18

Пятого января в доме матери Эрика намечен ужин в честь праздника королей-магов. До этого я видела, что Эрик работает дома и не собирается уезжать в офис. Мне тоже хотелось бы туда поехать, но пусть он сам мне это предложит.

Флин не дает мне спуска. Его раздражает все, что я делаю, и это приводит к тому, что мы с Эриком уже не раз оказываемся на грани взрыва. Да, признаю, что Эрик сдается первым, стараясь не усложнять ситуацию. Он понимает, что парень поступает плохо, и пытается меня понять.

Мои отношения с Трусишкой налаживаются. Он уже не убегает, когда видит меня. Мы с ним подружились. Он наконец понял, что мне можно доверять, и разрешает себя погладить. У него сильный кашель, который мне очень не нравится, и я заматываю шарфом ему шею. Какой же он в нем симпатичный!

Трусишка – просто прелесть! У него добрая мордашка, и каждый раз, когда я выхожу так, чтобы Эрик ни о чем не догадался, поправляю ему будку и приношу еду, бедняжка благодарит меня, как только умеет: облизывает и машет хвостом.

Когда мы вечером приезжаем в дом Сони, нас встречает Марта с ослепительной улыбкой:

– Как здорово, что вы уже здесь!

Эрик кривит лицо. Ему не нравятся вечеринки такого типа, но он понимает, что не должен их пропускать. Он здесь ради Флина, а не ради себя. Эрик представляет меня присутствующим в гостиной людям как свою невесту. Я чувствую гордость: он обращается со мной как с королевой.

Несколько минут спустя он начинает беседовать с мужчинами о бизнесе, и я решаю найти Марту. Но когда я отхожу от него, ко мне обращается один молодой человек.

– Привет! Я Юрген. А ты Джудит, не так ли? – Киваю, и он говорит: – Я кузен Эрика. – И совсем тихо добавляет: – Тот, который занимается мотокроссом.

Мое лицо озаряется, и я с удовольствием принимаюсь с ним болтать. Он называет мне несколько местечек, где народ собирается попрактиковаться, и я обещаю ему туда наведаться. Он подбивает меня воспользоваться мотоциклом Ханны. Соня рассказала ему, что я занимаюсь мотокроссом, и он от этого в восторге. Краем глаза я вижу, что Эрик наблюдает за мной, и у него на лице написано, что он догадывается, о чем мы болтаем. Уже через пару секунд он оказывается возле меня.

– Юрген, сколько лет, сколько зим! – Эрик обращается к кузену, снова обхватывая меня за талию.

Тот улыбается.

– Может, это потому, что ты сам не часто появлялся?

Эрик отрицательно качает головой.

– Я был очень занят.

Юрген больше не говорит о мотоциклах – почти сразу они оба заводят скучный разговор о финансах. Я опять решаю разыскать Марту и вижу, что она отправилась в кухню покурить. Я подхожу к ней, и она предлагает мне сигарету. Обычно я не курю, но с ней мне нравится, поэтому беру себе одну.

Теперь мы обе, две гламурные красавицы, курим и болтаем о милых женских глупостях.

– Как дела с Флином?

– Ох, это что-то! Он объявил мне войну, – стараюсь отшутиться я.

Марта кивает и, наклонившись ко мне, шепчет:

– Если тебя это утешит, он объявил ее всем женщинам.

– Но почему?

Девушка улыбается.

– По словам психолога, из-за потери матери. Флин считает, что женщины временные, приходящие и уходящие в его жизни. Поэтому он пытается не демонстрировать привязанность к нам. Он ведет себя одинаково и со мной, и с матерью. Он никогда не проявлял к нам любви и по возможности отталкивает нас. Ну, да ладно, мы к этому уже привыкли. Единственный, кого он любит больше всех, – это Эрик. К нему он испытывает особую любовь – порой, на мой взгляд, болезненную.

Некоторое время мы молчим, и тут я не выдерживаю.

