26

Жизнь с Айсменом идет хорошо, несмотря на наши споры. Наши встречи тет-а-тет безумны, сладки и страстны, а когда мы ездим к Бьорну, то они еще пылкие и развратные. Эрик делит меня со своим другом, и я с удовольствием на это соглашаюсь. Нет никакой ревности. Ни упреков. Есть только секс – игра и похоть. Мы в полной мере наслаждаемся влечением друг к другу при каждой встрече. Нет никакой лжи. Нет никакой скрытности. Только безумное сладострастие.

С Флином же все совсем иначе. С парнем мне приходится нелегко. Я замечаю, что с каждым днем он становится все менее дружелюбным со мной и раздражается нашему с Эриком счастью. Мы с Эриком ссоримся из-за него. И, кажется, мальчик получает огромное удовольствие оттого, что становится причиной наших с Эриком споров.

Иногда по утрам я езжу вместе с Норбертом отвозить Флина в школу. Но Флин не догадывается о том, что, когда Норберт уезжает, я тайком за ним наблюдаю. Я не понимаю, что происходит. Мне не понятно, почему Флин является центром насмешек своих якобы друзей. Они обзывают его, толкают, а он не реагирует. Всегда заканчивается тем, что он лежит на земле. Нужно найти этому какое-то решение. Нужно, чтобы он улыбнулся, чтобы поверил в себя, но я не знаю, как это сделать.

Однажды вечером, когда я в своей комнате напеваю песню Пабло Альборана «Столько», замечаю, что за окном опять идет снег. Это мне понимает настроение. Снег такой красивый! Радуясь снегопаду, иду в комнату игр, где Флин делает уроки, и открываю дверь.

– Хочешь поиграть в снежки?

Мальчик со своим обычным серьезным видом смотрит на меня и отвечает:

– Нет.

Я прихожу в ярость, увидев у него разбитую губу. Беру его за подбородок и спрашиваю:

– Кто это сделал?

Мальчик смотрит на меня и сердито отвечает:

– Это тебя не касается.

Вместо того чтобы ответить ему тем же, решаю промолчать. Закрываю дверь и иду искать Симону. Нахожу ее в кухне, готовящую бульон. Подхожу к ней и говорю:

– Симона.

Женщина поворачивается ко мне, вытирая руки о фартук.

– Да, сеньорита.

– Ай, Симона, ради бога, называй меня по имени, просто Джудит!

Симона улыбается.

– Я стараюсь, сеньорита, но мне очень сложно к этому привыкнуть.

Да, ей, наверное, действительно трудно.

– В доме есть санки? – спрашиваю я.

Женщина недолго думает и отвечает:

– Да, есть. Мне кажется, что какие-то санки хранятся в гараже.

– Отлично! – хлопаю в ладоши. И, поворачиваясь к ней, говорю: – Хочу тебя попросить кое о чем.

– Говорите.

– Мне нужно, чтобы ты вышла на улицу и поиграла со мной в снежки.

Не веря своим ушам, она хлопает глазами и ничего не понимает. А я, улыбаясь, беру ее за руку и шепчу:

– Я хочу, чтобы Флин увидел, что он теряет. Он ребенок и должен играть в снежки и кататься на санках. Давай покажем ему, что можно весело играть не только в приставку.

Сначала женщина кажется неуверенной: она не знает, что делать, но, видя, что я ее жду, снимает фартук.

– Дайте мне пару секунд, я одену сапоги. В той обуви, в которой я сейчас, нельзя выходить на улицу.

– Здорово!

Пока я надеваю красный пуховик и перчатки, в дверях появляется Симона, надевает свой синий пуховик и шапку.

– Идем поиграем! – говорю я, беря ее под руку.

Мы выходим из дома, шагаем по снегу, пока не оказываемся напротив комнаты Флина, и начинаем играть в снежки. Вначале Симона ведет себя немного скромно, но после нескольких моих точных попаданий, заметно оживляется. Мы, смеясь, хватаем снег и бросаемся снежками.

