Глава 13

Та ночевка в захламленном жилище Фаранак была для меня последней. По меркам весьма безрадостной жизни аваров, ко мне как к слуге она относилась вполне сносно. Особой доброты не выказывала, но и кровь не пила. Так что назавтра, прежде чем уйти, я еще раз напоследок сходил для нее по воду. Принес я и большую охапку хвороста, но, когда стал закладывать его в очаг, старуха осекла меня, сварливо упрекнув в расточительности. Со смертью племянника она теперь готовилась к возвращению в свой род, обитающий где-то недалеко, в окрестных деревнях. Так что я ей теперь стал без надобности, а о моей будущности она не расспрашивала. Крикнув ей напоследок «Прощай!», я ушел не оглядываясь.

Беортрик ждал меня напротив каганова сруба. Посольство к королю франков уже готовилось к отбытию. Состояло оно из Кубера и троих сопровождающих всадников. Возле запряженного в дорогу мула хлопотали несколько помощников, затягивая веревки и проверяя, крепко ли держатся тючки с грузом. В тючках, по всей видимости, были меха, которые Кажд от своих щедрот посылал в подарок Карлу. Еще одним подарком был гнедой жеребец с белой звездочкой на лбу. Вполне возможно, что это животное было единокровным братом великолепного коня, принесенного в жертву при погребении Кайяма. Этот конь тоже был отлично вышколен и смирно стоял возле конюха, держащего его в поводу. На коне было великолепное седло из выделанной кожи, а к седлу приторочены такие же кожаные переметные сумы. Бляхи упряжи, а также стремена были из бронзы. Этим щедрость кагана исчерпывалась. Кубер, уже сидящий верхом, подъехал и нагнулся в седле, еще раз проверяя и без того надежно притороченные седельные сумы. Несомненно, в них и находился сосуд с воином – наряду с прочей столовой утварью, вверенной его попечительству.

Пока мы стояли в ожидании, когда закончится подготовка, я заметил, как по ту сторону площади на пороге своего дома появился Никифор: он молча смотрел оттуда на нас.

– Думаю, весть о попытке замирения Кажда с Карлом он встретит с неудовольствием, – вполголоса заметил я.

– Для гадючего карлика это уже не новость, – буркнул Беортрик. На поясе у него, как и раньше, висел скрамасакс.

Конюший вывел вперед лошадь, предназначенную для меня. Проверяя сбрую, я вспомнил, каким неразговорчивым был саксонец в тот день, когда мы выехали из Падерборна. Сейчас, при отправке в обратный путь, я даже не знал, как вести себя с ним предстоящие нам дни пути.

– Ты сам-то доволен, что возвращаешься во Франкию? – спросил я его. – Ведь вчера, заговорив перед Каждом, ты поставил крест на своем пребывании с аварами.

– Пора и честь знать, – бесстрастно ответил Беортрик.

– А женщина, с которой ты жил? Ты не будешь по ней скучать?

– Она свояченица Кажда. Теперь, став каганом, он выдаст ее за кого-нибудь из тарханов другого племени. Политический брак, а мне можно и поступиться.

С этими словами мой спутник запрыгнул в седло своего коня.

– Ну что, пора в путь, – объявил он, наддавая коленями по конским бокам и пресекая таким образом наш разговор.

Из городища мы выезжали мимо потока повозок, а также пеших и конных путников, что уже выбирались из защищенной от ветров долины, где прошло зимовье, и теперь перекочевывали на летнее становище кагана. Наш маленький отряд был единственной группой, держащей путь на север, так что вскоре мы оказались уже одни на древней тропе, ведущей к выгоревшим руинам Хринга. Стоял погожий, светозарный весенний день – куда ни глянь, все вокруг тонуло в радостном солнечном блеске. Везде было буйство цвета и красок – полевые цветы своими желтыми и пурпурными вкраплениями на сочно-зеленом фоне свежей травы соперничали с розоватыми и белоснежными соцветиями на кустах боярышника и дикой вишни. Пробились первые розочки на шиповнике, где меж ветвей взвивались и сновали птички, от щебета и посвистывания которых воздух, казалось, звенел и переливался.