– Марта, мне хотелось бы кое-что сказать, но, возможно, тебя это обидит. Я никто, чтобы высказывать в подобной теме свое мнение, но, если я это не выскажу, меня разорвет!

– Давай, – улыбаясь, отвечает она. – Обещаю не сердиться.

Сначала затягиваюсь сигаретой и выпускаю дым.

– С моей точки зрения, мальчик привязан к Эрику только потому, что он единственный, кто его не бросает. И прежде чем ты мне что-то скажешь, я знаю, что ты или твоя мать не бросали его, но я имею в виду то, что Эрик, похоже, единственный, кто сердился на него и заставлял его размышлять. А в такие важные минуты, как, например, новогодняя ночь, он его не покинул. Флин – ребенок, а дети ищут ласки. И если он из-за случившегося с его матерью не хочет полюбить женщину, именно вы должны сделать все возможное, чтобы он понял, что его мать ушла, но вы остались с ним. Что вы никогда его не оставите.

– Джудит, уверяю, что мы с мамой делали все возможное.

– Не сомневаюсь. Но, Марта, может быть, вам стоило бы поменять тактику. Ну, не знаю… Если не работает одно, попробуйте что-то другое.

От повисшей тишины у меня, кажется, сердце колотится просто как бешеное.

– Смерть Ханны разбила нам всем сердца, – наконец произносит Марта.

– Представляю. Это, наверное, было ужасно.

Ее глаза наполняются слезами, и я беру ее за руку. Марта улыбается.

– Она была душой и центром нашей семьи. Она была жизнерадостная, позитивная и…

– Марта… – шепчу я, увидев, как по ее щеке катится слеза.

– Джуд, она бы тебе понравилась, и я уверена, что вы с ней здорово поладили бы.

– Это уж точно.

Мы сбиваем пепел с сигарет.

– Я никогда не забуду лицо Эрика в ту ночь. Он не просто видел, как умерла Ханна, он одновременно с этим потерял отца и ту, которая на тот момент была его невестой.

– Все в один день? – с интересом спрашиваю я.

Я никогда не разговаривала об этом с Эриком. Не могу. Не хочу заставлять вспоминать об этом.

– Да. Когда бедняга не смог дозвониться отцу, чтобы сообщить о несчастье, он явился к нему домой и застал его в постели с этой идиоткой. Это было ужасно. Ужасно.

Меня эта история пронимает буквально до костей.

– Клянусь, я думала, что Эрик никогда от этого не оправится, – продолжает Марта. – Слишком много бед за такое короткое время. Две недели после похорон Ханны мы ничего о нем не знали, он просто исчез. Мы безумно волновались. Когда он вернулся, его жизнь стала сплошным кошмаром. Ему пришлось столкнуться с отцом и Ребеккой. Это было ужасно. И последней каплей стало то, что Лео, определенно негодяй, который жил с Ханной и Флином, сообщил, что не намерен заниматься малышом. Он вдруг перестал считать его своим сыном. Сначала мальчик очень страдал, но Эрик взял его под свое крыло. Он сказал, что займется им. Именно это мы и можем до сих пор наблюдать. А что касается рождественских праздников, я знаю, что ты права. Но Эрик сам разрушил эту традицию, когда в первый год отвез Флина на Карибы. На следующий год он сказал нам с матерью, что ему не хотелось бы большого праздника в эту ночь. Так и прошло два года. Поэтому мы с мамой привыкли строить свои планы.

– Серьезно? – потрясенно спрашиваю я.

Как раз в этот момент открывается дверь и маленький Флин обвиняюще на нас смотрит. Через мгновение он уходит.

– Черт! – ругается Марта. – Приготовься.

– К чему мне готовиться?

Опершись на косяк стеклянной двери, она улыбается:

– Он сейчас наябедничает Эрику, что мы здесь курим.

Я смеюсь. Наябедничает? Я вас умоляю, мы же взрослые люди!

