Книга: Тайна лабиринта. Как была прочитана забытая письменность
Назад: Глава 4 Американский Шампольон
Дальше: Глава 6 И нашим, и вашим

Глава 5
Восхитительная задача

В апреле 1946 года в газетах появились имена 132 стипендиатов Фонда им. Гуггенхайма того года. В списке были и звезды, например фотограф Ансел Адамс, поэтесса Гвендолин Брукс, композитор Джанкарло Менотти. Среди стипендиатов оказалась и Алиса Кобер, впервые за свою карьеру получившая крупную премию. Две с половиной тысячи долларов избавили бы ее от необходимости преподавать целый год, так что она могла бы безраздельно посвятить себя дешифровке.
В Бруклин полетели поздравления. Дарси У. Томпсон, шотландец и, по словам Кобер, “один из «великих мужей» классической науки”, написал ей: “Ваши знания обширны, мужество огромно, а [выбранная] задача – восхитительна”. Леонард Блумфилд, выдающийся лингвист первой половины XX века, также отдал дань таланту Кобер: “Простое упоминание об [избранной] вами задаче пугает меня”.
С 1 сентября Кобер решила оставить на год Бруклинский колледж. В соответствии с требованиями фонда, она прошла медицинское обследование. Зная о разрушительной болезни, которая настигнет Кобер менее чем через три года, отчет врача читать невыносимо: “Она в прекрасной физической форме. Нет никаких признаков органических либо функциональных заболеваний”.
До начала стипендиального года Кобер пришлось поработать. Она начала готовить для “Американского археологического журнала” большую рецензию на первый том (всего намечалось опубликовать два) книги Бедржиха Грозного о “дешифровке” линейного письма Б. Чешский ученый, успешно дешифровавший хеттскую клинопись, теперь стремился доказать, что язык Крита бронзового века также являлся формой хеттского. “По-моему, это ахинея, – отзывалась Кобер в частном письме редактору журнала Джону Франклину Дэниелу. – Но Грозному повезло с хеттским… Так что я должна хорошо подумать, прежде чем писать гадости”.
Чем больше Кобер размышляла, тем сильнее росло ее негодование по поводу ненаучного подхода Грозного к критскому письму. “Я надеюсь, он не будет слишком раздосадован моей рецензией, – писала она своему коллеге, – но, думаю, в делах науки истина превыше всего”. К тому моменту, когда Кобер села сочинять рецензию, она была так распалена, что предупредила Дэниела: для публикации ему понадобится асбестовая бумага. “Не остыньте раньше, чем сядете писать, – пошутил в ответ Дэниел. – Я нашел небольшой запас асбестовой бумаги”.
Дэниел, молодой археолог из Пенсильванского университета, был одним из немногих коллег Кобер, которых она действительно уважала (а Вентриса – нет). В 1941 году Дэниел опубликовал важную статью о кипро-минойской письменности, использовавшейся в эпоху поздней бронзы на Кипре и, как полагают, произошедшей от линейного письма А. В начале 40-х годов, когда Дэниел сменил Мэри Свиндлер на посту редактора “Американского археологического журнала”, между ним и Кобер завязалась переписка. К середине десятилетия Дэниел стал самым важным человеком в профессиональной жизни Кобер.
Оставшиеся до стипендии месяцы также позволили Кобер расширить свой лингвистический репертуар. К тому времени она уже освоила много языков, древних и современных: греческий и латинский, французский и немецкий (необходимый набор для классика), а также англосаксонский. В начале 40-х годов она приступила к изучению хеттского, древнеирландского, аккадского, тохарского, шумерского, древнеперсидского, баскского и китайского. В 1942–1945 годах, когда Кобер вела занятия в Бруклине, она раз в неделю ездила на поезде в Нью-Хейвен, в Йельский университет, где брала уроки санскрита. Она понимала, что вряд ли какой-нибудь из этих языков скрывается за знаками на глиняных табличках. Ее намерения становятся ясны из переписки. Кобер вооружается, чтобы “в один прекрасный день они принесли какую-нибудь пользу”.
С целью самообразования Кобер также занималась полевой археологией. Летом 1936 года она участвовала в раскопках в каньоне Чако в американском штате Нью-Мексико, а летом 1939 года работала в Греции. Годы спустя она будет писать о “тоске по Афинам”, вспоминая, как она “карабкалась вверх и вниз по северному склону Акрополя”.
Летом 1946 года Кобер даже успела устроить себе нечто вроде каникул: отправилась с друзьями в автопробег по Западу США и Мексике. В сохранившейся переписке, насчитывающей более тысячи страниц, Кобер лишь дважды делает отступления, не имеющие отношения к работе, причем один раз из двух она мимоходом вспоминает об этой поездке. Впрочем, как следует из ее письма Дэниелу, отправленного из Боулдера (штат Колорадо), она взяла с собой материалы по линейному письму Б.
Кобер стремилась выжать все из свободного времени. Чтобы отдохнуть, она читала детективы или вязала, однако, в отличие от большинства, делала это одновременно.