Темп Кубер задавал весьма непринужденный. У каждого поселка или стойбища при дороге он делал остановку, чтобы обменяться любезностями с местным старейшиной. Обычно нас приглашали разделить нехитрую трапезу, которая растягивалась на несколько часов, покамест селян собирали на сход, дабы известить их о новом кагане. Таким образом, переезд, не занявший и трех дней, когда нас с Беортриком примчали в городище привязанными к седлам пленниками, сейчас растянулся больше чем на неделю. Впрочем, лично я никуда не спешил. Умиротворенный, в приподнятом состоянии духа, я наслаждался контрастом между захламленной берлогой Фаранак и нынешним пейзажем, где тонкие контуры далеких холмов, поросших дубами, грабом и буком, словно висели между землей и безоблачным небом. Небо все эти дни было пронзительно-синим и ласково пригревало теплом без единого дуновения ветерка.

Как-то предутренней порой мы выехали из очередной аварской деревушки, где останавливались на ночлег, и тронулись вперед в призрачном беловатом тумане. Его мелкие капли оседали на всем – на одежде и поклаже, на лошадиных гривах и ушах, даже на бровях… Спустя час налетел рассветный живой ветерок, и туман начал развеиваться длинными волнистыми полосами, в то время как дорога повела нас вкруг уреза большой заболоченной низины. На кочках, примерно на равных расстояниях друг от дружки, здесь горбились сероватые цапли, застыв над своими отражениями и терпеливо выжидая, когда подплывет пожива.

Разговоров между нами считай что не было. Маленькая колонна ехала в тишине – слышно было лишь тусклое позвякивание сбруи, поскрипывание седел да мягкий стук копыт по земле. Один из конников (они поочередно менялись) ехал впереди в кольчуге и шлеме, с трепещущим на копье вымпелом, луком за спиной и мечом у пояса. За ним следовал Кубер, а дальше второй конник вел за повод дареного жеребца. Третий конник должен был вести груженого мула, а мы с Беортриком замыкали строй.

К пятому дню путешествия я уже начал узнавать некоторые приметные места – груду валунов у тропы, уродливо изогнутое дерево, брод, через который, помнится, меня, пленного, переправляли на пути к Кайяму, подозревая во мне лазутчика… Близ деревни, где нас выдал гепид, я различил знакомую кузню и даже подумал, что, не ровен час, завижу здесь самого подлеца Кунимунда. Но его нигде не было видно, а старейшина, даром что мы с ним делили совместную трапезу – яйца вкрутую и творог из овечьего молока, – не подал виду, что когда-либо встречал нас с Беортриком.

Из этой деревушки мы выехали за полдень. По моим прикидкам, через три-четыре дня неспешного пути мы должны были дойти до Дуная, речной границы с владениями короля Карла. По дороге нам предстояло миновать руины Хринга, находившиеся примерно в пятнадцати-двадцати милях впереди нас. Вначале, насколько мне помнилось, надо будет проехать безлюдную, поросшую кустарником степь – открытое место, изрезанное узкими канавами от ручьев, стекающих в пруды и небольшие озерца.

Наш маленький отряд неспешно двигался уже два часа кряду, когда меня начали разбирать серьезные сомнения насчет того, что мы достигнем Хринга до наступления темноты и найдем там себе пристанище. Говорить об этом Беортрику не было смысла: я уже давно оставил надежду завязать с ним беседу. Поэтому я ехал себе да ехал позади группы, обдумывая, как я обращусь к первому франкскому разъезду, который встретится нам на берегу великой реки. Размышляя, я одновременно озирал окрестность. Слева над равниной лениво кружила пара канюков, а кроме того, встречались еще какие-то небольшие птицы вроде дятлов, с красными шапочками на головках. Что странно – несмотря на белый день, я был уверен, что слышу где-то уханье совы. Я напряг слух в попытке уловить, откуда исходит этот звук, как вдруг откуда-то из-под земли, словно по волшебству, выпрыгнули три косули. Оказывается, они кормились в пересохшем русле ручья невдалеке от тропы. Выскочив перед нами, они поскакали прочь, грациозно лавируя среди кочек и кустов ивняка. Провожая их взглядом, я заметил меньше чем в миле нечто рукотворное – невысокий земляной холм. Это был один из древних курганов, которые мы видели, держа путь на юг вместе с Кунимундом.