Но я не успеваю досчитать до десяти, как снова распахивается дверь и мой дорогой немец, за которым следует его племянник, подходит к нам с устрашающим видом, а его голос не обещает ничего хорошего:

– Вы курили?

Марта не отвечает, а я киваю. С чего бы это мне лгать? Эрик смотрит на мою руку. Кривится и забирает сигарету. Меня это злит, но я спокойным голосом шиплю:

– В последний раз ты делаешь то, что только что сделал.

Его ледяной взгляд пронизывает меня насквозь.

– В последний раз ты делаешь то, что только что сделала.

Вокруг нас сгустился воздух.

Испания против Германии. Это очень скверно!

Я не понимаю, почему он злится, но зато понимаю, что меня это возмущает. Никто со мной так не обращается. Не думая ни секунды, беру со столика пачку сигарет и прикуриваю новую. Да ну тебя!

С отвисшей челюстью Эрик смотрит на меня. Марта и Флин наблюдают за нами. Через секунду Эрик снова забирает у меня сигарету и бросает ее в раковину. Ну уж нет. Этому не бывать. Беру следующую сигарету и опять прикуриваю. Он повторяет то же самое.

– Да будет вам! Вы хотите перепортить весь мой запас сигарет? – возмущается Марта, забирая свою пачку.

– Дядя, Джуд сделала что-то плохое, – не успокаивается мальчик.

У меня сжимается сердце, услышав такой противный детский голос, но, поскольку Эрик и Марта ничего не отвечают, сердито на него смотрю:

– А почему ты ябедничаешь?

– Курить – это плохо, – говорит он.

– Флин, послушай. Ты ребенок и должен держать язык за зубами…

Эрик прерывает меня.

– Не веди себя с ним как с ребенком. Джуд, он просто сделал то, что должен был сделать.

– Он должен был наябедничать?

– Да, – уверенно отвечает он. И затем, повернувшись к сестре, добавляет: – Мне кажется ужасным то, что ты куришь и побуждаешь курить Джуд. Она не курит.

Э, нет! Это не так. Я курю, когда выпью, и, не в силах промолчать, привлекаю его внимание и обиженно бормочу:

– Эрик, ты ошибаешься. Ты не знаешь, курю я или нет.

– Но я никогда не видел, чтобы ты курила, – угрюмо говорит он.

– Ты не видел, как я курю, только потому, что я не заядлая курильщица, – стараясь говорить спокойно, произношу я. – Но уверяю тебя, что иногда мне нравится выкурить одну-две сигаретки. Это была не первая и, конечно, не последняя сигарета в моей жизни, нравится тебе это или нет.

Он смотрит на меня. Я смотрю на него. Он упрекает меня. Я упрекаю его.

– Дядя, ты говорил, курить нельзя, а она и Марта это делали, – не унимается мелкий монстрик.

– Да замолчи ты, Флин! – говорю я, недовольная бездействием Марты.

С серьезным видом мой суровый немец замечает:

– Джуд, ты не будешь курить. Я тебе этого не позволю.

Еще чего, не дождешься! Мое сердце колотится с такой силой, что я понимаю, это может плохо закончиться.

– Послушай, мужчина, не выводи меня из себя. Ты мне не отец, и мне не десять лет.

– Джуд, не зли меня!

Меня рассмешило это его «не зли меня».

В этот момент моя улыбка, словно сверкающая афиша, предупреждает: «Берегись!» – и с насмешливым тоном я смотрю ему в глаза. Марта, я вижу, не может поверить своим ушам.

– Эрик, ты меня уже разозлил.

В этот момент появляется мама Эрика и, увидев нас, спрашивает:

– Что происходит? – Вдруг она замечает у дочери в руках пачку сигарет и восклицает: – О, прекрасно! Дорогая, дай мне сигаретку. Умираю, как хочется курить.

– Мама! – возражает Эрик.

С моих губ слетает улыбка, когда я слышу Соню:

– Сынок, эта невыносимая жена Винченсо вывела меня из себя.

– Соня, курить нельзя! – осуждающе говорит Флин.