 

Стипендиальный год официально начался 1 сентября 1946 года. Алиса Кобер провела первые месяцы, “проясняя для себя фон” – анализируя малоазиатские языки: лидийский, ликийский, хурритский, хаттский, карийский, “остатки некоторых других”. Списки слов многих языков не были опубликованы, и она сделала для них картотеки. “Это неблагодарная работа, и многие ученые не стали бы за нее браться, – писала она той осенью Дэниелу. – Получается, что каждый работающий в этой области должен делать всю работу с начала”. Один лидийский потребовал “около месяца невероятно интенсивной работы”, и это только чтобы сделать картотеку.
Тем не менее отчетливо ощущалась ее радость из-за того, что не нужно преподавать. “Я никогда не имела возможности работать непрерывно так долго, – писала Кобер в декабре в промежуточном отчете Фонду им. Гуггенхайма. – Сейчас мне нужен месяц, чтобы сделать то, для чего раньше потребовался бы год… Очень надеюсь, что результаты моей работы окажутся соответствующими моей благодарности”.
В значительной степени эти результаты зависели от ответа на письмо, которое она отправила месяцем ранее, в ноябре 1946 года. Письмо было адресовано Джону Линтону Майрзу, выдающемуся археологу из Оксфордского университета. Майрз ассистировал Эвансу на раскопках в Кноссе, а после его смерти унаследовал титул эгейского патриарха. К сожалению всех заинтересованных лиц, Майрз также продолжил работу Эванса над линейным письмом Б (он 40 лет отвечал за примечания и прорисовки в публикуемых материалах). Эванс, как пишет Эндрю Робинсон, оставил свои дела в беспорядке. Запланированный второй том Scripta Minoa, посвященный линейному письму Б, при жизни Эванса не вышел. Неблагодарное дело его подготовки свалилось на Майрза, который в середине 40-х годов был уже очень пожилым и больным человеком.
В 1946 году ученые по-прежнему располагали лишь 200 надписями. У Майрза же хранились прорисовки и фотографии более 2 тыс. надписей Эванса: последний решительно заявил, что они останутся недоступными, пока в свет не выйдет Scripta Minoa II. Если бы Кобер могла увидеть их до публикации, ее картотека увеличилась бы почти десятикратно. Но из-за нежелания Эванса упускать контроль над своими материалами (даже после смерти!) надежды на это было мало. 20 ноября 1946 года она пишет:
Дорогой профессор Майрз!
Мне очень трудно писать это письмо, потому что оно содержит просьбу, на которую, я боюсь, вы можете ответить отказом. Тем не менее, учитывая обстоятельства, мне необходимо спросить вас…
Если бы я смогла ознакомиться с частью или со всеми неопубликованными надписями в течение этого года, когда я могу посвятить им все свое время, это очень помогло бы мне и, возможно, ускорило бы процесс дешифровки…
Я не уверена, стоит ли просить вас об этом. Я знаю, что подготовка корпуса ведется, и хотя вот уже 15 лет, как я занимаюсь этой проблемой, я всегда чувствовала, что сэр Артур Эванс должен был сам дешифровать эту письменность. В конце концов именно благодаря ему мы узнали о ее существовании. Если он действительно хотел, чтобы никто не увидел неопубликованные надписи, пока они не выйдут под его именем, мне лишь оставалось бы согласиться и отдать дань его памяти.
Однако, поскольку научный интерес иногда напоминает религиозный фанатизм, я должна спросить, могу ли я увидеть неопубликованные материалы в этом году, когда я свободна от академических обязанностей…
Я должна признаться, что (как бы громко это ни звучало) с удовольствием отправлюсь хоть на край земли, если у меня будет возможность увидеть там новую надпись линейным письмом Б.
Извиняясь, но с надеждой
(мисс) Алиса Э. Кобер
Отправив письмо, она села с сигаретой и логарифмической линейкой ждать ответа.

