Глава 17

Это был уже третий мой поход в Латеранский дворец. На этот раз гвардеец-стражник широко улыбнулся, завидев и узнав бывшего номенклатора. И вскоре стало ясно, отчего Павел здесь так популярен. Он вспомнил имена всех троих детей гвардейца и спросил о них, приостановился подзадорить какого-то симпатичного солдата, не изменяет ли ему удача в любовных делах, а также спросил, не присмотрел ли он себе подходящую жену. Остальным он приветливо помахал рукой, после чего мы поспешили в кулуары дворца.

– Что-то уж больно все расслаблены, – заметил я на ходу. – Как-то даже неожиданно – после покушения на Папу!

– Лев вряд ли о нем обмолвился. Не хватало еще, чтобы все узнали о его ночных похождениях на Форуме Нервы, – объяснил мой спутник.

Мы прошли уже знакомым длинным коридором к комнате Арна, и я с облегчением увидел, что секретарь архиепископа чутко бдит в приемной, а не клюет носом, как в прошлый раз. Он тоже узнал Павла и почтительно сообщил, что его преосвященство накануне возвратился в Рим и сейчас пребывает в делах. Бывший номенклатор прямиком вошел внутрь.

Архиепископ сидел у себя за столом спиной к окну, ставни которого были закрыты, не пуская в комнату яростное дневное солнце. Он вновь был одет в ту же бурую ризу, которую я видел на нем в Падерборне, а лучи света, пронзая ставни, словно копья, утыкались в нее, образуя полосы света и сумрака. Вкупе с суровым видом они придавали Арну сходство с теми полосатыми зверями, виденными мною в зверинце багдадского халифа. Своими размерами те хищники значительно превосходили королевских леопардов в Падерборне.

Моего спутника Арн проигнорировал.

– Зигвульф! – рыкнул он. – Надеюсь, у тебя есть веская причина на то, чтобы вот так ко мне врываться.

– Точно так, мой господин, – ответил я. – Этой ночью на Его святейшество было вновь совершено покушение.

Арн потер глаза большим пальцем. Вид у него был усталый – возможно, он всю ночь наверстывал свои бумажные дела.

– Рассказывай, – потребовал он.

Я повторно изложил ход событий, от встречи в монастыре Монте Кассино и до того, как Папа Лев едва не лишился жизни.

Когда я закончил, нависла долгая тишина: Арн взвешивал мой доклад. Наконец, он сказал:

– Мне нужно обсудить это с самим Львом.

Он потянулся за стоящим на столе колокольчиком, собираясь позвать секретаря, но тут подал голос Павел:

– Смею заметить…

Арн грозно сверкнул на него очами из-под приподнятых кустистых бровей.

– …Его святейшество, – ровным голосом продолжил мой друг, – будет данное происшествие отрицать. И вероятно, он уже распорядился никого к нему не пускать.

Архиепископ раздраженно повел плечами:

– Уж чего-чего, а изворотливости им не занимать! Но придется проявить настойчивость, чтобы оказаться со Львом лицом к лицу. За время своего нахождения здесь я убедился, что пытаться кого-то найти в этом жужжащем улье – пустая трата времени. Особенно если этот «кто-то» от тебя скрывается.

Павел поглядел на окно.

– Процессия и литания святой Симфорозы начались в десять утра, а сейчас примерно час пополудни. Я полагаю, что знаю, где именно следует искать Папу.

– Тогда веди, – буркнул Арн, вставая со стула и огибая стол.

Втроем мы вышли из кабинета, и архиепископ сказал бдящему секретарю, что его помощь нам не требуется. Павел двинулся впереди нас по лабиринтам коридоров, затем мы миновали пахнущую вареной капустой кухню и прошли через два коротких лестничных пролета наверх, в подобие библиотечного архива, за которым открывался еще один коридор.

– Куда ты нас тащишь? – сердито осведомился Арн.

– В приватные покои Папы, – ответил бывший номенклатор. – Обходной путь, который я хорошо затвердил за сорок лет службы.

