В сентябре 1949 года Майкл Вентрис устроился на работу в Министерство образования. Его пригласили, чтобы он помог спроектировать новые школы. Знавшие Вентриса люди утверждали, что он был талантлив и в своей профессии, и в своем призвании. Журналистка Прю Смит в мемуарах “Утренний свет” вспоминает о своих встречах с Вентрисом в тот период: “Он был очень одаренным архитектором и обладал особым умением анализировать массивы данных, которое требовалось для строительства школ, а также учитывать множество ограничений трудного послевоенного времени”.

Почти теми же словами Смит могла бы описать сбор статистики, сортировку и анализ, лежащие в основе успешной археологической дешифровки. Помимо интерпретативной способности Вентрис принес в свою профессию экстраординарную способность новаторства. Вместе с Оливером Коксом он придумал “чертежный инструмент… из прозрачной пластмассы, напоминавший гигантского молодого ската с плоской округлой головой и длинным хвостом”. Это приспособление позволяло “точно и быстро, без лишних расчетов, изображать внешний вид и внутреннее пространство зданий”.

Вентрис то оставлял линейное письмо Б, то вновь принимался за него. Хотя, казалось, он распрощался с ним в феврале 1949 года, призвав Кобер “поторопиться и дешифровать”, уже осенью он лихорадочно работал над дешифровкой во время обеденных перерывов в министерстве – почти так же, как работал во время боевых вылетов в своем “кабинете” в хвосте самолета. Вскоре Вентрис обнаружил, что его насущный труд не может конкурировать по силе притягательности с древней письменностью. “Трудно представить, как проектирование школ могло так долго… занимать его мысли, особенно если учесть, что сам он не любил ни школу, ни детей”, – удивлялся Эндрю Робинсон.

К концу 1949 года Вентрис получил десять ответов на свою анкету и немедленно взялся за их обработку. Он свел их воедино, переводя по мере необходимости с французского, немецкого, итальянского и шведского. Результаты были собраны в обзор “Языки минойской и микенской цивилизаций, новый год 1950-й”. Вентрис заказал (за свой счет) копии и отправил их каждому корреспонденту.

Последняя часть отчета содержала собственные ответы Вентриса на 21 вопрос. В конце он снова сообщал о выходе из игры: “Я питаю большие надежды, что достаточное количество людей, работающих в этой области, в скором времени сможет найти решение. Им – лучшие пожелания от меня, находящегося под давлением другой работы и делающего этот небольшой вклад в решение минойской проблемы”.

Несколько месяцев Вентрис держал слово, занимаясь преимущественно архитектурой. Но летом 1950 года ему случилось встретиться в Лондоне с Эмметом Беннетом: тот приехал из Йельского университета, чтобы после смерти Кобер помочь Майрзу подготовить надписи для публикации Scripta Minoa II. Вентрис и Беннет, оба обладатели сдержанного остроумия, быстро нашли общий язык. Эта встреча также дала Вентрису шанс увидеть некоторые неопубликованные надписи из Пилоса.

После случившегося Вентрис оказался безвозвратно во власти линейного письма Б. Он начал вникать в устройство рынка акций (в результате одной сделки Вентрис заработал больше, чем за год в министерстве) и вскоре оставил работу, посвятив себя дешифровке. Теперь начинается настоящая работа детектива, и за 8 месяцев, между началом 1951 года и серединой 1952 года, он справится с загадкой.

В то время Вентрис фиксировал каждый свой шаг – ложный старт, догадки, минимальные достижения – в серии машинописных “Рабочих заметок”. Всего получится 20 выпусков общим объемом около 200 страниц; с них он снимает копии и рассылает ряду ученых. Эти заметки многословны, нередко неясны, поскольку они наполнены статистикой, лингвистикой, этимологией, географией и размышлениями обо всем на свете – от образования слов в языке линейного письма Б до переселений народов в древнем мире. В первой “заметке”, датированной 28 января 1951 года, он двигается более или менее наугад. В последней, датированной 1 июня 1952 года, он приходит к разгадке.

“Заметка” №1 имеет две примечательные особенности. Во-первых, Вентрис повторяет “маленькое открытие” Кобер, которое она сделала в конце 1947 года. Открытие касается знака , присоединявшегося к концу существительных и выполнявшего функцию союза “и”. Во-вторых, эта “заметка” содержит первую воплощенную на бумаге попытку представить “координатную сетку”. Прежде Вентрис строил трехмерную “сетку” (она не сохранилась) из доски, усеянной на равных расстояниях крючками или гвоздями. На них Вентрис вешал картонные ярлыки со знаками линейного письма Б. Ярлыки (они наверняка напоминали те, с которыми он имел дело во время службы в ВВС) можно было перемещать по вертикали и горизонтали в зависимости от того, в каких отношениях находились гласные и согласные.