 

К тому времени Алиса Кобер, работая всего с 200 надписями, значительно продвинулась вперед. Тысячи часов, проведенные за перекладыванием карточек, начали давать плоды, и, фрагмент за фрагментом, стала вырисовываться картина. В 1952 году на радио Би-би-си Майкл Вентрис рассказал о шагах, которые делает дешифровщик, проходя сквозь лес символов:
Обычный способ размещения слоговых знаков (когда мы знаем, как они произносятся) в определенном порядке – организация их в слоговую “сетку”… Наиболее важная работа, если мы хотим дешифровать слоговую систему с нуля, заключается в том, чтобы попытаться классифицировать знаки с помощью чего-то вроде таблицы, даже прежде, чем мы узнаем реальные звуковые значения гласных и согласных… После того, как позднее мы сможем определить, как произносятся один или два знака, мы немедленно получим информацию о многих других знаках, расположенных в этих же столбцах таблицы… а дальше лишь вопрос времени, прежде чем мы найдем формулу, которая решит все.
Увы, Вентрис умолчал об Алисе Кобер, которая сделала это первой. В 1945 году она опубликовала первую из трех своих больших статей о линейном письме Б. Вклад Кобер в дешифровку заключается не только в том, что именно она нашла, но и в том, как она это сделала.
Во-первых, она отвергла почти все чужие соображения о линейном письме Б. Наверное, единственное, в чем Кобер не сомневалась, – что линейное письмо Б было слоговым. “Если окажется, что минойские таблички не слоговые, я их съем”, – упоминала она в частной переписке. Во-вторых, она отказывалась рассуждать о языке табличек. В-третьих (это был самый радикальный шаг), она отказалась закреплять фонетические значения за знаками линейного письма Б.
Один из величайших соблазнов дешифровщика заключается в том, чтобы присвоить символам фонетические значения и размышлять, какие знаки в языке обозначают те или иные звуки. В случае с неизвестным языком и неизвестной письменностью мало способов сделать это не наугад. Кобер неоднократно предупреждала об опасности такого подхода. Можно начать двигаться по кругу: знаки письменности соотносятся со звуками языка икс, следовательно, письменность фиксирует язык икс.
Для Кобер назначение звуковых значений в начале пути служило признаком небрежности, дилетантизма и заблуждения. Вместо этого она изучала символы линейного письма Б, пытаясь найти такие паттерны, которые могли бы привести ее, сами по себе, к структуре минойского языка. В случае блиссимволики мы начали с форм и значений. В случае линейного письма Б исследователи попали, как выразительно писала Кобер, в мир “форм без значений”. Она была единственной из потенциальных дешифровщиков, кто готов был пробыть в этом мире столько, сколько потребуется.
Работа Кобер над линейным письмом Б получила полное развитие в трех ее статьях 1945–1948 годов, опубликованных в “Американском археологическом журнале”. В статье “О склонении в кносской табличке «Колесница»” (1945) она проанализировала ряд табличек, описанных Эвансом в “Дворце Миноса” и посвященных колесницам и их частям (эти таблички примечательны тем, что содержат преимущественно полные предложения):

