Более 20 лет России пытаются объяснить принципы капитализма. Но капитализм плохо приживается в России. Почему?

Капитализм согласно теории Карла Маркса – это такие социальные отношения, при которых товаром становится рабочая сила человека. Рабочая сила – это способность человека произвести некие квалифицированные действия. Но квалификации не нужна твоя встреча с самим собой, ей нужна – выдрессированная сила природы. Личность же рождается из ничего. Между личностной структурой и структурой рабочей силы идет непрерывно возобновляемая вражда. Личность не зависит от профессии. Профессия не зависит от личности. Что происходит на душе у человека, никого не волнует, если покупают его рабочую силу. При общении душ никого не интересует, является ли человек профессором своей профессии или нет.

Капитализм выбирает рабочую силу. Этот выбор является экономически мотивированным. При капитализме все становится товаром. Все выставлены на продажу. Этим он отличается от любой классической эпохи. В античности были рабы, говорящие орудия, но граждане Рима – это не рабы, они свободные граждане, то есть всегда была группа людей, изъятая из экономического процесса. Средние века выбрали личность мастера. Новое Средневековье выбирает личность как базисную матрицу для рабочей силы. Началось время изъятия человека из системы капитализма.

Сейчас говорят о кризисе капитализма, о том, что это последний кризис. Но, во-первых, так не все говорят. Так говорят идеологи, ибо капитализм и социализм – идеологические понятия. Они были заданы утопистами Мором, Сен-Симоном. Во-вторых, эти понятия упрощают мир, позволяя обыденному сознанию понять его и в нем сориентироваться. Капитализм предполагает свободные рыночные отношения даже в монополистических условиях. Их результатом является неконтролируемое повышение цен, фиксируемое агентами экономического процесса. Сознание, наблюдающее за миром, реагирует на болезненный разрыв между бедными и богатыми. Все идеологи хотели счастья для народа, никто не хотел сделать людей несчастными. Однажды они поняли, что капитализм плох. Почему? Первая причина заключается в том, что при такой социальной системе есть некоторая изнанка, социальный зазор, в котором происходят не контролируемые сознанием человека события. То есть у человека за спиной всегда что-то происходит, что он не видит. Он видит только повышение цен, рост безработицы и прочие вторичные вещи. То есть капитализм делается за пределами зон, контролируемых сознанием. И поместить эти зоны в сознание нельзя, равно как нельзя в них привнести сознание. Почему? Потому что оно уже заполнено сознательными продуктами, на которых реализуется жизнь капитала. У нас нет еще одного сознания, которое бы следило за капитализированным сознанием. Если мы не можем его отследить и не можем задать его форму, значит, нужно все эти зазоры уничтожить, подвергнуть негации. Что для этого нужно? Ввести, например, государственное планирование.

Эту идею придумали утописты. Советская система – это просто практическая реализация этих идей. Это тоже схема упрощения, но другая. Она упрощает ментальное тело всевидящего ока. Например, мы полагаем, что это тело локализовано в знании того, кто действует. Но тогда нам не нужны деньги, зачем нам этот непрозрачный посредник, этот лукавый всеобщий эквивалент?

Деньги возникли давно, до капитализма. Но даже ростовщик нуждался в труде, при котором его деньги делали деньги. Хорошо капиталу тогда, когда деньги делают деньги, не нуждаясь в труде, в том, чтобы кто-то повез товар на рынок, чтобы его продать, и там его ждал покупатель. В этом случае капитал является и субстанцией, и субъектом. Труд ограничивает его субъектность. Между трудом и капиталом возникает напряжение, война. И тогда капитал объявляет себя означающим, которое не имеет никакого отношения к означаемому. К труду. Труд начинает мыслиться в качестве того, что имеет свою собственную историю, которая никак не пересекается с историей капитала. Капитал начинает противостоять самому себе, только как уже удвоенному капиталу, то есть капиталу, локализованному в воспринимающем его сознании или, что то же самое, виртуальному капиталу. Так сытому начинает противостоять уже не голодный, а пресыщенный. Труду же может противостоять только удвоение труда, вызванное присутствием безработного. Отсутствие безработного ведет труд к социализму. Но отсутствие капитала не ведет труд к счастью. Люди как были несчастны, так и остались. А в чем дело? Ведь все работают, все заняты, но почему счастья нет? Значит, не в этом дело. Один ответ – это ответ христианина: «Нет счастья на земле. А что вы хотите построить, Рай? Это не удастся сделать ни при капитализме, ни при социализме». И это верно. Но что же тогда делать?

