Глава 3
– Ой, Мэйни… не скажу, что счастлива тебя слышать, – Алиссия ответила сразу, будто ждала звонка. И тонкий ее голосок звенел в трубке, заставляя Мэйнфорда морщиться.
Немного мучила совесть.
Ему бы с иными делами разбираться, благо имелось, что добавить на треклятую стену в третьей допросной, а он вот личные устраивает. Или не совсем чтобы личные? Тельма – часть происходящего. А пока она носится со своими тайнами, Мэйнфорд не может быть в ней уверен. Да и не займет звонок много времени. Это не завтрак с сестрицею, растянувшийся на пару часов.
– Не говори, что соскучился.
– Конечно, соскучился, дорогая, – покривил душой Мэйнфорд.
Алиссия захихикала.
– Тогда ты опоздал! Я выхожу замуж!
– Чудесно! За кого?
– А ты не знаешь? – в зефирном голоске Алиссии проскользнули ноты обиды. – Я думала, что ты поэтому звонишь… прочел о свадьбе… вспомнил нас…
– Нас я никогда не забывал, – врать по телефону все же было легче. – Но увы, я про свадьбу не знал…
– Гаррети… тот самый Максимус Гаррети…
Знакомая фамилия.
И Мэйнфорд искренне попытался вспомнить, кто же таков этот самый Максимус Гаррети, которого угораздило связаться с выводком плюшевых медвежат.
– Ты неисправим… – вздохнула Алиссия. – Ювелирный дом Гаррети. Универмаги Гаррети…
– Тогда вдвойне поздравляю. Ты достойна его состояния…
– Вот что мне в тебе нравилось, так это твоя откровенность. Никогда не давал себе труда быть вежливым, – хмыкнула Алиссия. – Но в целом ты прав, его состояние – это единственное, что в нем может привлечь. Он такой зануда! Я бы десять раз подумала, но мой папочка так мечтает породниться… а папочке сложно отказать…
Надутые губки. Приподнятые бровки. Выражение искренней обиды, которое Алиссия тренировала перед зеркалом не один час. И сухой остаток в виде реальности: пока папа Алиссии оплачивает ее счета, дочурка будет делать именно то, что ей велено. И замуж пойдет за того, на кого папа укажет, раз уж не сумела сама себе подходящего супруга добыть. Впрочем, все это – чужие проблемы.
– Тогда сочувствую…
– Между прочим, если бы ты хорошенько подумал…
– Лисси, не стоит.
– Твоей матушке я нравилась. Она мне не так давно звонила, намекала, что с объявлением помолвки стоит погодить, ты передумаешь.
Надо же, какие интересные подробности.
– Не передумаю.
– Я тоже так решила. Максик, конечно, не подарок, но он щедр. И не собирается меня в чем-то ограничивать, если, конечно, я буду соблюдать приличия…
– Так замечательно…
– Еще слышала, будто у тебя со здоровьем нелады…
– Какие?
– Не знаю, – Алиссия наверняка устроилась на полу. Сладкая девочка в ванильном платьице с кружевами. Кружева она любила самозабвенно, а еще ленточки, пуговки и все то, что сочеталось с нежно-девичьим образом. Когда-то это Мэйнфорду нравилось.
Потом злило.
Теперь… было все равно.
– Но что-то серьезное, то ли нервы, то ли голова… главное, что осталось тебе недолго. Ты там здоров?
– Здоров.
– Мне тоже показалось странным. Если ты болен, то зачем тебе жена?
– Незачем. – При всей своей нарочитой кукольности, Алиссия была особою практичной. – Милая, а ты не могла бы послушать?
Раньше он сплетнями не особо интересовался, но если уж речь о близкой кончине зашла, то стоило пересмотреть принципы.
– Мне Максик колечко подарил… с бриллиантом…
– Я тебе тоже подарю колечко.
– Зачем мне два колечка? – ненатурально удивилась Алиссия, в шкатулке которой колец было больше сотни.
– Тогда браслетик.
– Лучше сережки. Я недавно такие очаровательные сережки видела! С ума сойти можно! Представляешь, такие крохотные бабочки…
– Скажи, пусть пришлют счет.
– Ты такой милый, когда не бука… не то что твой братец. Он мне никогда не нравился. Мэйни, будь осторожен, пожалуйста.
