Влад Савин
Алеет восток

В Китае продолжаются упорные бои за город Чжэнджоу — важный опорный пункт на рубеже Особого Коммунистического района. Многочисленные попытки воинства Чан Кай Ши прорвать оборону Народно-освободительной Армии Китая успеха не имели. Бойцы НОАК показывают в сражении высокое мужество и героизм, на поле боя остались груды трупов белокитайских бандитов и десятки сожжённых танков «шерман» — не помогло гоминьдановцам и американское оружие, которыми США щедро снабжают своих марионеток.

На перроне Ярославского вокзала навстречу попался офицерский патруль. Остановил, проверил документы. И надоевший уже вопрос:

— Товарищ подполковник, отчего вы не по форме одеты?

Валентин не спеша (время до отхода поезда еще есть) расстегнул кожаную куртку без знаков различия. Старший патруля, капитан, был опытен — увидев петлицы, подобрался, готовясь отдать честь. Но порядок есть порядок — вот, «жетон» смотри! Вообще-то, металлические пластины с выгравированным номером были у немцев — у нас же, удостоверение с фотографией, как положено, но вот название прилепилось.

Капитан тихо спросил, не последует ли каких распоряжений? Да нет, просто еду по делам службы. Тогда — счастливого пути!

В купе уже сидели двое. Целый генерал-майор, танкист, с Золотой Звездой — и что любопытно, в его «иконостасе» среди прочих была черно-желтая ленточка «Нахимова» второй степени, это как сухопутчик флотскую награду умудрился получить? И подполковник-летчик, тоже со Звездой, и судя по погонам, свой брат, из морской авиации. С попутчиками повезло — было бы хуже, если оказался вполне заслуженный профессор, страдающий недержанием речи, или офицер с молодой женой, везущий свою законную половинку к месту службы, и время от времени просящий, мужики, ну вы бы покурили пока в коридоре? Или просто штафирка, перед которым язык не развязать, как перед своими, просто не поймет. Потерпеть конечно можно, мы привычные, уж на чем только не ездили, чего не видели в войну — но медицина утверждает, что нервные клетки не восстанавливаются, так зачем излишне жечь «моторесурс» своего организма? И долго нам ехать вместе, в скором поезде Москва-Владивосток, уж такая наша страна большая — есть конечно вероятность, что попутчики сойдут раньше, а взамен подсадят других, но невелика. С учетом того, что творилось на Дальнем Востоке, пока, слава богу, по ту сторону границы — люди в погонах сейчас в подавляющем большинстве случаев едут до прифронтовой зоны, а не до тыловых округов. А уж моряку, пусть и летающему, тем более нечего делать ближе конечного пункта.

Странно, что попутчики повели себя нарочито официально. Фронтовики же — у которых однозначно, в подобной ситуации, без чинов! Или они меня за кого-то приняли… черт, так танкист же на перроне был, когда я с патрулем разбирался, вспомнил его! Эх, капитан, а ведь прав ты оказался — ну что стоило обычный мундир надеть, с общевойсковыми погонами, нет, пофорсить решил, как на полевой форме все еще петлицы положены, с «пилой», кубарями, шпалами (ромбов и звезд нет — генералы в атаку не ходят), ну просто не видно погон под разгрузкой или саперным бронником — так у фронтовиков шиком считается и на повседневную форму петлицы вместо погон, в гарнизонах на это сквозь пальцы смотрят, а в Москве, извините! Но написано в документе, который я вторым показывал, «имеет право предъявить удостоверение на любое имя, носить любую форму одежды, владеть любым личным оружием» — то есть, я мог бы сюда хоть с пулеметом MG-42 заявиться, и это было бы законно, патруль так же под козырек брал — или пулемет уже бы личным оружием не считался? Осназ же всегда был как «фронтовики среди фронтовиков», вот и нацепил гимнастерку со «шпалами», сверху летчицкий кожан, все равно не видно — но танкист видать, уже сталкивался с нашей Конторой, и о наших правах знает, и хватило ума сложить два и два, раз патруль, увидев такое нарушение порядка, передо мной едва не тянулся.

— Товарищ подполковник, разрешите вопрос — произнес танкист — я думал, вашему ведомству воздушным путем положено, так оно быстрее?

Валентин полностью расстегнул «молнию» кожанки, показав свой иконостас, и две Золотые Звезды поверх. Летчик уважительно присвиснул. Танкист промолчал.

— Вношу ясность — сказал Валентин — все это, получено за дело. Ни одной «парадной» нет. Работал исключительно по врагу внешнему. Начинал в «песцах», продолжил в «бойцовых котах», а в сорок пятом и позже был «бобром иркутским». Если вам, товарищи офицеры, охота до Владика разыгрывать сцену царских времен «армейцы в компании голубого мундира», ради бога. Только вот ты, подполковник, подумай — кто тебя с той стороны вытаскивать будет, если не дай бог, собьют?

— Я тебя точно где-то видел — ответил летчик — а, вспомнил! Петропавловск, май сорок пятого, перед самым началом. Два «Дугласа», в одном комфлота летел, а в другом ваша гоп-компания, ты старший. Разгружались, сами все оружием увешаны, и еще какие-то тюки. А наша эскадрилья вас сопровождала. Было?

— Было — сказал Валентин — это мы, «бобры», тогда на Камчатку и прибыли. Осназ Тихоокеанского флота, были приданы куниковской бригаде, Второй Гвардейской, вместе с ней ходили на Курилы.

— Две ленточки у вас интересные — заметил летчик — Италия? Я ж черноморец, Шестой гвардейский истребительный, мы над Специей дрались второго апреля сорок четвертого. Ну а после — вся Средиземноморская эскадра наслышана была, кого в Риме награждали и за что. «Песцы» — осназ Северного флота. Это что ж, выходит — вы бесноватого тогда живым притащили? Которого целый полк эсэс охранял.

— Мы — кивнул Валентин — только там еще и итальянские товарищи были, и даже немецкие поучаствовали, ну просто интернационал.

— И сам Смоленцев, командиром? — спросил летчик — тогда уважаю! Да и на Дальнем Востоке, выходит, мы рядом были — в сорок пятом с Сахалина летали, но над Итурупом, Урупом и Кунаширом работали плотно. Жарко там было — успел Гитлер самураям «фоки» поставить, в воздухе гораздо сильнее чем «зеро» и прочие японцы.

— И я со Смоленцевым встречался — сказал танкист — перед Берлином, на командирских сборах, он нам основы противодиверсионной обороны читал. Ждали, что в фашистской столице, из каждой подворотни и из каждого канализационного люка «вервольфы» полезут, про наших партизан и подполье мы были наслышаны — думали, что и у немцев так же будет, тем более что Геббельс грозил. А вот не помню такого!

— Так немцы же — ответил Валентин — ну когда в истории у них партизаны были? У них орднунг — чтоб все было дозволено и приказано. Вот в каком государстве видано, чтобы одновременно имелось — считайте! — полиция обычная, как наши участковые или постовые. Сельская полиция, именуемая жандармерией. Военная полиция — фельджандармы. Дорожная полиция — исключительно по части охраны их автобанов, для регулировки дорожного движения и отлова нарушителей есть еще одна полиция, отдельная! Еще водная полиция, железнодорожная полиция, почтовая полиция, воздушная полиция, фабричная полиция, портовая полиция, лесная полиция (проверка соблюдения правил охоты, а также порядка сбора хвороста, дикорастущих плодов, грибов и ягод), радио-полиция (пресечение незаконного слушания населением иностранных радиопередач). Это я перечислил, что у них до Гитлера было, без гестапо и СД. Ну и какая психология будет у народа, когда давно и накрепко усвоено, шаг в сторону без дозволения, и тебя тут же полицай за шкирятник? Кстати, японцы в этом отношении на них похожи.

— А китайцы? — спросил летчик.

— А у них наоборот — усмехнулся Валентин — хотя буча у них идет с 1911 года, воевать не умеют совершенно! Довелось мне однажды видеть в Уйгурии (не будем уточнять, как я туда попал) один такой гарнизон — где солдаты, наследственные в четырех поколениях! Деды лет в семьдесят — сержанты и ефрейторы, или как это у китайцев называется. Их дети и внуки — рядовой состав. Ну а правнуки, на побегушках и в услужении у господ офицеров. Когда казенное довольствие получали, не помнят уже, живут огородами, разведенными под боком. Вооружение, пушки времен нашей Шипки и Плевны, и ружья того же возраста, вроде берданок. Такое вот сонное царство было — пока мы с фрицами дрались, а самураи Китай кровью заливали. Гоминьдановское воинство от этой картины мало отличается, в плане организации и дисциплины. У Красной Армии Мао хоть боевой дух повыше — в общем, ситуация как у нас в Гражданскую, за трудовой народ сражаться, или неизвестно за что? А вот банд там, как блох на дворняге, и это тоже у них наследственное, в смуту, какие в Китае бывали часто, жить грабежом с большой дороги — а если таковая смута вызвана иноземным вторжением, то вовсе не разбирать своих и чужих. В Маньчжурии мы эту заразу повывели за пять лет — а в прочем Китае всяких там «зеленых» наверное, побольше, чем «красных» и «белых» вместе взятых будет.

Прогудел паровоз. Валентин озабоченно взглянул на часы. За окном перрон медленно поплыл назад — и дверь купе открылась, впуская молодого старлея с солдатским «сидором».

— Ты когда армейскому порядку научишься, чудо в перьях? — сказал Валентин — где болтался, туды твою в качель? Понимаю, что вы люди творческие, товар особый — но до дембеля потерпи, порядок нарушать? Сколько можно тебя из комендатуры вытаскивать? Ладно, располагайся — товарищи, прошу любить и жаловать, переводчик с английского, японского, а теперь и китайского, и будущая звезда нашей литературы, старший лейтенант Аркадий Стругацкий. Несмотря на молодость, каковой недостаток относится к разряду быстропроходящих, успел зарекомендовать себя с лучшей стороны, удостоившись чести быть переводчиком нашей делегации при подписании капитуляции Японии. И вообще, я без него как без рук — по-немецки могу, по-английски, даже по-испански еще что-то помню, но вот китайская грамота для меня, абсолютно темный лес. Как будет «хэнде хох» выучил, и по-японски и по-кантонски и по-мандарински, а вот что посложнее — не осилил. Про письменность и не говорю — иероглифы! Японцы для простоты придумали азбуку, даже две. Но они — те же иероглифы…. Сам Смоленцев, впрочем, тоже, европейских четыре языка знает, но ни по-китайски, ни по-японски не умеет — и вот, своего личного переводчика мне временно уступил, по службе.

И как я танкиста не узнал, подумал Валентин. Слышал ведь эту историю, от самого Адмирала — бой у Маоки, самоходно-артиллерийский полк против японского крейсера, за что командир, тогда еще подполковник Цветаев Максим Петрович, единственный в Советской Армии получил флотский орден, чего сухопутчики даже за десанты не удостаивались — так ведь по чести, за участие в морском бою! И с летчиком мог пересекаться, фамилия приметная, Гриб, имя Михаил, как у нашего Адмирала, а по отчеству кажется, Иванович — слышал я ее, когда мы весной сорок четвертого в Специи стояли. Неужели память уже подводит — или просто, столько лет прошло?

Целая пятилетка минула с Победы. Успешно восстанавливаем народное хозяйство, карточки отменили в сорок седьмом, цены на товары для народа снижают ежегодно, 1 апреля. И сидит в Кремле Сталин Иосиф Виссарионович, живее всех живых, и дай бог ему многие лета, подольше чем до марта пятьдесят третьего. По крайней мере, не было у него инсульта как там в сорок девятом, курить бросил, за здоровьем следит. А еще, хорошо знает, к чему приведут СССР его наследники. История перевела стрелку… или все еще нет?

Там, в иной версии истории, в этот день началась Корейская война. Ну а здесь — вспомнилась фраза из фильма, который смотрел, кажется уже бесконечно давно, «батюшка-царь, так Казань мы уже взяли!». Фильм, кстати, на экраны здесь так и не вышел — сочли, что после «Ивана Грозного» неудобно, пусть пару лет пройдет. Хотя по мне, лучше бы «Ивана Васильевича» сняли, чем эйзенштейновский шедевр — вот прицепилось же к нашей службе прозвище «опричники», хотя формально мы к госбезопасности отношения не имеем (но их «корочками» для прикрытия пользуемся). Нет здесь двух Корей, мы ее всю освобождали, не деля ни с кем по 38й параллели. И строит сейчас в ней социализм некий товарищ с русскими корнями — а вот в Китае воюют до сих пор, и конца не видно. Хорошо, в этой истории из Маньчжурии мы так и не ушли, процесс замотав. К великому неудовольствию товарища Мао — и ведь к американцам тоже хотел переметнуться, сволочь, переговоры вел, знаем точно! Но не сложилось — слишком много США вложили в Чан Кай Ши. А вдвоем этим фигурам в отдельно взятом Китае не ужиться никак! Да и без масштабной советской помощи, и маньчжурской промышленной базы, Мао стал гораздо слабее, чем в той ветви истории. И возник соблазн у гоминьдановцев, зачем договариваться, если можно уничтожить? Чем и занимаются четыре года — война до последнего китайца.

За беседой, не забывали и о насущном, расстелили на столике газету, стали доставать свои запасы. Рисунок на газетном листе — как в Гражданскую были «Окна РОСТА», так в эту войну и сейчас, «Окна ТАСС». Это кто ж китайских товарищей в буденовках изобразил — с плакатно-мужественными лицами, отбиваются от лезущих со всех сторон мелких и раскосых тварей самого гнусного вида. Художник, еще реликт той эпохи, или хотел преемственность показать? Интересное сейчас время — когда живы еще романтики мировой революции, которые мечтали:

Нам снились папуасы на тачанках

В буденовках зулусы и в кожанках

А с другой стороны, вот будущая звезда советской литературы напротив сидит — кто напишет «Трудно быть богом», «Обитаемый остров», и еще много из того, чем зачитываться будут наши люди и в конце века. Под конец правда, братцы сильно сдали и ударились в диссидентщину — последние их вещи с таким иносказанием и подтекстом, что можно голову свернуть, прежде чем поймешь. Так в той истории Аркадий Стругацкий о своей военной службе вспоминал, как о «потерянных годах», у черта на куличках, сначала Канск, затем вообще Камчатка — здесь же ему, как попавшему в Особый Список, жизнь устроили гораздо более насыщенную и интересную, одно лишь наше общество, людей из двадцать первого века (о чем Стругацкий, ясное дело, не догадывается) чего стоит! Так что очень надеюсь, станет его мировоззрение несколько иным, со всеми вытекающими отсюда последствиями для будущих книг!

— А простите това… Валентин, если не секрет, ваша первая звездочка за что? — спрашивает Цветаев — не с Ленфронта, случайно, Невский пятачок, Восьмая ГРЭС? У меня знакомый один, в сорок пятом был в «бронегрызах», 10я ШИСБр, а в сорок втором со Смоленцевым начинал — рассказывал, как Мгу брали.

Ну да, было, плыли мы тогда через Неву. Подводный спецназ, боевые пловцы, до нас уже были — но работать могли лишь у уреза воды, а мы умели, на берег вышли, и как полноценная диверс-группа. В тот раз мы дорогу расчищали десанту, как и позже на Днепре. Но Звезда — не за это. А за что — ты уж извини, я подписку давал.

