо Драгомиры. Не искаженное болью от смертельной раны. Что снилось ему в кошмарах, а радостное, улыбающееся. Она словно звала его к себе, в другой мир, где им вновь удастся быть вместе.

Окно. Распахнутое. И наверняка лучники дворцовой стражи держат его под прицелом. И пусть!

Приготовиться, напрячься и Тело архиепископа Гауденция летит в оконный проем, падая на камни двора. Шмяк Звук такой, как будто повар на кухне уронил на пол здоровый кусок мяса. И тишина за окном Та самая, которая вот-вот сменится криками ненависти и изумления. Или изумления и ненависти неизвестно, чего именно там будет больше.

Последнее Показаться в окне и, пользуясь теми самыми мгновениями ошеломления, выкрикнуть:

— Йомсборг! Осмелившийся напасть на братство умрет, как умер этот жрец Христа, — и боль в груди от пронзающих стрел. Боль, которая возникла, и исчезла. Только мир вокруг стал зыбким колышущимся. И лишь одно слово удается прошептать, переваливаясь непослушным телом туда, наружу. Драгомира Иду