Глава 27
К обеду меня из лечебницы отпустили. Целитель долго и вдумчиво вглядывался, но так и не нашел, к чему можно придраться, чтобы оставить меня еще хоть ненадолго. Из дворца прислали корзинку с едой и защитный артефакт, теперь — в виде тоненького неприметного колечка. В записке Эвальд указал, что некоторые шпионы отличаются повышенной тупостью и не сразу поверят в то, что я больше не его невеста, а ему очень не хочется, чтобы я опять пострадала. К тому же, он не переставал надеяться, что я передумаю, а в этом случае он желал бы вести в храм девушку без видимых повреждений. В чем-то я его даже понимала — мне не хотелось иметь ни видимых, ни невидимых повреждений, так что артефакт я посчитала компенсацией за вред, причиненный недавним покушением, и надела сразу же. Папа еще рассказал, что тетя Эльза горит желанием выбить мне пожизненные выплаты из казны, как лицу, пострадавшему за интересы короны, даже весь ее пиетет перед представителями монархического семейства куда-то делся. Она совсем не поверила, что помолвка была расторгнута по моему желанию, уверяла, что мы с папой говорим это под нажимом спецслужб, и продолжала возмущаться бессовестностью и вероломством Эвальда. Причем, винила она во всем случившемся почему-то Дитера, свято следуя единожды высказанному тезису «Все Дитеры — зло».
— Не связались бы вы с Берти с этим проходимцем, — говорила она мне на прощание, — ничего бы такого и не произошло. Но ты не переживай, Эрика, целитель сказал, что покушение особого вреда твоему здоровью не нанесло, так я постараюсь, чтобы Эвальд к тебе вернулся.
Я испуганно уговаривала тетю этого не делать, но не преуспела, и ушла она, строя всевозможные планы по возвращению мне принца. Папа хмуро пообещал с ней поговорить и тоже ушел — выполнять мою просьбу, чтобы семье Дитера показали все же дело его дяди. А я осталась одна в комнате, где не так давно очень весело жила в компании Катарины. Все ее вещи были убраны, но, казалось, еще что-то незримое витало в воздухе, напоминая о бывшей подруге. На моей кровати почистили покрывало и подушку, которые были залиты кофе во время нашей борьбы. Теперь на них не осталось ни малейшего пятнышка. Но запах, горьковатый запах кофе, преследовал меня, где бы я ни была, и вызывал чувство беспомощности и паники. Пить его, наверно, я не смогу больше никогда. Да и находиться тут мне было просто тяжело — казалось, комната на меня давила, все хорошие воспоминания в ней были похоронены последним событием. Мне было страшно. Я какое-то время пыталась бороться с этим недостойным чувством, а потом подумала, что ведь ничего ужасного не случится, если я схожу к иноре Пфафф и попрошу меня переселить. Бороться со своими страхами можно и в другом месте — главное ведь результат. Здесь я не уверена даже, что смогу одна заснуть. А если я не высплюсь, то о какой борьбе вообще можно вести речь?
Но сходить к комендантше я не успела. Ко мне зашла Софи. Она охала и ахала, расспрашивая меня о здоровье и о том, что же все-таки случилось в этой комнате. Отвечала я ей неохотно — слишком много за сегодня говорила на эту тему, да и вообще мне хотелось перелистнуть эту страницу с Катариной как можно скорее, если уж вырвать ее из книги моей жизни никак нельзя. Софи, видно, почувствовала, что мне неприятен этот разговор, и замолчала. А потом вдруг спросила:
— Эри, а можно, я к тебе переселюсь?
— Ты же так радовалась, что с Инессой живешь? — удивилась я.
— Да она все время мне выговаривает, какие мы с тобой неблагодарные, даже спасибо ей не сказали за такое успешное выступление на соревнованиях. Но она же ничего не делала! Совсем ничего! Получается, она врет! Но ведь тогда выходит, что и остальные ее рассказы такие же.
В голосе Софи звучало искреннее возмущение поведением своей соседки и непонимание, как можно приписывать себе чужие заслуги. Для этой девушки постоянное вранье было делом немыслимым — сама честная до невозможности, она и от других ожидала того же. И вдруг такое разочарование. Прекрасный инессин облик в ее глазах не просто треснул, а развалился на тысячи мелких неприглядных осколков.
— Мне тоже кажется, что она по большей части неправду говорит, — согласилась я. — Да и если и проскальзывает там случайно что-то правдивое, то остается совсем незамеченным.
— Но зачем ей все время врать? — недоуменно спросила Софи.
— Хочется быть в центре внимания, — пожала я плечами. — А поскольку ничего у нее нет, кроме умения красиво сочинять, им и привлекает.
— Она, наверно, очень несчастная, — расстроенно сказала девушка, — а тут я еще от нее уйду. Зря я это затеяла.
