ГЛАВА 7
РАДОСТНАЯ ВСТРЕЧА
Мы покинули лагерь с рассветом и двигались почти без остановок, так что к тому времени, как алый шар Годара и пушистый мячик Амрута уже почти опустились за горизонт, окрасив небо нежной закатной дымкой, нашим глазам открылось удивительное зрелище, какое являла собой крепость Айхуль-Ра.
Как со значительным видом сообщил нам претор, в переводе с древнекаррского это означало «перемычка» или «сустав», и расположение крепости полностью оправдывало такое необычное название.
Как гигантская рыбья кость, застрявшая в горле неведомого чудовища, она находилась между двух горных гряд — настолько высоких, что даже издали не видно было их вершин, скрытых за плотной пеленой тумана, и, поговаривали, будто сами драконы боятся летать сквозь эту непроницаемую завесу, похожую на серое войлочное одеяло. Наверное, этим и объяснялось столь яростное желание крылатых захватить крепость.
Не зря мне в голову сразу же пришло сравнение с костью — издали Айхуль-Ра, с ее острыми башенками и неровными стенами из серо-белого камня, походила на огромный, свернувшийся кольцом скелет рептилии, то ли дракона, то ли василиска.
Вечером в горах смеркается быстро, и когда мы наконец остановились перед высокими крепостными воротами, было уже совсем темно. Темнота, влажная и будто живая, забиралась холодными руками за шиворот, от чего леденел позвоночник и страшно хотелось выпить обжигающе-горячего пунша или, на худой конец, чаю.
Двое стражников с факелами встретили нас у ворот и провели в глубь крепости. Здесь все походило на обыкновенный дорожный лагерь: те же палатки для простых солдат, такие огромные, что можно было смело называть их бараками, и высокие шатры с тяжелыми бархатными пологами для офицеров. Между палатками высились самые настоящие пионерские костры, возле которых, сидя полукругом, грелись люди. На кострах поменьше готовили что-то съестное в подвесных котелках.
Наше появление внесло некоторое оживление в ряды солдат, впрочем, оно было скорее настороженным, чем дружелюбным. Я затылком ощущала цепкие взгляды, брошенные из-под нахмуренных бровей.
Претор приказал нам разбиться на отряды и выстроиться в центре крепостной площади, а сам направился к самому богатому шатру. Навстречу ему, откинув украшенный кисточками полог, вышла высокая фигура в сером плаще, обнимающем хрупкие плечи тяжелыми складками. Плащ, сшитый из шкуры василиска, прочной как сталь, был настоящей драгоценностью — я невольно залюбовалась тем, как отражаются блики костров на его мелких серебристых чешуйках.
Когда женщина (очень уж хрупкими были белые запястья, мелькнувшие в прорезях плаща) откинула капюшон, я сдавленно ахнула. Удивление мое было таким огромным, что я зашаталась, как перебравшая сидра бродяжка, и Дею, стоявшему рядом, пришлось поддерживать меня за локоть.
— Ваше величество, королева Аурелия, — претор Таал Гра сложил одну из пар своих рук в молитвенном жесте и чуть наклонил сверкающую, как медный таз, голову, — рад нашей встрече.
— И я рада тебе, славный Таал Гра, — сказала королева, повторяя его жест.
Это действительно была она — моя давняя знакомая и неудавшаяся «дама сердца» Аурелия, правда, скромный титул принцессы был ей уже не к лицу.
Справившись с секундной слабостью, я рассматривала Аурелию с жадностью брошенной женщины, углядевшей в ресторане бывшего мужа с молодой пассией. Она нисколько не похорошела: все «ценное имущество» в виде крючковатого носа с неаккуратной россыпью веснушек, кустистых бровей и нездоровой желтоватой кожи было при ней.
И все же что-то безусловно изменилось… то ли осанка — прямая, как шпага, то ли глаза — удивительно ясные и серьезные, то ли губы — без тени прошлых капризных кривляний, жесткие и обветренные… Все эти едва уловимые мелочи не делали Аурелию красивей, но, бросив лишь один взгляд на эту властную, суровую женщину, вряд ли теперь кто-нибудь усомнился бы в том, что перед ним — королева Акмала.
