Людмила ехала домой. Вопрос решился быстро. Позвонили кому надо партнеры: поставщики, инвесторы, – без нее дело реально встанет. «Искалеченные» менты тут же исцелились, забрали заявления. Свозили ее к мировому судье, выписали квитанцию на штраф в пять тысяч рублей. Ехала она без мыслей и чувств. Так долго жила, как в страшном сне, а настоящий кошмар подкрался незаметно. Все забыли обо всем давно, и тут явилась эта журналистка, которая корчит из себя безутешную вдову. Если она будет рыть, как собирается, то предусмотреть развитие событий нереально. Конечно, Людмила ничего не боится. Конечно, она будет только приветствовать свой самый страшный конец. Но в одном случае. Да, есть у нее условие судьбе. Пусть бы ее растоптали или сослали в тьмутаракань за пьяную выходку. Что угодно. Ни физической боли она не боится, ни оскорблений, ни лишений. Пусть завтра у нее отберут лавку, все счета, выкинут из квартиры. Она сплюнет под ноги и пойдет мыть лестницы. Ночевать в подвалах. А вот в свое прошлое, в настоящее, которое как-то оказалось всего лишь бледной тенью прошлого, она никого не пустит. Вину ее в том никто не будет решать. Отбиваться станет всерьез, насмерть. Никого не пожалеет. А кого может пожалеть человек, который никогда никого не жалел. Даже…

Она глубоко вздохнула. Вот и дома. Неплохо все же из тюрьмы вернуться в не тюрьму. Людмила сняла с себя всю одежду прямо в прихожей, побросала на пол. Запах тюрьмы. Потом долго мылась, оттиралась. Вытереться не хватило сил. Так вдруг сморила усталость. Упала на свою кровать, мокрая, сразу провалилась…

– Кричи, – говорила ей девушка-санитарка, вытирая кровь с подбородка из прокушенной губы. – Больно же. Тяжело идет. Разрывает тебя. Раскормила дитё.

– А чего мне кричать? – прохрипела Люда. – Не грабят. Наоборот, с прибытком меня…

– Да, – сказала через какое-то время девушка. – Прибыток у тебя такой ладный. Девка. Диво, так говорят.

Детский пряный, сладкий запах чуть не задушил Людмилу во сне. Напал, как мститель. Людмила проснулась от своего крика. Уже не спала, а крик продолжался… Вот и закричала, как ей советовали тогда… Через три года.

Она встала, сильно потянулась, сделала несколько приседаний. Потом отжалась от пола десять раз. Мышцы надо тренировать постоянно. После ночи между ножками стула они не то что ослабели, но как-то растерялись, что ли. Людмила не знала, зачем ей жизнь, но в том, что ей необходимо сильное и ловкое тело, была уверена. Смысл? Не вопрос. Это как в детской игре в войну. Не сдаться без боя. Это все, что она хотела знать о самой себе.

Она влезла в домашний велюровый комбинезон, который ее вдруг так нежно согрел, просто приласкал. Да, хорошая вещь – тюрьма. Начинаешь замечать, что без нее у тебя есть приятные моменты. Людмила спокойно вошла в кухню, спокойно приготовила себе плотный завтрак: омлет, тосты, кофе с молоком. Даже взбила себе в комбайне творог со сметаной, медом и сливочным маслом. Вкусно, глюкоза для мозга, кальций для костей, калории для мышц… Не спеша помыла посуду. Надела джинсы, свитер, массивные и на самом деле очень удобные ботинки, в которых хорошо везде: и в горах, и на льду, и в грязи. В прихожей какое-то время выбирала одну из довольно большого количества спортивных курток. Потом захлопнула шкаф. Ей куртка не понадобится.

Она вышла из дома, села в машину и уверенно поехала туда, к ней, куда вроде бы и не собиралась ехать.

