Письмо 64

Не пытаясь, сударыня, оправдать свое поведение и не жалуясь на ваше, я могу лишь скорбеть о происшествии, сделавшем несчастными трех людей, хотя все трое достойны лучшей участи. Быть причиной этой беды для меня еще огорчительнее, чем являться ее жертвой, и потому я со вчерашнего дня часто порывался иметь честь ответить вам, но у меня не хватало на это сил. Между тем мне необходимо сказать вам так много, что я должен в конце концов сделать над собой усилие, и если это письмо беспорядочно и бессвязно, то вы, наверно, поймете, в каком я сейчас горестном положении, и проявите некоторую снисходительность.

Разрешите прежде всего возразить против первой фразы вашего письма. Смею утверждать, что я не злоупотребил ни вашим доверием, ни невинностью мадемуазель де Воланж. В поступках своих я с уважением относился и к тому и к другому; но зависели от меня лишь мои поступки, и если вы даже возложите на меня ответственность за непроизвольно возникшее чувство, то я безо всякого опасения добавлю, что чувство это, внушенное мне вашей дочерью, может, конечно, быть вам неугодным, но отнюдь не оскорбит вас. В этом вопросе, затрагивающем меня больше, чем я могу вам сказать, я хотел бы иметь судьей лишь вас, а свидетелями лишь мои письма.

Вы запрещаете мне впредь появляться у вас, и, разумеется, я подчинюсь всему, что вам угодно будет на этот счет предписать, но разве столь внезапное и полное мое исчезновение не даст столько же пищи для пересудов, которых вы стремитесь избежать, как и приказ, который по этим именно соображениям вы не желаете давать своему привратнику? Я тем более могу настаивать на этом обстоятельстве, что для мадемуазель де Воланж оно гораздо существеннее, чем для меня лично. Поэтому я умоляю вас все внимательно учесть и не допускать, чтобы строгость ваша заглушила осторожность. Убежденный, что в решениях своих вы будете руководствоваться лишь интересами вашей дочери, я буду ждать от вас дальнейших приказаний.

Однако, если вы позволите мне изредка лично свидетельствовать вам свое почтение, я обязуюсь, сударыня (и вы можете полагаться на мое слово), не злоупотреблять этими случаями для того, чтобы заводить беседу наедине с мадемуазель де Воланж или же передавать ей какие-либо письма. Я готов на эту жертву из страха хоть чем-либо повредить ее доброму имени, а счастье изредка видеться с нею будет служить мне наградой.

Этот пункт моего письма является единственным возможным для меня ответом на то, что вы мне говорите об участи, которую готовите мадемуазель де Воланж и которую вам угодно ставить в зависимость от моего поведения. Обещать вам большее — значило бы обманывать вас. Какой-нибудь низкий обольститель может подчинять свои намерения обстоятельствам и строить свои расчеты в зависимости от событий, но любовь, одушевляющая меня, внушает мне лишь два чувства: мужество и постоянство.

Как примириться с тем, что я буду забыт мадемуазель де Воланж и сам ее позабуду? Нет, нет, никогда. Я останусь ей верен. Она получила от меня клятву в верности, и сейчас я подтверждаю ее. Простите, сударыня, я отклонился в сторону, вернемся к делу.

Мне остается обсудить с вами еще один вопрос: о письмах, которые вы просите меня вернуть. Я искренне огорчен тем, что к поступкам, в которых вы считаете меня виновным, вынужден присовокупить еще и отказ. Но, умоляю вас, выслушайте мои доводы и, для того чтобы принять их, соблаговолите вспомнить, что единственным утешением в несчастии утратить вашу дружбу для меня является надежда на сохранение вашего уважения.

Письма мадемуазель де Воланж, которые всегда были для меня столь драгоценными, стали в настоящую минуту еще драгоценнее. Они — единственное, что у меня осталось, они — единственное вещественное свидетельство чувства, в котором заключается вся радость моей жизни. Можете, однако, не сомневаться, что я ни на миг не поколебался бы принести вам эту жертву и что сожаление о том, что я их лишаюсь, уступило бы стремлению доказать вам, насколько я чту и уважаю вас, но меня удерживают от этого весьма веские доводы, и я уверен, что даже вы не сможете против них возразить.

Вы, действительно, раскрыли тайну мадемуазель де Воланж, но позвольте мне сказать, я имею все основания думать, что это произошло лишь по случайности, а не потому, чтобы она вам сама призналась. Я не позволю себе осудить ваш поступок, быть может вполне оправдываемый материнской заботливостью. Я уважаю ваши права, но они не простираются настолько далеко, чтобы освободить меня от моего долга. А самый священный долг состоит в том, чтобы никогда не обманывать оказанного нам доверия. Я изменил бы ему, если бы выставил напоказ кому бы то ни было другому тайны сердца, пожелавшего открыться лишь одному мне. Если ваша дочь согласится доверить их вам, пусть она сама расскажет все. В таком случае письма вам не нужны. Если же, напротив, она пожелает оставить тайну своего сердца нераскрытой, вы, конечно, не можете ожидать, что именно я вам ее открою.

Что же касается вашего желания, чтобы все случившееся не предавалось огласке, то будьте, сударыня, совершенно спокойны: во всем, затрагивающем интересы мадемуазель де Воланж, моя заботливость может поспорить даже с материнским сердцем. Чтобы у вас не оставалось и тени беспокойства, я все предусмотрел. На драгоценном пакете раньше было надписано: «Эти бумаги сжечь»; теперь на нем стоит надпись: «Бумаги, принадлежащие мадемуазель де Воланж». Это мое решение должно послужить вам доказательством, что отказ мой вызван отнюдь не опасением, будто в этих письмах вы найдете хоть одно чувство, на которое вы лично могли бы пожаловаться.

Письмо мое, сударыня, оказалось весьма длинным, но ему следовало бы быть еще длиннее, если бы в данном своем виде оно оставило в вас хоть малейшее сомнение насчет благородства моих чувств, насчет искреннего моего сожаления о том, что я вызвал вашу немилость, и глубочайшего уважения, с коим имею честь и пр.