ГЛАВА 42
Вскоре выяснилось, что граф заперся в библиотеке. На стук он не откликался, и, безуспешно прождав в коридоре около часа, я попросила сновавшего туда-сюда Ярика передать хозяину записку, как только тот покажется. Сама же, не в силах больше находиться в четырёх стенах, отправилась в указанное в ней место. Решив дождаться его там, я вовсе не была уверена, что он придёт. И на этот случай плана у меня не было.
Снаружи было темно, промозгло и тихо. Я спустилась на задний двор и двинулась вдоль пруда. Территорию украсили фонарями, так что из темноты за мной со всех сторон наблюдали светящиеся глаза. Будь я в ином настроении, огоньки показались бы мне уютными, но сейчас мерцающие точки производили жуткое впечатление. Я шла, и пар клубился изо рта. Возле деревьев тьма сгущалась, и мне пришлось вернуться за одним из фонарей, чтобы осветить себе путь. Я благополучно добралась до места и принялась ждать без особой надежды.
— Странное вы выбрали место, — раздалось прямо у меня за спиной.
Он подошёл так тихо — ни единый сучок не хрустнул. Едва не выронив фонарь, я резко обернулась. Я узнала голос графа, но всё же мне стало легче, когда он шагнул в освещённый круг, так, чтобы я могла его видеть.
Он уже успокоился. По крайней мере, выглядел, как обычно: маски заботливого мужа как не бывало.
— Графине лучше?
— Понятия не имею. Вы собираетесь о ней говорить или сразу перейдём к сути таинственного и «чрезвычайно важного» дела? И, черт возьми, прекратите светить в глаза.
— Простите. Да, вы правы, ни к чему медлить. Прошу за мной.
Он оглядел мой плащ, фонарь, который я держала высоко поднятым, и, заинтригованный, двинулся следом:
— Вы напоминаете перевозчика душ. А лодку с веслом в кустах оставили?
— Думала, сравните с феей, — в тон ему постаралась ответить я.
Впрочем, получилось не слишком удачно. Он это почувствовал и усмехнулся:
— Вы для этого слишком суровы. Кстати, феи совершают кровавые жертвоприношения? У вас сейчас лицо точь-в-точь.
— Уже пришли.
Он задрал голову.
— Вы шутите.
— Ничуть.
Я поставила фонарь на траву, ухватилась за нижние ручки и принялась карабкаться наверх.
— Я туда не полезу. И не обещаю, что успею подхватить вас, прежде чем сломаете себе шею.
— Там есть нечто, на что вам обязательно нужно взглянуть.
— Возможно, для вас плесень и паутина в диковинку, но мои интересы не столь экзотичны.
— Милорд, прошу, это важно.
Я уже остановилась на узкой верхней площадке и теперь смотрела на него сверху вниз. Как ни странно, стоять здесь ночью было не так страшно, как днём: наверное, потому, что почти ничего не было видно. Только ветер завывал, гуляя меж стволов и шевеля тёмные верхушки.
Он выругался и полез наверх. Если у меня на подъём ушло какое-то время, то он вскарабкался удивительно быстро. Ветхие доски угрожающе скрипнули под нашим весом. Я нырнула внутрь домика и зажгла те свечи, фитили которых не успели утонуть в воске. Вокруг заплясали тени. Обернувшись, я увидела, что граф замер в проёме, опираясь обеими руками о косяк над головой и оглядывая обстановку.
— Неужели в детстве мне представлялось это пиратским кораблём? Дыра, — резюмировал он и без улыбки взглянул на меня. — Зачем мы здесь? Или это предлог, чтобы остаться со мной наедине?
Он застыл в небрежной позе, по-прежнему не ступая внутрь.
— Нет-нет, — поспешила заверить я, прикладывая ладони к стене. Как назло, из-за волнения ничего не получалось. Кровь едва двигалась по замерзшим пальцам.
— Хорошо, — пожал плечами он, — я, признаться, тоже не в настроении. Вот предложи вы это два дня назад…
Он осёкся и зажмурился, когда в полутьме во всю стену вспыхнул его портрет. Всё новые и новые линии загорались со скоростью пламени, лижущего пороховую дорожку.
— Что за… кто это? — удивился он даже больше, чем я предполагала.
— Вы.
Он снова перевёл взгляд на стену, на этот раз с любопытством и, оттолкнувшись руками от косяка, шагнул внутрь.
Я непроизвольно отступила на шаг.
