Сила, невидимая никому и нигде, кипящей лавой неслась по миру, растекаясь в каждую щель, каждый дом, каждый овражек. Это была равнодушная сила, светлая и самодостаточная. Она не искала нитей НЕПРАВИЛЬНЫХ заклятий специально. Но, находя такие на своем пути, безжалостно уничтожала их.

Анхиль Саланна, вольная охотница Пелианда, княжества ледяных эльфов, с радостным смехом повела кончиком острого кинжала по обнаженной спине своего гехая, оставляя на коже новую кровавую нить, и сказала:

— Как тебе украшение, Энкас?

Гехай-вэрр, снежный арс, благодарно повел круглыми пушистыми ушами, с нежностью потерся щекой о ногу хозяйки и ответил:

— Это прекрасно, жена моя.

Анхиль с кривой усмешкой начертила еще одну царапину на спине арса и добавила:

— Красный превосходно подходит к твоему белоснежному меху.

Гехай, не обращая внимания на струйки крови, исчертившие кожу, потянулся со словами:

— Ты еще долго будешь рисовать на моей спине этот рисунок?

— Осталось чуть-чуть. И не дергайся.

Анхиль надавила на кинжал еще сильнее, выводя завиток. Кровь побежала по спине зачарованного раба еще быстрее — порез получился глубоким и длинным. Арс застонал так, словно ему подарили высшее наслаждение. В тот же миг Энкас застыл, как будто его парализовало, съежился и зашипел. После чего развернулся и с незнакомым выражением на лице спросил:

— Почему мне больно?

Он посмотрел на кинжал в руке Анхиль, нахмурился и добавил:

— Разве ты не кистью рисуешь?

Анхиль на миг растерялась, а затем грубо толкнула гехая к стене их жилища и сказала:

— Заткнись и стой.

Она за долгие годы привыкла к повиновению раба и тому, что Энкас воспринимает все ее действия с обожанием, будь то резьба по коже или жесткое насилие. Заклятие переноса наложило на гехая крепкие шоры, спутав реальность с вымыслом, построенным на потаенных желаниях иномирянина. Но теперь что-то изменилось. Энкас был напряжен и о чем-то думал, а в его застывших глазах менялись искорки — с томных теней любви на жесткие грани гнева… И эта перемена не понравилась ледяной эльфийке настолько, что Анхиль, больше не раздумывая ни секунды, вонзила кинжал в грудь арса, туда, где билось сердце. Возможно, это было бы даже благом. Гордон Вагнер, клерк средней руки и примерный семьянин в прошлом, так и не успел бы сойти с ума… Но те капли вкрадчивых изменений, что когда-то добавили боги в эльфийское заклятие переноса, не позволили чужой воле уничтожить существо, пока еще не выполнившее возложенной на него задачи. Сердце одного из тех, кому суждено возродить драконов, сжалось, выталкивая из себя смертоносную сталь, на миг замерло и вновь забилось, ровно и неумолимо. Энкас растерянно провел рукой по груди, покрытой белоснежной короткой шерстью, посмотрел на кровавые разводы и поднял взгляд на Анхиль. Охотница судорожно выдохнула и отступила на шаг.

Спустя несколько мгновений среди заснеженных вершин далеких северных гор, укрытых броней вечного наста из-за постоянного дождя, разнесся отчаянный крик… И никто не смог бы сказать, что это был за крик. То ли смерть вскрикнула от неожиданности, то ли ненависть засмеялась от восторга.

Эта сила была чистой незамутненной сутью самой свободы. И всякое принуждение, основанное на магии, просто рассыпалось астральной пылью, возвращая заложникам заклятия право самим решать, как жить дальше.

Феликс проснулся бесконечно разбитым и с острым ощущением боли во всем теле. Вокруг царил плотный сумрак, в котором угадывались шевеления каких-то животных, словно человек спал в свинарнике. О том же говорил и плотный ароматец, от которого почти сразу начали слезиться глаза. Феликс с трудом пошевелился, с омерзением почувствовав, как под ним хлюпнула зловонная жижа, и пробормотал:

— Боже… Это как же надо было надраться?

Последнее, что он помнил, было празднование дня рождения старшего брата. Всей компанией друзей, приятелей и просто хороших знакомых они выехали в один из коттеджных поселков в пригороде Москвы, нагрузив джип, легковушку и два микроавтобуса снедью и выпивкой. Набралось морд двадцать пять, если не больше. Потом была разнузданная пьянка… А что дальше?