Я подхлестнул свою лошадь и поехал вровень с Беортриком.

– Теперь уже недалеко, – указал я ему на курган.

Вместо ответа саксонец вскинул руку, обрывая меня. Он неотрывно смотрел на то место, откуда появились косули. Я ждал.

Мой спутник тихо свистнул, чтобы привлечь внимание всадника, ехавшего впереди нашего отряда. Тот обернулся, а Беортрик указал направо.

– Что ты там видишь? – спросил я.

Воин к тому моменту уже развернул коня и с копьем в руке скакал назад, доложиться саксонцу. На его лице застыл вопрос.

Он находился от нас шагах в тридцати, когда в ребра ему угодила стрела и от удара его мотнуло вбок. Вероятно, кожаный панцирь не дал стреле проникнуть сколь-либо глубоко: он выпрямился, выронив копье, ухватился за седло и сумел не свалиться с коня. Древко стрелы, раскачиваясь, так и торчало из его панциря.

Вокруг прошипело еще несколько стрел. Все они неслись со стороны небольших древесных зарослей невдалеке от того места, где кормились косули. Стрелы мелькнули, почти никому не причинив урона – лишь одна впилась в круп вьючному мулу. Животное вскинуло голову и, вырвав из руки своего поводыря поводья, взбрыкивая, понеслось прочь.

Кубер рявкнул нам предостережение. Свою лошадь он повернул в направлении засады, выхватывая висящий у пояса меч. На посланнике не было ни кольчуги, ни шлема.

Двое невредимых воинов торопливо надевали шлемы и вынимали из-за спин боевые луки.

Нас застигли абсолютно врасплох.

Из засады, в полусотне шагов справа, вылетело с полдюжины конников, которые во весь опор с воплями устремились на нас. Четверо из них потрясали короткими пиками, остальные размахивали мечами.

В эту секунду я запоздало осознал, что у меня нет ни оружия, ни доспехов.

Беортрик вынул из ножен свой скрамасакс.

– Зигвульф, – совершенно невозмутимо сказал он. – Нам придется отступить. Скачем к тому кургану.

Я натянул узду, пытаясь повернуть лошадь, но та заупрямилась. Тогда я в злом отчаянье дал ей пятками по бокам, а свободным концом удил стегнул по плечу. Животное рванулось вперед – к счастью, позади коня саксонца, так как на нас в эту секунду, держа пики наперевес, нагрянули первые из нападавших. Беортрик хладнокровно подался вбок и сделал низкий, выверенный взмах своим скрамасаксом. Удар клинка по древку отклонил пику вверх. В то мгновение, когда напавший на него всадник проносился мимо, саксонец боковым движением двинул недруга рукояткой скрамасакса по плечу.

В десятке шагов от нас терпел бедствие остальной отряд. Воина со стрелой в боку теснили двое, а он квело сопротивлялся, пытаясь отражать удары их мечей. Тот наш спутник, который вел коня, получил, должно быть, удар копьем при начальном броске и был сшиблен с лошади. Он, скорчившись, лежал на земле. Один из нападавших с мечом уже спешивался, собираясь его прикончить.

Самым крепким орешком оказался Кубер. Конь под ним был стоек, а он сам умело отбивался от двоих нападавших. Звонким ударом стали о сталь он застопорил удар, направленный ему в голову, а затем поворотом запястья изловчился скользнуть лезвием из-под гарды чужого меча вдоль его лезвия и вонзить клинок недругу в открытую подмышку. Жертва отдернулась назад, а Кубер корпусом своего коня шибанул лошадь второго нападавшего, который при этом чуть не вылетел из седла.

– Живее! – бросил мне Беортрик.

Словно из ниоткуда на меня налетел всадник – он выхлестнул руку с мечом, целя мне в голову. Я пригнулся, и гибельная сталь вжикнула в какой-нибудь паре дюймов над моей макушкой. В следующее мгновение я уже очертя голову скакал к кургану. За спиной слышались крики и перестук копыт. На мгновение оглянувшись, я увидел, как за мной во весь опор скачут уцелевшие из нашей горстки. Вблизи за мной мчался воин, в которого попала стрела. Несся он вслепую, согнувшись и припав головой к конской гриве. Я слегка натянул удила, а когда наши лошади поравнялись, ухватил за узду его коня. Дальше к кургану мы уже скакали бок о бок.