И не расскажу я о том, никому и никогда — подумал Валентин — про ночной абордаж в Атлантике, как девятеро нас, пришельцев из двадцать первого века, и двадцать осназовцев из этих времен, брали уран для «Манхеттена», попавший в итоге к Курчатову на «Второй Арсенал». Операция «Полынь-3», с грифом «хранить тайну вечно». Тогда все свалили на немцев, и штатовцы поверили — сейчас вроде начинают что-то подозревать, но подозрения к делу не пришьешь, а точно знать они не будут никогда. За то дело, дали Героя, всем участникам. И нашему отцу-командиру, который сейчас в Наркомате ВМФ сидит, высоко взлетел!

— Понятненько — усмехнулся танкист — усе понимаем. Армейский телеграф, как с ним ни борись, все знает. Что у нас с союзничками уже тогда не все гладко было — мир, водка, ленд-лиз. Не против же фрицев — какие тут секреты, сейчас?

А если понимаешь, так молчи! Тут даже не обязательно вражьи уши рядом — выйдет как у Пушкина, «не сказала никому, кроме как попадье — и через неделю все уже все знали». Удивляюсь я, как такими манером про нашу главную тайну не выплыло еще — про то, что случилось восемь лет назад по здешнему времени, 3 июля 1942 года. Когда неведомый науке закон природы, или «зеленые человечки», или наши потомки из далеких времен, или хоть сам господь бог, если он есть, решили стрелку истории перевести на другой путь.

Девятеро нас было, группа подводного спецназа СФ из 2012года. Семеро остались — Андрюха Каменцев под Берлином погиб, а второй Андрей, Кулыгин, в Маньчурии в сорок пятом. В этой истории война с Гитлером завершилась в сорок четвертом — и Германия наша вся, встреча с союзниками не на Эльбе а на Рейне была. И еще, народная Италия тоже в числе соцстран, и Австрия, и Греция. Рассказывать о том, как изменилась история, можно долго (прим. — о том см. книги предыдущего цикла, «Морской Волк» — В.С.), меня же лично больше занимает вопрос — а Главную Стрелку в истории, мы перевели? Или все так по-старому и пойдет?

Читал я еще в той, прошлой жизни «альтернативную фантастику», Анисимов, «Вариант Бис». Мир вымышленный, а похож на тот, что здесь получился — тоже, конец войны в сорок четвертом, и Германия вся под нами; морские сражения показаны очень эпично, что было бы, сумей СССР построить Большой Флот? Вот только в конце то же самое — развал Союза, и те же проклятые девяностые, и разгул демократии с капитализмом, и «рюски оккупант» — так за что боролись, черт возьми? Плевать мне по большому счету что там в Китае или еще где — важно, для моей страны и народа, чтобы лучше было в этот раз, чем в той попытке! Войну мы выиграли, с лучшим итогом — так надо его конвертировать в лучший мир, чтобы я, если до девяносто первого тут доживу (а отчего бы нет — на здоровье пока не жалуюсь, если только не убьют), увидел СССР живой и процветающий.

А за окном убегает назад мирный среднерусский пейзаж под стук колес. Скорость привычна уже — а поначалу, как в это время попали, медленной казалась. В двадцать первом веке, поезд от Москвы до Владивостока шесть с чем-то суток шел — здесь же, пятнадцать дней. Правда, нам с Аркадием раньше сойти надо, в Харбине. Да и Максиму Петровичу тоже, ну а Михаил Иванович до Владика едет. У летчика в столице по службе были дела, а Цветаев из отпуска возвращается, через Москву (лишь отсюда идут поезда до Владивостока), причем успел и у себя дома, на Тамбовщине побывать, и в Питере, где у него то ли дальняя родня жила, то ли хорошие знакомые… ну мы все понимаем, сам не женат пока! А ведь пора бы, тридцатник разменял уже. Но война не отпускает, не каждый день, но каждый год здесь живу как последний — в смысле, совершенно не планируя, что будет через больший срок.

Что было тут уже после Победы? Год сорок шестой — Иранский конфликт. Началось с мятежа Насыр-хана, когда кашкайские племена (родственные туркам) атаковали советские гарнизоны (при том, что наш контингент в Иране был уже сильно сокращен). Одновременно часть курдских племен с турецкой территории напали на «наших» курдов Вождя Барзани, при активной помощи регулярной турецкой армии — причем и в рядах кашкайцев тоже обнаружились турецкие советники и «добровольцы». А после турки влезли в войну открыто и внаглую — президент Иненю, он же Исмет-паша, дураком не был, но видать, сильно прижали его собственные экстремисты «вернем Проливы и Армению», в этой реальности отторгнутые у Турции по итогам войны. И поверил Иненю в то, во что хотел поверить, в гарантии от США и Англии оказания немедленной помощи в случае «советского вторжения» — но джентльмен всегда хозяин своего слова, и после «немедленная помощь» трансформировалась в «немедленное решительное осуждение действий СССР». Ну осуждайте, коль охота — а Турцию от расправы спасла лишь ее быстрая капитуляция, всего семь дней длилась та война, в основном сведшаяся к избиению турецкого экспедиционного корпуса в Иране — ну и Советский Союз тоже не был заинтересован влезать в «афган» с занятием территории, лови потом моджахедов по горам, а ресурсов существенно меньше, чем в восьмидесятых. Причем англичане (с участием и американцев) умудрились и тут отметиться в «наведении порядка» в своей зоне, то есть в геноциде злосчастных кашкайцев… а ведь если бы мы не справились так быстро, то вполне могли бывшие союзнички и вторгнуться на север! И в Китае полыхнуло сразу после того — ждали что мы в Иране и Турции увязнем?

Мы ждали, что это будет как Корея там — подумал Валентин — или как у нас Гражданская: «красные», которые наши, «белые», враги и американские марионетки, линия фронта, героизм бойцов на передовой и тружеников в тылу, советская интернациональная помощь, противостоящая мировому империализму. Но Корея все же была единым государством, когда там все началось — и относительно небольшим. А у нас даже в восемнадцатом народ еще не успел окончательно озвереть, и экономика развалиться, да и общий культурно-образовательный уровень был повыше. В Китае же — вы можете представить страну с полумиллиардом населения, где война — и с внешним врагом, и гражданская, и грызня правителей провинций, и банальный бандитизм, разросшийся до размеров полномасштабной войны — идет, то угасая, то разгораясь вновь, уже сорок лет!

А наши люди, читая газеты, верят, что там как у нас в «боевой восемнадцатый год», ведь те, кто помнят его вживую, еще не совсем стары, а кто-то и в строю, как Буденный с Ворошиловым. И кажется нам, что Мао, это как товарищ Ленин или Сталин, только узкоглазый и черноволосый, китайская Красная Армия, это Красная Армия и есть, ну а Чан Кай Ши, это китайский Колчак или Деникин, за которым американские интервенты. А раз мы победили тогда, то конечно, «наши» победят и сейчас, ведь мы же поможем — как же можно не помочь своим братьям, тем более что трехмиллионное воинство Чан Кай Ши до зубов вооружено американским оружием и техникой, одних лишь танков ему подарили несколько тысяч (цифра называлась, от двух до десяти). И против этой бронированной орды, наши товарищи китайские коммунисты, с одними винтовками, и то, не у всех!

Положим, уже у всех — что бы в газетах ни писали. Это сорок пятом, в самом начале было, идет батальон НОАК, и у половины бамбуковые палки, в ожидании, что когда убьют товарища, взять его винтовку и патроны. Теперь мы им и своего подкинули (мосинских трехлинеек не жалко), и немецких трофеев, и даже «японок», не только взятых в Маньчжурии в сорок пятом, но и завезенных еще при царе в прошлую войну (прим. — последние «арисаки», из числа 820 тыс. закупленных царским правительством, лежали в мобилизационном запасе на складах сначала Советской Армии, затем самостийной Украины, до 1993 года — В.С.). Но вот давать что-то более сложное тем, кто за свою жизнь не видел механизма сложнее мотыги — это напрасно переводить материал. Как и на той стороне — десять тысяч танков «шерман» в гоминьдановской армии, ну-ну, если бы американцы были такими дураками! Это полсотни танковых дивизий — сформировать их за пару лет с ноля, даже немцам было бы непосильной задачей! Но для пропаганды — в самый раз!

А Стругацкий уже освоился! С жаром объясняет что-то старшим по званию. Впрочем, несмотря на погоны и шесть лет службы, интеллегентом он был, и остался. Ну и не надо ему другое — вот закончится эта война, уйдет на дембель, а все ж интересно какие романы он здесь напишет, если послужить ему пришлось не канцеляристом в тыловом отделе, а сначала при нашем Адмирале, а затем обслуживать «иркутских бобров».

Отчего бобры иркутские? А поинтересуйтесь историей герба этого славного города, средоточия сибирской культуры (без кавычек). Бабр, это тигр по-тюркски. Вот только царские чиновники этого не знали и утвердили в геральдическом указе «бобра, держащего в зубах червленого соболя». Представляю, как материли столичных иркутские — но поскольку государев указ надо было исполнять, то на гербе возник диковинный зверь, телом и мордой как тигр, но угольно-черный, с бобровым хвостом и перепончатыми лапами. Как заметил Адмирал, идеальная амфибийная боевая единица, подплывающая ночью и нападающая из воды — сказал в шутку, а метко; так и появилось у тихоокеанского подводного спецназа неофициальное имя (как «песцы» у североморцев и «бойцовые коты» у черноморцев) и собственный тотем. Организовали в сорок пятом, перед самым началом японской войны, и уже успели натворить немало славных дел и во время оной, и после, но это история отдельная. Так о чем там Стругацкий вещует?

— Чем китайцы от нас отличаются — да и вообще, от других наций? Ну вот у нас, при всем уважении к труженикам тыла, военные в большем почете, тем более во время войны.

— А как иначе? — удивился летчик — защитники Отечества в любой нормальной стране должны быть уважаемы! Иначе — это кажется, Наполеон сказал, не хочешь добровольно кормить свою армию, будешь против воли кормить чужую?

Эх, Герой Советского Союза, подполковник Гриб Михаил Иванович, не жил ты в иное, поганое время! В котором, я помню, какая-то морда в телеящике, Касьянов, Каспаров, Немцов, или еще какой-то «демократ» с придыханием призывал «сократить армию и военные расходы до минимально необходимых — чем кормить ораву вооруженных дармоедов, гораздо эффективнее будет включиться в международную договорную систему обеспечения безопасности, как весь цивилизованный мир». То есть, если перевести на русский, пусть за безопасность нашей страны отвечает чужая вооруженная сила по какому-то договору — поскольку без силового подкрепления, никакой договор и бумажки не стоит, на которой написан. Слава богу, в 2012 начали что-то исправлять — а как там дальше пошло?

— А в Китае не так! — отвечает Стругацкий — там было принято, что чиновник выше военного. Слышали наверное, их правило, «из хорошего железа не делают гвоздей, из достойных людей, солдат». Для внутрикитайских войнушек хватало, а единственным серьезным внешним врагом Китая были степные кочевники — хунны, тюрки, манджуры, монголы. И чтобы с ними воевать, китайцы не придумали ничего лучше, чем в своих традициях, брать на службу степняков же, целыми племенами и народностями, пограничной конной армией, ну как у нас казаки были. А чтобы этих чужаков в свою, китайскую власть не пустить, придумали такой порядок. В Китае ведь формально, никакого дворянства не было — чиновником мог стать кто угодно, если экзамен сдаст. Трех степеней — первый, можешь занимать место в уезде, второй, в губернии, ну а третий, в столице при дворе. Вот только для этого надо было как минимум, грамотным быть — так что простонародье сразу отсеивалось. Конечно, в Китае и крестьянин вполне мог уметь читать и писать — но тут требовалось очень хорошо знать литературу. И одних иероглифов выучить, наверное, несколько тысяч.

— А литература тут при чем? — спросил танкист — или они в управленцы одних писателей брали? Чтобы доклады во двор стихами писать, как это, трехстишиями, у японцев?

— Нет, вы что! Просто в Китае «литературой» называлось не то что у нас — не только художественная, а вообще все, что записано, включая науку и юриспруденцию. А экзамен сводился к тому, что бралась цитата из Конфуция или еще какого-то авторитета и надо было ее развить, применительно к чему-то. Причем в строго утвержденном числе иероглифов, ни одним больше и ни одним меньше. Это при том, что у китайцев каждый иероглиф — слово. Сосчитали, что в языке Пушкина или Шекспира порядка двадцати — тридцати тысяч слов, обычно же человек в повседневной жизни пользуется тремя-четырьмя тысячами. Вот и прикиньте, сколько надо было знатоку китайской грамоты заучить — и писать иероглифами много труднее, чем буквами. То, что у нас помарка — линия чуть длиннее или крючок не так изогнут — у них радикально меняет смысл слова и всего предложения. Лев Толстой все европейские языки знал — но когда он в 1905 пытался выучить японский, то тоже иероглифы не осилил.

— А ты как? — уважительно спросил танкист — я сам на гражданке, учителем в школе был. И японский, и китайский — долго учил?

— Так иероглифы в основном, одинаковы у всех — ответил Стругацкий — японцы и корейцы ведь у китайцев письмо переняли! Есть конечно дополнения, введенные в Японии уже после заимствования, но их мало. Произношение разнится сильно — а написание общее, ну у японцев еще хиракана с катаканой, слоговые азбуки, используются как самостоятельно, так и с иероглифами вместе, поскольку у китайцев в языке нет склонений, спряжений, падежей, даже времен и родов, а у японцев все это есть, тогда к корню-иероглифу приписывают азбукой суффикс или приставку. А в целом, как привыкнуть, то ничего сложного — вот вы, как артиллерист, в баллистике разбираетесь, а для меня это мучение было, уравнения решать.

— Уравнения, это у гаубичников — ответил Цветаев — а у нас таблицы и линейная интерполяция, по-простому — устный счёт. Стрелять надо быстро и точно, это да. Боекомплект ограничен, пристрелка — роскошь, промедление, когда «тигр» на тебя башню поворачивает, это верная смерть. Другое дело, опытный наводчик считает, как ходит — не задумываясь…

Помолчали немного, налили водки, нарезали сало. Слышно было как в соседнем купе, или дальше, кто-то терзает гитару, «я ехал в вагоне по самой прекрасной земле». Песня из будущего, прозвучавшая тут по радио в сорок пятом и ставшая очень популярной.

— Так вот, про китайцев — продолжил Стругацкий — у нас, также как у европейцев, и у самураев, считалось, раз ты «благородие», то мечом или шпагой владеть обязан. И первым в бой идти, где могут убить. Это сильно в тонусе держало. А у китайцев их правило выродилось, что высокопоставленный вообще ничего не делает сам — у него власти достаточно, чтобы кого-то послать, кому-то приказать. Даже сам их внешний вид — тучные, физически неразвитые, с длинными ногтями, одет в какую-то рясу, совершенно неподходящую для быстрых и ловких движений! И так несколько веков — ну и кто наверху оказался, после такого отбора? Если считалось, что наверх пролезешь, и как в раю, ничего не делаешь, ни за что не отвечаешь, на все подчиненные есть?

