Роль историй

Носители устной культуры используют истории с разными целями. Есть специальные истории, которые известны только некоторым посвященным и которые хранятся в тайне, пока не придет пора передавать знания новым ученикам. Это истории, которые направляют посвященных, когда они выполняют обряды, занимаются целительством и проводят священные ритуалы. Но поскольку мы приближаемся к завершению четвертой части, нас больше интересуют рассказы, которые знают все члены общины, рассказы, которые прослеживаются на протяжении всей истории народа и направляют его поведение. Рассказчик относится к элементам этих рассказов, во многом как художник-импрессионист относится к своему холсту. Сперва даются грубые очертания, а затем к важным частям возвращаются по нескольку раз, добавляя детали. Эти элементы никак не упорядочены, каждый приукрашивается, если кажется важным, и едва обозначается, если он не важен. История разворачивается в пространстве, как будто ее раскладывают на земле. Конечным результатом является наслоение, где выступающие бугры содержат основные черты, а схематичные долины – незначительные детали. Чем дольше рассказчик рассказывает, тем яснее становится возникающий пейзаж истории.

Существует искусство рассказывать подобные истории и искусство их слушать. Рассказчику нужен большой промежуток спокойного времени и готовая слушать аудитория. Если вы действительно хотите прочувствовать эти рассказы, вам тоже надо будет хорошо расслабиться. Сначала вы должны замедлить внутренний монолог и прекратить его. Отбросьте все не связанные с историей отвлекающие мысли, а затем отпустите желание создать «предыстории» того, о чем прочитаете, не размышляйте о рассказчике, о возможных скрытых смыслах, стоящих за этим рассказом, не рассуждайте о деталях и словесной формулировке истории. Во время обычного разговора мы держим гортань «в режиме ожидания», так что она готова ответить или добавить комментарии в любой момент. Слушая традиционных устных рассказчиков, важно отказаться от этого желания. Прижмите язык к дну ротовой полости и откройте заднюю часть горла, как будто вы приготовились выпить стакан воды. Когда маленькие дети слушают что-то, можно увидеть, как они даже открывают рот, чтобы действительно проглотить рассказываемую им историю.

Эти предания имеют три могущественные составляющие, которые помогают им обращаться прямо к сердцу. Они содержат особые слова, они используют весьма точные метафоры или картины, и они рассказываются так часто, что оказываются зафиксированными в культуре, что облегчает их запоминание.

Коренные народы очень серьезно относятся к выбору названий для своих священных мест. Одна область может принадлежать скале, которую они называют «ягуар», в другой области может быть священное озеро с особенным именем, а для третьей области определяющим элементом может оказаться плоскогорье, каньон или даже поляна. Названия, которые коренные жители дают этим местам, тщательно подбираются, чтобы выразить их истинную природу. Мы очень близки к этому, когда выбираем имя своим детям. Нас, похоже, притягивают некоторые звуки, и мы нередко перебираем имена практически бессознательно, пока, наконец, не останавливаемся на том, которое, на наш взгляд, подходит идеально. Эти рассказы наполнены подобными словами, которые несут особый заряд, когда их произносят.

Следующая составляющая, точная метафора или картина, судя по всему, тоже возникает из переживаний рассказчиков и их предков. Большинство метафор только частично подходят к ситуации, которую описывают, и они, как правило, рассеиваются при ближайшем рассмотрении. Однако точность некоторых метафор не устаревает со временем. Народные сказки, легенды, великие поэтические образы и образы, содержащиеся в рассказах народов с устной традицией, часто имеют фундаментальное сходство с идеей, которую представляют, как будто они просто подняли эту одинаковость на более высокий уровень. Кажется, что эти метафоры способны представлять духовные и культурные истины, которые, скорее всего, не устареют со временем. У нас есть специальное слово для таких метафор; мы называем их аллегориями. Среди этих людей, которые настолько чувствительны к истинному сходству, большинство метафор, имена священных мест и поучительные истории, кажется, обладают этими аллегорическими свойствами.

Третья составляющая – это способность известных историй жить в народе. Индейцы племени апачи, живущие в Аризоне, использовали эту способность, чтобы давать моральные наставления при помощи того, что они называли «разговор с помощью названий». Антрополог Кит Бассо в 1988 году записал яркий пример такого разговора. Одна жительница деревни пришла со своей подругой к местной пожилой знахарке за советом по поводу проблемы, которая была у ее младшего брата. После того как она кратко объяснила ситуацию, мудрая пожилая женщина назвала ей два места, а ее подруга назвала третье. Знахарка и ее подруга говорили медленно, с паузами, давая женщине с проблемой время подумать. Разговор велся на языке апачи, но вот его перевод: «Это случилось там, где белые скалы простираются вверх и наружу, в этом самом месте».