В “Рабочей заметке” №1 Вентрис строит “сетку” по принципу “координатной сетки” Кобер из знаменитой статьи 1948 года. Ее “сетка” казалась очень необычной: в ней были выражены лишь относительные значения знаков, и ни одному из них не были назначены звуковые значения:

“Сетка” Вентриса гораздо амбициозней. Если Кобер ограничила себя 10 знаками, то в хваткой руке архитектора оказывалось сразу 29 знаков. Он также иначе аранжировал многие из знаков Кобер, считая их положение ошибочным (как выяснится, она абсолютно точно построила отношения между знаками). Более того, Вентрис присвоил всем 29 знакам звуковые значения. Казалось, в основном они присвоены по аналогии со звуками этрусского языка, ибо он по-прежнему был приверженцем “этрусской теории”. Это предположение он выдвинул в статье 1940 года и отказался от него лишь за несколько недель до решения задачи. Первая “сетка” Вентриса, по словам Мориса Поупа, была “провальной”. Около 70 % значений оказались ошибочными.

Весной 1951 года Вентрис получил экземпляр наконец опубликованной книги Беннета “Пилосские таблички”. Scripta Minoa II, содержащая информацию о кносских табличках, оставалась пока неизданной. Эндрю Робинсон пишет, что когда Вентрис пришел на почту, чтобы забрать драгоценную посылку, “бдительный… служащий спросил: «В квитанции значится, что здесь пилосские таблетки [tablets]. Это от какого недомогания?»”.

Работа Беннета содержала впервые установленный сигнарий линейного письма Б: более 80 слоговых символов, вытащенных из клубка знаков на глиняных табличках. Сигнарий сделал возможным серьезный анализ: без него исследователи чувствовали бы себя немногим лучше недоумевающего инопланетянина на Таймс-сквер. Авторство сигнария линейного письма Б приписывают Беннету, и для этого есть основания: он многие годы работал над ним. При этом из длительной переписки Беннета и Кобер по поводу того, какие знаки были одинаковыми, а какие различались, становится ясно, что ее вклад в дело оказался не меньшим.

Беннет решил построить свой сигнарий исходя из формы знаков: знаки с простой формой, состоящие из одного и большего числа элементов, и от простых – к более сложным. Пока не было возможности присвоить знакам реальные фонетические значения, сигнарий был составлен настолько совершенно, насколько можно представить:

Заметьте: некоторые символы, например “поросенок” в последнем ряду, служат в линейном письме Б и логограммами, и слоговыми знаками. Другие системы письма также призваны нести двойную функцию. В романском алфавите “к” может быть фонетическим знаком, обозначающим твердый звук, или (для любителей бейсбола) может быть логографическим знаком, обозначающим “аут”.

Теперь у Вентриса материала было в достатке. Он начал считать пилосские знаки, составляя статистику их частотности. Это позволило разобраться в хаосе символов и сделать первое действительно важное открытие.

Вентрис рассортировал пилосские знаки на встречающиеся часто, встречающиеся реже и нечасто встречающиеся. Подобно Кобер, поступавшей так с кносскими табличками, Вентрис свел в таблицу данные о том, как используются знаки в различных позициях в словах, записанных с помощью линейного письма Б. И заметил: пять знаков –  и  – встречались особенно часто в начале слов.

Существуют различные типы слоговых систем, в зависимости от того, насколько длинный слог может быть представлен с помощью одного знака. Линейное письмо Б, как было известно исследователям, является слоговым письмом типа “согласный + гласный”. Слоговая система может адекватно передавать большинство слов – при условии, что они начинаются с согласного. А если слово начинается с гласного? Вентрис решил, что пять указанных знаков были исключением из правила “согласный + гласный”: они использовались для записи “чистых” гласных: a, e, i, o, u, находящихся в начале слова.

Он смог идентифицировать эти знаки. (Обратите внимание на знак . Эванс считал его детерминативом.)

Это открытие было первым значимым достижением Вентриса в присвоении знакам линейного письма Б звуковых значений. Это дало ему материал для таблицы, на основе которой он построил еще две. В “Рабочей заметке” №15 (сентябрь 1951 года) присутствует уже 51 знак. (В этой “сетке” Вентрис предусмотрительно воздержался от присвоения звуковых значений.) В “Рабочей заметке” №17 (февраль 1952 года) снова представлен 51 знак и снова записаны звуковые значения. Эти знаки, по словам Вентриса, “отражают значения, которые, как кажется, наиболее полезны в ситуации приложения «этрусских» свойств к пилосским именам, словам и инфексам”.