— Вовсе нет, — торопливо заговорила я. — Софи, мне одной здесь страшно находиться. Поверь, ты мне нужна намного больше, чем Инессе.
Я вдруг подумала, что мы с Софи сблизились за последнее время, ведь постоянные тренировки этому очень способствовали. И единственное раздражающее меня качество этой девушки — излишняя доверчивость — в полной мере применимо и ко мне. Ведь только такая дура, как я, могла идти на поводу у Катарины. И хотя для того, чтобы дружить, совсем необязательно проживать в одной комнате, все равно быть вместе с подругой намного интереснее. В конце концов, ведь нельзя из-за одной предательницы сторониться других девушек.
— И все равно, Инесса обидится, — расстроенно сказала Софи, которой эта мысль, видно, раньше в голову не приходила.
— А мы ей скажем, что за мной после отравления присмотр нужен, — предложила я.
— Врать нехорошо.
— Честно говоря, целитель мне говорил, что у меня могут быть в ближайшие несколько дней головокружения, — ответила я. — И к тому же, ты проявляешь заботу об Инессе — ведь если она будет проживать одна, то быстрее закончит свою книгу, на которую она столько надежд возлагает. Кстати, не знаешь, о чем там?
— Нет, — ответила Софи, — она даже от меня текст прячет. Но судя по всему, справочник какой-то.
— Вот, а так ей и прятать ничего не придется, — заметила я. — Всем хорошо будет.
И мы отправились к иноре Пфафф за разрешением на переселение Софи ко мне. Та немного поворчала, так как вносить исправления не любила, а волшебного браслета, позволяющего мгновенно найти понимание с комендантшей, у меня уже не было. Но согласие она дала. А вот Инесса оказалась совсем не рада тому, что остается в комнате одна. Видно, слишком редко возникало у нее желание применять свои кулинарные таланты, и она уже всецело полагалась в этом на соседку.
— Я буду забывать вовремя есть и умру от голода, — заявила она Софи. — А если я не буду просыпаться вовремя, и меня отчислят?
По мнению ее, в этом тоже будет виновата Софи, не иначе.
— Мы будем стучать тебе по утрам в дверь, — безжалостно сказала я. — Зато никто не будет мешать тебе творить в собственное удовольствие. Быстрее напишешь — быстрее прославишься. Все же кулинарные книги читают не так много людей, а у тебя, как я понимаю, замыслено нечто грандиозное, вполне соответствующее такой выдающейся личности.
Мои слова несколько примирили Инессу с действительностью, она успокоилась и приняла свой обычный высокомерный вид, долженствующий подчеркнуть ее необычайную значительность. Хорошо еще, я не стала говорить, что с такими подкожными запасами смерть от голода ей в ближайшие несколько лет точно не грозит. Даже если поголодает недельку-другую, то это только на пользу пойдет и фигуре, и здоровью, и навыкам по уходу за собой. А то превратила соседку в прислугу, да еще и считает при этом, что та ей по гроб жизни должна быть обязана. А как же — сама Великая Инесса почтила ее своим вниманием! Мне казалось, что Софи все же чувствовала себя виноватой и порывалась несколько раз сказать, что она ни за что не оставит свою соседку, но я ей этого сделать не дала — ведь эта девушка мне сейчас была намного нужнее, она позволила мне почувствовать себя опять живой и избавила от этого противного липкого страха.
Вещей у Софи было не так уж много, большая часть одежды так и лежала в сумке — ведь общий шкаф был занят почти полностью ее соседкой. Инесса следила за нами исподлобья и время от времени все же цедила фразы относительно черной человеческой неблагодарности, о том, сколько она сделала для развития наших жалких личностей, нашего примитивного вкуса и нашего маленького недалекого мозга. Да, если бы я все это время жила с ней в одной комнате, боюсь, Катарине бы и не пришлось меня уговаривать принять яд. Как это бедная Софи выдерживала?
Отпраздновали мы переселение сразу же — ведь не пропадать всем тем вкусностям, что мне прислали из дворца на обед? Которые так изумительно пахли… А на запах этот тут же притянулся мой брат — в чем в чем, а в стремлении хорошо поесть ему не откажешь. Вместе с ним пришел и Дитер. Правда, объяснили они свой приход исключительно беспокойством о моем здоровье, но это не помешало им присесть за стол и включиться в наш праздник. Брат постоянно косился то на друга, то на меня, потом, видимо, решил, что нам с ним поговорить нужно, и предложил Софи пойти прогуляться за конфетами. Правда, напоследок, почти уже закрыв за собой дверь, сказал:
— Мы ненадолго. Но все равно, чтобы ничего без нас не пили.
— А чай можно? — насмешливо спросил Дитер.
— Чай? Конечно. В него амаревирид не добавишь, — нахально сказал брат. — А то тетя мне голову открутит, как и обещала.
— Ничего, ты ей все равно не пользуешься.