– Буду, дорогая.
Что ему еще остается делать. Интересно, во что серьги Алиссии станут? Тысячи полторы? Две? Вряд ли больше пяти, она всегда умела чувствовать грань. И нужны-то они ей исключительно коллекции ради.
– Он не так давно появлялся… – Алиссию легко было представить.
Сидит на пуфике.
Пушистом пуфике рядом с глянцевым столиком из последней коллекции кого-то там. Прижимает к уху белоснежный телефонный рожок, накручивает провод на мизинец…
Воплощенная нежность.
Очередной обман.
– С недельку тому… о тебе беспокоился, предлагал навестить… – она говорила медленно, дразня Мэйнфорда, зная, его нетерпеливость. – Намекал, что можно было бы и без брака обойтись, что старая любовь не вянет. И что женщины у тебя давно не было.
Интересный поворот. И с каких это пор Гаррет озаботился личной жизнью старшего брата?
– Ему почему-то в голову взбрело, что если бы мы с тобой встретились, то ты бы не устоял… предлагал мне одну интересную вещицу…
– Какую?
– Старый Свет. Там умели делать забавные штучки. Как по мне – довольно громоздко и пафосно, ты же знаешь, тогда в моде была тяжеловесность… браслет невесты. Помогает забеременеть… забавно, да? Я Максику проболталась, он теперь купить хочет. Наследник ему нужен, видишь ли…
Браслет невесты? Что-то такое Мэйнфорд читал. Надо будет уточнить. Если вещица была популярна в свое время, то в справочнике о ней упомянут.
– Погоди, – он всегда отличался некоторой медлительностью, которая мешала мгновенно вникать в суть вещей. – То есть он хотел…
– Чтобы я тебя соблазнила, забеременела, а потом, полагаю, вышла замуж… или, если замуж не получится, предъявила права на наследство, – теперь она улыбалась.
Мило.
Широко.
И глуповато, как положено улыбаться кукольным блондиночкам. И наверняка Гаррет счел Алиссию такой вот блондиночкой, позабыв, что в свое время она получила степень магистра юридических наук.
– Ты ведь в курсе Седьмой поправки. Право первородства. Распространяется даже на бастардов в случае отсутствия иных, законных потомков мужского пола. Знаешь, мне эта поправка всегда казалась несправедливой. Почему женщинам не позволено наследовать?
– Ты моя прелесть… ты отказалась?
– А сам как думаешь? – Алиссия позволила себе фыркнуть. – Не думай, Мэйни, что из любви к тебе…
– Из любви к себе – в это поверю.
Она рассмеялась.
– Дорогая, если ты хочешь что-то кроме сережек…
– Тебе пришлют счет. Мэйни, мне даже жаль, что я поторопилась тогда… надо было подождать годик-другой, но нет, молода была, нетерпелива, – она вздохнула, демонстрируя это притворное сожаление. – Один ты меня за дуру не держишь. Твой братец явно нацелился на твои деньги. Точно ничего не скажу, сам понимаешь, мне документы видеть надо бы, но сдается мне, есть там определенная заковыка, которую поправка позволяет обойти. И искушение велико. Может, будь я понаивней, и решилась бы… а что, остаться опекуном при малолетнем ребенке до достижения им двадцати одного…
– Если тебе позволили бы…
– Вот именно, Мэйни. Видишь, как мы замечательно друг друга понимаем! У твоей семейки большие запросы, и еще один игрок им без надобности. Думаю, они бы предложили мне отступные… поначалу. А если бы не согласилась, то…
Молчание было выразительным.
– Лисс, ты же не всерьез.
– Всерьез, дорогой, более чем всерьез… от твоего братца падалью несет, и поверь мне, дело не в том, что он редко в душ заглядывает.
Алиссия гордилась своим чутьем, якобы доставшимся от бабушки-масеуалле, которая в далекие годы Освоения перебивалась предсказанием судьбы. Но вот существовало ли оно где-то помимо воображения Алиссии – вопрос.
– Так что, дорогой, еще раз повторюсь, будь осторожен.
– Буду, – Мэйнфорду подумалось, что звонок этот принес куда больше полезного, нежели он рассчитывал. – Скажи, Лисси, ты еще медведей своих не забросила?
– Обижаешь, – теперь в голосе ее промелькнуло удивление.