На секунду у меня возникла паническая мысль, что Аурелия может признать во мне «славного рыцаря ордена Храброго Пятачка», но я тут же вспомнила о наличии конспираторских кудряшек, да и с нашей последней встречи прошло почти четыре года. Вряд ли королева, отягощенная управлением целой страной, обратит внимание на такую мелочь, как полузнакомое лицо в толпе…
Снова приподнялся полог шатра, пропуская фигуру невысокого приземистого мужчины, закованного в латные доспехи. На этот раз я не столько удивилась, сколько обрадовалась: вид господина Ромуальдо, Шалтая-Болтая и грозного победителя драконов в одном лице, вызвал у меня совершенно счастливый оскал от уха до уха.
— Фельдмаршал, — Таал Гра снова поклонился, правда, уже с чуть меньшим почтением.
— Тысяча бесхвостых василисков! — пробасил господин Ромуальдо, браво подкручивая усы. — Инквизиция соизволила прислать подкрепление? В тот самый момент, когда мы уже почти одержали победу?!
— Супруг мой, вы приукрашиваете положение дел, — с тяжелым вздохом сказала королева Аурелия. — Милсдарь Таал Гра, позвольте пригласить вас в наш шатер. Нам нужно многое обсудить. Ваши люди могут разместиться в любых понравившихся палатках…
— Они поставят свои, — сказал Таал Гра.
С этими словами он подозвал одного из трибулов, быстро отдал распоряжения, после чего скрылся в королевском шатре.
Сославшись на срочную необходимость удовлетворить насущные нужды, я улизнула, чтобы пошататься по окрестностям. Остальные инквизиторы, старательно пыхтя, превращали маленькие лоскутки ткани, извлеченные из дорожных сумок, в огромные, иногда двухэтажные, палатки, больше похожие на дома.
Земля под ногами была вытоптана, кое-где пробивалась сухая трава и виднелись остатки серых мраморных плит, которыми когда-то давно мостили центральную площадь крепости.
Я поднялась на одну из башен по выщербленной каменной лестнице, пару минут потаращилась на горизонт, где в звездной темноте виднелись неровные очертания далеких холмов.
Дозорные на башне встретили меня настороженными взглядами. Неровный свет факелов, закрепленных между каменными блоками стены, освещал их суровые бородатые лица, наполовину скрытые металлическими шлемами. Вообще весь их облик нес на себе отпечаток дремучего Средневековья — все эти мечи, доспехи, мрачная небритость…
Для столичного жителя любое холодное оружие, чуть опаснее, чем кухонный нож, воспринималось как варварство и пережиток прошлого. Да, Инквизиция, столетиями охранявшая покой имперцев, здорово их разбаловала… Но я не была коренной тальзаркой, поэтому вид здешних воинов вызывал во мне лишь живое любопытство и смутную ностальгию по тем временам, когда я, в бытность свою на Земле, увлекалась толкиенизмом и носилась, как ошпаренный подсвинок, по сосновым лесам в пригороде Питера, размахивая деревяшкой и путаясь в самодельной тунике…
Правда, сейчас это была уже не игра, по крайней мере не столь безобидная.
На круглых открытых площадках, асимметрично расположенных вдоль стены, громоздились странные сооружения, похожие на огромные арбалеты. Напрягшись, я выудила из архивов памяти название — «баллиста».
Некоторые из баллист были оснащены стрелами, больше похожими на копья, другие, издали напоминавшие гигантские ложки на подпорках, швырялись округлыми черными комками.
Цепляясь пальцами за края бойниц, я подошла к одному из сооружений — возле него суетились двое мужчин. Один — пожилой, крепкий, в длинной кожаной куртке и странного вида шапке, похожей на лётный шлем. Он что-то подкручивал в баллисте гаечным ключом, время от времени протирая металлические перемычки промасленной тряпицей. Второй — совсем юный, в рваной меховушке на голое тело и коротких штанах, обнажающих тощие ободранные коленки, старательно утрамбовывая в шарообразную форму, сворачивал сеть крупного плетения из черных блестящих веревок. На руках у него были толстые и длинные, по локоть, перчатки из неизвестного мне материала. Похоже, именно этой сетью они и собирались зарядить баллисту.
Некоторое время я с любопытством наблюдала за работой «гномов-механиков» (как я окрестила про себя эту колоритную парочку, хотя роста оба были совсем не карликового).
Наконец младший, в упор уставившись на меня слегка косящими темными глазами, сказал, смешно выпячивая нижнюю губу:
— Чего надоть? Работаем, не видите?
— Вижу, — ответила я как можно дружелюбнее.
