Вопрос о власти решается у нас, у русских, просто: у одних она почему-то есть, у других ее нет. И те, у кого ее нет, ничего не хотят сделать для того, чтобы власть у них была. У русских нет воли к власти. Зачем себя неволить, если настоящая власть может быть только у царя.

Был на Руси царь. Да теперь не скоро будет. А без царя русская земля не правится. В Европе правится, а в России не правится. Почему? То ли потому, что мы плохие европейцы, то ли потому, что мы право править понимали иначе.

Чем славна Европа? Римским правом, то есть содержанием различия между публичным правом и частным в Дигестах Юстиниана. Но не проросло римское право в русском сердце, и поэтому мы до сих пор не знаем, где заканчивается твое, частное, и начинается общее, публичное пространство. Иван Киреевский рассказывает: везет крестьянин из барского леса дрова. Ему говорят, что же ты делаешь, зачем ты воруешь чужое? Крестьянин отвечает: я не ворую. Я так беру. Лес он ничей, он от Бога. Нет у барина на него никаких прав.

Нет у нас для римского права онтологических корней. А без этих корней не держится в России ни гуманизм Возрождения, ни кодекс Наполеона, ставший основой современного европейского права. Что мешает? Соборная личность, то есть у всех европейских народов есть личности и эти личности объединяются в некое целое, а у нас само объединение считается личностью. В Европе государство – это ночной сторож. А у нас – это симфоническая личность.

Но если мы плохие европейцы, то не потому, что мы хорошие азиаты. Мы и в азиаты не вышли. Ведь у них Бог, а у нас Богочеловек. Они растворились в мироздании, а мы откупились от него искуплением Христа.

Право всего лишь уверяет русского человека в возможности истины. Но он-то знает, что истина на деле – это правда, а не право. Право можно передать другому. Правда неотчуждаема. Стоять насмерть можно за правду, а не за логическую истину. В России про правду слышали, а кривду видели. И теперь даже дурак знает, что право кривде не помеха. Лишенные власти, мы хотим не власти. Мы хотим, чтобы царь правил, а мы жили своей жизнью и он нам не мешал. Русские до сих пор получают наслаждение в момент, когда начинают «качать права», демонстрируя тем самым не тягу к справедливости, а отсутствие воли к власти. Конечно, без правды жить легко, да умирать тяжело.

Править – значит исправлять неправое, прямить кривое. Вот рукопись. Ее нужно править. Это делает редактор. Вот дорога. Ее правит дорожник. А вот страна, которую некому править, и ею правит всякий, кому не лень. Правят криво, без соблюдения должного, то есть правят как чиновники, зарабатывая деньги. А ведь править – это еще и взыскивать, и оправдывать. Право – не правит. Править – это еще и давать направление, вести по нему правых и неправых.

В слепом царстве слепых ведет тот, кто кривее кривых. Не всяк царя видит, а всяк его знает. Что знает? Ум. Русское сознание сближает царя и ум. Свой ум – царь в голове. Быть без царя – то же, что быть без ума. Царству без царя никак нельзя. Без царя оно не царство, а так. Евразия какая-нибудь, беспорядок в мыслях и чувствах.

Обычно власть понимается как ограничение свободы. А поскольку свобода сопряжена с произволом, постольку предполагается, что власть ограничивает произвол. Современные представления о власти связаны с такими именами, как Фуко и Бурдье.

Бурдье полагает, что власть может быть символической. Что это значит? Например, Маркс придумал теорию пролетариата. А такая социальная группа, как рабочие, стала себя осознавать в терминах этой теории, полагая, что ей нечего терять, кроме своих цепей. Вот это и будет означать, что у Маркса имеется символическая власть. Эта власть основана на вербальной суггестии, то есть на внушении, в результате которого какие-то концепты становятся условием существования социальных групп. Власть философов проявляется в том, что они заставляют говорить на своем языке. В семье символическим капиталом обладают родители. Поэтому умные родители не будут говорить своему ребенку, что он глупый или некрасивый. Они знают силу символического воздействия слова.