Понятно, прежде Мэйнфорд интереса к коллекции не проявлял.
– Нужна консультация…
– По игрушкам? – уточнила Алиссия.
– Есть в наличии медведь. Старый довольно, с виду ему лет десять, а то и побольше будет. Потрепанный изрядно, но видно, что в свое время он стоил немало.
– Любопытно. Опиши подробней.
– Ну… высота где-то дюймов десять. Основа – горный шелк. Поликристаллы. Наполнитель – уж извини, не скажу, но пропитывали альвийскими зельями. Запашок до сих пор сохранился.
– Аромат, – машинально поправила Алиссия. – Это от тебя после суток запашок был.
– Хорошо, – спорить с бывшей пассией Мэйнфорд не собирался. – Уцелевший глаз не стеклянный. Извини, в камнях я не силен, но кажется что-то из полудрагоценных. Еще номер имеется…
– Номер – это чудесно… записываю.
– Тринадцать сорок пять. И тройное «V».
– Как ты сказал?
– Тринадцать сорок пять. И такое следом, тройное «V», – терпеливо повторил Мэйнфорд. – Говорит о чем-нибудь?
Явно говорит. Иначе Алиссия не стала бы молчать, а она молчит, напряженно обдумывая, следует ли делиться информацией. И чем дольше молчит, тем больше у Мэйнфорда возникает сомнений.
– Дорогой… а ты уверен?
– Уверен.
– Интересно…
– Лисси!
– Не спеши, – мурлыкнула она. – Мне надо кое-что уточнить… кое-что… а этот медведь… можно на него взглянуть?
– Боюсь, что не выйдет.
Вряд ли Тельма обрадуется подобной просьбе.
– Жаль… а тот человек, у которого ты его видел… он не согласится продать?
– Сомневаюсь.
– Я предложу хорошую цену… двадцать тысяч.
– Сколько?
– Даже двадцать пять, – поправилась Алиссия. – И торг возможен. Так и передай. Больше никто не даст! Потребуют доказательств, сертификат, как я понимаю, не сохранился…
– Лисси!
– Что?
– Или ты излагаешь, что знаешь, или…
– Да, дорогой? – теперь ее голосок сочился медом, и это настораживало.
– Или я приеду и вытрясу из тебя, что ты там знаешь.
– Какой ты бываешь грозный… – в трубке раздался томный вздох, и Мэйнфорд покачал головой: каким бы ни был жених Алиссии, ему стоило посочувствовать. – Это не тройное «V», Мэйни. Это перевернутая корона…
Мэйнфорд почесал ухо. Все же не привык он вести длительные беседы по телефону, но прерывать Алиссию было себе дороже.
– Ты ведь слышал эту легенду? Альвы Старого Света… двор Благой, двор Неблагой…
– Противоборствующие группировки, – он почувствовал глухое раздражение. Очередная история, корни которой уходят в глубокое прошлое? И почему вся эта легендарная хренотень решила ожить именно сейчас?
– Ты, как обычно, прям и даже груб. Альвы бы не одобрили, – это не было упреком, скорее уж констатацией факта. Мэйнфорд подтянул телефон поближе, откинулся в кресле и кресло развернул к стене.
Уставился на старые снимки.
Двор Благой и двор Неблагой, что-то такое дед говорил… вспомнить бы, что именно…
…собственный двор замка был узким и тесным, огороженным каменными стенами, которые, впрочем, не способны были защитить от пронизывающего ветра. И потому во дворе этом не приживались ни матушкины породистые хризантемы, ни даже дикая трава, которой поросли скалы.
Местные камни покрывал тонкий ковер мха.
Летом мох погибал под солнцем, делался сухим и жестким, а к осени оживал, зеленел, и в этом Мэйнфорду виделось что-то противоестественное. Зимой же зеленую поросль затягивало тонкой пленкой льда. А мох все одно жил. Как и древняя, перекрученная сосна, якобы привезенная далеким предком. Надо полагать, тем самым, от которого Мэйни достались и проклятье, и замок.
– …давным-давно, в Старом Свете… – дед выходил во двор, когда ему взбредало в голову, что в замке не хватает воздуха. – Была такая присказка… в какой колер альва ни выкрась, а человеком не станет.
Дед устраивался на валуне и курил трубку.