Изумленный нашей игрой, к нам выходит Норберт. Поначалу он не хочет участвовать, но уже через пару минут мне удается его завлечь и он присоединяется к нам. Флин за нами наблюдает. Я вижу, что он смотрит на нас через окно, и кричу ему:

– Флин, иди сюда… Давай играть с нами!

Мальчик отрицательно качает головой, а мы втроем продолжаем играть. Я прошу Норберта принести из гаража санки. Когда он возвращается с ними, вижу, что они красного цвета. Вне себя от радости, сажусь на них и съезжаю со снежной горки. Валюсь кувырком и, обвалявшись в мокром снегу, катаюсь со смеху. Следующей скатывается Симона, а потом мы съезжаем с горки вдвоем. Мы с ног до головы в снегу, но счастливы, несмотря на озадаченное лицо Норберта. Он не может поверить своим глазам. Вдруг вопреки всем прогнозам я вижу, что на улицу выходит Флин и смотрит на нас.

– Эй, Флин, иди сюда!

Мальчик подходит, и я предлагаю ему сесть на санки. Он поглядывает на меня с опаской, и тогда я говорю:

– Давай я сяду спереди, а ты сзади, хочешь?

Норберт и Симона подбадривают его, он садится, и тогда я с величайшей осторожностью спускаюсь с горки. К моим радостным крикам присоединяются крики мальчика. Когда санки останавливаются, он с восторгом меня спрашивает:

– А можно еще раз?

Я киваю и не могу нарадоваться тому, что вижу: такого выражения лица я у него еще никогда не видела. Мы вдвоем бежим к Симоне и снова спускаемся с горки.

С этого момента мы все веселимся. Впервые за все время, что я нахожусь в Германии, он ведет себя как ребенок, и когда мне удается уговорить его самого скатиться с горки, то его довольное лицо согревает мне душу.

Он улыбается! У него чудесная, искренняя и дивная улыбка, как вдруг она меняется. Я поворачиваюсь в ту сторону, куда он смотрит, и вижу, что к нам бежит Трусишка. Норберт оставил гараж открытым, и, услышав наши крики, животное не смогло удержаться и мчится с нами поиграть. Мальчик от испуга замирает, я же свищу, и Трусишка прибегает ко мне, а потом, обхватив его за шею, я говорю:

– Флин, не бойся.

– Собаки кусаются, – шепчет он, парализованный от страха.

Я вспоминаю то, что мальчик рассказал тогда ночью в постели, и, поглаживая Трусишку, пытаюсь его успокоить:

– Нет, мой хороший, не все собаки кусаются. Уверяю тебя, Трусишка этого не сделает. – Однако это мальчика не убеждает, и я продолжаю, протягивая ему руку: – Давай. Поверь мне. Трусишка тебя не укусит.

Пес не подходит, а только смотрит на нас. Симона с Норбертом подбадривают его, и тогда мальчик делает шаг вперед, но останавливается. Он боится. Я улыбаюсь и говорю:

– Обещаю тебе, мой хороший, что он не сделает тебе ничего плохого.

Флин недоверчиво на меня смотрит, и тут Трусишка ложится на снег и поднимает лапы вверх. Симона чешет ему брюшко.

– Флин, посмотри. Трусишка хочет, чтобы мы его пощекотали. Иди сюда…

Я тоже чешу псу брюшко, и тот высовывает язык, сияя от счастья.

Вскоре мальчик подходит, наклоняется и со страхом дотрагивается до пса одним пальцем. Уверена, что за многие годы он впервые прикасается к животному. Видя, что Трусишка не шевелится, Флин оживляется и снова дотрагивается до него.

– Ну, как тебе?

– Мягкий и влажный, – шепчет мальчик, притрагиваясь к псу уже ладошкой.

Полчаса спустя Флин и Трусишка уже друзья, а когда мы, смеясь и пища, скатываемся на санках, Трусишка бежит рядом с нами.