Помню, в детстве в окрестностях дачи я нашла ежика: он свалился в мусорную яму и громко там копошился — то ли пытаясь выбраться, то ли пребывая в безумном ажиотаже от обилия съестного. Накрыв зверька полотенцем, я принесла его домой и долгое время прикармливала молоком. Вначале он грозно фырчал и даже кусался, но после привык ко мне так сильно, что всегда возвращался к порогу дома и сопел у двери до тех пор, пока его не впускали… Правда, потом мне пришлось уехать, а на следующее лето он уже не вернулся.
Сейчас я испытывала похожие ощущения. Паренек отчетливо напоминал рассерженного ежа, мне же очень хотелось втереться к нему в доверие и узнать побольше об этих любопытных средневековых орудиях.
— Вижу, что работаете, — повторила я. — А как вы называете это оружие? И для чего сети?
Парнишка открыл рот. Судя по гневному выражению вымазанного маслом и гарью лица, он собирался сказать нечто вроде: «А тебе-то какое дело, инквизиторская морда?» — но в этот момент старший механик отложил гаечный ключ и влепил ему оглушительную затрещину.
— Веди себя учтиво, дурында! Чай, не мамка перед тобой!
Мальчишка взвыл, одарил меня ненавидящим взглядом и принялся с утроенным усердием заниматься своим делом.
— Вы его, госпожа, простите. Малой еще совсем, глупый, — проворчал мужчина, подбирая ключ и возвращаясь к работе.
Я кивнула, терпеливо ожидая ответа на свой вопрос.
— Это хальдуба — стрелометатель, ежели по-нашему. Мы под драконов его слегка, как бы это сказать… моди… эм… модихфицировали, тьфу, язык сломаешь с этими новомодными словечками! Теперь одну хальдубу заряжаем стрелами, вторую сетью. Сбиваем, значица, упырей хвостатых, а после — сетью пеленаем.
— Сетью? — недоверчиво переспросила я. — Драконов?
Картина, представшая перед мысленным взором, была довольно комичной. Пытаться удержать дракона сетью — почти так же бесполезно, как, например, связывать слона занавеской.
— Зря смеетесь, госпожа, — сказал механик с едва заметным неудовольствием. — Это не простая сеть. Веревки вымочены в яде урхульского змея. Дракона-то он, может, и не убьет, но ежели в кровь хоть капля попадет — зверюга в ступор впадет на целую минуту, а нам того только и надо!
Я невольно поежилась, со стороны гор подул холодный, пронизывающий ветер. Так вот, значит, как они воюют с драконами. Бьюг стрелами, пеленают сетями, а после, когда полубеспамятный крылатый падает на землю, добивают копьями… или мечами…
Я развернулась и, не прощаясь, пошла прочь. На белокаменных стенах плясали отблески от факелов. С площади доносился невнятный шум: громкие разговоры, нестройное пение и бряцание оружия.
По крайней мере, эти люди принимают честный бой. Не лукавят перед судьбой, не скрываются за «черными каплями», как это делают инквизиторы…
Я посмотрела на свои руки, несколько раз сжала и разжала пальцы. Уже завтра? На рассвете или, быть может, днем?
Совсем скоро они обагрятся драконьей кровью…
* * *
Я медленно спустилась по лестнице вниз, в задумчивости скользя ладонью по шершавым камням стены. Они густо поросли мхом и были чуть влажными.
Инквизиторские палатки, похожие на разноцветные волнушки, вылезшие из-под земли после обильного дождя, занимали уже добрую половину лагеря.
Илиферы шныряли между кострами, возбужденно переговаривались и гудели, как заправские шмели, обнаружившие в бесплодном поле цветущее дерево сакуры.
Я обогнула несколько высоких, в человеческий рост, костров. Машинально отметила, что многие инквизиторы с ловкостью юрких ящериц проскользнули в ряды акмальских солдат и теперь активно соблазняли их суровые сердца модной в столице карточной игрой «дохлый василиск», а не менее суровые желудки — остатками походного провианта. Да, не зря в Тальзаре любят говорить, что «добрый брат инквизитор и в драконьем пузе не пропадет»!
Возле одной из палаток я заметила Ниссу и Шенрияра — судя по раскрасневшимся лицам и яростной базарной брани, от которой даже издали уши вяли, как лютики без солнца, они снова крупно повздорили.
Вот же неугомонная парочка…
Я тяжело вздохнула, отчего-то почувствовав себя страшно одинокой.
Внимание привлек громкий мелодичный звук — кто-то ударил по струнам лютни. Мне стало любопытно я завертела головой, пытаясь найти источник звука, сразу навеявшего меланхоличные воспоминания.