– Благой, Неблагой… все единым миром мазаны. Человека им раздавить – что нищему вшу. Не почешутся даже, только те, которые вроде как Благой, притворяются, будто бы им до людей дело есть. Опекают. Старшая раса… а другие… жили-были в стародавние времена, в такие стародавние, что людям о том и помнить не положено, два брата. Альва. И влюбились они оба в прекрасную деву…
– Альву?
– А то… не человечку же, – дед усмехнулся. – Дева долго не могла выбрать. Во всем равны были братья. Всем хороши, и тогда сказала она, что с тем возляжет, кто сделает ее королевой. До того альвы не знали власти, почитая превыше всего свободу. И под каждым холмом свой закон имелся. Но желание девы… что ж, может, дева та только предлогом стала, но затеяли братья королевство строить. И воевать пошли. Один разил мечом, другой брал голосом, услышав который и альвы, и люди, и все твари живые разум теряли…
– А дева?
– У девы, похоже, иммунитет имелся, – дед выбил остатки табака на ладонь. – И вообще, помолчи, пока старшие мудростью делятся. Как бы там ни было, построили братья свое королевство. Протянулось оно от края до края моря. И на земле, и над землей не осталось ни одной твари, которая бы не знала, кому кланяться…
– А под землей?
Дед отвесил затрещину, но все ж уточнил:
– Цверги перед альвами устояли, но врата Железного Царства закрылись на многие сотни лет… не о том история. О бабах. От баб не жди добра, Мэйни… значится, королевство было одно. И королева одна. А вот королей – двое.
– Как это?
Ветер принес снег. Острые колючие снежинки впивались в кожу, ледяной воздух царапал горло, но Мэйнфорд все одно не желал возвращаться.
Здесь, на каменном пятачке, он чувствовал себя свободным, как никогда прежде.
– Обыкновенно. Альвы же… никакого понимания… только бабе это надоело. Может, притомилась, оно ж двоих поди снеси, может, попросту решила братьев лбами столкнуть и себе корону прибрать. Но как бы там ни было, подговорила она старшего с младшим расправиться. Думаю, тот и сам уж решил, что быть королем в одиночку сподручней. И опоили они младшего, а пока тот спал, горло вырезали.
– Как?
– Откуда ж я знаю… это ты у целителей поинтересуйся, – дед хихикнул, явно потешаясь, правда, над внуком ли, над целителями, Мэйнфорд не понял.
– Выжгли глаза и бросили в темницу. Запомни, внучок, если случится у тебя враг смертельный, то не балуйся, сразу прибей, а после сожги и пепел над морем раскидай. Так оно надежней будет. А все эти игрища… месть… после боком выходят. Так и тут… сотню лет провел Безголосый альв в темнице. И сперва клял судьбу, взывал к богам, но боги оказались глухи… братец его с бывшею женушкой и думать забыли. Царствовали себе…
Ветер завывал.
И море ярилось, чувствуя близость слабых существ, которым самое место в пучинах зеленых. Летели водяные табуны, разбивались о скалы в пенную кровь. И скала вздрагивала.
Замок с нею.
Только старая сосна оставалась неподвижной, как и дед под ней.
– Безголосому удалось дозваться, но не вышних тварей, а тех, кто некогда ушел под землю. Тогда-то и поднялись они, и развязали путы, раскрыли тайные тропы… опустела темница.
Мэйнфорду было жаль того, другого, преданного родными, проклятого и забытого.
– А вскоре началась новая война. И разделились альвы на тех, кому по душе была воля Благого короля, и тех, кто таил на него обиду… запомни, внучок, чем выше власть, тем больше вокруг нее обиженных. И поднялись знамена черные, как сама земля… и содрогнулись холмы, ибо не способна была защитить их родовая магия альвов. Пусть лишенный голоса, он обрел новые силы. И по знаку его раскрывались земли, проглатывали что альвов, что людей… пал бы король Благой, если бы не королева… бойся баб, Мэйни, одни от них беды…
Море затихло, слушая эту историю, которую наверняка уже знало, но подзабыло, ведь оно, первозданное, было огромно и историй хранило множество.
