Письмо 85

Наконец-то вы успокоитесь, а главное — отдадите мне должное. Слушайте же и не смешивайте меня с другими женщинами. Я довела до конца свое приключение с Преваном. До конца! — понимаете ли вы, что это значит? Теперь вы сможете рассудить, кто же из нас — он или я — имеет право хвалиться. Рассказ об этом будет не так забавен, как сама история. Но было бы даже несправедливо, если бы вы, только рассуждавший — удачно или неудачно — обо всем этом, получили такое же удовольствие, как я, отдавшая этому делу столько времени и стараний.

Впрочем, если вы задумали какое-нибудь большое предприятие, если вы намереваетесь осуществить какой-нибудь замысел, при котором вы имели бы основание опасаться этого соперника, приезжайте. Он оставил вам открытым поле битвы, во всяком случае, на некоторое время. А может быть, он и никогда не оправится от удара, который я ему нанесла.

Как повезло вам, что вы имеете такого друга, как я! Я для вас добрая фея. Вы томитесь вдали от прельстившей вас красавицы — я произношу одно слово, и вот вы уже подле нее. Вы хотите отомстить женщине, которая вам вредит, — я указываю, куда нанести удар, и отдаю ее в полную вашу власть. Наконец, когда вам нужно удалить с ристалища опасного соперника, вы взываете ко мне же, и я снисхожу. Право же, если вы не благодарите меня всю свою жизнь, значит, вам чужда признательность. Но возвращаюсь к своему приключению и расскажу о нем с самого начала.

Свидание, назначенное так громко при выходе из Оперы [], было принято. Преван явился, и когда маршальша любезно сказала ему, что она очень рада видеть его два раза подряд в свои приемные дни, он не преминул ответить, что со вторника он только и делал, что перетасовывал часы своих визитов, чтобы освободить себе сегодняшний вечер. Имеющий уши да слышит! Так как мне хотелось с полной точностью знать, являюсь ли именно я объектом этого лестного усердия, я решила заставить нового воздыхателя сделать выбор между мною и его главной страстью и заявила, что не стану играть. И действительно, он, со своей стороны, нашел тысячи предлогов, чтобы тоже не играть, и, таким образом, первая победа одержана была мною над ландскнехтом [].

Для разговора я завладела епископом ***ским. Выбор мой остановился на нем из-за близости его с героем дня, которому я всячески старалась облегчить возможность подойти ко мне. Мне также очень удобно было иметь уважаемого всеми свидетеля, который в случае необходимости мог бы дать показания о моем поведении и речах. Все устроилось отлично. После первых неопределенных и обычных фраз Преван вскоре завладел разговором и стал придавать ему то один, то другой тон, ища того, который бы мне понравился. Я отказалась от чувствительного тона, заявив, что не верю в чувства, и серьезностью своей сдержала его веселость, показавшуюся мне для начала слишком легкомысленной. Тогда он ударился в заботливо-дружеский тон, и под этим затрепанным знаменем начали мы вести атаку друг против друга.

Ужинать епископ не пошел. Руку мне, следовательно, предложил Преван, который, естественно, очутился и за столом рядом со мной. Надо отдать ему справедливость, он с большим искусством поддерживал наш с ним частный разговор, делая в то же время вид, будто занят лишь общей беседой и вдобавок принимает в ней главное участие. За десертом зашла речь о новой пьесе, которую должны были давать в ближайший понедельник во Французском театре. Я высказала некоторое сожаление, что у меня там нет ложи. Он предложил мне свою, от чего я, как принято, сперва отказалась. На это он довольно забавно ответил, что я его не поняла, что он не пожертвовал бы своей ложей лицу малознакомому, а только хотел предупредить меня, что ею будет располагать маршальша. Она благосклонно приняла эту шутку, и я согласилась.