Мы все мокрые от снега, но счастливы. Мы здорово проводим время, как вдруг слышим, что подъезжает машина. Это Эрик. Мы переглядываемся с Симоной. Заметив дядю, Флин застывает на месте. Странно. Он не бежит ему навстречу. Когда машина приближается, вижу, что Эрик смотрит на нас, а по его выражению лица догадываюсь, что он не в духе. Ну, так это в порядке вещей. Не в силах промолчать, тихо говорю Симоне:

– О-о! Нас застукали.

Женщина кивает. Эрик останавливает машину, выходит, и по тому, как он хлопает дверью, я понимаю, насколько он рассержен. Он с угрожающим видом направляется прямо к нам.

Мать честная! От моего Айсмена идет такая мощная волна! Хуже всего, когда он хочет выглядеть супергероем. Все замерли и не дышат. Я смотрю на него. Он смотрит на меня. И, подойдя к нам, выкрикивает с порицающим видом:

– Что здесь делает этот пес?

Флин молчит. Норберт и Симона парализованы. Все смотрят на меня, и я отвечаю:

– Мы играли в снежки, и он играл вместе с нами.

Эрик берет Флина за руку и рычит:

– А мы с тобой должны поговорить. Что ты натворил в школе?

Я возмущена тоном, каким он разговаривает с мальчиком. Почему он так с ним себя ведет? Но только я собралась что-то сказать, как он говорит:

– Мне снова позвонили из школы. Судя по всему, ты опять ввязался в драку, и на этот раз очень серьезную!

– Дядя, я…

– Замолчи! – орет он. – Ты прямиком отправишься в интернат. Ты, в конце концов, этого добьешься. Иди ко мне в кабинет и жди меня там.

Под грозным взглядом Эрика Симона, Норберт и мальчик уходят.

Женщина печально на меня смотрит, а я подмигиваю ей, несмотря на то что понимаю, что меня ждет взбучка. Похоже, мой немец вне себя от ярости. Когда мы остаемся одни, Эрик замечает санки и следы на горке и сычит:

– Я не хочу видеть этого пса у себя дома, ты меня слышишь?

– Но, Эрик… послушай…

– Нет, Джуд, я не буду слушать.

– Но ты должен, – не унимаюсь я.

После дуэли взглядов, леденящих кровь, он кричит:

– Я сказал: «Вон!»

– Послушай, если тебя разозлили на работе, не вымещай свое зло на мне. Не перегибай палку!

Он тяжело вздыхает, проводит рукой по волосам и невнятно бормочет:

– Я же тебе говорил, что не хочу видеть этого грязного пса у себя дома, к тому же я не разрешал тебе катать племянника на санках, да еще и вместе с этим животным.

Я удивлена его приступом гнева и, не желая сдаваться, протестую:

– Не думала, что должна просить у тебя разрешения, чтобы поиграть в снежки, или должна? Если ты скажешь «да», то с этого дня буду спрашивать у тебя разрешения, чтобы дышать. Черт, только этого мне не хватало!

Эрик не отвечает, а я сердито добавляю:

– А что касается Трусишки, то я хочу, чтобы он остался. Этот дом достаточно велик, чтобы ты его не видел, если не захочешь. А твой сад больше похож на огромный парк. Я могу построить для него будку, чтобы он жил в ней и охранял дом. Не понимаю, почему ты настаиваешь, чтобы я выбросила его на улицу в такой холод. Разве тебе его не жалко? Бедняга, сейчас же так холодно. Идет снег, а ты требуешь, чтобы я выгнала его. Ну, Эрик, пожалуйста, подумай сам.

Мой Айсмен, мой великолепный мужчина в элегантном костюме и синем пальто, смотрит на Трусишку. Пес машет хвостом, милашка!

– Джуд, ты считаешь меня глупцом? – Я удивленно раскрываю глаза. И поскольку я не отвечаю, он продолжает: – Это животное уже давно живет в гараже.

У меня замирает сердце. Может быть, он еще и мотоцикл видел?

– Ты знал об этом?

– Неужели ты считаешь, что я настолько глуп, чтобы его не замечать? Ну конечно, я знал.