– Когда поняла она, что вот-вот лишится королевства, то и вырезала сердце у второго супруга, и поднесла его в дар Проклятому. И просила о мире… хорошо, наверное, просила, если был мир заключен. Но не принял предавшую дважды Неблагой король. Так случился Великий раскол. Альвы помнят о нем. И потомки Неблагого короля ненавидят Благой двор, а дети королевы боятся, что однажды данное Слово сотрется и война начнется вновь…
– А она начнется?
– В Старом Свете началась бы… однажды всенепременно началась бы. Альвы злопамятны и ждать умеют, но Старого Света больше нет.
Воспоминание отпустило.
Ушло, словно огромная рыбина под воду, и Мэйнфорд лишь лоб потер. Почему этот разговор раньше не всплыл в памяти? И что еще он подзабыл?
Несвоевременно как.
– Лисси, – он вклинился в словесный поток. – Покороче… и сначала.
…лица на снимках.
Дед строгий и немного смешной в старомодном своем костюме. Его снимок потемнел и утратил четкость. Стекло пошло мелкими трещинками, и потому различить изображение получается с трудом. Надо бы заменить и стекло, и снимок. Копию сделать. На память.
– Опять ты… Мэйни, может, все-таки к целителю сходишь? С какого момента ты ушел?
– Неблагой двор.
– Ах да… считается, что в Новый Свет переселились только подданные Благой королевы, но это…
– Неправда?
– Не та правда, которой стоит безоговорочно верить. Перевернутая корона – это символ Неблагого царства… и лет двадцать назад этим символом пользовалась одна корпорация.
…мама на снимке молоденькая. Хрупкая. И безобидная…
– …она поставляла кое-какие альвийские штучки. В частности, изготавливала игрушки. Не для всех, естественно. Плюшевого медведя, стоимостью в полторы тысячи талеров, далеко не каждый мог себе позволить. Впрочем, игрушки – это так, мелочи… альвийские шелка, масла, кое-какие эликсиры… медицинское оборудование. «Корона» просуществовала лет пять. А потом попросту исчезла.
Мэйнфорд повернулся левее.
Общий снимок. Парадный.
Мама очень любила такие, демонстрирующие единство семьи. Она и Джессемин сидят, взявшись за руки. Справа от матушки – отец. Рядом с ним – Гаррет. И Мэйнфорду место нашлось, и странно видеть себя со стороны, слишком хмурого, слишком массивного, неуклюжего.
Непохожего.
– Конечно, компании не исчезают бесследно, но с этой случилось именно так. И главное, что из всего, ею произведенного, остались сущие единицы… к примеру, достоверно известно о пяти медвежатах. Три находятся в музее. Один у меня. Второй – в… другой коллекции, – это Алиссия произнесла с немалым раздражением. – Твой будет шестым…
– Я рад.
– Если ты не солгал насчет номера. Этот медведь был приобретен Аниасом Ульвером, миллиардером, для своей любовницы Элизы Деррингер…
– Что?
– Аниас Ульвер, – спокойно повторила Алиссия. – Могу по буквам продиктовать. Только он уж лет пятнадцать как мертв…
– Женщина. Ты сказала, ее звали…
– Элиза Деррингер. Во всяком случае, все ее знали под этим именем, хотя оно – лишь псевдоним… это был чудесный роман. В свое время о них много писали. Он увидел Элизу в ее постановке «Волшебных снов», кстати, по альвийской легенде сделана, и влюбился. Он ухаживал за Элизой, послал ей букет роз из белого золота и купил дом на Острове.
– Неплохо.
– Я тоже так думаю. Преподнес алмазное колье с подвеской в сто сорок пять карат. Он умел шокировать публику. Ходили слухи, что они собираются пожениться, но потом Аниас погиб. А его наследники, как сам понимаешь, не горели желанием поддерживать Элизу. Даже пытались судиться, вернуть дом, но здесь уж ничего не получилось. В общем, я готова купить этого треклятого медведя. Пусть твой человек сам назовет цену!
Элиза.
Деррингер.
Элиза Деррингер.
Имя, которое он когда-то охотно вычеркнул из памяти, вдруг вновь всплыло. И вот что с ним, с именем, делать? Избавиться не выйдет, но… какое отношение Тельма имеет к той Элизе?
– Мэйни, ты тут? – дверь распахнулась, мало что не ударив о стену. – Заканчивай со своими разговорами… там Джаннер повесился.