Что мне, красавица, твои чары?
Кормят бродягу ноги!
Так что налей поскорее чарку
И провожай в дорогу!
Голос певца был глубоким, хорошо поставленным и таким знакомым, что я охнула и схватилась за грудь, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце.
Невидимый певец продолжал заливаться соловьем, терзая струны так, будто играл последний раз в жизни:
А что у тебя за душой?
Что у тебя за душой, путник?
Пара медяков да ольховая лютня!
Эх-хей!
Я наконец увидела его — возле одного из высоких костров, в окружении восхищенно примолкшей толпы, где среди незнакомых бородатых лиц мелькали любопытные мордашки илиферов. Фудо сидел на толстом сучковатом бревне, закинув ногу на ногу и подергивая сапогом в такт мелодии.
Он совсем не изменился: худой и нескладный, с растрепанными светлыми волосами и живыми глазами, сверкающими в темноте как два уголька. Присмотревшись, я увидела, что в кудрях запутались сухие травинки. На мешковатых штанах и линялой зеленой рубашке кое-где виднелись прорехи.
Я схватилась руками за щеки, искренне опасаясь, что лицо, расплывающееся в безудержной улыбке, попросту треснет.
Ох, Фудо, мой верный друг и отважный спаситель, кто бы мог подумать, что вид твоей сияющей, как новенький пятак, физиономии я когда-нибудь сочту самым прекрасным зрелищем во Вселенной!
Я подошла поближе, но не стала окликать музыканта. Не хотелось лишать всех собравшихся радости слушать его голос, полный светлой надежды… В конце концов, что еще осталось у этих изможденных войной людей?
В какой-то момент глаза Фудо скользнули по моему лицу — равнодушно, не узнавая. Впрочем, через мгновение музыкант, не прерывая задорной песни, уже сверлил меня взглядом, да так, что я даже слегка порозовела от смущения.
Песня закончилась — слушатели взорвались аплодисментами. Фудо зачехлил лютню и, раскланявшись, буквально сорвался с места, продираясь сквозь удивленную публику, как дикий кабан сквозь заросли кустарника.
— Лис, раздери меня саламандра, сколько зим! Уже не чаял тебя увидеть! — Огласив окрестности приветственным воплем, от которого летучие мыши, прятавшиеся в смотровых башенках, испуганно заметались в небе, друг сгреб меня в медвежьи объятия.
— Нет, ну неужели это ты? Правда ты?! — Отстранившись, Фудо схватил меня за плечи и затряс с такой яростью, будто это была не встреча давних друзей, а как минимум допрос советского офицера в казематах гестапо.
— Нет, Фудо, это жертвенная Туанская дева, которая скоро вознесется на небеса… — простонала я, делая слабые попытки вырваться.
Фудо последний раз сжал меня до хруста в косточках и отпустил, позволив наконец отдышаться.
— Не могу поверить, что ты стала такой красавицей! — заявил он, жадно шаря глазами по моему лицу.
— А, это… — Я вяло потрепала кудряшки, упорно завивающиеся идеально ровными кольцами. — Иллюзия, скоро пройдет. — И добавила со вздохом: — А ты, Фудо, как был вралем, так и остался. Такими «красавицами» только ворон на фермерских полях распугивать.
— Что есть сосуд, коль пусто в нем? — сказал Фудо значительно, ткнув грязным пальцем куда-то чуть пониже моей левой ключицы. — А злато ценно без сосуда!
Быстро проникнувшись смыслом нехитрой метафоры, я зарделась. В конце концов, не каждый день тебя сравнивают с золотом! Например, тот же Дей ни разу не сказал мне чего-нибудь такого же приятного, разве что любил раньше утверждать, что в голове у меня одни лишь еловые шишки и опилки… Хотя, если верить жизнерадостному милновскому медвежонку, то это вовсе «не-бе-да» — гораздо печальнее, когда там вообще ничего нет.
— Лис, песня моя, я, знаешь ли, страшно рад тебя видеть… но что ты здесь делаешь?! — Опомнившись, музыкант с новым приливом энтузиазма тряхнул меня за многострадальные плечи.
Я открыла рот, намереваясь ехидно ответить таким же вопросом, но в этот момент лицо Фудо вдруг вытянулось и побледнело, став похожим на японскую редьку. Глаза расширились, а нижняя губа поползла вниз.