— И кто это сделал?
— Матильда Лежер.
Он кивнул, будто именно этого ответа и ждал.
— Тогда откуда вы знаете, что это я?
— У нас схожие вкусы, а портрет удивительно точен.
Он хмыкнул, но не стал расспрашивать, откуда я знаю Матильду, что удивило меня.
Вместо этого он спокойно прикурил от одной из свечей и привалился к стене — до того угла свет не доставал. Я заготовила холодные, взвешенные ответы на его вопросы, но он молчал. Такое вступление меня сбило, и я сама пустилась в путаные объяснения.
— Наверное, вы поняли, что я здесь из-за Матильды? Прошу, выслушайте, не перебивая, — заторопилась я, но он и не думал перебивать, что сбило меня ещё сильнее. — Гм, при первой встрече вы произвели на меня неизгладимое впечатление… не каждый день встретишь воплощённую мечту, — столь откровенное признание далось мне нелегко, но я взяла себя в руки и продолжила: — Но тогда я не насторожилась. Догадалась я, лишь увидев то смутное отражение в зеркале, а затем ваш портрет. Впрочем, и тогда лишь наполовину. Помните, ещё был тот эпизод с карандашом, в гостиной… я ломала голову, а ответ лежал на поверхности: в тот день вы избавили сына от мучительного стыда и отвели гнев супруги.
Пока я всё это рассказывала, он продолжал молча курить в углу, и сизые струи обвивали комнату, клубились вокруг, текли по воздуху. От тяжёлого запаха стало душно, как в опиумной курильне. Я видела лишь оранжевый огонёк, освещавший его губы и подбородок.
— А ещё наша встреча в коридоре… казалось, замок ожил, он откликался вашим желаниям по щелчку пальцев. Вы с ним были единым целым, или, вернее, он был вашим продолжением, подчинялся, как механизм своему инженеру… Он ведь вас слушается, правда? Как и все предметы вокруг — они здесь ведут себя согласно вашей воле, а люди видят только то, что вы пожелаете. Вы играете сознанием окружающих. И солгали, сказав, что никогда не были сильны. А сами всё это время нарушали императорский запрет, лепя свой маленький мир, стирая образы в головах людей и заменяя их своими. Материализация иллюзий и фантазий — вот ваша искра!
— Скатились-таки в мелодраму, а я уже было увлёкся рассказом, — нарушил тишину он. — Думал, вам-то как раз придётся это по вкусу: зачарованный замок и томящийся в нём, как в плену, монстр, почти как в известной сказке…
— Вы не томитесь. Вы держите в плену остальных.
— Вы всерьёз переоцениваете масштаб. Я лишь кое-что подправляю… иногда, по мелочам — как с тем же карандашом. Всё остальное, — он обвёл рукой пространство вокруг, — вполне реально.
— Но перестанет таким быть: изменится, сотрётся, перевоплотится, как только вам этого захочется.
— Почему нет? — пожал плечами он. — Намного приятнее жить в мире, который сам себе выстроил. Я бы сказал: «Тоже попробуйте», но вы из тех, кому приходится довольствоваться миром, созданным другими.
— Но вы заставляете остальных жить в вашей лжи.
— Лжи?
— Конечно. Господи, я ведь даже не знаю, как вы сейчас выглядите!
— Разве это имеет значение? Вам стало бы легче, узнай вы, к примеру, что я весь в парше и с дурными зубами?
— Но я бы знала правду…
— А с чего вы решили, что всё это неправда? Что, вообще, такое правда? Разве это не то, что мы видим и можем потрогать?
— Вы переиначиваете.
— А фантазии… люди сами за них цепляются. Иллюзии — вещь очень живучая, стоит однажды впустить их в свой дом. Особенно юркие остаются и начинают жить своей жизнью.
— Как ваш щенок с портрета? — вспомнила я.
— Варвар? — удивился граф.
А я удивилась столь неподходящей для крохотной собачки кличке.
Граф помолчал, а потом расхохотался:
— Не знал, что он так задержался.
— Задержался?
— Да он умер, когда мне было лет пятнадцать. А пару лет назад я решил скоротать в его компании один тоскливый вечерок. В комнате был коврик… кому как не вам знать, что материя не берётся из ниоткуда. Гм, я думал, что потом убрал его. Но, как видно, он нашёл способ спрятаться. Так вы его видели?
— Хотите сказать, не вы его подсылали? — ошеломлённо переспросила я.