Феликс Яровой нахмурился, прислушиваясь к очагам странной застарелой боли в теле. Было такое ощущение, что каждую его кость не один раз ломали, а потом сращивали. Глаза постепенно привыкли к полумраку. И он наконец смог осмотреться в свинарнике, куда его, судя по всему, занесла водка, намешанная с коньяком, пивом, ликерами и прочей дрянью. Действительность превзошла все самые худшие ожидания, вызвав даже не шок, а дрожащую оторопь с холодным потом, выступившим по всему телу. Рядом с ним, в грязи, источая тошнотворные миазмы, копошились вовсе не свиньи, и не овцы, и даже не коровы… Эти существа с тупым интересом таращились на человека желтыми тигриными глазами, лениво пережевывая куски гнилого мяса.

С чего вдруг Феликса потянуло всмотреться в жратву больших полосатых тварей, каждая из которых была снабжена рядами острых клыков и двумя парами рогов? Но, разглядев в пасти одной из зверушек опухшую от гниения тонкую руку с ломаными пальцами, Феликс согнулся в попытке извергнуть из себя внутренности. Судя по размерам, рука принадлежала ребенку. Яровой, студент четвертого курса медицинской академии, в прозекторской бывал чуть ли не чаще, чем на лекциях, изучая человеческое тело. И не узнать останков не мог. От ужаса в его голове помутилось… Но ненадолго: все-таки медики — народ крепкий, нервные барышни после первого месяца в академии не задерживаются.

В голове Феликса словно что-то щелкнуло, и перед глазами побежали кадры воспоминаний. Деревенская гопота, которую занесло в поселок, не смогла пройти мимо парня, решившего проветриться от возлияний. Золотая молодежь всегда вызывала у гопоты охотничий азарт, особенно когда рядом больше никого нет… Яровой вспомнил блеск ножа в руке одного из туполицых уродов. Потом была чернота. И пробуждение в каком-то странном мире… А потом началась шизофрения. Было очень странно вспоминать реальность и свое к ней отношение. Вот его прокалывают несколькими острыми штырями, а он смеется, уверенный, что ему просто наносят супружескую татуировку. Вот новоявленная «супруга», а по факту хозяйка, со спокойной миной на лощеном лице отпиливает ему кисть левой руки, презрительно выговаривая за какую-то пустяковую провинность… А он уверен, что это просто милая ссора с женой-нагайной, не воспринимая самого факта физической расправы.

Феликс пораженно вскинул обе руки и уставился на пальцы — кисти на месте. Ему потом отрастили руку заново. Воспоминания хлынули бурным потоком. Последние события показали, с чего это Феликс очутился в зундоре, так называлось помещение для содержания зундов — животных, дающих нагам мясо и крепкие шкуры для выделки. Типа он высказал свое мнение о чем-то в неподобающих выражениях. Жена якобы отослала Ярового спать отдельно, напоследок треснув по затылку (на самом деле полоснув по спине кривым мечом). Милые бранятся — только тешатся…

Феликс пришел в неописуемое бешенство. Его взгляд остановился на рукояти топора с широким лезвием, воткнутого в один из столбов, поддерживающих крышу зундора. Мясницкое орудие магнитом притянуло взгляд и не отпускало. А в голове переломанного, не раз искалеченного гехая-эльфа, когда-то бывшего человеком, пульсировал болью гнев, от которого ломило виски.

Феликс встал на ноги и, пошатываясь, подошел к столбу, где вцепился обеими руками в топорище инструмента забоя хищных тварешек, испокон веков служивших нагам домашней скотиной. Сквозь узкие щели нескольких окошек в зундор проникали лучики серого света, а по крыше мерно тарабанили капли дождя, как и все десять лет, что Феликс провел под этим небом…

С хрустом лезвие покинуло деревянный столб, и топор потянул руки к загаженной земле. Исполосованное шрамами лицо Феликса скривилось в усмешке. Он прошептал:

— Пора нам наконец поздороваться по-настоящему, дорогая.

Копошившиеся рядом зунды настороженно вскинули головы и уставились на эльфа, а спустя долгую минуту тихими тенями разбежались от страшного гостя, провалявшегося рядом с ними всю ночь и почти весь день.