Напавшие на нас не были опытными бойцами. Доспехов у них не было, низкорослые лошадки были так себе, да и стрелки из них тоже оказались никудышные. Стрелами они могли наделать нам куда больший урон, да и из засады эти люди рванули рановато.

По всей видимости, это были обыкновенные бриганды, решившие подстеречь горстку путников, или же кучка неприкаянных бродяг, промышляющих на ничейных землях при въезде в Аварию.

Курган был уже гораздо ближе. В прошлом это, по всей видимости, был величавый монумент, главенствующий над окрестностью. Но ветра, дожди и время сделали свое дело, и теперь это был не более чем травянистый бугор пятнадцати локтей в высоту и с полсотни шагов в поперечнике. Вместе с тем он сулил какую ни на есть защиту: здесь можно было встать лицом к врагу, не опасаясь за свой тыл. Наши недруги не спешили с погоней, а потому у нас было время перестроиться и даже дать у подножия склона отдых нашим взмыленным коням. Я немедленно спешился. Похоже, что лошадь подо мной охромела: на скаку она берегла свою правую переднюю ногу. Раненый воин рядом со мной буквально скатился с седла – я едва успел его подхватить, иначе он бы грохнулся оземь. К нему подошел спешившийся Кубер. Крепко ухватив стрелу за древко, тархан выдернул ее и отбросил в сторону. Затем он обернулся и с прищуром поглядел в сторону врагов. Я посмотрел в ту же сторону и почувствовал, как нутро у меня холодеет. Становилось ясно, почему наши преследователи не торопились с погоней: они дожидались подкрепления. Теперь всадников там была, по меньшей мере, дюжина. У нас на глазах нападавшие начали перестроение, растягиваясь цепью. В любой момент они могли начать наступление.

Ко мне подошел Беортрик, который вел в поводу гнедого жеребца. Вышколенное животное, несмотря на смятенность, бежало вместе с другими лошадями, отступая вместе с нами.

– Бери его и скачи отсюда прочь, – скомандовал саксонец, подавая мне поводья.

– А… а как же ты? – растерялся я.

– Я тебя нагоню позже. – Беортрик жестом указал на неприятелей: – Это так, кучка неучей. Скоро их спесь развеется.

– Кто они, по-твоему?

– Для аваров они слишком бестолковы. Наверное, кто-нибудь из окольных племен. Может быть, гепиды или кто-то из славян – этим только дай подраться!

Судя по всему, моя неохота покидать остальных была столь очевидна, что следующую фразу он сказал уже с раздражением:

– Зигвульф, это не твоя заваруха.

Кубер в это время, склонившись над раненым, запихивал ему под кольчугу какую-то подбивку, чтобы унять кровотечение.

– Как только Кубер со своими смогут позаботиться о себе сами, я тут же ускользну, – заверил Беортрик.

– Лучше все-таки поехать вместе, – попытался убедить я его.

В сумеречной глубине зрачков саксонца поигрывал огонек, одновременно задорный и опасный: ему не терпелось сразиться, и от боя он испытывал упоение.

– Если уедут сразу двое, эти ублюдки решат, что мы сломлены, – сказал он с мрачной улыбкой. – Если же ускачешь ты один, они могут решить, что тебя послали за подмогой. – Он ткнул пальцем в сторону сумы с драгоценным аварским сосудом. – Ты получил то, за чем приезжал. Встретимся на той заставе за рекой, если даже не раньше.

Я забрался в седло гнедого жеребца. Беортрик напутственно хлопнул его по крупу, и я пустил коня в легкий галоп. Через полсотни туазов я обернулся и увидел, что Кубер поднял раненого на ноги. Тархан все еще держал своего воина за плечо, поскольку тот едва стоял.

Мой отъезд оказался замечен врагом. От строя атакующих отделился один – он пустился за мной в погоню. Я пришпорил коня пятками, и он понесся гладко, быстро и мощно. Статный вышколенный жеребец был к тому же свеж, так что настичь меня у недруга не было никаких шансов. Очень быстро мой преследователь выдохся и сдался. Когда я обернулся в очередной раз, его уже и след простыл.