Нужно дать возможность умереть экономическому укладу нашей жизни. Мы видели, что значит труд после капитала. Это значит принуждение к труду, система насилия. Мы видим, что значит капитал после кризиса. Это финансовые пирамиды. Суть дела состоит не в том, что сегодня один технологический уклад заменяется другим. Например, пятым. А в том, что приходит конец эпохе тоталитарной социальности, конец новому времени. Наступает время того, что в русской философии называют новым средневековьем. Социальное больше не объясняется социальным. Экономизм перестает быть производящей причиной и уходит на второй план жизни человека, в которой вновь проступают метафизические очертания религиозных отношений. Религиозные отношения – это не социальные отношения. В их основе лежит не целерациональность, а вера. Трудовое общество умерло, хотя многие сегодня хотят вернуться к нему. Религиозная общность осталась и непрерывно воспроизводит себя. Для нее человек предстает не как машина, научившаяся решать тривиальные логические задачи, а как бездна, рождающая аффекты, или, как говорит Н. Ростова, как человек обратной перспективы.

Место христианства в мире также меняется. Это колоссальная проблема для христиан. Булгаков, рассуждая о софиологии, говорит о том, что церковь и народ разошлись, что это два разных мира. Булгаков немножко мечтателен. Булгаков полагал, что Христианство оторвалось от общества, ничем в нем не управляет, ни на что не влияет. Оно стало культурной виньеткой, оформляющей цивилизованную жизнь. Тем не менее многим по-прежнему иногда хочется сходить в церковь помолиться, понимая, что в этом смысла нет, потому что Бога нет, но так принято.

Вот Булгаков и предлагал объединение православных, протестантов и католиков, потому что человек уплывает из-под влияния христиан. Мир остается без Бога, а Бог – без мира. Булгаков говорил, что надо заново всю догматику пересмотреть. Рассматривая проблемы софиологии, он хотел доделать то, что не доделали вселенские соборы. Такой крест он на себя взвалил.

Капитализм создала не протестантская этика, это выдумка Вебера, красивая, интересная. Она мне нравится. Но у Вебера есть оппонент – Зомбарт, который показал прямо противоположное, что все необходимое есть уже у католиков. Капитализм оправдан уже католическими ценностями. Западная церковь пошла в мир, к людям, и этот мир стал лучше, а вера – слабее. Стало понятно, что цивилизацию технологически можно делать и без церкви, возлагая надежду на науку и технологии. Но вот совершился переход от традиционного общества к индустриальному, и рациональный субъект Вебера исчез. Переход совершили, и церковь стала не нужна, и Вебер тоже стал не нужен. Они просто оформили переход от традиционного устройства к индустриальному.

Капитализм стал сегодня для самого себя проблемой. Он в себе открыл бесконечности, которые нельзя разрешить конечным способом. И тогда многим пришла в голову мысль о том, чтобы вернуться к доброму, натуральному капитализму, при котором деньги следовали за вещами, за товаром, а не товар за деньгами. В XIX веке возникает спекулятивный капитал, то есть деньги, не связанные с теми движениями, которые осуществляет товарный поток. Но этот излишек денег должен тоже делать деньги, только делать иначе, без обращения к труду. Это и был последний этап натурального капитализма. А потом появляются еще и ценные бумаги. Они осуществляют свои движения вне связи с потоком денег. Деньги для них не предел. Напротив, ценные бумаги позволяют трансгрессировать за пределы денежной массы, которая оказывается конечной. Хотя сама носит трансгрессивный характер. Появляются бумаги третьего, четвертого порядка. Ценных бумаг становится так много, что мы уже физически не можем столько денег напечатать, чтобы перевести эти бумаги в денежный эквивалент. Ценные бумаги оторваны от денег, деньги оторваны от товара, в результате целерациональные действия оказываются иррациональными.