— Нет, — развеселился граф. — Говорю же: иллюзии крайне живучи. А эту вызвали вы сами. Не знаю точно как: возможно, неосторожной мыслью, настроением или чрезмерной эмоцией. Последнее, учитывая ваш склад, наиболее вероятно.
Я вдруг вспомнила, что щенок появлялся тогда, когда мне особенно нужен был кто-то рядом, точно как графу, который, затосковав по другу детства, вызвал его из небытия… вернее, из коврика.
— Но как вы всё это смогли? Вы ведь обычный человек, такая сильная искра вам не доступна… И как вам удаётся скрывать использование магии?
— Я мог бы ответить, что расскажу об этом как-нибудь в следующий раз, но это было бы неправдой. Следующего раза не будет. — Он помолчал. — А вы сообразительны… люди не любят сообразительных. Такие вечно норовят сунуть нос в чужой шкаф со скелетами.
— Послушайте, милорд, я просто хотела, чтобы разговор прошёл открыто. Я ни в чём вас не обвиняю.
— Это хорошо, — кивнул он. — Не люблю, когда меня обвиняют в собственном доме.
— И не пойду к инспектору.
— И угрозы тоже не люблю.
— Кстати, это вы убили мистера Дрейка?
— Нет, — с сожалением ответил он, — меня опередили. Но непременно узнаю, кто это сделал, и хорошенько ему доплачу. После того, что Дрейк сделал с Фабианой…
Граф с шипением загасил сигарету о сырую стену.
— Так это он?
— А вы думали я? Стервец. Наверняка его подговорила Дезире. Но с ней я ещё разберусь.
— Вы любите графиню… — тихо заметила я. — Тогда, в первый наш разговор в библиотеке, я вам не поверила, но теперь вижу: вы правда её любите.
— Хм, пожалуй, это можно и так назвать.
— Но зачем тогда постоянно мучить друг друга? Изводить? Причинять боль? Скажите ей об этом, она ждёт.
— Сказать Фабиане о том, что я её люблю? — хохотнул граф. — Легче засунуть голову в пасть саблезубому тарантулу. Что до остального… любви без боли не бывает. Вообще говоря, мы так или иначе мучим всех, кто попадается нам в жизни. И всё, что нам остаётся, это найти того, с кем мы сможем истязать друг друга до конца дней, в болезни и здравии. Во взаимной боли не меньше удовольствия, чем в самом акте любви. Когда-нибудь вы это поймёте. Или не поймёте.
— Именно так вы мучили Матильду?
— Ах да, уже и забыл предмет нашего разговора. Я её не мучил. Неинтересно мучить того, кто не сопротивляется. Не стоит затраченного времени.
Я сглотнула комок в горле.
— Милорд, я никогда не расскажу ни единой живой душе о том, что здесь узнала: про вашу искру, мистера Дрейка, замок и всё остальное, клянусь вам! Просто скажите, где Матильда.
— Не имею представления, — беспечно пожал плечами он.
Моё вмиг отяжелевшее сердце едва не рухнуло вниз, но осталось висеть, покачиваясь на последней ниточке надежды.
— Но вы должны знать. Кому, как не вам, это знать!
— Это ваш мир крутится вокруг неё. Не мой. Если на этом всё, то мне пора: хочу успеть поцеловать детей перед сном.
Он отвернулся и шагнул к выходу, оставляя меня в полной растерянности. Напоследок бросил через плечо:
— Да, чуть не забыл: вы уволены. Равен рассказал мне про ваш злодейский обман и истинную причину приезда. Я глубоко оскорблён и возмущён. Так что пусть скрип вашего экипажа стихнет завтра ещё до моего пробуждения. Сегодня можете остаться. Вы успели попробовать за ужином улиток в вине? Непременно сделайте это — пальчики оближешь. — Он бросил последний взгляд на стену, где всё ещё переливался его портрет. — А у девчонки талант!
Я скрипнула зубами и сжала кулаки.
— Постойте! — крикнула я в отчаянии. — Вам это так не сойдёт! Я прямо сейчас отправлюсь к инспектору и всё ему расскажу.
Он уже был наполовину снаружи, и я вдруг испугалась, что на этом всё закончится: сейчас он уйдёт, а мне придётся уехать ни с чем и до конца дней терзаться неизвестностью. В следующий миг я снова испугалась, но уже потому, что он медленно повернулся и шагнул обратно в домик. Я вся сжалась.