Тогда я снизил темп езды до размашистой рыси и поскакал на северо-запад. Примерный путь к великой реке и безопасности мне указывало послеполуденное солнце.

Несмотря на все мои старания, я никак не мог стряхнуть с себя тяжелую тревогу. Кубер и его воины совместно с Беортриком еще могли отразить второй приступ. Но слишком уж велико было каганово посольство, чтобы отбить у нападающих охоту и бойцовский пыл. Они продолжат наседать на Кубера и его людей, куда бы те ни отступали, выбивая их одного за другим. Мысленно я представлял, кто будет убит первым: тот раненый воин. Ранение помешает ему продолжать борьбу, и он вскоре отстанет. А следующим будет Беортрик. В своей самонадеянности он счел, что сможет уйти невредимым, но мне вспомнилось, как неуклюже он смотрелся на лошади. Опытность во владении оружием его не спасет. Он большой, ширококостный и тяжелый, и лошадь под его весом вскоре устанет. По сравнению с прирожденными наездниками-аварами высокий саксонец окажется легкой добычей. Более легкие и подвижные враги в конце концов отобьют его от остальных и обступят, ну а там его конец уже будет предрешен.

Я натянул поводья, и жеребец подо мной встал.

Сложно было в точности определить, почему я не мог бросить Беортрика. Отчасти речь шла о самоуважении. Я знал, что если ускачу, оставив его в грозной опасности, то это потом долгое-долгое время будет меня терзать. Но была и другая причина, смутная и расплывчатая, но вместе с тем самая существенная. Неким образом между нами образовалась связь. Природа этой связи, да и само ее возникновение были мне неясны, но существовали в моем уме неразделимо. Быть может, она зародилась в ходе долгих часов и дней, проведенных нами в дороге, или же выросла из взаимного уважения. В ту нашу первую встречу возле палат архиепископа Арна в Падерборне я разглядел в Беортрике многоопытного бойца, а он позже распознал, что я обладаю быстрым и действенным умом. Каким-то образом у нас получилось поддерживать друг друга. Не забыть мне и того скрытного кивка, которым он остерег меня прямо перед убийством Кайяма. Это уберегло меня от развязавшейся затем резни. И вот теперь у меня была возможность – если не сказать обязанность – оплатить этот долг.

Из всей сумятицы мыслей, кружащих в моей голове, одна была яснее других: обзавестись каким-нибудь оружием и примкнуть к бою. Я натаскивался, как кавалерист королевской стражи, так что копьем и мечом владел отнюдь не плохо. Долгие часы на кругу научили меня тонкостям ближнего боя. Тот раненый аварский воин в схватке уже не участник, и если его меч возьму я, то это, кто знает, может склонить чашу весов в нашу сторону.

Я развернул коня и поскакал обратно к кургану. От места стычки я отдалился на пару с чем-то миль и теперь принял меры к тому, чтобы приблизиться туда со стороны. Подъехав на достаточное расстояние, я остановился и тихо слез с седла. Коня я привязывать не стал – как я и ожидал, обученное животное опустило голову и стало мирно пощипывать траву, дожидаясь моего возвращения. Осторожно, на четвереньках, я подобрался к верхушке кургана и, прячась за высокой травой, глянул вниз.

С тяжелым сердцем я убедился, что свершилось наихудшее. Бой был кончен, и Кубер со связанными за спиной руками коленопреклоненно сидел на истоптанной земле. Он был сильно избит. Из глубокой раны у него на голове, постепенно запекаясь, стекала кровь – аварская укладка волос распалась, и длинные косы свисали к земле. В нескольких шагах от него лежали тела двоих аварских воинов, оба уже без доспехов.

В смятении озираясь, я нигде не замечал Беортрика. Последние следы боя виднелись у подножия кургана. Кусты и поросль там были изломаны, а земля взрыта и истоптана. В этом месте рядком лежало еще четыре трупа – за свою победу атаковавшие заплатили большую цену. Уцелевшие в большинстве своем теперь копались в мехах, сваленных грудой на землю, – кто-то, как видно, отловил беглого вьючного мула.

