Я могу дать совет любому руководителю как мирового (это я про себя), так и локального уровня.

Чтобы коллектив, который мается под вашим безумным (это я про себя) руководством, почувствовал себя счастливей, чтобы он сплотился, чтобы он стал ресурсным, цельным и хорошим, то есть чтобы коллектив стало возможно совершенно безжалостно эксплуатировать, выжимая из него все жизненные соки, а он бы за это ещё и говорил вам устало, но счастливо: «Спасибо, ты самый лучший», – дайте коллективу живой талисман.

Желательно теплокровное животное, нуждающееся в заботе.

Не платите консультантам бешеные деньжищи, не терзайте людей тренингами. Дайте коллективу смысл, цель и радость, обогрев нуждающееся существо.

Тут должны прозвучать аплодисменты, крики ликования, сбивчивые признания в любви ко мне, звуки государственного гимна. Я встаю, изящно роняю монокль, кланяюсь на три стороны с достоинством.

Долгое время я сам пытался выступить в роли такого существа. Смотрел на сотрудников блестящими глазками, тряс прутья решётки, выл, подбегал на зов, лупасил хвостом по паркету. Бесполезно. Никто даже печеньем не побаловал. Как ни выворачивай наизнанку пиджачок, как ни подтягивай брючки до подмышек, как ни приглаживай вихры пятернёй, не добьёшься заботы у городских.

На входе в мою живодёрню есть место для курения. На этом месте мужчины сбиваются в кучки и трудными голосами общаются, не стесняясь в вводных словах, смолят и бычкуют, а дамы, значит, составляют скульптурные композиции, курят красиво, смотрят на прохожих смело, с дерзостью пантер, а друг на друга не смотрят, хотя стоят рядышком и даже общаются.

И вот выхожу я из помещения, чтобы умчаться из этого логова прочь. В зубах сигара, на голове цилиндр, на поводке – заместитель. Сотрудники на меня никакого внимания. Никто на колени не бухнулся. Все столпились и умильно воркуют, но не по моему поводу. Странно, думаю!

Подхожу, предварительно намотав поводок с заместителем на столбик при входе. Подхожу, выглядываю тихонько между спин сотрудников своих милых. И вижу – все блестящими глазами таращатся с восторгом на ворону.

Ворона – пострадавшая. Перебито крыло, ещё и хромает как-то. Но задорная и очень обаятельная. Шкандыбает туда-сюда, смотрит искоса, кокетничает, умная. Ей, гляжу, уже хлебца подкинули (в карманах, что ли, носят?). И она с этим хлебцем устраивает красивейшее шоу, подпихивает ногами, хватает в клюв, каркает, хлеб выпадает, она его снова хвать, походит, выразительно хромая туда-сюда, снова каркнет, хлеб на асфальт, аферистка изображает удивление, растерянность женскую, мол, ох, как же так, я ещё так молода и неопытна! господа, господа! помогите кто чем может посильно барышне-подростку, угостите даму спичкой, офицерик!

Я сам залюбовался столь простой, но мощной игрой. А прочие так в полном восторге! Даже подзабытый у столбика заместитель. Тоже тянет шею, тоже умиляется.

На следующий день ворона устраивала представление дважды.

Через два дня наша звезда сидела уже на ящичке, который ей кто-то вынес, сбоку от крыльца. Сидела достойно, беженка, но не нищенка, дворянка, дочь полковника, пробираюсь к генералу Врангелю, утеря продовольственных карточек, махновцы, но честь свою сберегла.

Потом я улетел из страны, потом прилетел обратно. Ворона времени так бездарно, как я, не теряла, завоёвывала сердца уверенно, хищно.

Захожу в бухгалтерию, она на первом этаже. Мне бухгалтеры что-то рассказывают, вдруг девичий крик: «Попугайчик, попугайчик наш пришёл!»