Для русских понятие власти сосредоточено в слове «царь». Для Фуко власть не зависит от того, что означает слово «царь», был он или нет. На его взгляд, власть не сконцентрирована в какой-то одной точке. Например, нельзя думать, что власть сосредоточена в кремле. Нет ее и в парламенте, принимающем законы. Власть – это не законы. Законы, что дышло: как повернешь, так и вышло. Власть, как пыль, проникает всюду. Она везде. Она воспроизводится в каждой точке и во всякое время. Власть исходит отовсюду. Идеальным местом для власти является тюрьма или больница. Между тем ее можно заметить в семье, в детском саду, в школе, в институте. Как она проявляется? В языке, в жестах, в позах, в праве говорить и в праве лишать слова. Она зависит от того, где ты сидишь в классе на школьной парте, как тебя зовут, куда тебя приглашают прийти или куда не приглашают. Власть проявляется в навешивании ярлыков, в именованиях и переименованиях. Сам по себе язык не имеет власти, но он позволяет строить классификации, в одну из клеточек которых ты попадаешь. Всякая классификация – это подавление человека. Власть приучает человека к дисциплине. Дисциплинарная власть принуждает каждого знать свое место. Власть стремится все видеть, оставаясь невидимой, как в «Паноптикуме» Иеремии Бентама. Она стремится поместить человека не в темницу, а в комнату со светом с тем, чтобы в каждое мгновение видеть, что человек делает.

Власть – это то, на что нельзя смотреть прямо. Лицо в лицо. И поэтому никто не знает ее лица. И не может назвать ее по имени. Власть анонимна. Она, как медуза Горгона, гипнотизирует. Волящих к власти она лишает власти над своей субъективностью. Живое каменеет под взглядом власти. А слуги неожиданно испытывают нужду в услугах того, кому они служат, то есть господина.

Предметом власти может быть только власть, и ничего кроме власти. Власть нуждается в непрерывном расширении власти. Где заканчивается это расширение, никто не знает.

Сила не создает власть. Комара можно убить, если есть сила, но нельзя его силой втянуть в поле власти. То есть нельзя его приручить. Собаке – приказывают, и она подчиняется, но кошку – просят. Приказ и просьба обращены к тому, кто уже находится в поле власти, под действием ее гипноза, и это делает возможным само существование как приказа, так и просьбы.

Интеллигенция смотрит на власть рефлексивно. Она ее видит, а власть ее нет. Почему? Потому что у интеллигенции есть щит Персея: имитация. У нее есть способность строить сложные синтаксические конструкции. Она всегда может укрыться за изощренным терминологическим языком. Термины и синтаксис являются тем способом, которым интеллигенция выстраивает свою форму власти. Но даже образованные люди видят не власть, а свое отражение во власти.

Делить власть нельзя. В результате деления она теряет силу. Абсолютная власть – это власть не над другим, а над самим собой. Власть без насилия над собой – это не власть, а педагогика. Власть не нужна там, где есть логика, где царит разум. Власть нужна человеку грезящему, чтобы избавиться от грез. Каждый человек носит в себе свой хаос, свою субъективность, преодолеть которую помогает другой. Но другой также заражен субъективностью, в попытках преодоления которой люди часто обращаются к Богу.

«Толковый словарь живого великорусского языка» говорит нам о том, что всякую власть определяет закон. Власть действует в рамках закона и по закону. Всякое иное действие признается незаконным. И только верховная власть стоит выше закона.

Отношение русского сознания к власти может быть выражено простой формулой: всякая власть дана человеку от Бога. Но что это значит? Разве и безбожная власть от Бога? Разве она не от дьявола? На все эти вопросы следует дать отрицательный ответ. Почему? Потому что из этой формулы следует, что человеку нужно сторониться власти. Не его это дело, а Бога. Бог – судия для власти, а не человек.

Изменить природу власти никому не удастся. Это нам кажется, что мы иногда используем власть. В действительности это она нас всегда использует. В самом деле человек может стремиться к власти, но не может противостоять ей. Государственная машина, как злая собака, охраняет власть вообще. Она способна превратить в прах любого человека. И только на Христе она сломала свои зубы. Нельзя, чтобы люди делали глупость, бросая бессмысленный вызов власти. Объявляя всякую власть от Бога, народное сознание как бы говорит: нечеловеческое это дело бросать вызов власти, ибо силы их совершенно несоизмеримы. Если же объявить, что власть происходит не от Бога, а от человека, то тогда она покажет свою соизмеримость с человеком и многие люди могут попытаться вступит с ней в борьбу, попробуют изменить ее природу, а это чревато для них катастрофой. Ибо ее природа – это насилие.