По пути нам то и дело попадались навстречу папские канцеляристы – писцы и нотарии в поношенных черных сутанах, – а также стайки мелкой прислуги, жмущиеся возле открытых окон и занятые преимущественно дворцовыми сплетнями. На нас они не обращали внимания – а может, мы проносились мимо прежде, чем они успевали спросить, что мы делаем в папских покоях. Единственным, кто проявил к нам какой-то интерес, был помпезного вида священник в добротной мантии, жестом попробовавший нас остановить.

– По официальным делам, – ответил Павел на его вопрос, куда мы следуем, отмахнувшись нетерпеливым движением руки.

– Кто это был? – вполголоса поинтересовался я.

– Помощник вице-домуса, главы внутреннего хозяйства, – объяснил мой друг. – Я помню его еще прыщавым юнцом-кубикуларием. Льстец и гнусный подхалим. Однако неплохо поднялся.

Наконец, на исходе небольшого коридора мы приблизились к внушительным двойным дверям. Павел, не останавливаясь, открыл их, и мы ступили в просторную, устланную роскошными коврами комнату с высоким веерным сводом, стены которой украшали гобелены. По центру там находился высокий троноподобный стул с высокой спинкой, вдоль стен стояли большие сундуки и комоды, а над ними располагалось с полдюжины деревянных полок с богатыми одеждами, отражающими льющийся через витражные стекла свет. Он играл на камчатном полотне, мягко блестел на дорогих мехах и шелке, светился на тонких шерстяных полотнах и сиял на парче.

Мы находились в дворцовой гардеробной.

Я позабыл, что, несмотря на свое ночное приключение, Папа Лев должен был с утра облачиться в свои самые богатые наряды и регалии для участия в крестном ходе к святой Симфорозе. Сейчас, с окончанием церемонии, он уединился сюда для того, чтобы снять с себя тяжелые митру и мантию, сменив их на одежду, более приличествующую жаркому летнему дню.

Сам Лев стоял возле стула, одетый лишь в белые шоссы и легкую нижнюю рубашку. Тогда, на пиру у короля Карла, я счел его ничем не примечательным, а сейчас, без своих сиятельных одеяний, он смотрелся еще невзрачней – эдакий мелкий лавочник, готовящийся ко сну.

Повернувшись к нам, он открыл рот в изумлении. Оцепенели и его прислужники, которых собралось там десятка полтора, не меньше, – судя по всему, это были подручные вестарария, несущего ответственность за сохранность папских одеяний и сокровищ. Большинство из них составляли кубикуларии вроде того знатного отпрыска, впервые препроводившего меня во дворец. Один из них держал в тот момент на руках высокую папскую митру, а двое лелеяли великолепный камчатный плащ с оторочкой из золота – его бдительно проверял на незапятнанность и дырявость пузатый бородач, которого я принял за самого вестарария. Остальные слуги праздно стояли вокруг и глазели. Мой взгляд остановился на одном из них – постарше возрастом, со строгим лицом и в неброском одеянии. Он стоял рядом со Львом, чуть сзади и сбоку. Как и у хозяина, вид у него был смиренный и будничный. Вместе с тем что-то в нем показалось мне знакомым. Наверняка это и был тот доверенный человек, что сопровождал Льва в его визите к Сесилии Синьорелли. Более того, это был распорядитель папского двора Альбин – тот самый, в дом которого забрались мы с Павлом, уведя оттуда аварский сосуд с воином.

Арн воспользовался внезапностью своего появления.

– Прошу простить за набег, твое святейшество! – громко, во всеуслышание, объявил он. – Вот счел своей обязанностью лично засвидетельствовать почтение, а заодно удостовериться в твоем благоденствии.

С видимым усилием Лев оправился от начального потрясения. Он подобрался – вновь стал подтянут и строг, вновь скуп на улыбку – и посмотрел на нас с некоторым недовольством, после чего его глаза нервно метнулись по комнате.

– Благодарю тебя за радение, архиепископ Арн. Хотя ты должен знать, что это мои приватные покои, – ответил он.

– Я подумал, что после нынешней ночи, когда… – Архиепископ намеренно не закончил фразу и якобы осекся, давая возможность слышать себя только близстоящим.

Если Лев и думал парировать его слова своими, то они замерли у него на губах. Он побледнел и после паузы в несколько ударов сердца обратился к своему вестарарию:

– Оставь нас. Отрешение от одежд можно завершить погодя. Я за тобою пришлю.