Он неторопливо подошёл ко мне, и я, хоть дрожала с головы до ног, удержалась от того, чтобы попятиться. Стояла, задрав голову и глядя ему прямо в глаза. Свечи завели вокруг нас хоровод теней. Они мелькали и кружили на его лице, отчего блестели то глаза, то зубы, то проступали пугающие силуэты. Он вдруг поддел мой подбородок своим длинным ногтем, так что мне пришлось встать на цыпочки. Ещё чуть-чуть, и ноготь проткнул бы кожу. Я чувствовала себя яблоком в обжигающей карамели, которое насаживают на длинную деревянную палочку.
— Вам никто не поверит, — его голос шелестел, как брюхо змеи, ползущей по сухой листве.
— С чего вы взяли?
Он наклонился и легко коснулся губами моих губ. Раньше от этого всё внутри меня горело, но теперь я просто умирала от страха, не в силах даже пошевелиться.
— Потому что никто не верит сумасшедшим, — ласково сообщил он.
— Что? Я не…
Он вдруг убрал палец и окинул оживившимся взглядом внутренность домика.
— В детстве я воображал себя пиратом, — граф растянул красивые губы в улыбке: в неверном свете казалось, что у него нет зубов — просто втягивающая воздух дыра.
Тут что-то щелкнуло. Оглянувшись на звук, я увидела, как два маленьких черепа на окне скалят зубы. В пустых глазницах шелестели и покачивались огромные сиреневые цветы с влажной сердцевиной. Я взвизгнула от ужаса, и в ту же секунду поняла, что с полом что-то не так. Он больше не поддерживал меня, напротив, колыхался и расплывался, будто я стояла в густой пластической массе. Она была мокрой и шершавой, как чей-то язык. По ней пробегали волны, какие-то огромные комки шевелились и ворочались с утробным стоном, словно кто-то рвался наружу прямо из досок. Хотя это уже не были доски. Я стояла по колено в деревянном море.
— Не просто пиратом, — уточнил граф. — Капитаном корабля-призрака. Веселитесь, — подмигнул он и так же не спеша направился к выходу, неподвластный качке, от которой я сходила с ума.
Домик наполнился множеством звуков, и всё заходило ходуном. Куски парусины над головой захлопали, как от сильного ветра. В воздухе поплыл запах кислого пойла, соли и пота. Снизу донёсся нестройный хор глухих невыразительных голосов, распевающих похабные песни.
Корабль пел, шатался и жил своей жизнью. Вокруг крутились огни, сливаясь в ослепительные полосы. Свечи то вспыхивали, то гасли, то растекались восковыми дорожками, похожими на белую кровь. Я обхватила себя руками изо всех сил, зубы громко стучали.
— Нет! — завизжала я ему вслед. — Нет-нет, это как в кошмаре! Вы не можете ничего мне сделать. Ничего этого нет, я сейчас очнусь!
— Не получится. Вы не в своём кошмаре, а в моём.
— Мне всё это только кажется! Только кажется, это не по-настоящему! — твердила я.
— Скажите это им, — весело кинул он уже с улицы.
Едва он это произнёс, как дверь исчезла, став гладкой стеной, а в мою ногу что-то вцепилось. Это была даже не рука, а какой-то непонятный ошметок, вылезший прямо из пола. Точно такой же схватил меня и за вторую ногу, не давая двинуться. Прямо на моих глазах стонущие комья, всё больше напоминающие бесформенных людей, начали выбираться наружу. Они лезли отовсюду: из стен, с потолка, из тахты. Один, с более четкими, чем у других контурами, ткнул себя туда, где должно быть лицо, и в этом месте образовалась дыра-рот. Больше на лице ничего не было.
Я кричала, отбивалась, вертелась во все стороны. Свисавшая с потолка парусина хлопала и била меня по лицу. По полу, чертя вокруг меня ведьмин круг, каталась и гремела сломанными прутьями клетка. Из неё несся крик, не похожий ни на один из известных мне птичьих голосов. Со стены скалился огромный портрет графа. Но лицо было живым, и постоянно разным: оно меняло очертания, принимая образы знакомых и незнакомых людей. На миг оно стало Матильдой — она скалилась так же, как граф, а потом лица вновь замелькали в стремительном круговороте.
Из угла отделилась тень и шагнула ко мне. Этот кто-то был в светлом платье. Я ухватилась за соломинку.
— Кто здесь? Помогите!
Тень сделала ещё один шаг вперёд… и я увидела себя. Другая я улыбнулась мне так, как я никогда не улыбалась: зазывно и порочно.