Когда все снова поднялись в гостиную, он, как вы сами понимаете, попросил и для себя место в ложе. Маршальша, которая всегда очень добра к нему, обещала допустить его, если он будет умником. Он ухватился за эти слова и завел одну из тех двусмысленных бесед, за блестящую способность к которым вы его так хвалили. Действительно, примостившись у ее колен, как послушный мальчик, по его собственному выражению — для того, чтобы спрашивать у нее советов и умолять о наставлениях, — он наговорил кучу лестных вещей, не лишенных и нежности; мне нетрудно было принять их на свой счет. Так как после ужина кое-кто перестал участвовать в игре, разговор стал более общим и менее для нас интересным. Зато глаза наши говорили весьма красноречиво. Я говорю — наши глаза, но должна была бы сказать — его, ибо мои выражали только одно — удивление. По-видимому, он думал, что я удивлялась ему и поглощена была исключительно произведенным им на меня необычайным впечатлением. Кажется, он остался вполне удовлетворен. Я была не менее довольна.

В следующий понедельник я, как и было условлено, отправилась во Французский театр. Хотя вы и увлекаетесь литературой, я ничего не могу сказать вам о представлении, кроме того, что у Превана необычайное искусство улещивать и что пьеса провалилась. Вот все, что я узнала в театре. Мне жаль было, что этот вечер, который мне так понравился, идет к концу, и, чтобы продолжить его, предложила маршальше поужинать у меня, что дало мне возможность предложить то же самое любезному льстецу, который попросил только дать ему время съездить к графине де П*** [] и освободиться от обещания быть у них. Когда он произнес это имя, меня вновь охватил гнев. Я сразу сообразила, что он начнет свои признания, но припомнила ваши мудрые советы и дала себе слово... продолжать приключение в полной уверенности, что излечу его от этой опасной нескромности.

В собравшемся у меня обществе, в этот вечер немногочисленном, он был чужим и должен был оказывать мне обычные знаки внимания. Поэтому, когда пошли ужинать, он предложил мне руку. Принимая ее, я имела коварство постараться, чтобы моя рука слегка дрогнула, и идти рядом с ним, опустив глаза и глубоко вздыхая. Я напустила на себя такой вид, будто предчувствую свое поражение и опасаюсь победителя. Он это отлично заметил, предатель, и тотчас же изменил тон и манеру себя держать. Он был любезным, а теперь стал нежным. Не в том дело, что речи наши сколько-нибудь заметно изменились — в данных обстоятельствах это было бы невозможно, — но взгляд его, сделавшись менее живым, стал более ласкающим, голос приобрел мягкость, улыбка из проницательной превратилась в удовлетворенную. Наконец, и в речах его огонь насмешки, остроумие уступили место чувствительности. Скажите мне, можно ли было действовать лучше?

Я со своей стороны впала в задумчивость, и притом настолько, что окружающие это заметили. Когда же меня в этом упрекнули, я имела ловкость защищаться довольно неловко и бросить на Превана взгляд быстрый, но робкий и растерянный — так, чтобы он подумал, что боюсь я только одного: как бы он не разгадал причину моего смущения.

После ужина, воспользовавшись тем, что добрая маршальша начала рассказывать одну из своих вечных историй, я раскинулась на оттоманке в небрежной позе, свойственной нежной мечтательности. Я ничего не имела против того, чтобы Преван увидел меня в таком положении, и он действительно удостоил меня особым вниманием. Вы сами понимаете, что робкие мои взоры не осмеливались встречаться с глазами моего победителя. Но когда я обратила их к нему более смиренным образом, они вскоре открыли мне, что я добилась впечатления, которое хотела произвести. Оставалось еще убедить его, что и я разделяю это впечатление. Поэтому, когда маршальша объявила, что собирается уезжать, я воскликнула мягким и нежным голоском: «Ах, боже мой, мне было здесь так хорошо!» Все же я встала, но, прежде чем расстаться с ней, спросила о ее планах на ближайшие дни, чтобы иметь предлог поговорить о моих и оповестить кого следует, что послезавтра буду находиться дома. На этом все разошлись.

Тут я принялась размышлять. Я не сомневалась в том, что Преван обязательно воспользуется свиданием, которое я ему вроде как бы назначила, что он явится достаточно рано, чтобы застать меня одну, и что нападение будет энергичным. Но я была также уверена, что благодаря моей репутации он не будет вести себя с тем легкомыслием, которое человек мало-мальски воспитанный позволяет себе лишь с искательницами приключений и женщинами совершенно неопытными, и успех казался мне обеспеченным, если он произнесет слово «любовь» и в особенности если он станет добиваться, чтобы его произнесла я.