Марта с матерью переглядываются, и дочь, не желая больше оставаться в кухне, берет мать за руку и тащит за собой упирающегося Флина:

– Пойдем что-нибудь выпьем… Нам это просто необходимо.

Когда мы остаемся в кухне одни, приготовившись к противостоянию, я говорю Эрику:

– Не смей со мной так разговаривать при посторонних.

– Джуд…

– Не смей мне что-либо запрещать.

– Джуд…

– Что ты заладил «Джуд» да «Джуд»! – в бешенстве взрываюсь я. – Ты заставил меня почувствовать себя маленькой девчонкой перед твоей сестрой и мелким ябедой. Да кем ты себя возомнил, чтобы разговаривать со мной в таком тоне? Ты разве не понимаешь, что вступаешь в игру на стороне Флина? А у игры этой простая цель – нас поссорить! Эрик, ради всего святого, твой племянник – это маленький дьяволенок, и если ты это не остановишь, то однажды утром он станет чудовищным человеком.

– Не преувеличивай, Джуд.

– Эрик, я не преувеличиваю. Для своих девяти лет этот ребенок преждевременно повзрослевший. Я… я в конце концов…

Приблизившись ко мне, Эрик обхватывает ладонями мое лицо и говорит:

– Дорогая, послушай. Я не хочу, чтобы ты курила. Всего-навсего.

– Ладно, Эрик, это можно понять. Но почему бы тебе не сказать мне, когда мы окажемся с тобой в комнате наедине? Была какая-то необходимость упрекать меня перед Флином, потому что он так захотел? Эрик, черт возьми! Трудно поверить, что ты, всегда такой умный, иногда бываешь таким глупым.

Отворачиваюсь от него и смотрю через стеклянную дверь. Я сержусь. Очень сержусь. На протяжении нескольких секунд я проклинаю все на свете, как вдруг чувствую, что Эрик становится у меня за спиной, проводит руками по талии, обнимает меня и кладет подбородок мне на плечо.

– Прости меня. Я сожалею.

– Вот и сожалей, потому что ты повел себя как полный козел.

От этого слова Эрик рассмеялся.

– И я рад, что я твой козел.

Мне хочется рассмеяться, но я сдерживаюсь.

– Мне жаль, что я повел себя так глупо и не понял тебя. Ты права. Я плохо поступил и пошел на поводу у Флина, который только этого и хотел. Ты меня прощаешь?

От его слов и в первую очередь от его объятий я таю. Я побеждена. Ну что ж… Пусть я мягкотелая, но только потому, что люблю. Настолько сильно люблю, что, без сомнения, чувствую: он хочет, чтобы я его простила. И тут моя злость улетучивается.

– Конечно, я тебя прощаю. Но повторяю: не смей мне больше что-либо запрещать, тем более на людях, понятно?

Я чувствую, как он кивает. Тогда я поворачиваюсь и сама целую его. Целую его страстно и пылко. Он приподнимает меня и прижимает к стеклянной двери, а его руки ищут, где же заканчивается платье, чтобы продолжить изучение моего тела. Мне хочется, чтобы он не останавливался. Мне хочется, чтобы он продолжил, но, когда я чуть ли не взрываюсь от наслаждения, я отстраняюсь от него и шепчу:

– Дорогой, мы в кухне твоей матери, а за дверью ее гости. Не думаю, что это подходящее место, где мы можем продолжить то, чего хотим.

Эрик улыбается. Опускает меня на пол. Я поправляю юбку моего очаровательного вечернего платья, и, когда мы идем в гостиную, он шепчет, заставив меня улыбнуться:

– Мне подходит любое место, если я с тобой.

Домой мы возвращаемся на рассвете. На улице грохочет гром и дождь льет как из ведра. Несмотря на то что мне невероятно хочется заняться с Эриком любовью, я веду себя сдержанно. Потому что знаю, что с нами будет спать преждевременно повзрослевший дьяволенок, и я ничего не могу с этим поделать.