Мда, а я вот вспоминаю старый анекдот Советской Армии будущих времен — «лейтенант должен делать дело, майор знать где и что делается, полковник — сам найти, где расписаться в бумагах, ну а генерал, лишь расписаться где ему укажут». Но здесь до такого маразма еще не дошло — и уважают нашего отца-Адмирала Лазарева Михаила Петровича за то, что он, даже в глазах армейцев, не только руководил, но лично участвовал, на своей легендарной уже подлодке К-25, в истреблении немецкого флота — уважают даже больше, чем самого наркома Кузнецова. И хоть не принято у нас чтоб генералы в атаку бегали, не сорок первый давно — но тех, кто лишь щеки надувать умеет, не то чтобы нет совсем, но карьерные перспективы для них закрыты напрочь, и при демобилизации после Победы от таких избавлялись без сожаления, и на «учениях, приближенных к боевым» дурость таких легко бывает видна, а подобных учений в армии и на флоте в последнее время проводится много, особенно в приграничных округах — в Европе, на Кавказе, на Дальнем Востоке. Войной в воздухе пахнет, как в сорок первом — и очень надеюсь, что обойдется. Бомбу наши в сорок седьмом взорвали, вот только с носителями проблема, есть какое-то число «нелицензионных копий» В-29 (названного здесь как и в иной истории, Ту-4), и равноценных им «немцев» Не-277, состоящих на вооружении и советских ВВС. И тактическая авиация хороша — истребительные полки на Миг-15 перевооружены, есть и реактивные бомберы Ил-28, а вот у американцев с этим похуже!

— Это вторая отличительная черта китайцев, ну а первая и главная, что они себя мнят центром мира, ну а всех прочих, варварами — продолжает Стругацкий — и оба обстоятельства Китаю боком и вышли, из-за них он и скатился до положения полуколонии, а ведь был когда-то, первой державой Азии, а возможно, и мира.

— Мира, это вряд ли — усомнился Гриб — хотя, это ведь они порох изобрели?

— Они, и еще компас, и бумагу, и фарфор — подтвердил Стругацкий — еще в начале девятнадцатого века они были, пожалуй, наравне с Британией! Тогда англичане прислали в Китай посольство, естественно, с подарками, хотели заключить торговый договор. А ответ получили, благодарим за присланную дань, как знак вашей покорности, мы же в ваших вещах не нуждаемся, так как имеем абсолютно все. В Китае тогда было четыреста миллионов населения — больше, чем во всей Европе. И довольно развитое хозяйство — завязанное в основном на воду. Водяные колеса — и от них фабрики бумажные, ткацкие, пороховые, железоплавильные. Сложная система орошения для рисовых полей. Судоходные каналы, образующие транспортную систему. Технологии от Европы уже отставали — но страна была, моща! Вот только, если почти в то же время Наполеон на нас бросил шестьсот пятьдесят тысяч солдат и обломался, еле ноги унес — то чтоб Китай опрокинуть, англичанам армии в десять тысяч хватило!

— Это как? — спросил Цветаев — не иначе, без измены не обошлось?

— Да вроде и нет — заметил Стругацкий — прямого предательства кого-то из высших, в истории не зафиксировано. Началось все с того, что тогда чай выращивали только в Китае. В Европе его распробовали, оценили и готовы были платить большие деньги, но у китайцев была не то что монополия внешней торговли — но особый порядок, что внутри Китая деньги бумажные, а вовне, только за серебро и золото. И торговать с иноземцами имели право не кто попало, а гильдия, куда включали самых доверенных, указом Императора — в реалии же, конечно, место там просто покупалось. Ну а англичане нашли это для себя невыгодным.

Ага, обычная логика англосаксонских джентльменов — отнять дешевле, чем купить! Китайский чай в Европе тогда пользовался бешеным спросом и шел по очень хорошей цене — и казалось бы, должен в Китай хлынуть поток «чаедолларов», как в какой-нибудь Кувейт столетием позже? Но англичане додумались в уплату ввозить дешевый индийский опиум — контрабандой, в обход «монополии» продавая непосредственно потребителям, причем только за серебро. Это как бы году в двухтысячном США и Европа стали бы расплачиваться за российскую нефть колумбийской наркотой по рыночной цене, да еще прямо конечным потребителям, через сеть «Макдональдс» и не за рубли а за валюту. Причем оборот был такой, что колумбийские наркобароны удавились бы от зависти: английские клипера брали в трюмы до тысячи тонн, а приходило их по несколько десятков в год, туда — опиум, обратно — чай. И вместо обогащения, в Китае началось национальное бедствие — население массово травилось, так еще и серебра («конвертируемой валюты») из страны уходило много больше, чем возвращалось в уплату за чай — что вызвало инфляцию, упадок торговли, недобор налогов, и кучу сопутствующих проблем в экономике! Основной закон капитализма — что честность обеспечивается исключительно возможностью партнера дать по мордам при обмане. А если этого нет — то слабых или дураков обмануть сам протестантский Господь велел!

Китайцы тогда пытались было сопротивляться. Арестовали в Кантоне британского резидента (так в слаборазвитых странах тогда посол назывался) и торговцев, изъяли и сожгли запасы опиума. Тем самым посягнув на святая святых Англии — ее карман. И встала на рейде английская эскадра, и высадились на берег английские войска. Было их немного — с десяток пехотных полков, причем в большинстве даже не из метрополии, а номерные «индийские туземные», то есть солдаты — индусы, британцы лишь комсостав. Боевой состав английского пехотного полка тех лет, от пятисот до восьмисот штыков, равен нашему батальону. И год был 1840й, а капсюльный штуцер Энфильда, доставивший нам столько неприятностей под Севастополем, был принят на вооружение перед самой Крымской войной, так что в ту экспедицию, в руках у солдат (повторяю, далеко не элитных британских полков) были те же кремневые мушкеты, что в битве при Ватерлоо.

— А что у китайцев? — спросил Цветаев — если у них четыреста миллионов народа, то армия могла быть, миллиона два — три в мирное время, и десять миллионов, по мобилизации, запросто!

— Точных данных нет — ответил Стругацкий — считается, что от шестисот тысяч до трех миллионов. С маньчжурского завоевания повелось, что именно маньчжуры составляли основу армии — гвардию, кавалерию и комсостав всего прочего, китайцы служили лишь в пехоте рядовыми, и на флоте. Шестьсот тысяч — это именно маньчжурские регуляры, элита. Были еще «внутренние войска», подчиненные губернаторам провинций, скорее жандармерия, чем против врага внешнего — пехота из местных, даже мундиров не имели, вооружались чем попало — и губернаторы, получая из столицы деньги на их содержание, очень даже были заинтересованы в списки «мертвые души» включать, так что сколько было этих вояк, в ту войну также выводимых в поле против англичан, история умалчивает.

— Ой, пули льешь! — с сомнением произнес Цветаев — при соотношении один к шестидесяти, если не к ста? И не с пулеметом, а с кремневкой, которую с дула заряжать? А на тебя бегут полсотни с холодняком, как самураи в банзай-атаку, да китаезы бы англичан на ленточки порезали, при своих приемлемых потерях!

— Историей зафиксировано так — сказал Стругацкий — чрезвычайно низкий боевой дух китайской армии, ну совершенно не самураи! Разбегались при первых же выстрелах — причем отборная императорская гвардия удирала со скоростью ополченцев. Панически боялись штыковой атаки — хотя казалось бы, тут у них, вооруженных преимущественно холодняком, должен быть перевес. Реальный случай — китайцы ожидают идущих по реке англичан на заранее подготовленной позиции, две линии фортов с батареями на каждом берегу, рядом в боевой готовности полевое войско числом больше английского в несколько раз, заграждения из вбитых в дно бревен поперек фарватера, за ним эскадра из боевых джонок с пушками и целой флотилии лодок-брандеров с порохом и хворостом — и все лишь затем, чтобы после пары бортовых залпов и первой же атаки десанта, бежать, оставив форты, батареи, несколько тысяч своих сосчитанных убитых, втрое больше пленных и неизвестное число утонувших; потери же англичан составляют аж пятьдесят человек — вместе с ранеными! Вот что такое — «из достойных людей не делают солдат». Вдобавок, англичане, двигаясь по рекам и каналам, не занимали территорию и не оставляли гарнизонов — но целенаправленно разрушали все хозяйство: фабрики, мельницы, шлюзы. И китайский император капитулировал, заплатил контрибуцию, отдал Гонконг и разрешил свободную торговлю в портах. Опиум хлынул потоком. О последствиях я уже говорил. Но англичанам этого было мало и в 1856 году они решили додавить Китай. На этот раз к ним присоединились французы, да и Российская Империя не упустила случая. По итогам той войны нашими стали левый берег Амура на всём протяжении и Приморский край.

— Наши разве тогда в Китае воевали? — спросил Цветаев — что-то не припомню такого в истории.

— Не воевали, только угрожали, но китайцы уступили — ответил Стругацкий — царизм конечно проклятый, и отсталые народы угнетал — но в том конкретном случае, я считаю, было все правильно: иначе бы Владивосток китайским был!

А мне в той истории запомнилось другое — со злостью подумал Валентин — что в Китае не было народной войны, когда каждый мешок зерна надо брать с боем, а отставший от своих солдат рискует головой. Простые китайцы охотно продавали англичанам провизию, служили носильщиками, проводниками. Никак не отождествляя себя и свой интерес ни с разрушаемой захватчиками государственной собственностью, ни с истребляемой армией, «этих мерзавцев не жалко». И ведь это могло быть у нас, в девяностые — если бы пришли не звероподобные фашисты, а улыбающиеся американские «миротворцы», раздающие гуманитарные печеньки и заявляющие что всего лишь хотят взыскать законный долг с господ Березовских, стал бы наш народ защищать имущество олигархов, увидел бы в непрошенных гостях, врага?

— Вояки, блин! — сказал до сих пор молчавший Гриб, наливая водку в стакан — воюют, воюют, и еще сто лет будут! Хотя погодите, у наших-то, «красных», с боевым духом должно быть получше?

— А ты думаешь, там все коммунистически сознательные? — ответил Валентин — есть и такие, на комиссарских должностях. А так, еще хуже, чем у нас в Гражданскую — поскольку пролетариата куда меньше. Кто-то за свою личную хату воюет, кто-то за свою обиду, кто-то просто случайно прибился. Ну и всеобщее озверение — за тридцать четыре года бесконечной войны. До последнего китайца — так что, теоретически имеет все шансы стать Второй Столетней.

Выпили, закусили, помолчали.

— Опалила нас война — сказал Цветаев — и закалила, крепче сделала, но… С мужиками это и правильно — а женщины воевать не должны, ну разве лишь когда совсем конец. Я, когда в Ленинграде был, одну знакомую встретил — на набережной, у китайских львов, которые она мне показывала еще до войны. Была тогда веселой и светлой, как солнечный зайчик. А теперь, успела повоевать, немцев убивала, сильной стала, и ожесточилась. И другим человеком стала — с обожженной душой. Злая, как волчица.

У китайских львов… — подумал Валентин — вот интересно, уж не та ли, хорошо известная нам особа? Которой в Москве не оказалось, когда я в дом на Ленинградском шоссе в гости заглянул. До чего же мир тесен — или люди нашей судьбы и характера друг к другу притягиваются, как магнитом?

В 1600 году была организована Британская Ост-Индская компания, для монопольной английской торговли с востоком — тогда говорили, «нет мира за этой чертой», то есть, когда встречались в море корабли под разными флагами, то не имело значения, воюют между собой эти страны в Европе или нет — если слабейший не успевал убежать, то залп всем бортом, и вперед на абордаж! Пайщиками компании были, кроме джентльменов из Сити, и пиратские капитаны, и сама их покровительница, королева Елизавета. По законам волчьей стаи — удачливых пиратов чествовали и награждали, гоня прочь испанских послов, требующих возмещения грабежа, а неудачников, не окупивших расходы почтенных джентльменов на снаряжение экспедиции, вешали, вот цинизм, «за пиратство и разбой». В начале XVIII века Компания — именно так называли ее сами англичане, с большой буквы, имея на то все основания — добирается до Китая.

Здесь британцев ждал неприятный сюрприз — Китай слишком силен, чтобы его можно было завоевать военным путем. И он объединен в централизованное государство под властью династии Цин — так что реализация блестяще использованной в Индии стратегии «Разделяй и властвуй» невозможна, нет толпы грызущихся меж собой князьков-раджей. Внешняя торговля велась исключительно за серебро, Китай продает чай и шелк, покупая незначительное количество предметов роскоши, в основном русские меха и итальянское стекло — причем мехами с Китаем успешно торговала Россия напрямую. Но при этом, Китай невероятно богат, не уступая Индии, из которой Компания ежегодно выкачивает ценностей на сотни миллионов фунтов стерлингов (прим — Ост-Индская Компания всего за 15 лет после захвата Бенгалии, только из нее вывезла ценностей на 1 миллиард фунтов стерлингов — В.С.), еще тех фунтов XVIII века, имевших совсем иную покупательную способность. За два тысячелетия своего существования в режиме экономики замкнутого типа, дополненной очень выгодной внешней торговлей, бережливые китайцы накопили колоссальные сокровища — достаточно сказать, что денежный оборот Китая базируется не на монетах, а слитках весового серебра (прим. — денежная единица Китая, лян, был слитком серебра — В.С.).

Добраться до этих сокровищ поначалу не представляется возможным — вся торговля с Китаем сводится к покупкам крупным оптом китайских товаров в Кантоне у представителей двенадцати купеческих династий, уполномоченных вести торговлю с иностранцами императорским правительством (т. н. «Кантонская система» Империи Цин). Нет доступа на внутрикитайский рынок, как впрочем нет товара, пользующегося спросом, и возможности всерьез заинтересовать сверхприбылями китайских торговых партнеров. В итоге, английская торговля с Китаем имеет резко отрицательный баланс — причем китайцы, продавая возобновляемые чай и шелк, в уплату берут не возобновляемое серебро! И это при том, что в Англии началась промышленная революция, жизненно необходимы богатые рынки сбыта, способные поглотить ее продукцию, и огромные деньги на строительство новых заводов и фабрик; если первые имелись в Европе, пусть и в недостаточном количестве, то, со вторыми все было хуже — единственным источником ограбления (простите, финансирования) нужного уровня являлась пока одна лишь Индия!

Законного решения этой проблемы у британцев не существовало — но криминальное (вполне подходящее для нации бывших воров и пиратов) нашлось. Компания начала ввоз в Китай бенгальского опиума — спрос и прибыли при этом были таковы, что и китайские партнеры англичан, и контролировавшие их чиновники мгновенно забыли о действующем законодательстве империи Цин. Быстро сложилась цепочка наркоторговли — британцы отвечали за производство и доставку опиума в Китай, крупные китайские торговцы вели крупную и среднюю оптовую торговлю в самом Китае, цинские чиновники прикрывали этот богатейший бизнес от глаз правительства, преступные сообщества, более известные как триады, обеспечивали бесперебойную работу системы на низовом уровне. Ставка на поощрение самых мерзких пороков блестяще себя оправдала — Китай начал убивать себя сам, отдавая накопленные веками и тысячелетиями богатства за мгновения, проведенные в наркотических грезах. Причем это касалось не только наркоманов — китайские торговцы и чиновники перестали работать на свою страну, став коллективным агентом влияния Великобритании, в обмен за долю, получаемую ими за помощь в разграблении и уничтожении своей страны. Эта методика систематически применялась британцами и в дальнейшем — другое дело, что наркотик мог быть не вполне материальным.

