Здесь красиво, в этом странном месте, куда меня закинул рыжий некто. Буду называть его Лисом. Как Марата, после того новогоднего праздника, где он был в костюме лисенка. Как же мы намучились, сочиняя мальцу отличный рыжий хвост с белой кисточкой. Мой лисенок… Ты был так счастлив, взлетая под потолок из моих рук.

Диковатая идея забрезжила в сознании. Отчетливо вспомнился момент перед аварией. Красное пятно на дороге мне не померещилось. В свете фар на асфальте сидел настоящий любопытный рыжий лис. Его странные глаза фиолетово отразили свет за миг до того, как мои руки рефлекторно скрутили баранку, уводя машину в сторону.

Эти безумные дни в загадочном мире вечного ливня. Фиолетовая девчонка с острыми ушами и вздорными идеями. А ведь она похожа на лисенка. Как и этот рыжий призрак, увлекший меня в неведомую вселенную, где вместо звезд бесконечность северного сияния со всех сторон. Красный голос беззаботно вмешался в мое созерцание:

— Папа, ты узнал меня! Ура!!!

— Маратик? — недоверчиво спросил я, падая в бездну. Теплая ладошка, сияющая прозрачной радугой, поймала меня за руку, и красный голос торопливо сказал:

— Нет, папа! Нет! Не сейчас! Ты еще не сказал мне самого главного! Не уходи, прошу тебя…

Чего я ему не сказал? Не знаю, не помню, не живу. Облегчение в его голосе слышится журчанием ручейка:

— И не вспоминай, папа. Ты должен жить, а я буду жить рядом с тобой. Ты ведь заберешь меня из этого страшного места, да?

— Я тебя больше никуда не отпущу и никогда не оставлю, — прошептал я, выбросив из головы все сомнения. Так ли уж это важно, брежу я или слышу желаемое? Но куда мы пойдем? Где тот дом, в котором яас ждут? Багряный голос вновь наполнился испугом:

— Нет! Только не уходи! Подожди, папа. Я поговорю с ними, и мы улетим вместе.

С ними? О ком это сын говорит? Рядом со мной звучат голоса, знакомые и знобящие напористостью. Слов пока не разобрать, но они все ближе и ближе. Бормотание превращается в отдельные звуки, потом в слоги, и вот уже становится понятно, чьи это голоса и что они говорят. Им кто-то отвечает, и это не Марат! Хотя голос тоже очень знакомый, как если услышать себя из радиодинамика. Но если это мой голос, то почему он такой старый? Определенно надо послушать. Я смыкаю сознание, впитывая потоки образов.

— Террор, вернись! Не смей умирать, слышишь? — говорит злая зелень, полная сиреневых страхов.

— Ты должен вернуть в мир драконов, парень, — холодно светится белым серый шепот.

— Он вам ничего не должен! — звон прозрачно-рыжего хрусталя рвет кандалы слов.

— Дитя Леса право, — отвечает Мудрец синевой спокойствия. — Для чего ему возвращаться?

Действительно, зачем мне это? Интересный вопрос, надо его взвесить и отмерить. Я вспоминаю эти месяцы под стальным небом континента Каван, части странного мира Лахлан. До чего же нужным оказался. Вот прям не знаю куда деваться. Одни хотят подавить без страха и упрека, чтобы получить силу, другие стараются прибить, чтобы эту силу не получил вообще никто. У всех планы на меня, а вот у самого планов нет, совсем. Что мне делать? На Земле любви нет, есть лишь страсть и жажда воплощения собственных мечтаний. Есть ли все это здесь, в Лахлане, на дождливом Каване? Не вижу такого — ни в упор, ни издали. Вопрос сам просится в пространство:

— Зачем мне возвращаться?

— Наш мир можешь спасти только ты! — вспыхивает белая серость.

— Обман, — равнодушно отвечаю. — Ничто Лахлану не грозит, разве что все земли утонут веков через тысячу.

— Ты нужен мне! — зеленится злость.

— Морок, — отвечаю и ей. — Не я нужен, а то, что могу дать. Пусто все у вас.

— Вернись, — светятся в одной тональности оба, смешав зелень с белизной. — Как ты можешь так говорить? Ты еще столького не сделал!

Они рисовали в пространстве яркие миражи драконов, бесконечного дождя, воюющих народов… Но это все было не то. Такого добра хватает в любом мире. Спасай, иди, решай, верши, проклятие потока, несущего прочь от самого себя, от того, чего желает сердце. Испив до дна чашу покоя, я отвечаю:

— Вам надо — вот и делайте, спасайте свой мир сами. Я лишь мимоходом высветил возможность. Вам есть еще что мне сказать?