— Как это? — возмутился Берти. — Я ей гляжу, и в нее ем.
— А еще ты ей разговариваешь, — подсказал ему друг. — Потом, можно на ней усы отрастить или бороду. Действительно, куча применений.
Берти хмыкнул и прикрыл за собой дверь. А Дитер замолчал. Я тоже не торопилась его расспрашивать. Я даже боялась на него посмотреть почему-то.
— Эри, — откашлялся он, — теперь ты понимаешь, почему я пытался от тебя отказаться? Я с самого начала думал о том, какой это будет трагедией для моей семьи.
— А сейчас не думаешь?
Я упорно не хотела на него смотреть, я рисовала пальцем на столешнице какие-то странные узоры, более всего напоминавшие гномские руны, скрещенные с цветочным орнаментом. Видно, чтобы я случайно не активировала что-нибудь, непонятное даже мне, Дитер прикрыл мою руку своей.
— А теперь я думаю, что просто не смогу без тебя жить, — ответил он.
От его руки поднималось тепло, даря мне защиту и уверенность. Его слова звучали музыкой для меня. Он хочет быть со мной не потому, что считает своим долгом, а потому, что чувствует то же, что и я. Но ведь то, что нас разделяло, так никуда и не делось.
— Папа обещал вам помочь с делом твоего дяди, — сказала я.
— Он не боится, что всплывет правда?
— А почему ты не думаешь, что твой дядя мог быть действительно преступником? — я посмотрела на него как раз, когда он собирался мне ответить, и торопливо продолжила. — Подожди, не говори ничего. Я не знала твоего дядю, да и ты его не знал, не так ли? Но я знаю своих родителей и уверена, что они не способны на подлость. Ты считаешь, что твою семью обидели незаслуженно, но ведь изъяли какие-то запрещенные книги при обыске.
— Ты хочешь сказать, что мой дядя — подлец и негодяй, а твои родители — невинные ягнята? — зло сказал парень.
— Я хочу сказать, что если бы были хоть малейшие подозрения в виновности моего отца, он вряд ли бы остался в армии, — немного жестче, чем хотелось бы мне, ответила я. — Контроль там очень серьезный. Никому не нужны под боком возможные предатели. Так что моему отцу бояться нечего. Думаю, ты в этом сам убедишься.
— Но мама, она так уверена…
— Она любила своего брата. Трудно поверить в то, что человек, которого ты любишь, не столь хорош, как тебе казалось. Да и он, скорее всего, сестру любил.
Дитер молчал.
— Я думаю, такую правду мама не примет, — наконец сказал он. — Даже если это действительно правда…
— У вас будет возможность в этом убедиться, — мрачно сказала я и забрала руку.
Оказалось, что мне мало для счастья осознания того, что меня любят. Ведь получается, что наша любовь принесет только боль обеим семьям — и моей, и Дитера, а это значит, что будет счастье это совсем недолгим. Возможно папа прав, и ничего хорошего из нашего брака не выйдет. Как я смогу выйти замуж за человека, не уважающего мою семью? За человека, чья мама отнесется ко мне сразу с предубеждением?
— Эри, — Дитер обнял меня, я попыталась отстраниться, но он держал меня крепко, — я люблю тебя. Ты любишь меня. Все остальное неважно. Если у нас настоящие чувства, мы со всем справимся.
— Если настоящие…
Вырываться мне больше не хотелось, в кольце его рук было так уютно и хорошо.
— У нас будет время проверить, — серьезно ответил он. — Мужчина имеет право жениться, когда он в состоянии содержать семью, не раньше. Мне учиться еще год. Потом инор Лангеберг предлагает у него стажировку. Первый год оплата там будет невелика, поскольку во многом я еще только учиться буду. А это значит, что пожениться мы сможем не раньше, чем через два года.
Целых два года… Ничего себе! Да, за такой огромный срок точно все понять можно будет. И если окажется, что не судьба нам быть вместе, если его мама не сможет принять меня, а мои родители — его, то мы расстанемся. Но пока у нас есть столько времени, чтобы просто быть счастливыми, просто быть рядом. Я успокоено положила голову на плечо жениху и сказала:
— Ты же боялся, что придворный маг тебя не возьмет.
— Я так думал. Но он сказал, что талант в данном случае важнее происхождения, и что если я решусь к нему пойти, то придется специальную клятву на верность королевской семье принести, только для придворных магов.
— Но это же…,- я вспоминала, что слышала об этой клятве, и мне это совсем не нравилось, — это же смерть при любом действии, что клятва сочтет изменой.
— Мне нечего бояться. Я не собираюсь предавать, — твердо ответил Дитер. — Ничего и никого. Ни короля, ни Гарм, ни жену.
И я сразу ему поверила. И в то, что у нас все будет хорошо. Да разве может быть как-нибудь иначе?