Главным куратором наркоторговли в Китае был сам Чарльз Элиот, британский «резидент» (посланник) в этой стране. Его брат, адмирал Дж. Элиот, будет командовать английскими войсками и флотом, посланными усмирять Китай в первую «опиумную войну». До 1833 года Компания извлекала сверхприбыли в гордом одиночестве, в этом же году ее монополия была отменена английским парламентом — прочие капиталисты Британской Империи также желали приобщиться к столу. Но когда цинское правительство наконец осознало, что реальная власть над страной ускользает из рук — и пятидесяти лет не прошло с начала масштабной торговли опиумом, как до маньчжурских сановников дошли масштабы угрозы! — то вразумлять китайцев прибыла эскадра Королевского Флота с десантом.

Интересен ход первой Опиумной войны — при том, что англичане еще не имели подавляющего военно-технического превосходства над китайцами и маньчжурами, при многократном численном перевесе последних. Однако цинские войска обращались в бегство при первых же британских залпах; у англичан не было ни малейших проблем с местным населением — им спокойно продавали продукты, нанимались носильщиками и проводниками; никаких попыток хотя бы пассивного сопротивления, не говоря уже об организации партизанской войны, не отмечено! С другой стороны, и британская армия, «самая звероподобная в мире, укомплектованная последними подонками из лондонских трущоб, в которой мародерство фактически узаконено» (Ф.Энгельс), то есть по моральным качествам почти что гитлеровский вермахт, вела себя на удивление благопристойно, честно за все расплачиваясь, почти не бесчинствуя (в документах есть лишь смутные упоминания о нескольких сожженных деревнях «за отказ предоставить требуемое»). Любопытно, а как англичане могли объясняться с населением, если в каждой провинции был свой диалект, отличающийся от того, на котором говорили в Шанхае? Но эти странности получают логичное объяснение, с учетом факта, что доходы от наркоторговли делились между англичанами и китайской стороной — «мэйбанями» (как в Китае называли торгашей, имевших дало с Европой), чиновниками (включая военных), и бандитами (обеспечивающими лояльность населения). Картина более чем реальная, если вспомнить, что вся «низовая» сеть, распространение отравы на местах, была в руках не англичан, а китайцев!

Сколько ценностей выкачали из Китая? Лишь в одном конвое Компании, вышедшем в Англию в 1804 году, было груза на общую сумму в 8 млн. тогдашних фунтов стерлингов. В одном тогдашнем шиллинге было 5,23 г серебра, соответственно, в фунте стерлингов было 104,6 г серебра, а 8 миллионов фунтов были эквивалентны 836,8 т чистого серебра. И это был один конвой — каких, за сотню с лишним лет интенсивной торговли опиумом, была не одна сотня — так что счет шел на десятки тысяч тонн серебра, если не на сто тысяч! Не меньшие ценности скопились у господ мэйбаней — если считать по традиционному соотношению цены золота и серебра, пятнадцать к одному, то выходило в пересчете несколько тысяч тонн золота, что сопоставимо с золотым запасом США.

Как было сказано, изначально дозволение цинского правительства заниматься внешней торговлей имели лишь двенадцать купеческих династий Китая — богатейшие и до того, а теперь еще и ставшие неофициальной корпорацией, объединенной общностью интересов. Еще больше их сплотила совместная торговля опиумом, принесшая невероятные прибыли. Теперь эти колоссальные капиталы следовало пускать в оборот, чтобы они приносили новый навар — а в разоренном Китае не было для того возможностей.

И, вот в Гонконге и Шанхае появляется банк 'The Hongkong and Shanghai Banking Corporation', который создан главой судоходной компании 'Peninsular and Oriental Steam Navigation Company' Томасом Сазерлендом в 1865 году, с одобрения глав других компаний Гонконга и согласия губернатора колонии. Глава судоходной компании, ранее не занимавшийся банковским делом, вдруг становится экспертом в непростых финансовых делах — настолько, что ему доверяют свои деньги прожженные капиталисты, прекрасно знающие таланты коллеги? Но мистер Сазерленд был не больше чем «зицпредседателем», реально же упомянутый банк (сокращенно называемый HSBC) являлся азиатским филиалом Ротшильдов, которые и пустили в мировой оборот капиталы мэйбаней. Это было время, когда США, становясь индустриальной державой, крайне нуждались в свободных капиталах. И когда для европейцев наконец была «открыта» Япония, вставшая на путь модернизации, но испытывающая острую нехватку оборотных средств. И конечно, мэйбани не собирались уходить с привычного китайского рынка.

Новый поворот случился в конце XIX века, когда наибольшую прибыль банку HSBC стал приносить даже не опиум, а манипуляции с государственным долгом Китая — с учетом связей мэйбаней и продажности цинских сановников, ничего удивительного в этом не было. Но по странному совпадению, именно тогда в Китае резко активизировались революционеры. Казалось бы, все просто — империя Цин прогнила сверху донизу, до состояния трухлявого пня, да и ненависть китайцев к маньчжурским завоевателям никуда не пропала. Но при ближайшем рассмотрении можно было видеть любопытные моменты.

Сунь Ятсен, ключевая фигура китайской революции — в самом начале, просто талантливый и горячий юноша, патриот с обостренным чувством справедливости. Но будучи родом из бедной крестьянской семьи, на какие деньги он учился в медицинском институте Гонконга? А после, за чей счет ездил по США и Европе, вербуя сторонников среди хуацяо и собирая деньги? Когда же в Лондоне он был схвачен агентами цинского правительства, то британские газеты подняли шум, а сам министр иностранных дел Великобритании, лорд Солсбери, категорически потребовал от китайского посланника немедленно освободить арестанта — это когда англичан беспокоило нарушение прав и свобод иностранцев, если оно не касалось их интересов?

Денег на революцию собрать не удалось, и наш герой обосновывается в Японии. Где также пользуется вниманием власть имущих, с ним ведут беседы такие политики первой величины, как Окума и Инукаи (а также некие чины из командования японской армии и разведки). Хотели поставить во главе Китая своего человека — так Сунь Ятсен в то время еще почти никто, глава крохотного и мало кому известного неизвестного «Союза возрождения Китая»! Однако именно в Японии он становится по-настоящему серьезной политической фигурой, в 1899 году начинает издавать (и печатать на японской же территории) первую китайскую революционную газету, в 1905 году он уже объединитель китайских оппозиционных организаций и создатель «Тутмэнхой», первой «общекитайской» революционно-буржуазной партии. И все прочие революционеры, и эмигранты, и бывшие в Китае, дружно признают его своим главой — при полной поддержке и понимании со стороны японских властей!

А когда Сунь Ятсен наконец вернулся в Китай — откуда у него взялись деньги и связи, чтоб на равных (пусть и с переменным успехом) бороться за власть с генералами цинской армии? Которые, после падения Империи Цинь в 1911 году, вели себя как европейские герцоги, владыки собственных квазигосударств, с многомиллионными доходами и многочисленными личными армиями. Самый могущественный из них, Юань Шикай, став президентом Китайской республики, открыто претендовал на роль основателя новой императорской династии — вступив в должность, приказал совершить обряды в храмах по императорскому образцу, на что по исконно китайской традиции имел право либо законный император, либо претендент на престол! Однако он, имея к тому все возможности, даже не пытался оборвать жизненный путь нашего героя, путающегося под ногами у бывшего командующего императорской армией, искушенного в интригах и располагающего вооруженной силой. А ограничился всего лишь смещением Сунь Ятсена с президентского поста.

Ответ простой: в конце 1911 года должность личного секретаря Сунь Ятсена занимает юная Сун Айлин; в 1913 году ее сменяет сестра, Сун Цинлин, которая в 1915 году выходит замуж за нашего героя. Жених старше невесты на 27 лет, свадьба состоялась в Японии. Юные дамы являются дочками методистского проповедника и богатейшего бизнесмена Чарли Суна, получили образование в аристократических женских колледжах США — при том, что тогда в Штатах к китайцам относились чуть лучше, чем к бездомным собакам. И никакие деньги сами по себе не могли бы открыть для китаянок эти двери, если бы Чарли Сун не был бы «своим» для власть предержащих Америки!

Смысл игры был в том, что обнищавший и предельно ослабленный к концу XIX века Китай уже не давал прежних доходов, ни мэйбаням, ни их западным партнерам. И властная верхушка империи Цин стала лишним звеном — однако избавиться от этих нахлебников можно было лишь обрушив империю в целом! И все были довольны — мэйбаням проще было торговать опиумом не в едином государстве, а в совокупности воюющих между собой княжеств, накладные расходы меньше, ну а англичанам, американцам, японцам становилось намного легче растаскивать по кускам не единое государство, а отдельные княжества. И осуществить этот проект следовало чужими руками — прекраснодушных идеалистов, мечтающих о свободе и благосостоянии китайского народа!

Сунь Ятсен искренне ненавидел цинский режим за все его мерзости, которых было в избытке. Вот только, имея желание облагодетельствовать свой народ, он не имел возможности сделать это доступными ему средствами. Нашлись добрые люди, готовые помочь ему в осуществлении мечты, он охотно согласился на их условия. Но «коготок увяз — всей птичке пропасть», чем дальше заходило дело, тем на большие уступки приходилось идти — и династический брак с Сун Цинлин стал финалом всего. Нашего героя взяли под предельно плотный контроль — мало того, согласно китайским традициям, вдова становилась наследницей его идей! И он понял под конец, в какую ловушку попал — возможно, что его подчеркнуто хорошее отношение к Советской России, попытки получить военную и финансовую помощь от Коминтерна были поиском выхода запутавшегося человека, увидевшего, насколько он превратился в марионетку в чужих руках и попытавшегося оборвать хотя бы часть нитей кукловодов, намертво спеленавших его. Но уже было поздно — ничего исправить было нельзя.

Было поздно, потому что у мэйбаней уже была готова фигура на подмену. Такими же странностями отмечен и жизненный путь Чан Кайши — сначала молодой человек из небогатой семьи поступает в школу европейского образца, что в Китае того времени было очень недешево! Затем, неизвестно на какие деньги и по чьим рекомендациям, едет в Японию к Сунь Ятсену. Пытается поступить в японское военное училище — что в те годы было весьма непросто даже для японца из хорошей семьи, это в 1930е, готовясь к большой войне, Япония резко увеличила число военно-учебных заведений и снизила требования к кандидатам в будущие офицеры, ну а в начале ХХ века иностранцу поступить туда было не легче, чем в Вест-Пойнт или Сен-Сир! И Чан Кай Ши туда попадает (правда, с второй попытки)! Отучившись там полный курс, он получает направление в артиллерийский полк! Пехотинца, китайца, и в высокопрестижную артиллерию — молодых офицеров-японцев на завидную должность не нашлось?!

Показательно, что после начала Синьхайской революции Чан без проблем возвращается на родину, и у командования японской армии, где он пребывал на действительной службе, не было никаких претензий. В Китае он неплохо проявляет себя в ходе боевых действий — все ж кадровый офицер не самой плохой армии, и это вопрос, кто более компетентен в военном деле, лейтенант японской выучки или купивший генеральское звание цинский чиновник. Молодой лейтенант занимает по сути, генеральские должности, по меркам регулярной армии, организует восстания против Юань Шикая в районе Шанхая и Нанкина (окончились провалом). Имея в жизненном багаже, образование и опыт строевой службы младшим офицером в мирное время, несомненное личное мужество — но нет ни малейших навыков планирования операций, штабной работы, а также подполья. Однако уже в 1923 году 36-летний Чан Кайши становится начальником Генерального Штаба войск Гоминдана — и окружение Сунь Ятсена никак не препятствует такому карьерному взлету!

Сунь Ятсен был нужен для разрушения Цинской империи и пресечения попыток перехвата власти старой цинской элитой — а также, как формальный идеолог и знамя данных процессов — и потому, когда крах империи настал, и игра пошла менее предсказуемо, не только прежний Вождь был взят под предельно жесткий контроль, но одновременно на игровое поле выпустили лидера следующего этапа, когда Гоминдан станет политическим и военным прикрытием интересов мэйбаней и их иностранных партнеров. И этот Вождь, продвигаемый к вершинам власти, как пешка в ферзи, должен быть соратником и преемником вождя прежнего, что очень важно для Китая. После чего Сунь Ятсен сделался лишним, и должен был быть с почестями похоронен — с формальным диагнозом «рак печени», при том что искусство отравления в Китае было развито не меньше, чем в средневековой Италии. К этому времени Гоминдан контролировал заметную часть прибрежных провинций Китая, ключевых для мэйбаней и англосаксов, а процесс вытеснения старой цинской элиты подходил к концу.

Действия Чан Кай Ши после смерти Сунь Ятсена четко укладывались в выполнение обязательств перед покровителями — сначала, командование Восточным походом, в итоге которого были захвачены провинции Гуандун и Гуанси, весьма ценные для мэйбаней и их партнеров, а Чан-победитель становится самой сильной фигурой. Затем на съезде Гоминдана Чан пробивает идею Северного похода — вытеснения цинских генералов из провинций, бывших основным местом приложения британских, американских и связанных с ними китайских капиталов. И высокие покровители не забывают своего протеже — сначала уезжает во Францию внезапно заболевший гражданский лидер Гоминдана Ван Цзинвей, потом подает в отставку по болезни председатель Постоянного комитета ЦИК Гоминдана Чжан Цзинцзян. С лета 1926 года Чан Кайши сосредотачивает в своих руках всю полноту власти — от партии до государства, от армии до гражданского управления.

В то же время Чан Кайши поддерживает начатые Сунь Ятсеном отношения с СССР — в 1925 году он отправляет своего пятнадцатилетнего первенца Цзян Цзинго на учебу в Советский Союз. Не вполне понятно, в какой мере это решение было продиктовано желанием самого Чана и его китайских покровителей сохранить доступ к советской военной помощи, игравшей немалую роль в поддержании хоть какой-то боеготовности войск Гоминдана, а в какой — желанием самого Чана иметь хотя бы потенциальный противовес, по крайней мере, в качестве предмета торга, с мэйбанями.

Во всяком случае, с декабря 1926 по декабрь 1927 года в Гоминдане наличествует раскол, имевший весьма острые формы — дело дошло до отставки Чана в августе 1927 года. В промежутке происходят весьма примечательные события — сначала, в апреле 1927 года Чан, совместно с триадами, действуя в интересах владельцев иностранных концессий, организует резню коммунистов в Шанхае; в декабре 1927 года, после развода с первой женой, Мао Фумэй, он женится на третьей дочери Чарли Суна — Сун Мэйлин (надо отметить, что Цзян Цзинго люто ненавидел мачеху всю жизнь — ненавидел настолько, что сразу после смерти Чана Сун Мэйлин уехала с Тайваня в США, надо полагать, имея для этого веские основания).

Создается впечатление, что в это время кто-то хотел пересмотреть заключенное соглашение — то ли Чан пожелал большего, чем ему полагалось, то ли мэйбани сочли, что их пешка держит в руках чересчур большую власть, и попытались создать противовес за счет раскола Гоминдана, то ли все сразу. Резней коммунистов Чан доказал свою верность и полезность — после такого переметнуться на сторону СССР ему было бы затруднительно. Тем не менее, покровители явно настаивали на своем — тогда Чан подает в отставку и уезжает в Японию, демонстрируя ориентирующимся на англосаксов мэйбаням, что он может найти себе почти столь же могущественных покровителей. На дворе 1927 год — именно тогда экспансионистские устремления армейской элиты Империи Восходящего Солнца получают законченное оформление в виде 'Меморандума Танака'. Мэйбани и их англосаксонские партнеры не могут не понимать, что если японцы получат в свое распоряжение влиятельную китайскую силу, способную эффективно действовать за пределами их сферы интересов, находящейся в Маньчжурии, то 'пирогом' Центрального и Южного Китая, доселе безраздельно находящемся в распоряжении Англии и США, за исключением относительно небольшого французского 'ломтя' в Южном Китае, придется делиться с японцами, причем в существенных размерах. Соглашение мэйбаней с Чан Кайши перезаключается — и закрепляется династическим браком Чана с Сун Мэйлин, заключенным в декабре 1927 года. Уже в январе 1928 года Чан возвращается к власти.