Вестарарий отреагировал мелким кивком, не скрывшим, надо сказать, смесь неодобрения с любопытством, которые он в тот момент испытывал. Он опустил полу папского плаща, который осматривал, после чего начал торопливо выпроваживать из комнаты своих подручных, следя за тем, чтобы они, паче чаяния, не вынесли с собой ничего ценного. Распорядитель Альбин при этом оставался стоять, где стоял, не согласуя этого с Папой. Наконец, когда двери закрылись за последним из прислужников, Лев повернулся к Арну и вопросил:

– Именем Господа, что все это значит?

– Я думал, ты знаешь, твое святейшество, – грубовато ответил наш с Павлом спутник. – Твоя личная безопасность – предмет глубокого переживания короля Карла.

– А главе Церкви ты разве не служишь?

Легкое подрагивание голоса слегка подтачивало попытку Льва напомнить архиепископу, что он все-таки стоит сейчас перед начальством.

– Я служу и тому, и другому, – хладнокровно ответил Арн. – И интересы у них совпадают.

Стоящий сбоку Альбин неотрывно смотрел на меня. Чувствовалось, что он меня узнал.

Папа тем временем смерил неприветливым взглядом бывшего номенклатора:

– Павел, ты-то что здесь делаешь?

– Я здесь сугубо в частном порядке, понтифик, – ответил тот. – Мы с Зигвульфом несколько лет водим знакомство.

Лев посмотрел в мою сторону и, вероятно, хотел задать какой-то вопрос, но тут к нему шагнул Альбин, который с умирающими глазами зашептал что-то ему на ухо. Папа напряженно слушал, после чего кольнул меня недоверчивым взглядом. Распорядитель, должно быть, выставлял ему меня как некую угрозу. Интересно, указал ли он на все три встречи, что имели между нами место: в альпийском монастыре, затем на пиру в Падерборне и совсем недавно на Форуме Нервы?

Неловкую тишину прервал Арн:

– Твое святейшество, прошу меня извинить за неожиданное вторжение. Я доложу королю Карлу, что ты цел и невредим.

С этими словами он поклонился и, повернувшись, направился из гардеробной в коридор, где стайкой толклись кубикуларии, сгорая от любопытства. Всем хотелось узнать, что могло происходить внутри, и, вероятно, они пытались подслушивать под дверью.

Встреча со Львом заняла от силы три-четыре минуты, и на обратном пути до меня дошло, что архиепископ не задал ни одного вопроса касательно покушения на Папу возле дома его любовницы.

– Что это все-таки было? – спросил я Павла после того, как Арн отпустил нас возле дверей своей комнаты и мы отправились обратно к номенклатору на виллу.

– Что было, говоришь? – переспросил мой спутник. – Предупреждение Льву. И думаю, прозвучало оно весьма четко.

– Но может, имело смысл сказать Льву, от кого ему исходит угроза, чтобы он предпринял меры для своей безопасности?

Павел приложил палец к своему мясистому носу и заговорщически подмигнул мне.

– Что касается Арна, то ему достаточно было лишь намека о своей осведомленности насчет визита Папы к любовнице.

Больше он этого предмета не касался. На неторопливом обратном пути через город к вилле я задавался вопросом, сколько же бывший номенклатор знает, но не считает нужным раскрывать. Присутствие Альбина в дворцовой гардеробной приводило меня в смятение. Я не сомневался, что восемью месяцами раньше Альбин был задействован или, по крайней мере, предупрежден о первом нападении на Льва, и вместе с тем у меня определенно складывалось впечатление, что вчерашнего покушения на Форуме Нервы он не ожидал. Сумятицу вселяли и мысли о том, может ли быть какая-то связь между недавним поворотом событий и обнаружением аварского сосуда, спрятанного в доме у папского распорядителя.

Я все еще тщетно пытался разгадать смысл тех новых событий, когда мы незаметно возвратились к вилле Павла. Здесь нам сообщили, что Беортрика треплет жестокая горячка. Садовник-врачеватель подтвердил, что кинжал действительно был отравлен. Он обработал рану и сделал примочку, пропитанную отваром целебных трав, но точно определить, что это за яд, не смог, и оставалось лишь надеяться, что противоядие применено правильное. Раскинувшийся на тюфяке дюжий саксонец был весь в поту и бормотал что-то невнятное.