Как удобно иметь дело с вами, людьми, у которых есть твердо выработанные правила поведения! Порой какой-нибудь сумасбродный поклонник то смутит своей робостью, то приведет в замешательство своим бурным пылом — это ведь своего рода лихорадка с ознобом, жаром, имеющая иногда и другие симптомы. Но ваши размеренные шаги так легко угадать! Появление, манеру держаться, тон, разговоры — я все знала еще накануне. Поэтому не стану передавать вам нашей беседы — вы ее легко воссоздадите. Отметьте только, что, изображая сопротивление, я помогала ему изо всех сил: терялась, чтобы он мог разговориться, приводила жалкие доводы, чтобы их было легко опровергнуть, проявляла страх и подозрительность, чтобы слышать беспрестанные заверения. А неизменный его припев: «Я прошу у вас только одного слова», и мое молчание, которое как будто заставляло его выжидать лишь для того, чтобы он сильнее ощутил желание, и в продолжение всего этого — рука моя, которую он сто раз хватает и которую я столько же раз вырываю, не отказывая в ней по-настоящему... Так можно провести целый день. Мы провели один смертельно скучный час и, может быть, еще и теперь занимались бы тем же самым, если бы не услышали, как ко мне во двор въезжает карета. Эта своевременная помеха, естественно, сделала его настойчивее, я же, видя, чти наступает момент, когда меня уже нельзя будет поймать врасплох, глубоко вздохнула в качестве подготовки, а затем обронила драгоценное слово. Пришли доложить о гостях, и вскоре у меня собрался довольно многочисленный круг знакомых.

Преван попросил разрешения прийти завтра утром, и я дала согласие, но, позаботившись о защите, велела горничной в продолжение всего его визита оставаться в моей спальне, откуда, как вы знаете, видно все, что происходит в туалетной, а приняла я его именно там. Имея возможность вполне свободно говорить и охваченные оба одним и тем же желанием, мы скоро пришли к полному согласию, но надо было избавиться от докучливой свидетельницы, и тут-то я его и подстерегла.

Нарисовав ему на свой лад картину моей домашней жизни, я без труда убедила его, что мы никогда не найдем свободной минутки и что та, которой мы воспользовались вчера, была настоящим чудом, да и тогда мне, в сущности, нельзя было подвергаться такой опасности — ведь ко мне в гостиную в любой миг кто-нибудь мог войти. Не преминула я и добавить, что все эти порядки установились оттого, что до последнего времени они мне нисколько не мешали, и настаивала на полной невозможности изменить их, не скомпрометировав себя в глазах моих слуг. Он попробовал напустить на себя скорбный вид, сердиться, говорить мне, что я мало его люблю, и вы сами понимаете, как меня это все ужасно трогало. Но тут, желая нанести решительный удар, я призвала на помощь слезы. Ну, в точности — «Вы плачете, Заира?» [] Власть надо мной, которой он в своем воображении обладал, и надежда, пользуясь этой властью, погубить меня в любой миг, заменили ему всю любовь Оросмана [].

Разыграв эту сцену, мы вернулись к вопросу, как же нам быть. Так как днем мы располагать не могли, то обратились к ночи. Но тут непреодолимым препятствием оказался мой швейцар, а попытаться подкупить его я не разрешала. Он предложил воспользоваться калиткой моего сада, но, предвидя это, я придумала собаку, которая днем вела себя спокойно и не лаяла, зато ночью превращалась в настоящего демона. Я входила во все эти подробности так охотно, что он совсем осмелел и предложил мне самый нелепый из способов. На него-то я и согласилась.

Прежде всего он заявил, что на слугу его можно положиться, как на него самого. Тут он говорил правду — один другого стоит. Я собираю гостей на званый ужин, он на нем присутствует и устраивается так, чтобы уйти в одиночестве. Находчивый и верный слуга позовет карету, откроет дверцу, а он, Преван, вместо того чтобы войти в карету, ловко улизнет. Кучер не имел бы никакой возможности заметить это. Таким образом, для всех он удалился бы от меня, на самом же деле остался бы, и теперь надо было только решить, как ему пробраться в мою спальню. Признаюсь, что сперва я затруднялась, как мне выдвинуть против этого плана доводы достаточно нелепые, чтобы он не сомневался, что успешно опроверг их. Он возражал, приводя примеры. Послушать его, так это было самое обычное средство: и сам он им часто пользовался, даже чаще всего как наименее опасным!