Он обеспечивает интересы своих работодателей, ожесточенно воюя с претендующими на власть коммунистами. И категорически отказывает в помощи северному «правителю» Чжан Сюэляну, когда японцы вторгаются в Маньчжурию. Если вспомнить как к самурайской агрессии отнеслись его хозяева — американцы, устами госсекретарея Стимсона, заявили о «юридическом непризнании японских захватов, но без введения экономических санкций и, тем более, без применения военной силы против Японии», ну а англичане посылают комиссию лорда Литтоном, не постеснявшегося заявить, что его задача «не заставить Японию уйти из Маньчжурии, а создать условия, позволяющие ей там остаться». Державы договорились, разделили сферы влияния — судя по реакции Чан Кайши, интересы мэйбаней тоже были учтены — ну а при китайский народ никто не задумывался.

В итоге, Гоминьдан, когда-то созданный Сунь Ятсеном как партия национального возрождения Китая, окончательно стал антикитайской коллаборционной кликой. Даже когда в 1936 году после т. н. «Сианьского инцидента», когда генералитет северных провинций, безжалостно выбиваемый японцами из своих вотчин, сначала заключает с КПК негласное соглашение о перемирии, а, затем, арестовывает прилетевшего на север для организации решительного наступления на коммунистов Чан Кайши, вынудив его подписать соглашение о создании единого с КПК антияпонского фронта — на практике все свелось к перемирию Гоминдана с КПК. Совместные операции против японцев были большой редкостью, да и велись, как правило, в северных провинциях, где интересы коммунистов и местных генералов-милитаристов, фактически, феодальных владык, временно совпадали…

Родился в семье зажиточного землевладельца 26.12.1893 г. Получил начальное образование китайского образца (учение Конфуция и древнекитайская литература) в местной школе. Бросил школу в 13 лет. По возвращении домой конфликтовал с отцом из-за нежелания заниматься физическим трудом. Очень много читал.

В 17 лет поступил в начальную школу высшей ступени, хорошо учился. Находился под влиянием идей конституционного монархизма в китайском варианте, предложенные реформаторами Циньской монархии Лян Цичао и Кан Ювэем.

Во время Синьхайской революции находится в городе Чанша провинции Хунань, где на полгода вступает в «армию» губернатора провинции. Покинул ее при невыясненных обстоятельствах (дезертирство?).

Далее период самообразования и учебы — средняя школа в Чанша, библиотека провинции Хунань, педагогическое училище Чанша (изучает философию, историю и географию Запада). Все это время Мао живет на деньги, присланные отцом — зарабатывать на жизнь самостоятельно он отказывается.

В 1918 году перебирается в Пекин, где работает в библиотеке Пекинского университета ассистентом Ли Дачжао, одного из основателей КПК. Занимается изучением марксизма и анархизма (известно о его восхищении идеями Кропоткина). Отказывается от возможности поехать на учебу во Францию из-за нежелания изучать иностранные языки (и диалекты китайского тоже — всю жизнь он говорил на родном диалекте), как и зарабатывать на жизнь физическим трудом. После принимает окончательное решение остаться в Китае.

В 1919-20 гг. путешествует по Китаю, активно занимаясь политической деятельностью. По его утверждению, в 1920 году окончательно встает на марксистско-ленинские позиции. В 1921 году участвует в учредительном съезде КПК и назначается секретарем хунаньского комитета КПК. Вскоре был отстранен от должности за развал работы. Затем выступил за союз Гоминдана и КПК — и был переназначен секретарем уже провинциального комитета Гоминдана; также сорвал создание провинциальной организации и подал в отставку.

В апреле 1927 организует восстание в Хунани — разгромлено, Мао с остатками отряда бежит в горы на границе Хунани и Цзянси. В 1928 году организует советскую республику на западе Цзянси — деятельность Мао сводится к проведению аграрной реформы и формальному уравниванию прав мужчин и женщин; каких-то попыток разгромить эту республику не отмечено.

На фоне общего кризиса КПК позиции Мао, делающего ставку на крестьянство, усиливаются — но не совсем понятно, можно ли уже тогда считать его марксистом. Со своими противниками в партийной организации Цзянси он расправляется посредством ложных обвинений в работе на врага — эти люди брошены в тюрьмы или убиты. Это была первая 'чистка' в истории КПК.

Расправившись с конкурентами, Мао в 1931 году провозглашает Китайскую Советскую Республику, во главе которой и становится. Реальных мер по укреплению КСР за три спокойных года Мао не предпринял, так как был занят борьбой за власть в КПК с группой '28 большевиков', возглавляемой товарищем Ван Мином, твердо следующей линии Коминтерна. К 1934 году Чан Кайши решает ликвидировать КСР — гоминдановские войска сосредотачиваются для наступления. Принимается решение об уходе на север — считается, что т. н. 'Великим походом' руководил Мао, но, на практике, прорывом руководил Чжоу Эньлай, а самим походом — Линь Бяо. Военные результаты катастрофичны — из 80 тыс. человек, вышедших из Цзянси, до намеченной цели, Яньаньского района доходит менее 8 тыс. человек. Но, в ходе похода, на конференции КПК в Цзуньи, Мао возвращает себе власть, ощутимо потеснив группу Ван Мина.

В 1937 году Мао идет навстречу пожеланиям Коминтерна и соглашается на создание единого антияпонского фронта с Гоминданом. На практике единственным крупным сражением с участием китайских коммунистов становится т. н. 'Битва ста полков', показавшая полную неспособность китайской Красной Армии (НОАК) хоть как-то противостоять даже второсортным японским войскам. Уровень боеспособности НОАК намного ниже даже немецкого фольксштурма 1944 года — сравнение же с РККА, вермахтом, или Императорской Армией просто бессмысленно.

После этого активные действия частей НОАК, за исключением редких вылазок мелких партизанских отрядов, прекращаются, как и боевая подготовка — по приказу Мао части 8-й и Новой 4-й НРА переходят на самообеспечение, т. е. занимаются сельскохозяйственными работами и мелким кустарным производством — с очевидным результатом снижения боеспособности с очень низкого уровня до абсолютного нуля.

В 1941–1945 году проходит кампания 'чжэнфэн', представляющая собой усовершенствованный вариант чистки в партийной организации Цзянси 1930–1931 гг. — только теперь в масштабах всей КПК. Технические различия заключаются в том, что если в 1930-31 гг. противников Мао уничтожали под предлогом их членства в вымышленной организации 'АБ-туаней', то, в этот раз их или методично ломают психологически, используя в качестве начального предлога мнимое 'несовершенство литературного стиля', либо убивают без суда и следствия. Результатом кампании 'чжэнфэн' становится не просто разгром политических противников Мао, но полное подавление даже намека на свободомыслие в КПК — теперь партия представляет собой человеческий муравейник, беспрекословно и бездумно подчиняющийся воле 'матки'-Мао. Побочным следствием этой кампании становится уничтожение самой возможности создать на базе имеющихся членов КПК сколько-нибудь эффективный аппарат управления, поскольку в принципе отрицается необходимость не только обучения чему выходящему за пределы работ Мао, но и сама возможность самостоятельного мышления.

В это же время Мао впервые наглядно демонстрирует свои 'таланты' экономиста — будучи не в состоянии обеспечить потребности населения Особого района и 'войск' КПК даже на самом низком уровне за счет реализации политики 'самообеспечения', он отдает приказ о крупномасштабном выращивании опийного мака. Де-факто, Особый район становится огромной плантацией опийного мака, а КПК превращается в одну из крупнейших в мире организаций, торгующих наркотиками.

В начальный период Гражданской войны 1946–1950 гг. (мир «Рассвета») с Гоминданом Мао, получив от Советского Союза большую часть вооружения и техники капитулировавшей Квантунской армии и единственный на территории Китая промышленный район, бывшую Маньчжоу-го, действует самостоятельно. Результат не заставляет себя ждать — войска НОАК оказываются на грани полного разгрома. Это объяснимо — как бы ни была низка боеспособность войск Чан Кай-ши, как ни разложен его тыл, все же войска Гоминдана имеют хоть какой-то боевой опыт и значительная их часть прошла пусть и явно недостаточную, но все же боевую подготовку у американских инструкторов. У Мао нет ни государственного аппарата, пусть предельно неэффективного и разложенного, ни армии, пусть и самого последнего разбора — есть только фанатики, способные бездумно цитировать его статьи, но не управлять государством, ни воевать.

В настоящей же исторической реальности, когда у Мао нет ни Маньчжурского тыла, ни активной помощи СССР в плане поставок вооружения и обучения НОАК советскими инструкторами, следует признать, что самостоятельная победа Мао в Гражданской войне абсолютно исключена.

Значение Особого района Китая для СССР состоит лишь в том, что само существование этой территории делает невозможной победу Чан Кай Ши, а стало быть и установление в Китае мира «по-американски».

В то же время военная и политическая слабость Мао обесценивают и его значение как союзника США, при возможном переходе на их сторону. Такие попытки были предприняты со стороны Мао еще в 1944 году. Однако США соглашались, по максимуму, лишь на сохранение режима Мао наряду с режимом Чан Кай Ши, что было абсолютно неприемлемо для них обоих. Мао требует себе монопольной власти над Китаем — что недопустимо для интересов США. И непонятно, даже при формальном американском согласии, как он собирается эту власть установить фактически — если не рассматривать фантастический вариант, что армия США оккупирует территорию Гоминьдана, подавляя всякое сопротивление, а затем передает власть Мао.

Особый район включает в себя пять административных районов, в которых 30 уездов, 1 город, 210 районов и 1293 селения. Численность населения — 1 миллион 360 тысяч человек.

Экономика полунатурального характера с преобладанием сельского хозяйства. В Яньани и десяти уездах, а также в пяти районах Гуаньчжуна земля передана крестьянам, в остальных районах сохраняется помещичья система землепользования. Основные сельскохозяйственные культуры: чумиза, просо, пшеница. Кроме того, высеиваются кукуруза, гаолян, соевые бобы, гречиха, рис, конопля, картофель. Весьма распространены овощеводство и хлопководство. В целом, ОР обеспечивается продовольствием.

Уголь разрабатывается ради текущих нужд в мизерных количествах. Есть добыча нефти, в районе Яньчана, но из-за недостатка оборудования (особенно нефтехранилищ) — в ограниченных объемах, едва покрывающих потребности. Промышленность — кустарные мастерские и примитивные заводики: ткацкое производство, изготовление бумаги, одежды, обуви, мыла, керосина, фарфора. Металл низкого качества, выплавляется в самодельных печах.

Пролетариат крайне малочисленен — на весь ОР несколько сотен квалифицированных рабочих, а остальной персонал фабрик, наскоро обученные крестьяне. Несмотря на войну, есть активная торговля с гоминьдановскими провинциями: вывоз — опиум, соль, шерсть, скот; ввоз — спички, мануфактура, канцелярские принадлежности, промышленные товары (в т. ч и американские, ввезенные через Шанхай). Контрабандой — оружие, боеприпасы, амуниция (причем с обеих сторон — есть сведения, что советское вооружение, поставляемое Мао, пользуется популярностью у Гоминьдана).

Опиокурение повальное, особенно среди шахтеров и работников мастерских. В последние годы опиум стал широко распространен и среди крестьян — курят целые деревни, включая подростков и кормящих матерей. Курильщики опиума редко доживают до сорока лет. Власть не только не пытается с этим бороться, но даже поощряет, например, выдавая работникам зарплату не деньгами, а опиумом. Возможно не по умыслу, а по причине отсутствия денежных средств: местная валюта стоит очень дешево, оттого развит натуральный обмен, приводимый к единицам наиболее ходового товара. Из иностранной валюты наиболее ценятся американские доллары — имеющие хождение исключительно в кругах, близких в верхушке.

Здравоохранение практически отсутствует. На весь ОР имеется 25 дипломированных врачей! И единственный относительно оборудованный госпиталь, при резиденции Мао.

Номинальная численность 8-й Армии НОАК, дислоцированной в ОР, более 400 тысяч бойцов. Однако сюда включены и те, кто фактически занят в сельском хозяйстве и промышленности, не занимаясь боевой подготовкой, а иногда и не имея оружия. Реально же в строю постоянно находятся не более чем 50 тысяч человек. Однако обычной является практика, когда при начале активных действий на фронте, спешно проводится «мобилизация», а в период затишья «лишние» воинские части снова становятся «трудармиями», за исключением уже упомянутого постоянного контингента, несущего пограничную и полицейскую службу.

Имеющийся мобилизационный ресурс обеспечивает возмещение понесенных потерь — но есть большие трудности с комплектованием технических родов войск. Подавляющая часть армии, это пехота, обеспеченность артиллерией, транспортом, связью — чрезвычайно низкое, вне зависимости от советских поставок. В Яньани я сам видел на хранении более ста 76-мм пушек и 22 танка Т-34-85. Ни разу за пять лет мне не приходилось видеть учений хотя бы ротного уровня (и даже слышать о таковых). Во время посещения мной танковой роты, из 14 танков (2 Т-34, 2 «шермана», 7 «Чи-Ха», 3 «Ха-го») на ходу оказалось лишь пять машин. Причем на одном из этих пяти танков («Чи-Ха»), у орудия отсутствовал прицел; также, ни на одном из них (осмотренных мной лично) не было раций. По моим сведениям, в 8ю Армию входят один танковый «полк», трехротного состава (на бумаге, реально же роты дислоцированы в разных пунктах) и семь отдельных рот, всего до 150 машин, при очень плохом ремонтно-техническом обеспечении.

Авиация практически отсутствует. Летают несколько У-2, на аэродроме вблизи Яньани я видел до 15 ед. истребителей Ки-43 «Хаябуса», в нелетном состоянии. ПВО насчитывает отдельные батареи, преимущественно советские 37мм МЗА. Поскольку в НОАК практически нет персонала, способного работать с ПУАЗО среднего калибра, а тем более, с радиолокационной техникой.

Подчеркиваю особо: никаких интенсивных и длительных боев между НОАК и армией Китайской республики, в течении последних трех лет не было! Были «бои местного значения» (в которых иногда задействовались значительные силы), но гоминьдановцы, по моему убеждению, гораздо больше были озабочены создать видимость сражения, списав какое-то количество ресурсов (к коим относилась и живая сила — иного объяснения безграмотным атакам «людскими волнами» на пулеметы нет). После чего снова восстанавливалось затишье «странной войны», а Мао слал нам требования о помощи, «пока его не разбили». Характерен эпизод, когда я попросил показать место пресловутой «могилы шерманов» под Чжэрджоу — и мне было показано поле, где стояли девять танков, причем по крайней мере некоторые имели вид спешно притащенных откуда-то, и как минимум на двух я видел наспех закрашенные опознавательные знаки НОАК!

Авианалеты гоминьдановцев нечасты и как правило, значительного ущерба не наносят. Обычно в них участвует не более 4–6 самолетов, неприцельно бросающих бомбы на населенные пункты.