Москва местами уже весенняя – грязь и лужи, здесь, в деревне, в которую приехала Людмила, – совсем зима. Сугробы, засыпанные снегом дворы, березы даже не белые, они выбеленные, сияющие своей беззащитностью, протягивающие в мольбе к синему небу тонкие, ломкие ветки-руки… Людмила остановила машину у одного дома, который вообще не был похож на жилой. Даже занавесок на окнах не было, никаких построек во дворе, ни скамеек, ни веревок для белья, как в других дворах, тут не имелось.

Людмила легко открыла калитку шаткого забора: сверху сняла крючок, на который эта «крепость» закрывалась. Шла по нечищеной и сегодня даже не протоптанной дорожке. Но ОНА была дома. На перилах узенькой и тоже заснеженной террасы висело атласное пуховое одеяло. Такой бзик у этой неряхи. Каждое утро вывешивает проветривать свое пуховое одеяло. То ли считает его особой ценностью, то ли просто никогда не моется. Сама задыхается под ним. Второе вернее.

Дверь в дом тоже на хлипком крючке, Люда просто вышибла ее ногой. Второй крючок – это лишнее. ОНА стояла в узком коридоре на нечистом деревянном полу толстыми босыми ногами в одном из своих ситцевых цветастых платьев. Где она их берет?.. Людмила никогда таких не видела в продаже.

– Люд, ты, что ль? – оторопело спросила ОНА.

– Есть сомнения? – уточнила Людмила. – Это хорошо: богатой буду.

Она собрала в кулак ворот пестрого платья и притянула хозяйку к себе.

– Рая, так где ты похоронила Виту? Нет, не в таком порядке. Как ты ее убила, расскажи. А потом мы поедем туда, где ты ее похоронила. На то кладбище, где тебе нарисовали бумажку, не собиралась я ездить. Закрыла этот вопрос. Но, Рая, не похоронила ты там Виту. Нет ее там на самом деле ни в каких настоящих документах.

Толстое лицо Раи с красными прожилками стало багровым, глазки таращились от ужаса и удушья.

– Пусти, Люда. Я не могу говорить.

– Говори. – Людмила отпустила ее.

– Вот если честно, скажу как на духу. Не знаю, что на тебя нашло. Что ты на меня наехала так? Столько времени прошло! Что уже там осталось от твоей Виты?.. Ты сказала, чтобы я это сделала. Я сделала. Там не там – какая разница? Ты же сказала, что тебе все равно. Ты не поедешь смотреть.

– Где?

– Да я забыла уже, Люда. Куда-то меня отвезли. Ты ж понимаешь, светиться мне сильно не надо было. Где зарыли, там зарыли. Какую бумажку дали, такую дали.

– Как ты это сделала?

– Да одеялом своим…

Людмила аккуратно взяла Раису за плечи, прислонила к стене. И точно, безошибочно, сознательно и беспощадно стала уничтожать ее толстое лицо железными кулаками. Коленом она не давала женщине сползти на пол, пока не закончила эту работу. Лицо превратилось в кровавый блин – без глаз, носа, рта, зубов… Потом она дала ей упасть. И массивные ботинки месили это рыхлое тело, пока Людмиле не показалось, что у нее под ботинками жидкая грязь… Примерно так это и выглядело.

Закончив свое дело, Людмила вошла в кухню, подняла по очереди ноги в раковину, вымыла ботинки. Затем тщательно помыла руки. Переступила в коридоре через то, что было Раисой, и вышла на террасу. Масса на полу за ее спиной хлюпала и хрипела. Людмила постояла на террасе, выравнивая дыхание, посмотрела на алое пуховое одеяло. Взяла его, вернулась и набросила на Раису.

– Одеялом, говоришь?

Люда расхохоталась. Хохотала и хохотала, пока ей не показалось, что у нее лопаются глаза, пока уши не зазвенели, оглохли, а затем услышали то, чего нет. Детский плач, детский зевок, детское чмоканье у груди. И вдруг согнулась от резкой боли внизу живота. Кажется, по ногам потекла то ли кровь, то ли воды, как тогда… Господи, она же сошла с ума. Ей кажется, что она рожает Виту опять… Людмила упала в лужу Раиной крови. Ох, сколько в этой корове кровищи. Море… Хватит, чтобы утонуть обеим.