Покоренная его неопровержимыми доводами, я чистосердечно призналась, что у меня в доме очень близко от моего будуара есть потайная лестница; я могу оставить в дверях будуара ключ, а ему легко будет запереться там и ждать, не подвергая себя особому риску, пока мои горничные уйдут спать. Затем, чтобы мое согласие показалось более правдоподобным, я через минуту пошла на попятный и вновь согласилась лишь под условием полнейшей покорности с его стороны, благоразумия... Ах, такого благоразумия! Словом, доказать ему свою любовь я соглашалась, но так, чтобы не удовлетворить его любви.

Забыла сказать вам, что уйти от меня он должен был через садовую калитку. Надо было лишь дождаться рассвета: тогда цербер и не пикнет. В этот час никто не входит и не выходит, люди мои спят мертвым сном. Если вас удивит эта куча бессмыслиц, то вспомните о наших с ним настоящих взаимоотношениях. Зачем нам было рассуждать умнее? Он только и хотел, чтобы все об этом узнали, я же была уверена, что никто ничего не узнает. Свидание назначено было через день.

Заметьте, что дело наше уже совсем налажено, а между тем никто не видел Превана в моем обществе. Я встречаюсь с ним за ужином у одной из своих приятельниц, он предлагает ей воспользоваться его ложей на представлении новой пьесы, а я принимаю ее приглашение в эту ложу. Затем я со своей стороны приглашаю ее отужинать у меня, приглашаю во время спектакля и в присутствии Превана, так что даже как будто нельзя не пригласить и его. Он принимает мое приглашение, а затем через два дня наносит мне, как принято в обществе, визит. Правда, он приехал ко мне и на следующее утро. Но, во-первых, утренние визиты не считаются, а во-вторых, лишь от меня зависит счесть это излишней вольностью, и действительно я причисляю Превана к кругу лиц, не слишком со мной близких, ибо посылаю ему письменное приглашение на званый ужин. Я могу сказать, как Аннетта: «Вот, однако, и всё!» []

Наступил роковой день, день, когда мне предстояло потерять свою добродетель и репутацию. Я дала все указания своей верной Виктуар, и, как вы сейчас увидите, она их выполнила.

Настал вечер. У меня собралось уже много народа, когда доложили о Преване. Я приняла его с подчеркнутой учтивостью, явно свидетельствующей, как мало мы с ним связаны, и усадила за игру вместе с маршальшей, как той, через кого я с ним познакомилась. В течение вечера не произошло ничего особенного, кроме разве того, что осторожный поклонник изловчился передать мне записку, которую я по своей привычке сожгла. В ней говорилось, что я могу на него рассчитывать, и это существенное сообщение было окружено ничего не значащими словами насчет любви, счастья и т.п.; слова эти в подобных торжественных случаях никогда не заставляют себя ждать.

В полночь, когда игра за всеми столами кончилась, я предложила коротенький маседуан []. При этом у меня была двойная цель: дать возможность Превану ускользнуть и сделать так, чтобы это было замечено, что обязательно должно было случиться, принимая во внимание его репутацию игрока. Меня также очень устраивало, чтобы все могли в случае необходимости припомнить, что я отнюдь не торопилась остаться одна.

Игра затянулась дольше, чем я рассчитывала. Бес искушал меня, и я едва не поддалась желанию поскорее утешить нетерпеливого пленника. И я уже шла навстречу гибели, как вдруг меня осенило, что, раз отдавшись ему, я уже настолько потеряю над ним власть, что не смогу принудить его оставаться все время одетым по всем правилам приличия, а для моих планов это было совершенно необходимо. Я уже было поднялась, но тут не без раздражения снова заняла свое место за этой нескончаемой игрой. Однако вот она и кончилась, и все разошлись. Я позвонила своим служанкам, поскорее разделась и быстро отослала их.