Общий вывод: текущее положение дел («странная война», «два Китая») может сохраняться неопределенно долгое время. Если не последует внешнее вмешательство, нарушившее равновесие.

На привокзальной площади китайский оркестр наяривал «Катюшу».

— Любят нас тут — заметил Стругацкий. И добавил, прислушавшись — хотя фальшивят безбожно!

Валентин лишь усмехнулся нехорошо. И сказал:

— Вон тот дом видишь? Который на крепость похож. Иероглифы на вывеске прочесть можешь?

Стругацкий всмотрелся.

— Первый — учреждение, в смысле — группа людей, которых власть на что-то уполномочила. Примерно как у нас наркомат, департамент, управление. Второй — дружелюбие, лояльность, соблюдение законов, покой в государстве, «восторг подданых волей Императора». — То есть можно назвать, «Министерство любви» — с усмешкой заметил Валентин — хорошее имя для кэмпэтай. Не шучу — там половина сотрудников ещё при японцах работали, где здесь и сейчас другие обученные кадры найти? Так же как в Штази, если поискать, куча бывших гестаповцев. А в этом городе я в прошлом году был, пока ты китайскую грамматику штудировал — в доме том подвалы глубокие, стены толстые, но вопли допрашиваемых даже отсюда были слышны. Тут допрос без пытки, это и не допрос вовсе — тоже элемент китайской культуры, тысячелетней древности, или тебя этому не учили? А поезда надолго останавливаются, наши, кто в Порт-Артур едут, выходят ноги размять, кто-то и с семьями — нехорошо получалось. Так китайцы теперь присылают оркестр, чтобы пока поезд стоит, музыка играла…

Интеллегент остается интеллегентом — как с лица сбледнул! А ведь не домашний мальчик, уж сколько за войну повидал, одна Блокада чего стоит. Но все ж сам не убивал, на передовой не был — а это принципиально меняет отношение к человеческой жизни, и к своей, и к чужой. Когда видишь в ней ресурс для достижения цели, пусть с дорогой ценой — но все же не «неразменную монету». А уж в Китае с этим совсем по-иному — в СССР, даже в тридцать седьмом, ни Ягода ни Ежов не посмели официально отменить презумпцию невиновности, не говорили открыто, «лучше казнить десять невиноватых, чем отпустить одного врага народа». Здесь же это запросто — пытать могут и свидетелей, верно ли показали, и даже истца, не клевещет ли? Бьют обычно не кулаками и ногами, а бамбуковыми палками, что бы там ни рассказывали про боевые искусства, ну а для более изощренных процедур придумано такое, что европейская инквизиция и даже гестапо нервно курят в сторонке — школа, веками отточенная, высокое мастерство.

А просветить щегла надо — если не хотим, чтоб он сорвался в самый неподходящий момент. Китай он пока лишь теоретически изучал, сам не был южнее Харбина — который сейчас больше на Иркутск или Владивосток похож. Там штаб Маньчжурской группы войск, со всеми сопутствующими службами, и прочие центральные учреждения «Желтороссии», как уже этот край в разговоре называют не стесняясь, на центральных улицах русскую речь слышишь чаще китайской, причем иные и с семьями едут, кому надолго служить, и девушки тоже приезжают, вторая волна хетагуровок (кто довоенный фильм «Девушка с характером» смотрел, тот помнит), все ж в войну мужиков повыбило, а тут такая концентрация офицеров, и работа для жен и невест находится, в советских учреждениях, и по вечерам по проспекту Сталина цокают каблучками такие вот «ани лазаревы», даже одеты в похожем стиле. И прежние русские из «бывших» тоже поняли, что в дом хозяин вернулся, всерьез и надолго — над магазинами или кафе нередко старорежимные вывески увидеть можно, с «ятями» и твердым знаком — впрочем, и в китайском заведении по-русски поймут отлично. Поскольку советские считаются самой ценной, платежеспособной клиентурой — туда уже не одни служивые по делам из Союза ездят, но и всякие «кооператоры», товар оптом купить, свое продать; ну а рубли в бывшей Маньчжоу-го, это самая надежная валюта, как баксы в России девяностых. Может где-то в глубинке по-иному, но все крупные города северной Маньчжурии на КВЖД стоят, где забыть не успели, кто все построил там, где еще полвека назад дикая степь была, по которой лишь пастушьи племена кочевали!

Флаг Российский. Коновязи.

Говор казаков.

Нет с былым и робкой связи, -

Русский рок таков.

Инженер. Расстёгнут ворот.

Фляга. Карабин.

— Здесь построим русский город,

Назовём — Харбин.

Без тропы и без дороги

Шёл, работе рад.

Ковылял за ним трёхногий

Нивелир-снаряд.

Перед днём Российской встряски,

Через двести лет,

Не Петровской ли закваски

Запоздалый след?

Не державное ли слово

Сквозь века: п р и к а з.

Новый город зачат снова,

Но в последний раз. (А.Несмелов. Стихи о Харбине).

Так что пусть Мао пасть заткнет — не его это земля, не для него освобождали! Китайцы уже на готовое набежали — к диким кочевым варварам ехать, дураков нет, а в цивилизацию, где все удобства, и городовые за порядком следят, это пожалуйста! Уже сейчас в Маньчжурии китайцев больше, чем самих маньчжур, и язык маньчжурский, совсем не родственный китайскому, но близкий к языкам монголов и народностей нашего Дальнего Востока, почти забыт, вытеснен северокитайским диалектом. Что и дает Мао право едва ли не в каждом послании в Москву интересоваться, когда советские вернут ему исконно китайскую территорию. И если эта сволочь так ведет себя сейчас, от нас во всем завися, от провизии до патронов, то что же будет после, когда и если он силу наберет?

— Если подумать, то в Китае так же как в Японии, переизбыток населения — продолжил Валентин — вся разница, что территория побольше, а значит и емкость ее. Но также ограничена — с востока океан, на юге джунгли, с запада Тибет и Гималаи, затем пустыни Гоби и Такла-Макан, на севере степь с варварами, да и холодно, чтоб привычное китайское хозяйство вести. А народ плодится и размножается — и рано или поздно, его оказывается больше, чем территория может прокормить.

— В раннесредневековой Европе было похоже — заметил Стругацкий — но там все ж в природе большее разнообразие, а значит и уклад хозяйства, и национальный характер. Оттого, сложилось много различных этносов, которые объединиться, в отличие от Китая, никак не могли. Как сказал товарищ Сталин в статье «Природные условия и нации», демографическое давление снимали частично междоусобными войнами, частично внешней экспансией — крестовыми походами, «Дранг нах остен» в наши славянские земли, а после очень кстати случились Великие Географические открытия, и европейская экспансия выплеснулась на весь мир.

Ограбили бедного Льва Гумилева! — подумал Валентин — о всей его «пассионарной теории» пока речь не идет, но само понятие «этнос», и прямая связь национального характера с природными условиями и способом хозяйствования, показались Вождю очень своевременными. В иной истории он лишь чем-то там о языкознании разродился, о чем после благополучно забыли — а тут он уже с десяток теоретических трудов под своим именем выпустил, начиная с «О государстве», еще летом сорок четвертого, и завершая вот этим. Чем заслужил уважение кое-кого из ученых. Ну а мы, естественно, молчим. Хотя там не чистый перепев, но и творческая переработка — да и можно ли сказать «плагиат» по отношению к тому, что в этой истории еще не написано? Но продолжим учить щегла.

— И наступили китайцы на грабли. Верно сказано — чтобы в Китае выжить, надо стать китайцем, но и оборотная сторона, китайцы на чужбине живут плохо. Торговцы где-нибудь в Малайе, это статья отдельная. Потому, жизнь тут ценится куда ниже, лишний народ кормить не принято. Каторги в нашем понимании не было — для работы, вольных рук всегда хватало. Зато существовал ее некий аналог — в солдаты: тут защитники Отечества, это не герои, а отбросы, которых не жалко. А тюремных сидельцев тут издревле полагалось кормить их собственной родне — и тюрем в нашем понимании нет, ну разве для высокопоставленных пленников, а простонародье сидит в вырытых ямах у крепостной стены, стражники ходят, родня узникам еду кидает, ну а если не принесет, значит с голоду помрешь. Обычно же здесь тюрьме всегда предпочитали наказания чисто телесные — за малую провинность просто бьют, за более серьезную что-то отрежут, ну а выше, разные степени смертной казни, от быстрой и безболезненной, до такой, что чертям в аду впору квалификацию повышать! Традиции седой древности, две тысячи лет так жили, и сейчас никуда это не делось. Но так как у них политика от уголовки не разделялась, то возможно, что там во дворе сейчас всего лишь лупят палками пойманного вора, или иного мелкого нарушителя порядка. Раньше таких на городской площади наказывали — но теперь таскают туда, чтобы опять же, наших проезжающих не смущать. Пока же прими как данность, к людям тут отношение другое. Ты здешние «круги ада» не видел, в том самом доме с красивыми иероглифами? Один из тех кругов наши острословы «рабским рынком» прозвали. Ну, мы с тобой это еще вблизи увидим, и не раз.

Стругацкий сбледнул еще больше. Вот что значит, не работал пока «в поле», не участвовал в боевых выходах, вся его карьера после Победы, это советская военная миссия в Японии (зато хорошо в языке натаскался), затем разведотдел штаба ТОФ во Владике, где он заодно преподавал нам, «иркутским бобрам», японский язык (и каждый приезд на нашу базу воспринимал, как на передовую под огонь — ну еще бы, такие люди, самого Гитлера притащили!), после в рамках «повышения квалификации» китайский язык изучал, даже умудрился заочником в московский универ поступить на Восточный факультет, откуда сейчас и возвращается, экзамены сдав. Слушал лекции по китайской истории, культуре, языку — пусть теперь посмотрит, как это в натуре, без прикрас!

— Нас-то это не касаемо — продолжил Валентин — советские, что военные, что гражданские, местным законам не подвластны. И не только на территории КВЖД, где мы сейчас находимся, и которая есть неотъемлемая часть территории СССР, видишь, ребята в зеленых фуражках стоят — но и на китайской тоже. Местные, даже если накосячишь, имеют право лишь просить нашу прокуратуру или комендатуру. Тут было в начале, что хунгузы в форму переодевались, нападая на наших — и был приказ, пресекать огнем на поражение. А в результате полицаи с тех пор убеждены, что спросить документы у советского военнослужащего будет сочтено за смертельное оскорбление — как совсем недавно, любой японец в мундире любого китайца безнаказанно убить мог, если считал что тот его чем-то оскорбил. Так что не удивляйся, когда китайская полиция тебя на улице за десять шагов станет обходить и кланяться, чего угодно приказать господину — ну прямо как в колониальные времена!

— Это и нас унижает! — ответил Стругацкий — не только их. И развращает — а если кто домой вернется, привыкнув?

Все ж мы непрошибаемые циники — подумал Валентин — в этом щегле, двадцати пяти лет от роду, идеализм еще сидит, что все люди братья, если конечно к классу эксплуататоров не принадлежат. А мы пережили уже крах этих идей — и сейчас, когда вторая попытка, боимся поверить до конца, чтобы снова больно не было. И уж совершенно нет в нас желания облагодетельствовать все человечество — только своих, к коим мы причисляем все ж не одну свою нацию, а всех, кто встанет с нами в один строй. А прочие же — для нас безразличны!

— А ты с этого кайф не лови — пользуйся по делу. Как вот русские из Харбина, сюда приезжая, внаглую присвоили эту нашу привилегию, и чуть что, зовут советский патруль. Китайские полицаи тогда сразу в сторону — вот только наши законы в чем-то даже строже. Например за «дурь» у нас, вплоть до вышака — а у китайцев всего лишь штраф, или палками побьют, и гуляй! Белогвардейцев бывших, кстати, и наши немного недолюбливают — даже не за политику, а чисто на бытовом уровне, положиться на них нельзя. Ну да с этой публикой ты в Харбине общался много, знаешь.

— Они не наши остались — заметил Стругацкий — да, за СССР, за Сталина, а вот свое «я» у них все же на первом месте. С нами сейчас, оттого что выгодно им. Даже Харбинское восстание в сорок пятом — потому что поняли, что им лучше будет успеть на нашу сторону переметнуться.

— Потому Маньчжурия и не в СССР — подвел итог Валентин — хотя Гао Ган еще в прошлом году просился. Но товарищ Сталин сказал — преждевременно! Потому что вместе с территорией, попадут в СССР не одиночки, за которыми присмотр можно обеспечить, а несколько миллионов носителей белогвардейской, даже не идеи а психологии. И что тогда — чистку устраивать, как в Прибалтике в сороковом, массово хватать и сажать, кто по духу «не наши», так время другое, смотреться будет нехорошо. Ну что, докурил — пошли, ждут уже нас!

Погранцам удостоверения показать, вот и все таможенные формальности. С китайской стороны какой контроль — если наши «добро» дали, ну а ты еще и советский, при мундире и исполнении? Если тебе интересно — вон их пост, о, желтомордые какого-то желтомордого шмонают, не повезло. Беспаспортным окажется — на «рабский рынок» попадет. А мы тут как белые люди, у нас дела важнее. О, вон наши машины стоят, у «газона» знакомую физиономию вижу — Мазур, здорово! Уже с капитанскими погонами, поздравляю! Товарища Стругацкого тебе представлять не надо. Багаж весь с собой, только личные вещи — стреляющее-взрывающееся к вам тащить через весь Союз, это все равно что в Тулу со своим самоваром. Ну что, погнали — в дороге расскажешь, что нового в батальоне?

Батальон — история особая. Сформирован еще в сорок седьмом, сначала числился как вспомогательный отряд охраны КВЖД, затем как 2й территориальный батальон провинции Ляонин Маньчжурской Народной Армии, теперь же — как учебный батальон 10й Новой армии НОАК (не маньчжурские, а китайские вооруженные силы Пекинской области, формируемые Советским Союзом, и подчиненные Мао лишь номинально). А реальное подчинение оставалось одним и тем же — разведотдел ГСВК (Группы Советских войск в Китае и Маньчжурии). По замыслу, это должен был аналог нашей ОМСБОН, школы партизан-диверсантов, обученных тактике боевых действий малыми группами, прыжкам с парашютом, захвату объектов в тылу противника. Инструкторы были наши — одни из лучших в Советской Армии. А личный состав отбирали из местных, причем старались искать наиболее сообразительных и грамотных. Трудностей было, выше крыши — начиная с того, что новобранцев надо было хотя бы откормить до приемлемых физических кондиций — при том, что обычный, положенный по уставу суточный рацион советского солдата, по китайской мерке, был достаточен для целой семьи дня на три. И здесь, что у Мао, что у гоминьдановцев, рекрутов как правило, обучали самому мизеру — как заряжать винтовку, чистить ее и стрелять «куда-то в направлении врага», и еще какие-то основы строевой подготовки — а дальше в бой, если не убьют, то как-нибудь сам еще чему-то научишься, а убьют, так нового на твое место возьмем, людей хватает. Мы же гоняли кандидатов в здешний «осназ» по нашей стандартной программе, не давая спуску — хорошо что китайцы, это очень дисциплинированный народ. И все равно — кто придумал анекдот про обезьяну с гранатой, тот китайского новобранца не видел, при первом метании боевыми подорвались трое — при том, что до того был весь положенный курс с гранатами учебными. Нашим инструкторам особым приказом было категорически запрещено геройствовать, «рискуя собой, спасать растяпу-рядового» — звучит цинично, но заменить китайских рекрутов куда легче, чем советских офицеров-фронтовиков.