 

 

Статья Кобер важна в двух отношениях. Во-первых, она показала, что в принципе можно анализировать критские символы, не наделяя знаки конкретным звуковым значением. Во-вторых, она выяснила, что язык минойцев синтетический, то есть такой, в котором грамматические структуры задаются изменением окончаний – как в латыни, немецком или испанском. Это может показаться небольшой находкой, однако именно она позволила проникнуть в суть линейного письма Б.
Флексии – это окончания изменяемых слов. Разные языки используют окончания в разной степени: в английском языке есть окончания -s (обозначают третье лицо единственного числа); -ed (прошедшее время); -ing (деепричастие); -s (существительные множественного числа) и т.д. В современном английском языке 8 окончаний. А в китайском их почти нет.
Некоторые другие языки используют гораздо больше окончаний, как знает любой, кто корпел над латынью. В латинском окончания передают многие грамматические характеристики глагола, включая лицо (первое, второе или третье) и число (единственное или множественное) – в зависимости от того, кто осуществляет действие. Окончания несут информацию, которая в английском языке передается с помощью дополнительных слов. Рассмотрим латинский глагол laudare, “хвалить”. Когда суффикс присоединяется к основе (laud-), возникает короткое предложение, в котором слова элегантно связаны одним-единственным окончанием:

 

 

В латинском языке существительные имеют множество склонений. В таблице ниже окончания маркируют падеж слова, показывая, какую роль оно играет в данном предложении: субъекта, прямого объекта, непрямого объекта, владельца или получателя.

 

 

Для исследователя, анализирующего неизвестную письменность, доказательство того, что язык является флективным, – великий триумф. Этот факт немедленно сужает поле возможностей: можно убрать из списка языки, бедные окончаниями (вроде китайского), и сфокусироваться на языках, богатых окончаниями (наподобие латинского). Но есть загвоздка: крайне трудно найти неопровержимое доказательство наличия окончаний.
Когда Эванс подступился к кносским табличкам, он заметил короткие последовательности символов, которые, казалось, повторялись на концах слов. Среди них были такие:

 

 

Эванс решил, что эти группы были окончаниями существительных (он думал, что они указывали на род и, возможно, падеж, почти как существительные немецкого или латинского языков). Но окончания коварны, и их легко найти там, где их нет. Рассмотрим четыре английских слова, записанные “пляшущими человечками”, чтобы сделать их более похожими на шифр:

 

 

Дешифровщик сразу обнаружит последовательность из трех знаков  в конце каждого слова. Они выглядят как суффиксы или, например, окончание -ing. Но после дешифровки мы получаем четыре слова:

 

 

Здесь “окончание” – “ложный друг”, как говорят носители английского языка. Это не суффикс -ger, не основа fin- (в этом смысле), wa-, la- или ti-. Повторяющиеся паттерны на концах слов – лишь совпадение.
Действительно ли Эванс нашел окончания? Хотя он писал о малых парадигмах (“Мы имеем здесь доказательства наличия склонения”), то есть окончаний существительных, его открытие было интуитивным и было принято на веру. Кобер знала: чтобы продвинуться в дешифровке, нужно убедительно доказать, является ли минойский язык флективным.
Вы изучаете неизвестный язык, использующий неизвестную письменность, и видите нечто, напоминающее окончания. Как доказать, что это именно окончания? Кобер нашла ответ в “паттернах селекции и комбинации”, которые появлялись на протяжении многих лет, пока она корпела над картотекой. Она позволила табличкам заговорить, и те воздали ей должное.
“Если в языке есть окончания, определенным образом взаимосвязанные знаки будут появляться снова и снова в одних и тех же позициях в словах, например префиксы [или] суффиксы, – писала Кобер в 1945 году. – Независимо от того, насколько эти изменения заметны, тот факт, что они появляются регулярно, должен помочь выявить их, если материала достаточно много, а анализ достаточно интенсивный”.
Когда Кобер занималась табличкой “Колесница”, она выделила слова и даже фразы, которые повторяются на 2 и более табличках. Среди них было слово  (2 таблички),  (3 таблички),  (5 табличек). Также она выделила фразу из трех слов, которая повторялась на 5 табличках:

 

 

Выяснилось также, что слова встречались в почти идентичных формах, которые различались несколькими последними знаками. Казалось, что у них была одна и та же основа, но разные суффиксы:  (основа – );  и  (основа – );  (основа – ).
Кобер также заметила, что минойские окончания могут комбинироваться с различными основами, определяющими свойства суффиксов. (В английском языке суффиксы -er и -ing могут присоединяться к разным основам, например sing-, teach- и work-. Но зато они не могут присоединяться к псевдоосновам, например wa-, la- и ti-.)
Нечто похожее можно наблюдать в линейном письме Б. Суффиксы , например, могут комбинироваться не только с основой , но и с другими основами, о чем свидетельствует наличие пар слов: ;  и ; . Поразительно, что (хотя Кобер не стремилась их найти) суффиксы , которые так часто попадались ей в конце минойских слов, – те же суффиксы, которые Эванс отметил интуитивно.

 

 

Кобер не только показала, что суффиксы могут присоединяться к разным основам, но и что они определенным образом чередуются, присоединяясь к одним и тем же основам (как -er и -ing в английском языке). “Это позволило предположить, что таблички с линейным письмом Б могут скрывать флективный язык, – указал Морис Поуп. – Это нечто иное, нежели выделение окончаний. И это сделала мисс Кобер”.
Этот новаторский шаг позволил, с одной стороны, сузить поле возможных языков, для которых использовалось линейное письмо Б. С другой стороны, немедленно возник вопрос: являлся ли язык линейного письма А и линейного письма Б одним и тем же? Ученые сошлись во мнении, что знаки линейного письма Б произошли от знаков линейного письма А. Но были ли связаны языки? Большинство исследователей, в том числе Эванс и Вентрис, полагали, что да.
Кобер считала иначе. Она проштудировала опубликованные надписи линейного письма А – и не увидела ни намека на окончания. Очевидное присутствие флексий в линейном письме Б и очевидное их отсутствие в линейном письме А убедило ее, что за ними стоят разные языки. Эта позиция была позицией меньшинства, но Кобер крепко держалась ее.
Поиск окончаний в линейном письме Б приведет Кобер к еще более глубоким озарениям, которыми она поделится с публикой в конце 40-х годов. Эти открытия позволяют прояснить некоторые аспекты взаимодействия флективного языка и слоговой письменности. Это конфликтное взаимодействие дает ключи к пониманию природы исследуемого языка. Кобер намекнула на это в примечании к работе 1945 года: “В слоговом письме [окончания] однозначно будут мешать… и если даже простейшая слоговая система состоит из знаков, которые сочетают согласный и гласный, то мельчайшее изменение во флексии может привести к тому, что в слове будут использоваться совершенно другие знаки”. Это наблюдение, как никакое другое, поможет дешифровке.

 

13 декабря 1946 года Алиса Кобер получила письмо из Оксфорда. Она решилась вскрыть конверт лишь час спустя. К ее изумлению, Джон Майрз разрешил увидеть кносские надписи: “Дайте мне знать о своих планах и о том, как я могу помочь. Все материалы у меня”.
“Я не могу передать, насколько я счастлива, – ответила она. – Моя заветная мечта сбылась”. Но, как часто бывает, доступ к заветным надписям – это и лучшее, и худшее из того, что могло с ней произойти.
Назад: Глава 4 Американский Шампольон
Дальше: Глава 6 И нашим, и вашим