— Нет, это не я! — крикнула я ей.
Другая я издала такой же глухой звук, что и остальные порождения этого ада. Её рот вдруг стал больше. Она провела по губам розовым язычком, и во всём облике проступило какое-то плотоядное удовлетворение. Она резко метнулась ко мне, сжала моё лицо холодными липкими ладонями и поцеловала, глубоко и страстно. Было ужасно гадко. Я мычала, пытаясь отлепить от себя её руки, но она вцепилась крепко, всё глубже пропихивая мне в горло холодный узкий язык.
Она закрывала мне рот, так что я кричала внутрь себя. Всё вокруг начало меркнуть и расплываться, звуки стали тише: я чувствовала, что от ужаса теряю сознание вместе с остатками разума. А потом ненастоящая я дернулась и с мерзким болезненным чпоканьем, как оторванная от ранки пиявка, отлепилась от меня. Её швырнуло о стену, где она скукожилась, превратилась в пузырящуюся чёрную лужицу и мгновенно стекла в щели в полу. В меня вцепился уже кто-то другой и тряс за плечи. Я испугалась того, что могу увидеть перед собой, и зажмурила глаза так сильно, что они должны были провалиться в глазницы.
— Нет, пожалуйста, — плакала я, — пусть это будет неправдой, умоляю. Я больше не выдержу…
— Мисс Кармель!
— Нет, я ничего никому не скажу, только прекратите!
Видение отвесило мне две пощёчины, так что щёки чуть не треснули, и я от неожиданности раскрыла глаза.
Передо мной, расплываясь и покрываясь красными кругами, стоял Ярик. Он тряс меня за плечи.
— Что с вами? Вам что-то кажется?
Я всё ещё не могла понять, что происходит. Лакей стоял рядом со мной, по колено в море кошмара, но его удивлённый взгляд был прикован только ко мне. Он будто не замечал качку и тянущихся со всех сторон рук со слипшимися и не успевшими прорисоваться пальцами, не слышал хриплых втягивающих вздохов.
— Кажется? — переспросила я. — Нет, это всё по-настоящему. Я это вижу, чувствую, могу потрогать, значит, это правда, — залепетала я.
Но качка и в самом деле уменьшилась, клетка замерла в углу, а экипаж корабля-призрака начал бледнеть — как будто кто-то быстро работал промокашкой, стирая цвет и глубину картинки вокруг меня.
— Здесь никого, кроме нас, — настаивал Ярик. — Идёмте.
Он потянул меня прямо в сплошную стену. Двери по-прежнему не было. Я вырвала руку и попятилась, бормоча:
— Здесь нет выхода. Из чужого кошмара нет выхода.
Он вздохнул, а потом поднырнул под меня и перекинул через плечо. Хоть я меньше и тоньше его, но нести меня было непросто: он двигался вполуприсядку. Он случайно смахнул с окна один из черепов и наступил на него. Раздался нежный хруст, и на быстро твердеющем полу осталась костяная пыль с сухим сиреневым пятнышком.
Ударяясь щекой о его спину, я видела всё вверх ногами и тем не менее смогла разглядеть, что дверь непостижимым образом вернулась на место. Из черного проёма тянуло холодом и запахом сырых листьев. Ярик, весь красный и взмокший, вышел наружу, поставил меня на ноги и поддержал, чтобы я не упала.
— Дальше сами, — кряхтя и отдуваясь, сказал он, — не смогу.
Я оглянулась на комнату позади нас. Кошмар не желал сдаваться и всё ещё сопротивлялся: по полу бежала рябь, но теперь мелкая и противно пищащая, а не пугающая. Восковые дорожки снова собрались в свечи, а паруса превратились в обычные безжизненные куски ткани.
— Мне лучше, я спущусь сама. Только постоим ещё минутку.
Будь моя воля, я и секунды не осталась бы в этом месте, но понимала, что нужно окончательно прийти в себя, иначе рискую сорваться при спуске.
Стоя на опоясывающей домик площадке, я шумно вдыхала ночную сырость. Проникая в легкие, она заполняла всё внутри холодком, успокаивая распалённое сознание. Немного погодя я повернулась к Ярику.
— Я сейчас, — сделав глубокий вдох, я вернулась внутрь, стараясь не смотреть по сторонам, и погасила стену. И лишь оказавшись снова на воздухе, выдохнула. — Теперь можем идти.