– Ты ведь понимаешь, – сказал я Павлу, когда мы заходили в его кабинет, – что мы с Беортриком теперь – живые мишени. Кто бы ни стоял за замыслом убийства Папы, он всеми фибрами души пожелает заставить нас умолкнуть как свидетелей происшедшего. В особенности заговорщики станут разыскивать Беортрика, не смея допустить риска, чтобы он поделился сведениями со мной.

– Значит, вы оба останетесь здесь, пока Беортрик не поправится, – без малейших колебаний заявил мой друг. – Слуги у меня умеют держать язык за зубами, и я дам им указание никому не говорить о вашем присутствии. А еще я пошлю записку Арну, чтобы он знал, где тебя искать в случае, если ты ему понадобишься.

– Ну а как быть с распорядителем Альбином? Он ведь этим утром видел тебя с нами. Если он вовлечен в этот последний заговор против Льва, то он легко догадается, где мы находимся…

– Это риск. Но риск, на который я готов идти, – сказал Павел. – Как я тебе однажды сказал, у меня есть свои причины устроить латеранцам тарарам и взмутить воду среди тамошних бюрократов. Признаюсь, сегодня я получил истинное удовольствие, наблюдая, как Лев корчится от слов архиепископа Арна.

Спустя полтора месяца события потекли по весьма неожиданному руслу. К той поре выздоровление Беортрика дошло до той успешной стадии, когда он мог, опираясь на палку, медленно шаркать по саду, а я уже не столь сильно переживал, что следы выведут заговорщиков к вилле бывшего номенклатора. Павел держал нас в курсе всех последних сплетен, которые собирал в ходе визитов к друзьям и за счет своих связей в городе. Папа теперь обвинялся в спекуляции землей и богохульстве, а также в симонии и краже церковного имущества. Кто-то также пустил мутный слух, что он якобы тайно переговаривается с византийцами на предмет объединения сил против римской знати. В результате осажденный со всех сторон глава Церкви терял популярность не по дням, а по часам. В этой кампании злошептаний против Льва мне виделась рука беневентинцев и их римских союзников. Похоже, они продолжали подтачивать репутацию Папы, чтобы очередным своим ходом свергнуть его и заменить.

И вот как-то вечером на исходе августа Павел вернулся к себе в дом с важным известием.

– В Рим едет король Карл, – сообщил он, присоединяясь к нам с Беортриком на террасе с видом на сад. Саксонец за день утомился ходьбой и теперь прилег отдохнуть на дневное ложе, накинув на себя легкое одеяло.

– И когда это произойдет? – спросил я.

– Где-то в конце ноября – начале декабря. Он желает присутствовать вместе с семьей на рождественской мессе в базилике Святого Петра. Об этом Карл объявил в начале месяца на большом собрании франков. А нынче утром это известие прибыло с официальным посыльным.

Значит, так и вправду будет. Каждое лето король Карл собирал всех своих вассалов в огромном полевом лагере, где задавал ряд пиров, наблюдал войсковые упражнения и объявлял о своих планах на текущий год.

– Но это не все, – строго поглядел на меня Павел. – Король высказал мысль, что ему прискорбно слышать о смутах, бытующих в лоне святой Церкви. И он желает исцелить ее раны.

– А это значит – подвигнуть на действия Арна? – предположил я.

Бывший номенклатор кивнул.

– Арн возглавляет трибунал по рассмотрению обвинений, выдвигаемых против Папы. И доложит обо всем королю, когда тот прибудет в Рим.

– Интересно, а он учтет обстоятельства нападения на Льва в прошлом апреле? Без них дознание, я бы сказал, будет неполным.

– Мои знакомые на Латеранском холме говорят, что подозреваемые Кампул и Пасхалий готовы вот-вот признать, что были причастны к тому заговору.

Лицо моего друга при этом было столь бесстрастным, что я не удержался от вопроса:

– Им случайно не предъявили доказательств, собранных твоим дознавателем Теодором? Вот уж кто умеет убеждать!