Не сразу я поняла, что внимание музыканта привлекли вовсе не мои ничем не выдающиеся прелести, иллюзию которых в основном создавал сопящий за пазухой Хууб. Его глаза, полные изумления, обшарили сначала мой файтон, задержавшись на медных пуговицах, и наконец уперлись в нашивки инквизиторского рекрута — два символа на предплечьях, вышитые золотыми нитками и отчетливо напоминающие сатанинские пиктограммы.
Я хмыкнула. Да уж, в гвардию стоило вступить хотя бы ради того, чтобы иметь удовольствие однажды увидеть Фудо потрясенным до глубины души — при том, что этого пройдоху, я знала, удивить было почти невозможно.
— Так, значит, ты теперь… — Фудо не договорил и, все еще таращась неверящим взглядом, покрутил головой.
— Как видишь, илифер имперской гвардии, это тебе не мелочь по карманам тырить! — сказала я не без некоторого самодовольства.
Впрочем, оно тут же улетучилось, стоило мне вспомнить, зачем я здесь и к чему обязывает должность инквизитора.
— Я знал! Знал, что ты не пропадешь! — Фудо смотрел на меня, как хозяин чистокровной колли на свою питомицу-медалистку.
— Да и я в тебе не сомневалась. — Схватив музыканта за чумазую руку, я горячо пожала прохладные пальцы. — Но позволь узнать, что ты — королевский музыкант и, более того, граф, если сплетни не лгут, — делаешь в осажденной крепости?
Фудо улыбнулся и бережно накрыл мои ладони рукой.
— А что все мы делаем здесь, Лис? Защищаем то, что нам дорого.
— Ты же не воин!
— Что правда, то правда. — Улыбка музыканта стала горькой. — Но за меня воюет музыка. Посмотри на этих людей…
Я невольно проследила за его взглядом. Солдаты у костра о чем-то переговаривались, смеялись в густые бороды и, призывая удачу, смачно плевали в кулаки перед тем, как бросить кости. Они вовсе не выглядели подавленными или испуганными, хотя лица их носили следы крайней усталости и измождения.
— Все они знают, ради чего завтра, быть может, отдадут жизни. И сделают это не раздумывая. Но даже им, одной ногой стоящим в могиле, нужна надежда. Любая, пусть самая призрачная или надуманная! Конечно, в моих песнях нет ни магии, ни колдовских чар, они не способны что-либо изменить… и все же я рад, что могу хоть как-то подбодрить эти обреченные души.
— А они обреченные? — тихо спросила я.
— Кто знает, Лис, разве только Создатель… Что-то похолодало, не находишь? Идем, угощу тебя отменным опилковым чаем. Нормальный, к сожалению, кончился еще на прошлой неделе.
С этими словами Фудо, крепко взяв меня за руку, повел к костру.
— Так это правда, что ты теперь граф? — Держа обеими руками погнутую жестяную кружку, я мелкими глоточками потягивала ароматный чай, заваренный, вопреки угрозам Фудо, не из опилок, а из каких-то горных трав. — Неудобно ведь, вдруг я перед титулованной особой, а у меня уши со вчера не мыты!
— Правда, чистая, как родник! — Фудо поочередно продемонстрировал мне надменный фас и гордый курносый профиль. — У меня даже грамота с королевской печатью имеется. Куда я ее, интересно, подевал?..
Я восхищенно поцокала языком.
— Что, неужели и замок есть?
— А то! — отозвался музыкант, горделиво выпячивая грудь. — И прилежащая вотчина на отшибе. Деревенские пейзажи, парное молоко, румяные крестьянки… — Фудо, с блаженным видом прикрыв глаза, чмокнул губами. — Лепота! Я там проездом как-то был.
— Почему не остался?
— Не по душе мне сытый быт. — Парень извлек из кожаного чехла лютню и принялся подкручивать колки. — В ушах должен свистеть ветер, в голове цвести лютики, а в желудке — выть голодные василиски!
— Рецепт идеального барда, — хмыкнула я.
Фудо кивнул, мурлыча что-то неразборчивое себе под нос.
— Но как тебя все-таки угораздило? Слышала, ты героически спас от хандры младшую королевишну…
— Принцессу Леллиан. — Губы музыканта тронула едва различимая улыбка. — Именно она настояла на столь несоразмерной награде за одну-единственную песню.
Я с любопытством посмотрела на друга. В его глазах читалась настоящая нежность.
— Красивая?
— Как Туанская дева, — мечтательно протянул Фудо и тут же с подозрением покосился на меня. — Только попробуй сказать какую-нибудь сальность! Ей и пятнадцати весен нет!