Представляете вы себе, виконт, меня в легком ночном туалете, идущей робкими, осторожными шагами открыть дрожащей рукой дверь своему победителю? Он увидел меня — удар молнии не бывает стремительнее! Что вам сказать? Я была побеждена, совсем побеждена, не успела и слова сказать, чтобы остановить его и защититься. Затем он пожелал устроиться более удобным и подходящим к случаю образом. Он проклинал, свое одеяние, которое, как он уверял, отдаляло его от меня. Он хотел сразиться со мною равным оружием, но моя крайняя робость воспротивилась этому, а нежные мои ласки не дали ему времени. Он занялся другим.

Теперь права его удвоились и притязания тоже возобновились. Но тут я произнесла: «Послушайте-ка, что я вам скажу: до сих пор вы могли бы рассказать обеим графиням де П*** и еще многим другим очень занятную историю. Но мне любопытно знать, как вы станете рассказывать конец приключения?» И с этими словами я принялась изо всех сил звонить. Теперь настала моя очередь, и действия мои были быстрее его слов. Он еще только бормотал что-то, когда я услышала, как ко мне бежит Виктуар, громко скликая слуг, которых она собрала у себя, как я ей велела. Тогда, возвысив голос, я продолжала тоном королевы: «Выйдите вон, сударь, и никогда больше не показывайтесь мне на глаза!» Как раз в этот момент и вошла толпа моих слуг.

Бедняга Преван потерял голову и, сочтя западней то, что, в сущности, было не более чем шуткой, схватился за шпагу. Но сделал это на свою беду, ибо мой лакей, храбрый и сильный парень, охватил его поперек туловища и повалил. Тут я, признаюсь, смертельно перепугалась. Я закричала, чтобы ему не причиняли вреда, дали свободно уйти, но только убедились бы, что он ушел из дома. Слуги повиновались, но между ними поднялся ропот: они возмущены были, что кто-то осмелился покуситься на их добродетельную госпожу. Все, как я и хотела, пошли с шумом и угрозами выпроваживать злосчастного кавалера. Со мной осталась одна Виктуар, и мы поспешили привести в порядок мою постель. Слуги снова поднялись ко мне, продолжая шумно возмущаться, а я, все еще взволнованная, стала расспрашивать их, каким чудом оказалось, что они еще не спали, и Виктуар сообщила мне, что она пригласила к ужину двух приятельниц, они у нее засиделись, словом, все то, о чем мы с ней заранее условились. Я поблагодарила их всех и велела им идти спать, послав, однако, одного из них привести немедленно врача. Я решила, что имею основание опасаться последствий своего смертельного испуга, и к тому же это был верный способ дать новости шумную и широкую огласку.

Врач явился, весьма посочувствовал мне и прописал отдых. Я же вдобавок велела Виктуар с самого раннего утра судачить о случившемся по соседству.

Все так превосходно удалось, что еще до полудня и как только у меня в доме начался день, моя набожная соседка уже сидела у моего изголовья, чтобы узнать всю правду об этом приключении и все его подробности. Битый час была я вынуждена сокрушаться вместе с нею об испорченности нашего века. Через минуту мне принесли записку от маршальши, которую я прилагаю к этому письму. Наконец, около пяти часов, к моему великому изумлению, появился М*** []. По его словам, он приехал извиниться за то, что офицер, служащий под его начальством, осмелился так оскорбить меня. Он узнал об этом только на обеде у маршальши и тотчас же послал Превану приказание находиться под арестом. Я стала просить о его помиловании, но мне было в этом отказано. Тогда я решила, что в качестве сообщницы сама должна наложить на себя наказание и хотя бы пребывать в строгом заключении. Я велела никого не принимать и всем говорить, что больна.

Этим длинным письмом вы как раз и обязаны моему одиночеству. Я напишу также госпоже де Воланж. Она, конечно, прочтет письмо мое вслух, и вы познакомитесь с этой историей в том виде, в каком ее следует рассказывать.

Забыла сказать вам, что Бельрош считает себя тоже оскорбленным и во что бы то ни стало хочет драться с Преваном. Бедняга! К. счастью, у меня будет время успокоить его горячую голову. Пока же я дам отдых своей голове, уставшей от писания. Прощайте, виконт.