Но Павел деликатно обошел мой вопрос.

– Видимо, их обоих ждет ссылка, – только и сообщил он.

– А что ждет Альбина, папского распорядителя?

– С Альбином все не так просто, – с лукавой деликатностью поглядел на меня мой друг. – Против него нет свидетельств, кроме разве что…

– …аварского сосуда, который мы с Беортриком добыли с таким трудом, – докончил я за него.

Мой друг развел руками: мол, тут уж я не властен.

– Поэтому мне кажется, что тебя могут позвать для свидетельствований перед трибуналом архиепископа, – сказал он. – Заседание будет в триклинии – том роскошном, новом пиршественном зале, который бедняга Лев пристроил к Латеранскому дворцу.

Стоит ли говорить, что на этой же неделе прибыл посыльный с предписанием от архиепископа Арна.

Нам с Беортриком надлежало завтра же, через час после рассвета, явиться к входу в восточное крыло Латеранского дворца. Беортрику такое задание было все еще не по силам, и я отправился без него, но в сопровождении Теодора, которого Павел отрядил мне в качестве телохранителя, чтобы, понятное дело, по дороге со мной ничего не стряслось.

Перед дверями триклиния ждал пристав. Оставив Теодора снаружи, он повел меня по поистине грандиозному помещению, сверкающему великолепием расписного потолка тройной апсиды с ее мрамором, порфиром, мозаикой и яркими новыми фресками. На дальнем конце зала мой провожатый свернул под приземистую арку и завел меня в гораздо более скромный, пока еще не отделанный покой с совсем свежей побелкой, еще не застекленными окнами и полом из грубоватой терракотовой плитки. Рассветная прохлада смешивалась там с запахами неоконченного строительства, а летнее тепло, похоже, туда даже не проникало.

Павел говорил, что следственный трибунал возглавляют два архиепископа: Арн, а также герцог Сполетский, считающийся верным вассалом короля Карла. Поэтому я был удивлен, застав там одного Арна – не было даже делающего записи секретаря. Архиепископ сидел за длинной столешницей, на которой лежали письменные приборы и тонкая стопка бумаг и пергаментов. В качестве груза он использовал, пожалуй, единственный экзотичный предмет во всей комнате – мягко поблескивающий сосуд с воином.

Пристав вышел, притворив за собою дверь. Прямо напротив стола пустовал стул с массивными резными ручками, однако Арн лишь рассеянно указал мне пальцем на угол комнаты слева от меня.

– Встань туда, Зигвульф, – распорядился он, – и помалкивай.

О Беортрике же архиепископ даже не спросил.

Прошло примерно полчаса, на протяжении которых Арн не удостаивал меня вниманием – он то просматривал документы, то делал какие-то пометки. Я для него как будто не существовал, и мое внимание блуждало то по скребущему стилю архиепископа, то по его седой, согбенной над столом макушке, то по пятнышку солнечного света, медленно, словно крадучись, двигавшегося по квадратам плиточного пола. Кроме этого солнечного зайчика, возле стены по ним осторожно пробирался мелкий коричневый жучок…

И всякий раз мой взгляд возвращался к сосуду с воином.

Но вот в дверь послышался тихий стук.

– Войдите! – властным голосом позвал Арн.

Дверь открывалась вовнутрь, так что входящего я разглядел не сразу. Когда дверь сама собой затворилась (видимо, ее из коридора закрыл пристав), вновь прибывший находился уже изрядно за порогом, ко мне спиной. Это был распорядитель папского двора Альбин. Арн неторопливо поднялся и указал визитеру на пустующий стул. О моем присутствии в каких-нибудь пяти шагах Альбин совершенно не догадывался. Именно это, похоже, архиепископу и было нужно. Для пущей тишины я задышал еще реже и тише.

Жаль, что из своего угла я не мог видеть лица распорядителя, когда его взгляд упал на сосуд с воином, стоящий прямо перед ним. Я заметил лишь, что он слегка замешкался – шел и вдруг приостановился, словно невзначай запнувшись. Руки у него были скрыты рукавами ризы, но в тот момент, когда он усаживался, я пригляделся к его ладони, помещенной на стул, – она была бестрепетна, без намека на дрожь.