Свобода — тяжкое бремя, особенно после забвения и многолетнего самообмана. По всему Кавану то там, то здесь пробуждались гехай, вырванные из магической западни. Кто-то мгновенно сходил с ума, кто-то впадал в гнев и начинал кровавые разборки, кто-то в страхе забивался в самые дальние щели… Но некоторые поняли, что все не так плохо. Не бывает правил без исключений.

Эцио ворвался в их супружескую спальню, схватил в охапку катавшуюся с воем по полу, устеленному мягкими коврами, светловолосую жену-вэрру и испуганно спросил:

— Что такое? Что с тобой, Лари?! Не пугай меня!

Оборотень, весьма хлипкая на вид для своего племени, на миг притихла, а затем вновь завыла, облапив мужа руками и глядя бессмысленным взором в потолок. Старому вампиру происходящее внушило настоящий ужас. Он души не чаял в своей супруге, а теперь та обезумевшим взъерошенным существом пребывала в странной агонии. Когда сорок лет назад в руки Эцио попала вэрра-гехай, глава клана Сенеджио и представить не мог, что влюбится как мальчишка в утонченную перевертышку, смотрящую на мир счастливыми глазами. И плевать вампиру было на заклятие, спутавшее девушке разум. Их реальная совместная жизнь ничем не отличалась от той, что внушала Лари магия эльфов.

Эцио насмотрелся на то, как обращается с гехаями большинство их владельцев. От некоторых случаев даже его, кровопийцу, бунтаря и древнего злодея, бросало в холодную дрожь. Он всю долгую жизнь считал, что нельзя мучить врага и категорически нельзя излишне мучить того, кто от тебя полностью зависит. Честнее будет просто убить… Ну, поиздеваться там денек-другой. Но не до такой же степени! Не годами же?!

То, что происходило сейчас, вампира напугало. Его Лари, сокровище, любимая супруга и верный товарищ во всех начинаниях, билась в судорогах, а он ничего не мог поделать. Чтобы помочь, надо знать — от чего помогать. Единственное, что смог сделать вампир, это осторожно вмешаться в сознание жены и постараться снять эту агонию. Уже покидая разум супруги, Эцио понял, что привычная пелена заклятия, мерцавшая все эти годы на ауре вэрры, куда-то испарилась. Догадка вампира озадачила. Похоже, что-то случилось в подлунном мире, что-то такое, что смело заклятие. И сейчас его Лари обретает настоящее сознание — свое, а не воображаемое. Ее память срастается с реальностью.

Вампир почувствовал, как тело в его крепких объятиях расслабилось. Смущенный голос женщины промурлыкал в шею:

— Ну, ты совсем клопом стал! Вцепился так, словно хочешь выдавить из меня всю кровь до капли.

Эцио с облегчением выдохнул, дунул в светлую макушку, ероша волосы, и сказал:

— Помолчала бы, кормушка ходячая. А то еще что-нибудь случится.

— А я теперь знаю, как меня зовут на самом деле… — В голосе Лари скользнули нотки удивления, но при этом угадывался и покой. — Хочешь, скажу?

— Как хочешь, кормушка. — Губы вампира расползлись в ухмылке.

Вэрра закопошилась в его объятиях, устраиваясь поудобнее, после чего задумчиво протянула:

— Никогда не думала в прошлой жизни, что так втрескаюсь в клопа-переростка.

Эцио захохотал, ощущая в душе небывалый подъем. Сколько лет он слышал от супруги признания в любви, но всегда оставался осадок опасения, что эти слова — лишь результат заклятия. А теперь он понял, что все в его жизни совершенно правильно и прекрасно. Вэрра в его руках уютно засопела, усталость взяла свое — она засыпала. А вампир сидел на полу, укачивая свою любимую, и безмятежно, улыбался вечернему небу, серой проплешиной видневшемуся в стрельчатом окне супружеской спальни.

Вскоре поток Силы вырвался за пределы материка и понесся над океанами к другим землям, чтобы потом сойтись где-то в яркую точку, собрав по пути урожай враждебных заклятий. И этой Силе было все равно, что некоторым существам, потревоженным жгучим потоком, совсем не понравилось, что их волю так, мимоходом, обрушили, снимая заклятия забвения с врагов, привороты с любовников и любовниц, наведенные успокаивающие чары с умалишенных… Но это уже совсем другая история.