— Чей бы василиск шипел, — проворчала я. — А у кого морда как у кота, упавшего в крынку со сметаной?
— Ну… — Фудо смущенно поскреб кончик носа, — она и правда само очарование. Объявила меня рыцарем Правой туфельки, представляешь?
— Хорошо хоть не рыцарем панталон, — съехидничала я.
— Да ну тебя! — добродушно отмахнулся музыкант и принялся наигрывать на лютне какой-то меланхоличный мотив.
Хлесткий, как пощечина, ветер ударил в лицо, растрепал волосы. Поежившись, я прижала теплую кружку к щеке.
Погода в горах переменчива, будто легкомысленная женщина. Еще совсем недавно небо можно было принять за черную бархатную подушку, утыканную булавками с круглыми сияющими шляпками на концах, — таким оно было звездным; теперь же, затянутое плотными, набрякшими, как опухшие веки, тучами, оно в любую секунду грозилось разразиться ливнем.
— Дождь будет, — непонятно зачем сказала я.
Фудо извлек из лютни несколько душераздирающих аккордов и со вздохом спрятал ее в чехол. Вместе с погодой неуловимо изменилась и атмосфера вокруг. Солдаты, поскучнев, расходились по палаткам. Низко над землей носились летучие мыши, в воздухе остро пахло озоном и, как мне показалось, едва ощутимой, неясной тревогой.
— Здесь часто дождит, — сказал музыкант. — Настоящее болото, как только еще не квакаем…
— Они ведь скоро нападут, да?
Я спросила и тут же пожалела об этом. Захотелось превратиться в улитку и спрятаться под спасительный панцирь или, как страус, уткнуть голову в песок — лишь бы не слышать ответа… Но поблизости был только дымящий из-за влаги костер, и прятать в нем голову было, по меньшей мере, небезопасно.
— Вряд ли, — отозвался Фудо. — Мы отбили атаку вчера, завалили двоих. Для крылатых это серьезные потери. Думаю, они отлежатся пару деньков.
Я с облегчением вытолкнула воздух из легких — оказывается, все это время я ждала ответа, затаив дыхание.
— Дрейфишь? — Друг смотрел на меня с лукавой усмешкой.
— Конечно. Я, знаешь ли, первый раз на войне.
Фудо с удовлетворенным видом кивнул.
— Это хорошо. Если бы ты была спокойна, как сытый удав, вот тогда я бы забеспокоился. Хадыр! — Музыкант смачно выругался, как заправский торговец. — Не нравятся мне эти тучи. Как бы нас не затопило к химерам. Да и дозорные сейчас — щенки слепые…
— Ты же сказал, что драконы не нападут!
— Доверять врагу? Глупее лишь спать с коброй на груди. Расслабишься — а наутро уже труп. Кстати, я слышал, что инквизиторы могут чуять драконов даже на расстоянии… Это правда?
Я невольно потянулась рукой к вороту файтона — туда, где на груди покоилась ледяная, как руки покойника, «капля».
— Не мы, — сказала я едва слышно, — наше оружие. Не спрашивай.
Несколько секунд Фудо буравил меня глазами, затем кивнул и отвернулся к огню.
Ощущение тревоги не покидало. Напротив, с каждой минутой становилось все сильнее. Тучи над головой сгущались, первые тяжелые капли падали на лицо, с шипением растворялись в костре и стучали по притоптанной пыльной земле.
Тук-тук-тук… Сердце стучит неровно, прерывисто. Замирает на мгновение и снова бьется в грудную клетку так, словно просит выпустить его на волю, потому что боится… Чего?
— Что-то не так, Фудо.
— В чем дело, Лис? — Глаза друга прищуриваются, горят желтым светом, как у большой человекоподобной кошки.
— Не знаю. — Мне очень жарко, я рву ворот файтона. Ткань трещит, разлетаются медные пуговицы. — Не знаю! Что-то странное!
«Капля» сияет, как карбункул, переливающийся в солнечном свете. Густая, алая… Нет, не карбункул — кровь. «Капля» и есть кровь. Дракона.
Я вскакиваю. Кричу так, что вопль дерет глотку. Амулет обжигает грудь.
А тяжелые, будто литые из металла тучи уже разрывают черные крылатые силуэты.
— Летят! Летяя-яяя-яят!!!
Этот крик принадлежит уже не мне. Вопит, радуя слух многогранными переливами, какой-то молодой парнишка в черном файтоне — инквизитор. На его груди хищно, будто глаз разъяренного циклопа, полыхает «капля»…