– Опрос этот, в сущности, ни к чему не обязывает, а потому будет недолог, – как-то обыденно, в несвойственной для себя манере начал Арн. – Его величество король Карл велел мне разобраться с жалобами о недостойном поведении, выдвинутыми против понтифика Льва. Ты, несомненно, тоже с ними знаком.

– Из-за обилия собственных дел мне просто недосуг выслушивать подобные наветы, – пробормотал распорядитель памятным мне монотонным, лишенным чувств голосом. Эдакий чинуша мелкого пошиба, бубнящий с листа расхожие канцеляризмы.

Арн без обиняков перешел к существу вопроса:

– Мне интересно знать, есть ли хоть какая-то доля правды в обвинениях против Его святейшества, содержащаяся в неких письмах, посланных советникам Его величества. – Архиепископ непринужденным движением поднял золотой сосуд и отставил его в сторону, чтобы можно было взять со стопки документов верхний лист. – Письма сии были написаны в Риме до того злодейского нападения на понтифика, свершившегося средь бела дня на улице.

Альбин сидел, выпрямив спину, абсолютно собранный.

– Те жалобы, помнится, обсуждались во время пребывания Его святейшества в гостях у короля Карла, вскоре после того злодеяния. И были отложены ввиду несостоятельности, – сказал он спокойно.

– И с той поры по ним не появилось никаких свежих соображений?

Распорядитель с подчеркнутой угодливостью, в которой читалась легкая непочтительность, кивнул:

– Безусловно, есть. Суть их – моя благодарность за радушие и гостеприимство, оказанные нам в Падерборне.

Беззаботно-нагловатый тон Альбина если и вызывал у архиепископа негодование, то он не подавал виду. Арн чуть подался за столом назад, якобы принимая более удобную позу.

– Между нами открою: из тех писем с жалобами два были написаны твоими весьма высокопоставленными сослуживцами – примицерием Пасхалием и сацелларием Кампулом, – объявил он. – И тот и другой сейчас готовы признать, что им заранее было известно, в какой именно день на Его святейшество произойдет нападение.

– Надо же, какая досада! – елейно вздохнул Альбин, а после паузы добавил: – Если это правда.

– Ну а как же иначе? – В голосе Арна зазвучали жесткие нотки. – А потому я спрашиваю: имеются ли, по твоему личному опыту и убеждению, основания верить тем жалобам о недостойном поведении?

Папский распорядитель ответил с надменной уверенностью:

– Они абсолютно беспочвенны. И если ты заметил, то моего имени среди жалобщиков не встречается ни разу.

– То есть ты признаешь непогрешимость, а значит, и полновластие понтифика Льва?

– Я всегда служил Его святейшеству верой и правдой и убежден в его невиновности.

– Настолько, что готов подписать в этом аффидавит?

– Безусловно. – Голос Альбина был чист и тверд.

– Что ж, изволь, – кивнул Арн. – Документ у меня готов.

Он разыскал составленную заранее бумагу и подвинул ее по столешнице распорядителю, а вместе с нею и письменный прибор.

Альбин подался на стуле вперед, собираясь взять стиль, и тут краем глаза заметил меня. Он резко обернулся, а глаза его ядовито сузились: до него дошло, что на протяжении разговора я стоял позади и все слышал.

– Зигвульф присутствует здесь как свидетель твоих слов, – сказал ему Арн. – Его величеству королю он тоже служит верой и правдой.

В первый раз за все время рука Альбина дрогнула, но лишь самую малость. Затем он опять взялся за стиль. Непонятно, было ли это от гнева или потрясения, а может, наоборот, от облегчения, что разговору на этом конец и что настырный дознаватель не стал выпытывать у него сведений о сосуде. В общем, Альбин поставил подпись и положил стиль на стол.

– Надеюсь, твое преосвященство, это все? – спросил он с плохо скрытой неприязнью. – Я уже и без того опаздываю на свою следующую встречу. А мне еще предстоит обсудить с целлерарием текущий ремонт папской резиденции.

– Да, все, – бесстрастно ответил Арн.

Распорядитель встал и направился к двери, попутно скребнув меня холодно-зловещим, что-то взвешивающим взглядом.