За всеми этими вещами стоит одно событие – вовлечение сознания в движение капитала. Это тот ресурс, который и позволяет сегодня делать деньги вне связи с трудом. Деньги делают деньги за счет вовлечение сознания в движение капитала. Эта тема пока не обсуждается философами, хотя она сейчас самая актуальная. Мы плохо понимаем все посылки и следствия этого феномена.

Пустота всех этих бумаг и бумажек наполняется фантазмами сознания. В реальности ничего этого нет. Сейчас даже и бумаги не нужны, нолики просто переписывают виртуально из одного места в другое. Так вот за это «ничего нет» кто-то, как говорил в свое время А.Панарин, пока дает реальные продукты, нефть, газ. Вот напечатали триллион долларов, а сколько сотен лет Африка будет поставлять алмазы за фантики тем, у кого есть авианосцы?

Есть правила, которые могли бы ограничить вовлечение сознания в движение капитала и приравнивание сознания к товару. Поскольку капитал не обнаруживает в себе конечное, в котором разрешалось бы его движение к бесконечности, постольку ему может противостоять то, что имеет такое разрешение. Никто не спросил нас, согласны ли мы, чтобы наше сознание было вовлечено в некий экономический процесс, чтобы мы видели то, чего нет, и не видели то, что есть. Рост цен, прибыль, эффективность, деньги, ценные бумаги – это мир странных явлений, призраков, порожденных непроизвольным вовлечением сознания в экономику. Мы вошли в бесконечный тупик под названием «бюрократия знака», в котором происходит бесконечная отсылка от одного знака к другому. В этой погоне означающее не предполагает встречи с означаемым. Значит, нужно ему устроить такую встречу, нужно помочь ему обнаружить своего «бога», без которого ничего нельзя сделать, а с которым не все можно. Капиталу нужно сознание без самоограничения, сознание без Бога. Новое Cредневековье может лишить его такого ресурса.

В современном мире сознание становится клиповым, лоскутным. Информационные технологии – презентация лоскутного сознания. Дело даже не в системе образования, которая тоже является лоскутной: физика – один лоскут, биология – другой лоскут, литература – третий. Сознание создано не для участия в экономических процессах, а прежде всего для самоопределения, самоограничения, самовоздействия. Эта функция перекрывается нашей вовлеченностью в движение капитала. Почему Бога нет? Потому что капитал и Бог не совместимы. Бог – это первичное самоограничение человека. Капитал же заставляет человека совершать бесконечные трагрессии. Если Бог есть, то чего-то нельзя делать. Если в мире Бога нет, то все можно. Вовлечение сознания в экономические процессы как раз и происходит за счет редукции антропологической функции самоограничения.

Чтобы что-то поменять в этой системе, надо вернуться к простым вещам, понять, что сознание нужно для самоограничения, а не для отражения мира. Нужны новые упрощения мира. Упрощения, которые упростят целые цивилизации. Были капиталистические Европа и Америка, не будет такой Европы и Америки, не говоря уже о России. Будет христианская или нехристианская Европа и Америка.

Жить после экономики – значит видеть гибель Европейской цивилизации. Возможно, через какое-то время мы будем начинать курс философии с Дао дэ цзин, Конфуция и Будды, а не с греческой философии. Правда, это самый легкий вариант, а по большому счету – это просто стремительное приближение к такому способу упрощения мира, как война. Кто победит в войне? Те, у кого не клиповое сознание. И вот встретятся в распре люди с клипами и люди с верой и, конечно, победят последние. Вопрос стоит не о том, какую нам желательно выбрать экономическую модель, а о том, как нам жить после экономики.