После паузы ее подруга добавила: «Да. Это произошло там, где белизна расширяется, спускаясь к воде, в этом самом месте!»

И, наконец, пожилая знахарка завершила консультацию словами: «Истинно так. Это произошло там, где тропа пересекает длинный красный утес с деревьями ольхи, в этом самом месте!» После чего сестра тихо засмеялась.

Эти длинные фразы были просто названиями мест в резервации, где в прошлом произошли определенные события. Поскольку каждый слышал рассказы об этих событиях много раз, не надо было повторять их, достаточно было только назвать места, где они произошли. Женщине для решения проблемы нужно было вспомнить три истории, связанные с названными местами.

В некоторых ситуациях рассказы даже можно использовать для исцеления людей с сильными психологическими травмами, причем эти люди могут принадлежать как к коренным, так и к грамотным народам. В 1955 году, после окончания гражданской войны в Боснии, тысячи серьезно психологически травмированных детей и взрослых пытались восстановиться после пережитого. Ряд психотерапевтов из США объединились в группы и прибыли в страну, чтобы предложить свою помощь. Одна талантливая женщина-психотерапевт, специализирующаяся на лечении психологических травм, использовала нарисованные истории, чтобы помочь нескольким группам детей, которых преследовали военные воспоминания. Ее подход был прост и крайне эффективен.

Каждому ребенку дали бумагу и цветные карандаши и попросили нарисовать четыре рисунка. На первой картине надо было нарисовать свою жизнь до войны, изобразив то, что тогда было безопасным и мирным. Обсудив с ними этот рисунок, психотерапевт дала им второе задание. На этот раз нужно было нарисовать войну в целом и то, как она началась. После этого она снова поговорила с ними об этих рисунках. Третьей задачей было нарисовать самое худшее воспоминание о войне. Если бы до этого они не зафиксировали, какой была мирная жизнь, а затем не обсудили бы причины этих болезненных событий, это третье задание травмировало бы их еще раз. Настоящее исцеление, однако, наступило после выполнения четвертого задания, когда психотерапевт попросила детей изобразить свои надежды на будущее и то, как оно может выглядеть. Таким образом, психотерапевт нашла способ ограничить травматический опыт этих детей прошлым и условиями, которых больше нет. Она использовала силу историй, чтобы коснуться сердец этих детей и начать исцелять их.

Этот базовый подход был также использован в Сьерра-Леоне в 1999 году с детьми из лагерей для перемещенных лиц, которые пережили чрезвычайно жестокую войну и не смогли восстановиться достаточно, чтобы учиться в школе. После четырех недель лечения их душевных травм они, наконец, снова стали хорошо спать, концентрировать внимание, учиться и снова ладить со сверстниками. Эту методику, использующую истории в терапевтических целях, по-прежнему включают в программы психотерапии для спасенных малолетних бойцов в Конго и Уганде.

Бессель ван дер Колк, один из ведущих в стране исследователей психических травм, описывает силу историй так: «Одна из величайших загадок того, как перерабатывается травматический опыт, состоит в том, что, пока человек переживает свою травму как безмолвный ужас, тело продолжает работать так же, как в травмирующей ситуации, и реагирует на условные раздражители как на возвращение травмы. Тем не менее, когда разум способен создать символическое представление этих переживаний, по-видимому, нередко происходит укрощение страха, десоматизация опыта».

Теперь давайте еще раз вспомним три главные составляющие историй, характерных для устных культур, и попробуем применить эту схему к историям, которые рассказывают маленьким детям в грамотных народах. Содержат ли они специальные слова? Используют ли эти истории весьма точные метафоры или картины и рассказывают ли их настолько часто, что они тоже оказались зафиксированными в культуре?

Даже маленькие дети узнают особые слова, когда слышат их. Волшебные слова в сказках и детских стишках, а до этого их собственные имена несут в себе энергию, когда их произносят. Также их легче запомнить. Некоторые интересные эксперименты могут показать, почему это так, но, чтобы понять их, понадобится небольшая предыстория.