Злая зелень и белая серость кричат с бессильной обидой. Это забавляет меня — оказывается, не так уж трудно сказать «нет», когда не о чем говорить. Пора им оставить меня в покое. Я шепчу рыжему свету:

— Пойдем, сынок. Пойдем туда, где нас не потревожат те, кто чего-то хочет от нас, не замечая нас самих.

Синяя мудрость наполняет пространство покоем.

— Подожди еще немного. Я не спросил у них главного.

— Вы плохие! — кричит лисенок. — Разве вы так и не поняли, почему папа уходит?! Вы слепые!

Мой красный мир теплым клубком устраивается во мне, ворча сполохами алого настроения:

— Я всегда буду с тобой, папа. Они плохие.

— Ты нужен нам, Террор, — стонут бело-зеленые.

— Он вам не нужен, — отвечает Мудрый. — Признайтесь уже сами себе. Вам надо, чтобы он отдал вам свою силу. А потом исчез, избавив от проблемы последствий и ответственности. Подарив возможность не переживать за свое чувство вины. Вот он и исчезнет. Пустота одиночества — самая тяжелая ноша во всех вселенных. Он понял, что ничто для вас, и решил уйти. Но, слава богам, теперь ему не грозит полное одиночество. Лишь пустота в душе и тепло любви к сыну — вот его удел отныне. И вам нет места в его жизни, вместе с вашими нуждами.

— Но я готова на что угодно ради него! — сердится зеленая.

— Я не оставлю его никогда, — удивлен самой такой возможностью белый.

— Вы будете лишь тешить свои жертвы, — шепчу я.

— Мы все отдадим ради тебя! — вновь кричат зло и серость.

Обнимаю своей любовью рыжее создание, греющее сердце. Лисенок шепчет:

— Они нам не нужны, папа. Ведь мы им не нужны. Пойдем отсюда. Здесь плохо.

— Я спрошу лишь один раз у вас двоих. — Потоки мудрой синевы рвут окрестные сполохи сияния. — И вы сами увидите собственную ложь и тот обман, в который хотите погрузить Валентина. Посмотрите каждый из вас со стороны на все эти дни, что вы были рядом с ним.

Злая зелень отделяется от белой серости, повисая в нерешительности. Мудрый свет продолжает:

— Ты, лесная душа, лишь собственность в нем увидела. Возжелала сразу, с первой встречи. В лесу напала, строила планы войти в доверие. Лишь вещь в нем зришь, не более того. Хоть дала клятву, хоть спряталась за громкими словами и заверениями, загляни в самую суть… Не обладания ли им и его силой ты хочешь? Не возвращения ли с триумфом в Эон ты жаждешь? Не крикнуть ли в лицо другим ты мечтаешь «Мое!»?

Зеленая грусть и желтый стыд становятся ответом на потоки светящихся образов. Синяя мудрость подергивается рябью, обращаясь ко второму:

— А ты, пастырь владык небесных? Чего на самом деле хочешь ты? Твоя прямота еще хуже тайной страсти лесной. Ради обретения прежней исключительности своего народа ты готов принести в жертву невинного человека. Ты готов убить, но заставить его пройти путь до конца. Ты возомнил уже себя хозяином судьбы своего народа. Потому и вмешался в игры полубогов. А ведь они на самом деле всего лишь хотели дать Валентину силу жить в новом для него мире. Ты не дал им этого сделать. Ты вверг его в смятение и возжелал подчинить себе ради реализации каких-то планов в физическом мире. Неужели ты, пастырь, забыл самое главное условие? Искренность — вот тот источник возрождения крылатого народа. Твоя искренность не вызывает сомнений в своей черноте и определенности. А будет ли искренней жизнь того, кого ты захотел поработить? А ты ведь именно этого хочешь. Ты не готов дать ему то, что на самом деле следует отдать. Ты не готов просто быть рядом.

Серые сполохи белого упрямства покрываются черными зернами гнева. Мудрая синева насмешливо сдувает с него точки тьмы. И продолжает:

— Так что вы готовы ему дать? Любовь, дружбу? Ни капли нет ее в ваших намерениях. Он одинок, его душа на треть лишь полна. Красный лис потерянного духа позволил ему больше не бояться полного одиночества. Но он истает рано или поздно в своем затворничестве. Детям судьба идти дальше родителей. Это неизбежно. Я готов вернуть Террора, но только при одном условии. И это условие — жизнь одного из вас. И вот теперь я спрашиваю вас первый и последний раз. Кто из вас двоих готов уйти ради него?