Сегодня есть кибуцы, люди переселяются на землю, но нужно быть реалистами, а реализм заключается в следующем. Сегодня власть принадлежит капиталу, и нужно понимать, что, когда люди из воздуха делают триллионы, ничто не сможет их укоротить. В капиталистическом мире нет главного, того, что создает человеческое в человеке, – самоограничения. Без самоограничения вообще нет людей. Без него мы – это разумные обезьяны. Это, как говорит Достоевский, смешно, реакционно, ретроградно, но это так. Без того, что называют Богом, ничего не будет. Религия тут становится вещью практической. Когда есть Он, не все можно. У спекулятивного капитала нет Бога. В мире симуляций и симулякров нет Бога. Люди, изъятые из сферы труда, не вспомнят Бога.

Мы уже забыли даже то, что было в ХХ веке. Двух мировых войн оказалось мало, народ ничего не понял. В обеих войнах Россия участвовала, миллионы трупов вопиют «за что?» Масса нерешенных вопросов. Например, фашизм сегодня – популярная идеология. Мы думали, что Холокост поставил на этой теме крест, но нет, тема не исчерпана. Значит, уроки не извлечены. Значит, снова нужно будет все это упрощать. По каким моделям? Социалистическим, фашистским, националистическим? Французская философия пыталась легитимизировать существование космополитического капитала, которому не противостоит труд. Но будут ли существовать сами французы. Вот в чем вопрос.

Мы уже не видим то, что происходит. Затронута сама структура нашего сознания, мы не можем самоописание составить. Наши структуры сознания работают уже помимо нас. Все мы чудовищно разъединены. Что нас может связать?

Вера. Чудо сплачивает нас в несоциальную общность. Оно делает наше сознание целостным. Для клипового сознания нет никаких чудес. Клиповое сознание не различает нечудесное и чудесное. Оно не умеет даже надеяться, хотя надежда для человека вообще великая вещь, она сама по себе уже структурирует его жизнь. Без надежды, то есть религии, человек деградирует. Сегодня всем нам нужно понять, что вера – это не бабушка в платочке, которая сопли вытирает ребенку. Вера – это сознание первых христиан, которые неистово верили. Верую, ибо это нелепо – могу я повторить сегодня вслед за Тертулианом.

1. Сегодня нужно обращаться не к логосу, не к номосу, не к топосу и не к дао, а к Софии. Софийность – это такой способ объединения знания и веры, при котором невозможное становится возможным. Знание не убивает веру, а вера не мешает знать. Русская софиология, смещая экономическую деятельность из центра на периферию нашей жизни, является оправданием перехода от тоталитарной социальности к новому средневековью.

2. Православное сознание должно попытаться предложить свой проект мироустройства. В основе проектного мышления лежит категория искусственного. В основе православного мышления лежит, на мой взгляд, категория естественного, органического. То, что сделано и делается, должно в любом случае иметь почтение к тому, что выросло. Капитал делается. Труд – органичен. Так что капитал должен иметь почтение к труду. Это мы и можем предложить миру.

Главная черта нового экономического уклада – быть незаметным. Он должен не препятствовать человеку в попытках встретиться с самим собой и, следовательно, с Богом. При нем человек должен быть хозяином, а его хозяйство должно совпадать с миром подручного.

Экономика дара – это для этнографов. Для нас альтернативный экономический уклад возможен, если удастся в экономике следовать не тому, что исчерпывается целью, а тому, что следует дальше целей. Чем плоха экономика дара? Тем, что капиталисту предлагается быть капиталистом и не знать, что он капиталист, а рабочему – быть рабочим и не знать, что он рабочий.