“Сетки” Вентриса играют заметную роль в истории дешифровки, но действительно важно то, что они помогли ускорить дешифровку, несмотря на тот факт, что были верны лишь отчасти. Даже в третьей, последней “сетке”, отмечает Поуп, Вентрис до 25 % знаков присвоил ошибочные значения. Тем не менее он сумел взломать код.

Как? Дело здесь в интуитивном шаге, который явился катализатором дешифровки. Это был более радикальный шаг, чем мы предприняли в примере с блиссимволикой, связав символы  с английским словом merry, “веселый”.

Мысль Вентриса крутилась вокруг группы взаимосвязанных существительных, которые он назвал “тройки Кобер”. Когда он прочитал ее статью 1948 года, он не был уверен, что “тройки” представляют собой убедительный довод в пользу наличия склонения. “Я был слегка разочарован, – позднее напишет он Майрзу. – Я завидую ее стройным построениям, но не чувствую, что они могут служить убедительным доказательством того факта, что «окончания» действительно являются флексиями”. Вентрис полагал, что “тройки”, вероятнее всего, представляют собой “альтернативные окончания имен”, например Brooklyn – Brooklynite – Brooklynese.

Мало-помалу Вентрис перешел на точку зрения Кобер и вскоре проанализировал пилосские данные на предмет дополнительных троек и “почти-пар” – слов или фраз, в том числе , которые различались одним-двумя конечными знаками. К лету 1951 года он собрал 160 таких групп, “которые на первый взгляд содержат склонение”. Эти взаимосвязанные формы помогли Вентрису выделить еще больше соединительных знаков, по типу описанных Кобер, и добавить соответствующие звуковые отношения в “сетку”. Наконец, Вентрис, кажется, понял, что Кобер вручила ему ключ: критическое наложение систем флективного языка и слоговой письменности и – как результат этого – “разделение” согласного и гласного в составе знака. Оставалось выяснить, какую именно дверь открывает этот ключ.

Прежде чем сделать это, осенью 1951 года Вентрис нашел время для путешествия по Греции. Из Стамбула, куда он приехал на конференцию, он отправился на Крит. Он остановился на вилле “Ариадна” и осмотрел Кносс. “Я был откровенно разочарован, увидев дворец и фрески в музее. Они, казалось, намеренно были восстановлены так, чтобы убить большую часть их очарования и дух этого места, – писал он Майрзу. – С другой стороны, в Микенах, где мало что есть, кроме щебня, ощущается особая атмосфера”.

Вернувшись в Лондон, Вентрис начал неуверенное движение в сторону второго крупного достижения. Он понял нечто очень важное: в пилосских табличках встречается много троек по типу тех, что выделила Кобер, но тройки, которые выделила она сама, есть только в кносских табличках. Эти слова, встречающиеся лишь в Кноссе, Кобер опубликовала в 1946 году:

Вентрис задумался: какие слова могут быть характерны для одного места и нехарактерны для другого? Взгляните на свои документы. Например, я живу в Манхэттене. Документы, которые я храню много лет – от свидетельства о браке до местных налоговых деклараций и исков, – имеют нечто общее: в каждом из них на видном месте появляются слова “Город Нью-Йорк”. Критские таблички были административными документами Кносского дворца. Возможно, предположил Вентрис в 1952 году, слова, встречающиеся исключительно в Кноссе, являются названиями критских городов.

Вентрис сосредоточился на простейших формах из парадигмы Кобер, на трех словах  в нижнем ряду. Берясь за , Вентрис уже знал, что первый знак – это “чистый” гласный “а”. Лишь “немного перестроив «сетку»”, рассказывал Вентрис Майрзу, он смог сделать разумное предположение о значении других знаков (как Шампольон делал допущения, дешифруя картуш “Рамзес”). Получившееся очень напоминало греческие названия (однако записанные в слоговой системе) крупнейших городов Крита: Амнис, Тилисс, Кносс.

Конечно, это не значит, что язык табличек был греческим: все три названия имеют догреческое происхождение. Тем не менее даже такой намек оказался неприятен. Вентрис верил в “этрусскую теорию”, как и в 1940 году, когда, будучи восемнадцатилетним, писал, что “гипотеза, будто минойский язык может оказаться греческим… основана на явном игнорировании исторической вероятности”. Он оставил топонимы в покое.