В 1981 году Руперт Шелдрейк, очень уважаемый английский специалист по физиологии растений, опубликовал книгу под названием «Новая наука жизни», которая получила очень неоднозначные отзывы. Крупный английский журнал New Scientist похвалил ее: «…наука в его идеях хороша. Чтобы понять главную мысль книги, потребуется то, что Томас Кун назвал “сменой парадигмы”. Это значит, что нужно отбросить наши предположения о том, как устроен мир». В то же время конкурирующий журнал, Nature, был возмущен, заявив, что книга «является лучшим кандидатом на сожжение за множество последних лет». По сути, Шелдрейк предложил теорию о том, как живые системы обретают фактическую форму. Он изучил генетическую информацию и пришел к выводу, что ее недостаточно, чтобы только за счет нее создать форму. Формирующему (морфо) аспекту генов (генезис) необходимо некое информационное поле, которое будет направлять генетический материал так, чтобы он принял соответствующую форму. Шелдрейк назвал это морфогенетическим полем.

Журнал New Scientist и американская организация Tarrytown Group вскоре объявили конкурс с призами для тех, кто сможет продемонстрировать существование такого поля. Три года спустя три проекта были выбраны в качестве победителей, причем первые два получили призы за демонстрацию того, что эти поля строились вокруг слов! Одно исследование использовало восемьдесят слов из танаха. Двадцать слов были использованы в тексте танаха более пятисот раз, еще двадцать появлялись там менее двадцати четырех раз, а остальные сорок слов не имели смысла и состояли из перемешанных букв. Когда студентам, которые не знали иврита, предложили угадать смысл каждого слова и оценить степень уверенности в догадке, они оказались в два раза увереннее в частотных словах, чем в редких, и наименее уверены в словах из перемешанных букв. Во втором задании были использованы реальные и бессмысленные персидские слова, написанные курсивом. Студентам-старшекурсникам, которые не знали персидский, показали каждое слово, а затем попросили по памяти воспроизвести их начертания. Студенты гораздо лучше запомнили реальные, чем бессмысленные слова.

Результаты этих экспериментов наводят на мысль о том, почему специальные слова, которые повторяются снова и снова в стихах и рассказах, легче запоминаются. Можно смело предположить, что классические стихи и сказки сами по себе могут жить в культуре, удерживаемые собственными морфогенетическими полями.

Это подводит нас к последнему соображению по поводу историй. Как мы выбираем истории, которые рассказываем маленьким детям? Изменяем ли мы сложные слова, чтобы дети могли лучше понять историю, или они могут понять смысл этих слов прежде, чем они узнают их буквальное значение? Смягчаем ли мы суровый язык и говорим ли, что старушка в башмаке «поцеловала их всех нежно и уложила спать», а не изначальный вариант, где она «хорошенько их отшлепала и уложила спать»?

Традиционалисты ничего не меняют, утверждая, что эти рассказы являются лишь метафорами странного и возмутительного поведения, которое дети видят у окружающих их взрослых, в то время как сторонники изменений видят в них эмоциональные истории, которые могут шокировать маленького ребенка, и решают смягчить их. Так вносить ли нам изменения или лучше сохранить морфогенетическое поле стихотворения или рассказа? Есть ли тут правильный ответ?

Мы обнаруживаем, что сталкиваемся с парадоксом. Эти рассказы трогают сердце и могут казаться нам эмоционально насыщенными, но их рассказывали не для того, чтобы вызвать эмоции. Они должны стать незаметно обучающими историями, и их следует рассказывать именно так. Причудливые и мудрые, описывающие мельчайшие детали или великие свершения, эти истории содержат самых разных персонажей, от обычных до абсурдных и сказочных. Но рассказывать их нужно спокойным голосом, так, как это делают бабушки и дедушки, а не эмоционально и драматично. Эмоциональность и драматичность будут иметь значение, когда ребенок станет старше, но не сейчас. Если рассказывать детские истории в подобной деликатной манере, то большинство из них будут занимать ребенка, не шокируя его. Кроме того, дети, скорее всего, не станут просить рассказать им истории, которые их чем-то беспокоят. Поэтому обязательно читайте им!

Пусть остальной мир замедлится и останетесь только вы, ребенок и знакомая книга, которую ребенок выбрал сам. Эти моменты бесценны, они создают глубоко заветные воспоминания о теплоте и мире, давая детям силы подготовиться к будущему жизненному пути. На этой ноте наш собственный путь по этой невыбранной дороге, наконец, завершен.

Пришло время, чтобы закончить эту главу, как в настоящей сказке, словом «Конец».