Рано или поздно в мужской компании заведётся если не общая, подхваченная на охоте чесотка, то дьяволица-девушка.

Это аксиома. О ней говорить не принято, потому что последствия возникновения такой девоньки в компании друзей бывают настолько печальны и непредсказуемы, что куда там чесотке.

Взять ту же, скажем, лыжную мазь. Это я для примера. Мазь лыжную раньше использовали строго для лыжного натирания, для лыж это была мазь. С появлением диаволицы употребление мази вырастает, но не за счёт дополнительных кроссов по заснеженным сосновым лесам, нет. То есть, с одной стороны, конечно, горизонты употребления мази расширяются, не побоимся признаться, но становится ли от этого легче и спокойней на душе?

Нет. И ещё раз – нет!

Взвинчивание цен на мазь от геморроя – тому лишнее подтверждение. Мне друзья рассказывали. Раньше мазь для снижения геморройных страданий продавалась чуть ли не на вес, небрежно завёрнутая чуть ли не в газету, купить её можно было на каждом углу. Удобно!

А теперь?.. Стоило намекнуть на нецелевое использование мази – всё! Сказка о геморрое закончилась трагедией при обещанном радостном финале с демонстративными приседаниями главных героев на фоне бордового занавеса.

От Федюнина баба ушла! Ахъ, трагедь! Ахъ, «Феатр, полный обманной игры натуры. Сочинение Николая Греча и Феодора Христраки»!

Федюнин теперь загрустит, будет печально бродить по округе, свесив руки вдоль своего старенького тела, горько вздыхать и изливать душу кустам и логовам небольших лесных обитателей.

Судьба старенького брошенки известна. Мужчина, брошенный в преддверии новогодних праздников, обречён. Любовные отношения, завершившиеся до боя курантов уже не воскресить.

Если баба бросает накануне подарочной недели, в пик сентиментального пения под елями и чертовски романтического сидения у камина на жестковатых шкурах, то это похоронный знак. Жестокость такой бабёнки поражает. Ну, посидела бы с нами в праздничек, выпила бы портвешка, настругала б нам того-этого по мискам, а потом всё, иди, бросай своего плесневелого Федюнина, нам-то что!

Нет, надо всему обществу в глаза плюнуть – выбросить Федюнина за борт именно сейчас, когда он никому особенно не нужен! Чтоб он вис на наших дружеских руках и закатывал в муке глаза к потолку. Вот интересно мне, о чём эта дура думала, когда собиралась прочь из федюнинского дома? Почему в её курячьем сознании не промелькнул мой зыбкий образ, образ Б-ча, фата-моргана из супругов Сальниковых, Евгении и Александра?

Казалось бы – сядь, идиотка, на чемодан в прихожей, потряси мысленно шарик со снегом и домиком внутри. Видишь, как малюсенький я волоку пьяного миниатюрного Федюнина от крошечных пожилых проституток, к которым его притащит ложно понятое желание душевного тепла? Наблюдаешь, как супруги Сальниковы, Евгения и Александр, в домике, заносимом синтетическим снегом, пытаются познакомить Федюнина со свояченицей, чтоб Федюнин уже перестал ныть по полночи в трубку, что умирает? Вон и Б-ч, тоже заключенный в шар, достаёт свой кошелёчек из портфельчика и, плача, отдаёт деньги киллеру Серёже на «чтоб никто не мучался уже». Потряси шар, дура, глянь, как тихонько качаются в петельках, стукаясь ножками, сотрудники подразделения, возглавляемого брошенным женишком в Доме на набережной…

Нет, не сядет, не подумает, не потрясёт.

Наступило время баб – матёрых предательниц.

Вот и в нашей железной когорте завелась меж бойцами девушка-предатель Катя. Будет теперь в офицерском казино при вокзале петь развратные песни и водить плечами для полицаев.

Имя для девушки, специализирующейся на уничтожении мужских коллективов, очень важно.

Вот произнеси имя Жанна или (в модифицированном противоракетном обвесе) Снежана. Или Виолетта. Тут всё сразу понятно, на свои места всё встает, что сможешь вспомнить, методично биясь утром головой об угол кровати. Клуб, туалет, шампанское, туалет, затем зачем-то домой, там беготня по комнатам с включением всего, что может быть включено, «а эта дверь куда?», «а тут задёргивается? я такая пьяная!», «нет, я студентка, честно!», «я подругам позвонить!», заливанием дивана мартини, прорубанием на пожрать, шоколад с конфетами вперемешку. Итогом – ненаигранная тошнота и невнятное бурчание под шум воды над унитазом: «Подержи мне волосы!»

Как такая светошумовая граната может повредить мужскому братству? Только тем, что спецом забросит часть своего кружевного синтетического на шкаф. А квартира друга, и друг тебе звонит через месяц-другой оттого только, что другова жена полезла на шкаф и внезапно прозрела на предмет мужской природы.

А что она там надеялась увидеть, на шкафу? Словари?! Она туда за набором карбоновых удилищ полезла? На что ты, старая, рассчитывала, подтягиваясь и глазами зыркая по крышке шкафа, как фашист из-за бугра на нашу родину? Ладно, что нашла лифчик, безнадёжно скомканный за фальшивым ореховым узором мебельного бортика. Могла бы и другое что увидеть. Так бы и ходила потом по этажу, расставив руки да шаркая, головой трясла бы ещё полгода, любопытка любимая.

Имя Глафира отпугивает тоже. За именем типа Глафира или Лукерья просматривается дремучее сектантство, изуверство даже таёжное, лукавая читинская чудинка, шумящая ковшами драга на реке Колыма и многообразие родни мужского пола, которая регулярно прячется на заимках и скусывает разом по полбуханки хлеба, зажатой в кулаке.

Анна – это сразу кровавый рассвет в Акапулько. Энералтадо муэрте! Страсть и гибель экспедиции. Лучшая пара для Алехандро или, как поправляет Леди Гага, и для Фернандо. Вот куда тебе ещё Анну, дорогой ты наш старший библиограф? Куда тебе её?! Беги домой! Не ходи ты на курсы сальсы в Дом железнодорожника, просим тебя!

Галя = Украина. Через два года у вас дома будет Мелитополь. Со всеми его щирыми плюсами.

Гюзель, Фатима и Зумруд. От истошного крика «Алибек! Мелик! Идите сюда! Он нашу маму обозвал!» свадьба может запомниться надолго всему съезду патологоанатомов. Кому это надо?! Жить надо с женщинами того берега реки, на котором стоит деревня, это закон мордовского этногенеза. Всяческой экзотики следует избегать.

Настя – это, скорее всего, секс. Похожий на барщину. Тоскливо, под дождём, на тощей лошадёнке, влекущей царапающее суглинок рыло.

А вот имя Катя – оно такое, оно чрезвычайно опасное. Не ждёшь от Катерины подвоха, веришь имени. Расслабляешься. И на загривке у тебя шерсть не поднимается, когда к тебе Катю эту друг Б-ч подводит и говорит, одёргивая пиджак: «Познакомься, Александрыч, это – Екатерина, федюнинская невеста!» Тут бы ей по-киркоровски с двух рук: н-на! На! В челюсть прими! Обхватывай Б-ча и беги, пригибаясь под музыкальную тему из «Невыполнимой миссии», к внедорожнику.

Но интуиция молчит, имя обольщает…