Все, извинившись, правда, бросаются прочь от меня, к своим столам, достают пакетики, в пакетиках всякая вкусность. Я в полном обалдении смотрю на происходящее. А бухгалтерские девушки открывают окно и через решётку начинают метать на улицу куски пирожных.

У меня сердце в первый раз тревожно ёкнуло.

Распихиваю, протискиваюсь меж линкоров бухгалтерских к окну, а под окном красавица наша выкобенивается, хромает с такой, знаете, неистовостью, крыло подволакивает, головой крутит, шкандыбает причудливо. Кабуки как оно есть, драматическая пантомима и выразительная экспрессия. Попугайчик наш пришёл!

Разговоры в перерыве собрания. Раньше водой друг друга окатывали холодной, чтобы в чувства вернуться, глотали пилюли какие-то, выли тихонько, пока я, взрыкивая, вылизывал их кровь под своими когтями. Раньше тряслись и несли околесицу. А тут, гляжу, лица умильные у всех, улыбаются, как счастливые родители, обсуждают, что Маша (попугайчик наш) от кошки отбилась, но надо что-то придумать, чтобы кошки нашу Машу больше не обижали, давайте её в пристрой перенесём, мужчины, вы сможете Машу аккуратно поймать и перенести с ящичком её к нам в пристрой, Сергей, ты как? я, Михаил, согласен!

Вчера секретарь мой принесла Маше замоченный овёс. Замоченный! Сама пошла, купила… Нет, не так. Вместо расколбаса и движухи под ритмическую порочную музыку, вместо экспресс-знакомств с зажиточными соседями по барной стойке моя прекрасная секретарь пошла в магазин, купила овёс, принесла овёс к себе домой, замочила его, потом замоченный овёс сложила в баночку, закрутила на баночке крышку, положила баночку в сумку, принесла всё это волшебство на работу, а теперь отпрашивается у меня. Можно, Д.А., я выйду на некоторое время, покормлю Марию, посидите пока тут, я, наверное, быстро…

Не поверил, заревновал даже немного. Кинулся к окну и, плюща нос о тонированное стекло, стал напряжённо зырить, не сведут ли ловкие хачи-трюкачи моего секретаря, не хитрит ли она со мной, таким беспомощно доверчивым?

Нет! Не хитрит! Кормит, глядь, Марию замоченным овсом! Я кофе могу ждать неограниченное время, документы могут складироваться и падать со стола на пол от груза прошедших лет, я понимаю, я сам был молод. Но, блин, замоченный овёс для Марии меня подкосил.

Я стал волноваться. Я почувствовал в Марии (бывшем нашем попугайчике) опасного конкурента.

Уезжал из офиса в растрепанных чувствах. Сажусь в авто, гляжу, Мария Николаевна хромает вдоль бордюра, подпихивая ногами и клювом пакетик с чипсами. А за ней бредут, как под гипнозом, ещё две вороны, вероятно, подельницы. Мария Николаевна (статс-дама из бывших попугайчиков) им что-то говорит, поворачивая голову с небрежностью, а те заворожённо внемлют.

Я понял, что при таком развитии событий через месяц хозяин моего кабинета может смениться. Что на ящичке в пристрое мне будет даже уютно. Замоченного овса не дождусь, конечно, но ничего, привыкну.

Сегодня утром издал приказ. Взять на полное довольствие Марию Николаевну, оказать ей медицинскую помощь, пригласить ветеринаров уровня не ниже доцентского, затраты произвести из фонда материального поощрения сотрудников, ответственным за исполнение назначить заместителя, которого, кстати, отвязать от столбика при входе, который день там стоит.

Такого немыслимого счастья в коллективе я не видел давно. Года три. С того момента, как я руку сломал на спуске с горы. Все неподдельно счастливы, я так просто в восторге. Хохотал в тишине своего кабинета минут пять. Не выйдет, Мария Николаевна, не дождётесь, сами сидите в вашем пристрое на ящичке!

И кулаками об стол – бум! бум!