Мало-помалу стало налаживаться — за три года можно выдрессировать даже обезьяну. Но не научить ее думать — принимать самостоятельные решения исходя из обстановки, стало проблемой, которую мы так и не смогли обойти. Трусами китайцы не были — когда отрабатывали десантирование, с борта «Юнкерса-52», кто-то дрожал, закрывал глаза, но по команде все без промедления шагали в пустоту, даже мне в свой первый прыжок было страшнее! В итоге же, мы имели восемьсот рядовых, вполне прилично выглядевших бы даже в РККА, но на места даже ванек-взводных, удовлетворяющих нашим требованиям, кадров так и не нашлось — любой наш сержант, поставленный на взвод (как на фронте нередко бывало), по тактической подготовке давал фору любому из китайцев. При том, что взводный и даже сержант в диверс-группе, это командир пусть и нельбольшого, но автономного отряда, принимающий самостоятельные решения, и способный при пополнении местным населением успешно командовать и сотней, и двумя сотнями бойцов! На моей памяти так было, в сорок четвертом, в Италии, Красные Гарибальдийские бригады — ну а с этими гавриками что делать, и не распустишь же, «мы в ответе за тех, кого приручили». А как их во вражеский тыл, если после учебного десантирования собирать парашютистов на местности пришлось нашим патрулям? Что было, когда мы устроили обкатку максимально приближенную к реальной — роль охотников-контрдиверсов играл не осназ, а «звери» из полка НКВД, до того успешно бандеровцев гонявшие в Предкарпатье, местность там похожая, такие же невысокие горы, поросшие лесом — об итогах деликатно умолчу!

Армейские товарищи предложили, не мудрствуя, переформировать эту толпу в штурмовую часть сухопутных войск, наподобие наших ШИСБр. Но тут уперлась уже наша «инквизиция», курировавшая политическую сторону дела. Окончательно было решено, считать батальон чем-то вроде элитной (для китайской Народной Армии) учебки — из которой мы будем привлекать массовку-подтанцовку, когда в ней возникнет нужда. Восемь учебных рот, и еще расширяемся, скоро придется повышать статус до полка! Однако же, когда начнется — то хорошо обученного расходного материала потребуется много!

Что, эти «студеры» рядом тоже ваши? И пустые пока. Ну вот, старший лейтенант Стругацкий, прямо с поезда включаемся в работу. Я тебе «рабский рынок» обещал показать — прямо сейчас увидишь, что это такое.

Коммунистическая партия Китая формировалась в предельно разложившейся стране, что с самого начала обусловило ее сложности в плане идеологии и социального состава ее членов. Ввиду неразвитости промышленного производства, доля рабочих от всего населения в Китае была в несколько раз ниже, чем даже в Турции и Румынии — соответственно, основу кадров КПК составили представители неграмотного китайского крестьянства и очень своеобразной китайской интеллигенции.

(Пометка на полях — других кадров в Китае не было!)

Следует отметить, что китайская интеллигенция качественно отличается от интеллигенции европейских стран, США и царской России. Если для интеллигенции 'европейского образца' нормой является рациональное познание, то китайское образование существующее в рамках конфуцианской традиции, создало интеллигенцию, занимающуюся изучением трудов классических средневековых философов, писателей и историков Китая, причем в строго очерченных рамках.

Полных аналогов этого в европейской традиции не существует — примерный аналог, средневековые европейские теологи, активно использовавшие в своих работах логические или псевдологические доказательства в рамках схоластики, но даже такое сравнение не отражает коренного различия между европейскими и китайскими интеллигентами. Если для европейцев норма, самостоятельное мышление, пусть и ошибочное, то у китайцев оно категорически запрещено, а все дискуссии сводятся к максимально точному соответствию канону, созданному Конфуцием и несколькими другими патриархами китайской гуманитарной традиции. Именно традиции — наукой, в европейском и русском понимании, это считаться не может, поскольку наука предполагает непрерывное, последовательное познание.

(Пометка на полях — а вот серьезность этого момента своевременно усмотреть не смогли, искренне считая китайскую интеллигенцию и студенчество подобием русской и европейской, просто с некоторой национальной спецификой)

Как следствие, это предопределило крайний, доведенный до абсолютного предела, догматизм образованного слоя китайского общества. Следует также отметить полное отсутствие в системе традиционного китайского образования изучения точных наук, не говоря уже о техническом образовании. Это именно догматическое заучивание, с точностью до последнего иероглифа, гуманитарного канона, созданного много веков назад — ни о каком изменении этого канона, диктуемом изменившейся обстановкой, согласно китайской традиции, речи быть не может.

(Пометка на полях — а вот это очень важно! Значит, самостоятельно провести модернизацию страны китайцы физически не смогут — им надо будет сначала обучить десятки тысяч специалистов за границей, а, потом наладить доброкачественное начальное, среднее и высшее образование европейского образца у себя в стране! Если никто не сделает им этого бесплатно, то сами они огромные деньги на обучение не найдут!)

Еще одним фактором, обусловившим несоответствие идеологии, существующей в КПК, идеологии мирового коммунистического движения, стал крайний национализм, присущий национальному менталитету китайского народа. Многовековое восприятие своей страны как 'Срединной Империи', окруженной варварами разной степени дикости (еще 300–400 лет назад для таких воззрений были некоторые основания — тогда Китай действительно был экономическим и культурным центром Азии; соседи заметно уступали ему в развитии), к которому добавилась склонность к консервации существующего положения дел, привели не просто к отставанию страны, но к принципиальному отторжению любых новшеств, дополненному не просто категорическим отказом учиться у иностранцев, но и отнесением их к низшим существам, по сравнению с ханьцами.

(Пометка на полях — а вот этот фактор мы катастрофически недооценили! Надо будет распорядиться о переводе работ этого англичанина Тойнби на русский язык и о включении их в учебные программы наших вузов… И вообще, надо всерьез заняться изучением национальной психологии разных народов — не нравится мне английское слово 'менталитет')

В этом плане довольно показательна политика 'Чжэнфэн', проводимая в КПК с 1941 года по настоящее время. Формально в рамках этой кампании ведется политическая учеба коммунистов. На практике, эта 'учеба' сводится к заучиванию наизусть работ исключительно Мао Цзе-дуна — не изучаются работы Маркса, Энгельса, Ленина. Исключительно ради соблюдения внешних приличий ученики знакомятся с несколькими статьями товарища Сталина.

Фактически же политика 'Чжэнфэн' имеет совершенно иное содержание. Под предлогом несовершенства литературного стиля (!), китайских коммунистов, снизу и доверху, приводят к абсолютному, не рассуждающему повиновению Мао. На первый взгляд, это выглядит полнейшей дикостью, абсолютным иррационализмом — о каком совершенстве литературной формы может вообще идти речь, когда освобожденные районы находятся в блокаде войск Гоминьдана? Не говоря уже о том, что результаты 'Битвы ста полков' показали неспособность Народно-революционной армии воевать с регулярной японской армией — но вместо военного обучения, жизненно необходимого для частей 8-й и Новой 4-й НРА, эти войска переводятся на самообеспечение, занимаясь сельскохозяйственными работами и кустарным ремесленничеством, боевая подготовка при этом полностью свернута.

Особо следует отметить деятельность т. н. 'Шэхуэйбу', не имеющую аналогов в мировом коммунистическом движении. Возглавляющий ее Кан Шэн, в свое время тесно сотрудничавший с предателем Ежовым, создал структуру, совмещающую функции политической и военной разведки и контрразведки, Генерального Штаба, Комиссии партийного контроля и ведомства, специализирующегося на внесудебном уничтожении неугодных Мао Цзе-дуну лиц. На практике 'Шэхуэйбу' преуспела в выполнении только последнего дела — неугодных уничтожают целыми партийными организациями, десятками и сотнями человек за одну ночь, без суда и следствия. Арестов и следствия, в нормальном понимании этих терминов, 'Шэхуэйбу' не практикует — членов партии и беспартийных похищают и пытают. Именно эта организация является главной движущей силой в проведении политики 'Чжэнфэн'.

'Центром тяжести' усилий 'Шэхуэйбу' в рамках политики 'Чжэнфэн' является дискредитация китайских товарищей, твердо стоящих на позициях интернационализма, марксизма-ленинизма. Их травля велась постепенно — сначала товарищей принуждали признать погрешности своего литературного стиля, потом 'подводили под это политику', ставя знак равенства между литературным стилем и политическими ошибками, затем подвергали унизительной процедуре раскаяния. Эти репрессии велись снизу вверх — от рядовых коммунистов до членов ЦК КПК. Именно так была раздавлена группа китайских коммунистов-интернационалистов, возглавляемая товарищем Ван Мином (по терминологии маоистов — 'промосковская группа').

С позиции марксизма-ленинизма это полнейший бред — важны дела, способные укрепить революционное движение. Но, вот с точки зрения классической конфуцианской традиции, действия Мао Цзе-дуна и его клики полностью логичны и оправданы. Под предлогом борьбы за чистоту 'канона' дискредитируются 'еретики', посмевшие привнести в 'канон' чуждое китайской традиции иностранное содержание — вся разница с конфуцианской традицией состоит в том, что в нынешней КПК место Конфуция занимает Мао Цзе-дун. Вместо же живого творчества масс, являющегося сутью практики марксизма-ленинизма, идет подмена его средневековой традицией Китая, суть которой состоит в бездумном копировании 'трудов' 'патриарха', в сочетании со столь же бездумным повиновении ему.

(Пометка на полях — другой опоры в Китае у нас просто не имелось, а противовес японцам, американцам и англичанам, пусть и такой ненадежный, был жизненно необходим..)

Личность же самого председателя КПК формировалась в среде традиционного китайского общества, в это время уже сгнившего полностью. Его отец был довольно обеспеченным мелким землевладельцем, убежденным конфуцианцем и очень авторитарным по складу характера человеком. Мать же, верующая буддистка, отличалась мягким характером. Сын же с детства был вынужден маневрировать между традицией сыновней почтительности и тихим несогласием между родителями, что обусловило одну из важнейших черт его характера — лицемерное следование установленному порядку, выражавшемуся в неукоснительном соблюдении формальных требований, при неверии в идеалы, как отца, так и матери.

Сам же он всегда следовал своим интересам, добиваясь поставленных целей не прямым отстаиванием своей точки зрения, а разнообразными интригами, манипулированием близкими людей, игрой на их конфликтах. Судя по его поведению в дальнейшем, Мао на подсознательном уровне принял для себя модель поведения, свойственную его отцу — установление безусловной личной диктатуры во всех социальных структурах, в которых он оказывался, причем, достигалось это за счет изощренного интриганства. В тех случаях, когда это оказывалось невозможно, Мао откалывался от этой структуры, уводя с собой сторонников. Психологически этот человек не воспринимает отношений равенства или своей подчиненности кому-либо — он может быть безусловным диктатором, отрицающим право подчиненных на свое мнение, и, только.

(Пометка на полях — подробное досье на Мао, вместе с его психологическим портретом, я видел!).

(прим — все вышенаписанное соотв. реальности — В.С.).

Лес рубят — щепки летят? Но ведь люди, это не поленья в топку?!

Мы верили, что «идем воевать — чтоб землю в Китае крестьянам отдать». А оказалось — что если колонизаторы угнетали и грабили отсталые народы ради блага Англии, Франции, кого там еще — то мы, ради блага СССР?

Мы стали другие, после этой войны. В сорок первом верили в пролетарский интернационализм, и кричали немцам, эй геноссе, я арбайтен! Поняв, что германским камрадам плевать на классовую солидарность, мы стали сражаться за социалистическое Отечество — и не заметили, как война за существование СССР перетекла в войну за интересы СССР. Как было при царе — «ради расширения пределов Российской Империи». Что нужно нам тут, в Китае, на чужой земле?

Здесь — как у нас в тридцать седьмом. Сначала хватали «бывших» и «белых» — шпионов Гоминьдана и прочего американского империализма. Гао Ган и Мао были товарищами-однопартийцами, как у нас Сталин и Троцкий — теперь же вдруг оказалось, что первый, это истинный марксист-ленинец, а второй троцкист и правый оппортунист, а что у нас сейчас за троцкизм полагается, от четвертного до высшей? — и была в Партии великая чистка, массово разоблачали и арестовывали «агентов Мао» за троцкизм и подстрекательство к мятежу, причем самым частым приговором был расстрел, а не «в Сибирь, в Магадан, на Колыму». А мы, советские, наблюдаем за всем со стороны — ради того, чтобы воспользовавшись случаем, присоединить Маньчжурию — как девяносто лет назад во время второй «опиумной» войны присоединили Приморье? Может, это и правильно, с государственной точки зрения. Но тогда — хотя бы не кричите о коммунизме, так будет честнее!

Старшие товарищи — Смоленцев, Кунцевич, да и сам адмирал Лазарев — неужели они думают так же? Старшие и по годам, и по опыту, и по заслугам — но иногда просто поражающие цинизмом при взгляде на то, что должно быть святым! В разговоре между собой, в узком доверенном кругу, они не стесняясь называли СССР «Красной Империей», а самого товарища Сталина, «государь» — и, по некоторым намекам, это не было секретом ни от «инквизиции», ни от ГБ — неужели и сам Вождь тоже, ведь ввел же он погоны и обращение «офицер» вместо «красный командир»? Размышлять о том дальше становилось страшно. И жалко коммунистическую Идею.

— Тут иерархия, как в дантовском аду. Советские выше всех, как небожители — вот мы сейчас пришли, ворота пинком распахнули, свои вопросы решили, так же уйдем. Здешние русские, как и китайцы, работающие на КВЖД и других советских учреждениях, ступенью ниже, но им надо очень постараться, чтобы сюда попасть — поскольку наша прокуратура и Особые отделы всегда разбираются, не имеет ли место попытка дезорганизации работы упомянутых учреждений, и если окажется, что следаки неправы, то палками они точно не отделаются, были прецеденты! Также и местным, кто тут давно осел и корни пустил, тоже обычно дел не «шьют», за них община вступиться может, жалобу написать — тоже, если оговор установят, то не будет виновным ничего хорошего! А вот «беспачпортные», это самый бесправный народ — с ними тут, как в Дахау.

Наверное, это была старая китайская крепость, стены толстые, редкие окна как бойницы. Над воротами был вывешен, как знамя, большой кусок шелка с иероглифами — вот ведь буржуи недобитые, тут бы сколько нашим девушкам на платья хватило, нет чтобы просто на стене написать? Но важная Контора должна быть с роскошно оформленной вывеской, чтобы не потерять лицо. И не ждать ответной любви контингента — при необходимости, в здании можно продержаться, когда у противника нет танков или артиллерии на прямой наводке, и штурмуют не «бронегрызы», обученные взламывать даже немецкие УРы. На стук выползает сонный толстый стражник (язык не поворачивается назвать его солдатом) — увидев сразу шестерых Больших Советских Людей, в мундирах и при оружии, тут же меняет выражение морды лица со злющего «как посмели разбудить, ироды», на подобострастное, «что угодно господам».

— Вот и проверим счас твой язык, старший лейтенант Стругацкий. Скажи этому чучелу, нехай начальника позовет, и живо!