В той мере, в какой власть мыслится от Бога, она перестает быть основным вопросом социальной революции. Человеку не следует заниматься переустройством общества. Ему нужно не вращать вокруг себя глазами, а изменить самого себя, изменить способ, которым он выбирает субъективность. Из формулы «всякая власть от Бога» следует, что, только изменяя себя, человек может изменить и социальный мир.

Мир человека – это не мир логики и права, а мир абсурда. Рационально устроенный мир существует только в порядке речи. В мире же абсурда требуется не ум, а воля к власти. Волю человека нельзя обуздать умом и направить ее к цели. Иными словами, страшнее власти безвластие. Вот безвластие – не от Бога, а от дьявола. В пространстве безвластия пробуждаются и показывают себя все пороки человека. В нем нет никакой метафизики, никакой сверхидеи. Во время безвластия ничего нельзя сделать, все невозможно. Конечно, ничто не может быть дурным само по себе. Зло несубстанциально. Но все может вести ко злу. В том числе и власть.

Абсолютная власть есть у царя, но царь далеко, а тиранить можно и дома, в тихой повседневности быта. Почему же люди восстают против абсолюта, против того, что они не видели, и не пытаются сказать нет тому, что их мучает каждый день? Ежедневно нас кто-то водит за руку и мешает нам жить. Кто водит? Руководитель. Хозяин или начальник. Власть вяжущей связи повседневности абсолютнее власти абсолютного, власти царя. Эта власть тоталитарная. Она не знает перерывов и затрагивает всех, ни для кого не делая исключений. Власть повседневности задает неметафизические контуры власти вообще.

На исходе XX века повседневностью овладели структуры виртуальной власти: мода, реклама, PR. Сообщения о событиях теперь заменяют сами события. Образы власти составляют существо самой власти. К власти мало-помалу демократическим путем приходят не политики, а менеджеры. Поэтому сегодня волят не политики, а менеджеры политики, мыслят не мыслители, а менеджеры мысли, то есть люди, которые делают так, что мыслью являет себя то, что менеджеры публикуют в качестве мысли.

От абсолютной власти спасает быт. Иными словами, расширение свободы возможно двояким образом: политическим или бытовым. Жителям городов нужна политическая свобода. Они кочевники, то есть они готовы терпеть тиранию быта. С ними кочует и виртуальная свобода, которая перестала быть непорочной в своей охоте к перемене мест.

Жители деревни, оседлые, соединяют свободу с бытом, а не с политикой. Бытовая свобода нуждается в трудности их труда, в повседневном бессознательном сопротивлении политической власти. Политика – это охота на вожделеющих людей, на тех, кто еще чего-то хочет. Тот, кто ничего не хочет, вне политики.

Неполитическая, бытовая власть не нуждается в праве. Она бесправна. Но и право само по себе безвластно. Попытка соединить неполитическую власть и безвластное право имеет, кажется, шансы на успех. Всякая власть лишается сегодня смысла, если она не коренится во взглядах на мир обывателя. Власть выше закона, выше власти уже не царь, а обыватель.

Бытовая власть – это возможность делать то, что иным образом сделать нельзя. Бытом вяжется связь свободы и спонтанности грез. В пространстве спонтанного действия власть связана покоем успокоившихся. Здесь властвует то, что претерпело терпение смирением труда. Быт – это чистая власть, удерживаемая точкой зрения обывателей. Но что нас спасет от нудящей власти самого быта? От его властвования нас спасает творчество. В творчестве все мы попадаем в пространство, в котором нет ни политики, ни быта, ни символов, ни архетипов. Творчество – это чистые грезы, связанные с продуктивным произволом. Любой человек рождается в творчестве.

Быть в быту – значит быть уже прирученным бытием, то есть быть домашним. Первое прирученное существо есть, конечно, человек.