Я замираю, и, прежде чем открываю рот, чтобы ответить, он продолжает:

– Я тебе говорил, что не желаю видеть его в своем доме, но ты все равно его привела и…

– Поскольку ты опять говоришь «в своем доме»… – Я снова начинаю злиться и продолжаю произносить слова уже сквозь зубы, но решаю не упоминать о мотоцикле (если он ничего о нем не говорит, значит, лучше не поднимать эту тему). – Ты постоянно твердишь, что я могу считать этот дом своим, и теперь, когда я приютила бедное животное в гараже, чтобы оно не умерло от холода и голода, ты ведешь себя как… как…

– Скотина, – заканчивает он.

– Точно, – киваю я, – ты сам сказал: скотина!

– А между моим племянником и тобой, ты будешь…

– Что Флин натворил в школе? – перебиваю его.

– Он ввязался в драку, в результате которой одному мальчику пришлось накладывать швы на голову.

Я в шоке. Не могу представить Флина в роли победителя, хотя у него тоже разбита губа. Эрик в ярости проводит рукой по волосам, смотрит на Трусишку и кричит:

– И немедленно вышвырни этого пса на улицу!

Напряжение. Холод, который стоит на улице, не сравнить с тем, который у меня на сердце, но, прежде чем он успел еще что-то сказать, я ему угрожаю:

– Если Трусишка уйдет, тогда я тоже уйду.

Эрик поднимает брови и, перед тем как развернуться и уйти, равнодушно смотрит на меня.

– Делай, что хочешь. В конце концов, ты всегда так делаешь, – говорит он, отчего у меня челюсть отвисает.

Не произнеся больше ни слова, он уходит. А я стою, как дура, с жутким желанием продолжить бой. Проходит десять минут, но я все еще вместе с псом на улице. Эрик не выходит. Я не знаю, что делать. С одной стороны, я понимаю, что плохо поступила, спрятав Трусишку в гараже, но, с другой стороны, я не могу оставить бедное животное на улице.

Флин выглядывает в окно из своей комнаты, и я машу ему рукой. Он мне отвечает, и у меня сжимается сердце. Ему понравилось играть и кататься на санках, а также согрело душу знакомство с Трусишкой. Но я не могу оставить пса в этом доме. Он станет новым источником споров. Выходит Симона и подходит ко мне.

– Сеньорита, вы замерзнете. Вы вся промокли и…

– Симона, мне нужно найти приют для Трусишки. Эрик не хочет, чтобы он здесь оставался.

Женщина закрывает глаза и огорченно кивает:

– Я бы приютила его у себя в доме, но, если хозяин узнает, вы же понимаете? – Я киваю, и она советует: – Если хотите, мы можем позвонить в управление по защите животных. Они наверняка ему что-нибудь подберут.

Я прошу ее найти номер телефона. У меня нет другого выхода. Я остаюсь ждать Симону на улице. Я не хочу входить в дом, потому что если увижу Эрика, то съем его, в плохом смысле этого слова. Я иду вместе с Трусишкой по тропинке в сторону огромных решетчатых ворот. Выхожу на улицу и начинаю с ним играть. Он скулит от радости, а у меня градом катятся слезы. Я их даже не сдерживаю, мне нужно выплакаться. Я плачу, я горько рыдаю и бросаю Трусишке камни, и он приносит мне их. Бедняга!

Через двадцать минут появляется Симона и вручает мне бумажку с номером телефона.

– Норберт советует позвонить по этому номеру. Нужно сказать, что мы звоним от его имени, и спросить Генри.

Благодарю ее и достаю из кармана мобильный. С разбитым сердцем набираю номер и разговариваю с неким Генри, он сообщает мне, что приедет за животным в течение часа.

На улице уже стемнело. Отправляю Симону в дом, чтобы она накормила Эрика и Флина, а сама остаюсь на улице вместе с Трусишкой. Я замерзла. Но это нельзя сравнить с тем, сколько пришлось мерзнуть этому бедному животному. Эрик звонит мне на мобильный, но я сбрасываю звонок. Не хочу с ним разговаривать. Да пошел он!