Появляется еще один, более важного вида. Похожий на красного комиссара Гражданской, из-за кожаной куртки (в такую жару!), и маузера в деревянной кобуре, на правом боку. Этот пистолет в Китае был столь же популярен, как был у нас в Гражданскую среди революционных матросов и красных латышских стрелков. В прошлом году в Харбине Стругацкий даже хотел достать себе такой. На что сам Смоленцев ответил:

— А нафиг тебе это чудо? Во-первых, тут подлинное германское изделие завода в Обердорфе найти, дай бог если один из тысячи — а прочие, это местный контрафакт (слово Стругацкому было незнакомо, но смысл понятен). И хорошо еще, если качество приемлемое, с казенного арсенала — а попадется кое-как склепанное из паршивого железа, из него стрельнешь, и будешь без пальцев, а то и без глаза! Во-вторых, даже оригинальный С-96, образца 1896 года, это по современной мерке, полный отстой, в сравнении даже с ТТ — баланс отвратительный, центр тяжести сильно вверх и вперед, после каждого выстрела здорово прицел сбивает, и быстро не поправить, поскольку ручка как от бачка унитаза, хват неудобный. То есть часто и метко стрелять нельзя, особенно в автоматическом варианте, если «Астра», М-712 — весь магазин за секунду вылетит, а с десяти шагов в слона не попадешь. И в-третьих, ты прикинь насколько быстрее в ТТ магазин сменить, чем в этой хрени заряжать из обоймы по-винтовочному! И все это еще в начале века было ясно — отчего, ты думаешь, маузер официально ни в одной армии мира на вооружении не состоял, ну разве что у немецких конных егерей? Да потому, что магазин в рукоятке изобрели лишь на «браунинге» модели 1900 года! В Россию же и китайцам спихивали по принципу «что нам негоже» — хотя для китаез он и впрямь был хорош, с пристегнутой кобурой-прикладом, как мини-карабин. Так и в этом качестве, наш АПС или немецкий «парабеллум артиллерийский» ему сто очков вперед дадут! В-четвертых, носить его очень неудобно, если по уставу справа и позади — то руку до подмышки тянуть придется, когда достаешь, длинный ведь ствол. Правильно надо — слева, рукояткой вперед, как саблю на перевязи, или на немецкий манер — «случай, когда жизнь дороже Устава».

Кроме маузера, господин караульный начальник был вооружен саблей (японским син-гунто), а вот бамбуковой палки, что держал в руках первый страж, у него не было — палка полагалась лишь рядовым, а сержанту самому бить не положено, для того у него уже подчиненные есть. Угодливо улыбаясь, кланяясь, и придерживая саблю, путающуюся в ногах, он засеменил впереди, приглашая гостей следовать за собой в чрево этого недоброго дома.

Атмосфера гнетущая, хотя криков пока не было слышно. В коридоре на втором этаже трое китайцев в форме били палкой четвертого — судя по мундиру, своего, за нерадивость. Увидев нас, бросили свое дело и застыли столбами — а наказуемый тут же сполз с лавки и, натягивая штаны, нырнул за угол. Трое палачей лишь взглянули ему вслед, но не преследовали — это было бы сочтено за непочтение к господам советским офицерам. Дежурный кто? Ага, вот этот, один из тройки. Переведи — советским господам угодно забрать тех, кто во «втором кругу» накопились — да, прямо сейчас!

Дежурный промяукал что-то в ответ — Стругацкий перевел, «почтение и повиновение» — и один из китайцев поспешил по коридору, приглашая следовать за собой, второй же бросился туда, куда сбежал битый палками — наверное, получив приказ найти, притащить обратно, продолжить экзекуцию. Это что, был гоминьдановский шпион? О, нет, большие московские господа, этот недостойный забыл сдать как положено изъятые у арестованных ценности. За что и был приговорен всего лишь к тридцати палкам — начальник, господин Мо, был в хорошем расположении духа

Во дворе стоял тяжелый дух отбросов, нечистот и немытого тела — как бывает, при скоплении нескольких сотен нищих бродяг. В дальнем конце обширного двора, или плаца, за хозпостройками торчала труба котельной, из нее шел дым, несмотря на жаркое лето.

— Опять трупы жгут — сказал Мазур — слава богу, не эпидемия. Лишь те, кто здоровьем слаб оказался. Тут места на кладбище нет, а уголь дешевый. Эй, ты (обращаясь к сопровождающему китайцу) — наш товар, кормили?

— Как положено, советский господина — промяукал тот — первый и второй разряды, по норме. Ну а третий, согласно инструкции!

— Ты смотри! — благодушно произнес Мазур — будете этих голодом морить, сами отправитесь туда.

Они смотрели на людей за проволокой как на скот. Стругацкому захотелось закричать — опомнитесь, ребята, это ведь такие же люди, как мы! И сейчас мы ведем себя как эсэсовцы в Майданеке, отбирая кому жить, а кому в газенваген! Даже не ради них, ради нас самих — чем мы тогда будем отличаться от нацистов? Для которых тоже ведь, свои были «камрады», а все прочие, унтерменши!

Территория, отгороженная проволокой, была разделена на три неравные части. Люди были набиты там, как в загон, под открытым небом — хотя с краю были и навесы от дождя. Первая часть, где посвободнее, и узники там выглядели посытее — беглецы с юга, кто заявили, что образованы, или какой-то профессией владеют — не кули! А также, члены их семей — женщины, тоже тут наличествующие, в таких же бесформенных и одноцветных штанах и блузах, как мужики, только по физиономии и различишь (Кунцевич снова произнес непонятное — вот когда стиль «унисекс» изобрели). Этих людей должны были передать в местную администрацию, в Департамент по трудоустройству — очень скоро их ждет своя койка в бараке, да не в общем, а «система коридорная» (в каких еще и в СССР в городах приличное число населения живет!), и положенный паек по карточкам, и главное, работа, дающая право остаться в маньчжурском раю — ну а через пять лет, по закону, в случае безупречной лояльности и поведения, и гражданство вместо вида на жительство. Во второй части были, кто лишь ожидал решения своей судьбы — ну а в третьей те, кого однозначно ждала депортация: правонарушители, за это лишенные паспортов, или по иным причинам признанные нежелательными элементами, или же те из беглецов с юга, кто солгали о наличии профессии, или же кто был признан «злостным», за оказание сопротивления полиции или попытку скрыться.

И никто из этих людей не имел за собой конкретной вины — «враги и шпионы» содержались не здесь, а в подвалах. Эти лагеря для перемещаемых лиц, получившие у советских товарищей прозвище «дахау», обычно находились где-то за городом, на отшибе, чтоб не мозолить глаза. И бросали туда людей, виноватых лишь в том, что они бежали от голодной смерти — если в Японии, даже в самые последние перед капитуляцией дни, был голод, но порядок, «великолепно организованный голод», как писал Ленин когда-то про совсем другую страну, то в Китае уже сорок лет творился ад анархии и террора, когда жизнь человека стоит дешевле, чем патрон, там приговоренных мотыгами забивают, чтобы боеприпасы не тратить. На севере, в Харбине, все ж хватали лишь врагов, а безработных без профессии пытались организовать в некое подобие «трудармий», это конечно несвобода — но койка, пайка, а главное, жизнь. Здесь же беспаспортных беглецов — которые все без документов, а молодые из глубинки могут даже и не знать, что такое документы! — хватают как преступников, бросают в самый настоящий концлагерь, без всякого суда. Кому-то повезет попасть в первую категорию «общественно полезных», кого-то отберут на сезонные работы, или рекрутами в армию — а прочих же, кто не умрет, вышвырнут обратно. И для гоминьдановской власти они, пытавшиеся бежать к коммунистам, будут считаться мятежниками, и всем отрубят головы, или закопают в землю живыми, или заколют штыками.

На плацу стояло подобие трибуны, рядом был подвешен медный гонг, старший из полицейских ударил в него железной палкой, по всему двору разнесся звон, «слушайте все» — сразу воцарилась тишина.

— Переведи им. Вы пришли сюда, чтобы спастись от войны. Но здесь нет на всех ни еды, ни работы — Маньчжурия мала, Китай большой. Потому, мы возьмем лишь тех, кто нам полезен. Мне нужны те, кто может стать солдатом. Кто хочет, тот пусть выйдет сюда. Тот, кого мы выберем, получит право остаться в Свободной Маньчжурии, как и члены его семьи.

Толпа заволновалась, как море. Вдоль проволоки выстроились стражники с палками, готовые пресечь возможные беспорядки. Открыли калитки в ограде, и на плац потек ручеек желающих. Китайцы даже предпочтительнее манджуров — ведь севернее Стены с тридцать первого года не было ни коммунистов, ни партизан, а был японский порядок, а вот у людей с той стороны вполне могут быть личные счеты с Гоминьданом, и желание вернуться, отомстить. Ну и конечно, при всей закоснелости китайского общества, и в нем есть люди, не склонные считаться с авторитетами, не вписывающиеся в привычный круг — этих берем в первую очередь, при условии их вольнолюбия в меру, совсем неуправляемые нам тоже не нужны.

— Проверим их физические кондиции, силу воли и умение подчиняться. Переведи им — всем лечь! Теперь встать! Снова лечь! Встать! Лечь! Встать!

К замешкавшимся подскакивают полицейские с палками, а кого-то, кто так и остался стоять, вытаскивают и швыряют в «третий круг». Люди падали в пыль, вставали, снова ложились. Им еще повезло, что не было луж.

— Никто не даст нам избавленья, ни бог ни царь и не герой — произнес Мазур — они это еще строем маршируя, будут петь! Эй, куда потащили? Этого, этого и этого — к нам! Видно же, что старались — а что сил не хватило, откормим!

И добавил, обращаясь к Кунцевичу:

— Мы, по настоянию медиков облегчили процедуру. Раньше требовали наше стандартное, десять раз «упал отжался подпрыгнул присел» — и в первой партии у двадцати процентов на медкомиссии нашли шумы в сердце. Начмед нас долго материл и объяснил, что нельзя истощённым людям сразу нагрузку давать, можно «мотор запороть», это ведь не наши кандидаты в осназ, которых из числа как минимум год отслуживших отбирают. Поэтому сейчас проверяем только волю и желание, а физуху будем ставить, когда немного откормим — они ведь многие в жизни досыта не ели. Видите, выдохлись как — а ведь для «бобров» это даже не разминка была бы, а так, тьфу!

Скунс кивнул. Сказал Стругацкому:

— Теперь переведи — выдержавшим, строиться здесь. Членам семей, если такие есть — подойти. Сейчас погрузим и отправим! Переводи — в колонну по четыре, становись! Видишь, старлей, даже этого они не знают. Ничего, откормим, выучим, сделаем из них людей… Ну вот, построились — теперь скажи им, шагом марш!

А когда строй рекрутов уже выползал с плаца в ворота, заметил:

— Что смотришь, товарищ старший лейтенант, словно тебя счас стошнит? С души воротит — так ты водочки хлебни, держи фляжку. Не звери мы — просто, иначе нельзя. Ты вот образованный — арифметике обучен? Тогда считай.

Тут в Маньчжурии, по японской еще переписи, 25 миллионов собственно маньчжур — хотя многие из них успели окитаиться так, что даже язык забыли. Миллиона три японцев, корейцев и русских. И 17 миллионов китайцев — из которых примерно половина, это «гастарбайтеры», даже без семей. С первыми двумя категориями понятно — наш народ, с которым будем работать. А вот с китайцами, сложнее. Кто тут осел капитально, и профессию имеет — с теми тоже все ясно. А неквалифицированных и безработных куда — их ведь мало того, что не прокормить, так еще и горючий материал? Это ведь не выдумка, что «агенты Мао», есть у него такая поганая контора, «шэхуэйбу», ну это как СБ у бандер — пытались тут беспорядки устроить, давить пришлось жестоко, а что делать? Ты ведь политику партии должен знать: социализм нельзя принести на штыках. И мы тут не империю расширяем, а, как сказал товарищ Сталин, помогаем товарищам, выбравшим социалистический путь развития. Но по этому пути они должны пройти сами — как в гимне поётся «Добьёмся мы освобожденья своею собственной рукой», они еще это в строю будут петь, маршируя!

Несправедливо, говоришь, так произвольно определять, кому жить, а кому наоборот? Мне это тоже не нравится, а что делать? Сложить лапки и надеяться, что само образуется? Так ведь не образуется — империалистические хищники не дремлют и нашей слабостью обязательно воспользуются. А в интересах дела вытаскивать тех, кто нам полезен. Знаешь, как на подводной лодке, если в отсеке пожар и есть пострадавшие, помогают тем, кто может встать и бороться за живучесть. Потому что не справимся с огнём — все погибнем, а справимся — сможем помочь и лежачим. Так и здесь — тех, кого мы сейчас вытащили, не просто кормить будем, а учить. Чтобы они, став сильными и умелыми, сами вытянули остальных. С отбором — кто годится в коммунары, «иди к нам, ты нам подходишь», тот в новую жизнь с нами и пойдет.

Спрашиваешь, можно ли палкой к счастью гнать? Блин, а как еще по-иному — уговорами, объяснениями? Если ты точно знаешь, как надо. Какая к чертям демократия может быть на войне? Или когда пожар надо тушить? И враги кругом? Или не враги — тут ведь раньше китайцы маньчжур окитаивали, кто не станет как мы, веру и язык предков забыв, тому жизни не будет — ну а как здесь Гао Ган сел, и своих наверх тянет, тут такие разборки начнутся, если мы отсюда уйдем! И неизвестно еще кто кого, и с каким счетом!

Время сейчас такое — мы, СССР, единственная надежда мирового коммунизма. И помогать должны в первую очередь тем, кто уже с нами в строй встать готов, ну а прочим, как получится! И уж тут ничего не поделать — кому жить, кому умирать. Зато правое дело Ленина-Сталина останется. Когда нас с тобой уже не будет.

Есть еще вопросы, старший лейтенант Стругацкий?

Я, Ли Юншен, из уезда Синьсян провинции Хэнань, третий сын почтенного Ли Вэйдуна. Наша семья была крестьянами, но отец сам пытался сдать уездный экзамен, и готовил к этому нас. Чтобы в нашей деревне с почтением говорили, вот идет достойный Ли Вэйдун, у которого трое грамотных сыновей. А если бы кому-то из нас удалось занять место уездного чиновника, наша семья стала бы самой уважаемой в деревне!

Учитель в школе говорил — самое страшное проклятие, чтоб ты жил в эпоху перемен! Которые начались еще до моего рождения — а вот отец, и даже старший брат Ли Чжиган еще помнят времена, когда в государстве был покой. Но не стало законной власти, и каждый главарь разбойников возомнил себя равным императору! И страшная смута охватила весь Китай!

Моя мать, достойная Ли Яньлинь, умерла от черного мора. Затем пришли проклятые японские дьяволы, сожгли дом, бывший жильем нашей семьи уже много поколений. А также еще половину домов в нашей деревне, ради устрашения. Мою сестру Ли Чанчунь японцы изнасиловали толпой, а затем вспороли ей живот. Отец, как один из самых почтенных жителей деревни, обратился к японскому офицеру с увещеванием — с подобающей вежливостью спросил, за что карать безвинных и безоружных? В ответ проклятый самурай отрубил голову моему несчастному отцу.

Мой старший брат, Ли Чжиган, погиб через год, сражаясь в войске правителя провинции Хэнань. Он хотел воевать с японцами, но ему сказали, что сначала надо разобраться с шакалами из соседней провинции. Было жестокое и славное сражение, хотя я не знаю, кто в нем победил. Но брата после не оказалось среди живых.