– Зигвульф, ты остаешься в Риме, – объявил мне архиепископ, когда дверь за Альбином закрылась. – Мы здесь ждем прибытия Его величества, и нужно, чтобы ты был под рукой на случай, если в последнюю минуту возникнут какие-нибудь непредвиденности. А это, – он положил руку на сосуд, – возвратится у меня на свое истинное место: в сокровищницу короля.

Честно говоря, я был ошарашен. Короткая встреча Арна с Альбином обернулась полной противоположностью того, что я ожидал. Я думал, что архиепископ напустится на распорядителя, виня его в хищении церковного имущества, а затем приступит к перекрестному допросу о степени нечестия и продажности Папы Льва. Однако о кражах ценностей Альбином из папских сундуков не было сказано ни слова. Вместо этого Арн лишь взял с Альбина заверение в невиновности Льва и беспочвенности всех наветов на него. Что было, как мы оба знали, вопиющей ложью.

– Свидетельство Альбина под присягой – пустышка, – пробурчал я, рассказывая Павлу о происшедшем.

Обратно на Виминальский холм Теодор отвел меня другим путем, а не тем, которым мы отправлялись спозаранку, – как он пояснил, для моей безопасности. Я же не возражал, особенно после того незабвенного взгляда, которым меня полоснул папский распорядитель двора.

– Ошибаешься, – неожиданно возразил мне бывший номенклатор. – Как раз оно и будет несколько месяцев держать Альбина в узде.

Вид у меня, по всей видимости, был озадаченным, поскольку Павел положил мне руку на предплечье и вдумчиво добавил:

– Ты вот сам подумай. Кампул с Пасхалием занимают на Латеранском холме два наиглавнейших поста: возглавляют два могущественных ведомства. Когда они публично сознаются, что знали о грозившем Папе нападении, то обесчестят себя раз и навсегда. По сути, отпадут от власти. Что сделает распорядителя двора самым видным латеранским кандидатом на место смещенного Льва.

– Ты считаешь, что у Альбина хватит нахрапистости самому стать Папой? – удивился я.

– Если да, то подписанный им у Арна документ лишает его всякой возможности участия в каком-либо заговоре по свержению Льва. Как он осмелится замышлять против того, кого в письменном виде признал безгрешным?

– Ну а сосуд с воином? Почему Арн напрямую не обвинил Альбина в его похищении?

– Потому что твой архиепископ – мастер скрытых угроз. Он дал Альбину понять, что может обвинить его в краже в любое угодное для себя время.

– Но это… шантаж.

Павел пренебрежительно пожал плечами:

– Я бы предпочел назвать это соразмеренной политикой. Зная слабые места человека, куда благоразумнее использовать это знание бережливо, чем выплескивать его действенность за один присест.

Эта ремарка подтверждала то, что я уже начал подозревать после нашего посещения дворцовой гардеробной.

– Не потому ли Арн умолчал и об имени Сесилии Синьорелли, когда мы нагрянули к Папе Льву? Из соображений все той же скрытой угрозы и нагнетании давления на других? – уточнил я.

Бывший номенклатор похлопал меня по плечу:

– Браво, Зигвульф! Без твоей помощи Арну ни за что бы не удалось переиграть Льва, а теперь вот и Альбина. Он бы просто не смог поставить их в зависимость от себя.

Эта похвала, признаться, настроения мне не подняла. Я подумал о Беортрике, до сих пор не оправившемся от действия яда, и о беспросветной зиме, проведенной мною в плену у аваров. Мы с саксонцем заплатили неимоверную цену за то, чтобы Арн мог играть нитями за кулисами папского престола и в кулуарах Латеранского дворца.

А еще мной владело смутное, тяжелое беспокойство. Вспоминалась та тайная ночная встреча в монастыре, где заседали беневентинцы с их союзником из римской знати, а за их спинами маячил старый монах, которого заметил Беортрик. У меня вызревало сомнение, что руки Арна простерты столь далеко или же что ему достанет силы сокрушить вынашиваемый там или где-нибудь еще заговор.

Ну и, наконец, куда-то загадочно канул тот человек в меховой шляпе, ударивший Беортрика ножом. А ведь он по-прежнему где-то бродит, на воле и никем не узнанный…