Минут через десять в конце улицы вижу свет фар и понимаю, что это та самая машина, которая едет за Трусишкой. Я плачу, а он смотрит на меня. Фургон для перевозки животных подъезжает и останавливается возле меня. Я вспоминаю Курро. Сначала ушел он, теперь Трусишка. Почему жизнь такая несправедливая?

Из машины выходит мужчина и представляется. Это и есть Генри. Он смотрит на пса и гладит его по голове. Я подписываю какие-то бумаги. Затем, открыв багажный отсек фургона, мужчина говорит:

– Девушка, попрощайтесь с ним. Мне пора уезжать. И будьте добры снять с него то, что у него на шее.

– Это я завязала ему шарф, он простужен.

Мужчина смотрит на меня и продолжает настаивать:

– Снимите его, пожалуйста. Так будет лучше.

Я чертыхаюсь. Закрываю глаза и выполняю его просьбу. Сняв с пса шарф, я тяжело вздыхаю. Ох! Как же больно! Я гляжу на Трусишку, который смотрит на меня своими выпученными глазищами, и, наклонившись к нему, шепчу, поглаживая по его костлявой голове:

– Мне очень жаль, дорогой, но это не мой дом. Если бы он был моим, уверяю, что никто не смог бы тебя выгнать отсюда. – Пес подносит свою мордочку к моему лицу и облизывает меня, а я продолжаю: – Тебе найдут хороший дом, тепленькое местечко, где тебя будут любить.

Я больше не могу произнести ни слова. Мое лицо искажается от рыданий. Я как будто снова прощаюсь с Курро. Чмокаю пса в голову, после чего Генри берет Трусишку и заносит в фургон. Пес сопротивляется, Генри к такому привык и быстро с ним справляется. Он закрывает двери, прощается со мной и уезжает.

Застыв на месте, я смотрю на фургон, который увозит Трусишку. Я прячу лицо в шарф и безутешно рыдаю. Мне нужно выплакаться. На улице темно и холодно, и я одна стою и плачу так, как давно уже не плакала. Здесь, в Мюнхене, все так сложно. Не все так просто с Флином, и Эрик иногда бывает холодным, как лед.

Когда я поворачиваюсь к дому, то, к своему удивлению, замечаю за воротами Эрика. Я не вижу в темноте его взгляда, но знаю, что он прикован ко мне. Я замерзла. Иду к нему, и он открывает мне ворота. Я прохожу мимо него, не произнеся и слова.

– Джуд…

Я в бешенстве к нему разворачиваюсь и кричу:

– Все. Не волнуйся. Больше нет Трусишки в твоем чертовом доме.

– Джуд, послушай…

– Не хочу я тебя слушать. Оставь меня в покое.

И, не желая продолжать разговор, иду к дому. Он молча идет следом за мной. Войдя в дом, мы снимаем с себя верхнюю одежду, и он берет меня за руку. Я быстро ее выдергиваю и бегу по лестнице вверх. Я не хочу с ним разговаривать. Поднявшись по лестнице, сталкиваюсь лицом к лицу с Флином. Мальчик смотрит на меня, но я прохожу мимо него и захожу в комнату, громко хлопнув дверью. Снимаю с себя промокшие сапоги и джинсы и иду в душ. Я заледенела, и мне нужно срочно согреться. Стоя под горячей водой, я прихожу немного в себя, но слезы снова начинают катиться градом.

– Черт побери! – ору я.

Из меня вырывается стон. Я сегодня целый день плачу. Вдруг слышу, что открывается дверь ванной комнаты, и сквозь стеклянную дверцу вижу Эрика. Мы долго смотрим друг на друга, но потом он уходит, за что я ему очень благодарна. Мне нужно побыть одной.

Выйдя из душа, заматываюсь в полотенце, высушиваю волосы, затем надеваю пижаму и ложусь в постель. Есть мне не хочется, и вскоре я засыпаю. Но просыпаюсь в испуге, почувствовав, что кто-то ко мне прикасается. Это Эрик. Я сердито шепчу:

– Отстань от меня. Не трогай меня. Я хочу спать.

Он убирает руки с моей талии, и я отворачиваюсь от него. Я не хочу, чтобы он меня сейчас трогал.