Мой взгляд привлекло шевеление возле того места, где нападавшие привязали своих лошадей. Там с правой рукой в перевязи стоял Беортрик. Его охраняли – но не очень тщательно, всего лишь двое.

Увиденного мною было достаточно. Обратно за курган я спускался уже с созревшим планом действия в голове.

Жеребец ждал там же, где я его оставил. Я сел верхом и размеренной рысью обогнул курган. Когда на виду появились недруги, я пришпорил коня, и животное рванулось вперед в броске. Я бросил скакуна прямо на привязанных лошадей, переднюю из которых он повалил копытами. В панике от невесть откуда взявшегося храпливого жеребца другие кони очумело заметались. Одного из караульщиков мой конь сбил с ног, через другого он просто перепрыгнул. Подлетая к Беортрику, я крикнул ему схватиться за сбрую. Вслед за мигом замешательства он победно рявкнул и, ухватившись здоровой рукой за стременной ремень, поскакал рядом не хуже скакуна. Остановить нас не получилось ни у кого – мешали отдаленность и внезапность самого рывка. Те, кто в это время рылся в мехах, в молчаливой оторопелости уставились на нас. Без всякого движения. Что и дало нам возможность беспрепятственно отдалиться – тем более что их лошади разбежались.

Через полтораста шагов я замедлил ход жеребца до шага.

– Подходи с другой стороны и давай сюда твою здоровую руку, – сказал я саксонцу.

Он подчинился и обогнул коня.

– А теперь хватай меня за запястье, – подаваясь в седле вбок, велел я и, почувствовав его крепкую хватку, скомандовал: – Наверх!

Натужно крякнув, я качнулся обратно в вертикальное положение. Жеребец знал эти движения в точности. Четко в нужный момент его левое плечо ушло вниз, а затем выровнялось. Одновременно с этим рослый саксонец был поднят с земли и сумел перебросить одну ногу через спину лошади позади седла.

– Ого! Где ты этому научился? – выдохнул он, обвивая здоровой рукой меня за пояс. Жеребец пускай и не с прежней скоростью, но все же вполне ходко пошел рысью.

– Потренируйся с мое в конной страже Карла, – ответил я. – Однако лошадь должна быть обученной, чтобы поднимать на себя тяжеленного пехотинца.

– Вот это спасение так спасение! – воскликнул саксонец и, к моему изумлению, расхохотался.

Стоящие за всем случившимся причины он объяснил лишь к ночи. К той поре мы одолели, должно быть, с половину расстояния до границы. Признаков погони не замечалось. Несмотря на то что жеребец мог нести на себе двоих, мы садились на него по очереди – один ехал верхом, другой шел рядом. Учитывая обилие встречных ручьев и озер, воды для коня и для нас было в избытке, однако нам жутко хотелось есть.

Розовый закат дотлевал в тихих прозрачных сумерках, когда мы подыскали себе подходящее место для ночлега – укрытую лощинку под склоном поросшего лесом холма. Расседлав жеребца, я стреножил его поводьями, чтобы он невзначай не убрел. Затем я блаженно растянулся на земле, давая своим усталым мышцам расслабиться. Было донельзя приятно созерцать небо, считая в нем начавшие появляться звезды. Беортрик сидел неподалеку, сцепив руки вокруг коленей. Лицо у него было несказанно мрачным. Вокруг царила тишина, нарушаемая единственно хрупаньем травы, которую рвал губами наш конь. Ночь обещала быть прохладной. И вот, когда меня уже дымкой окутывал сон, я вдруг услышал голос Беортрика, тихий и серьезный:

– Спасибо тебе за то, что ты для меня сегодня сделал.

Секунду-другую смысл его слов оставался для меня неясен. Я был, можно сказать, ошеломлен: этот человек говорил на саксонском, моем родном языке. Причем говорил как уроженец тех мест. При первой же нашей встрече в Падерборне я подумал, что он родом из Саксонии. Но он все это скрывал и настаивал, чтобы мы разговаривали на франкском. Интересно, что же его подвигло на переосмысление своих желаний?

– Это все подстроил Никифор, – промолвил Беортрик. – Ты был прав, когда сказал, что замирение Кажда с Карлом вызовет у него неудовольствие. Обо всем этом он ведал едва ли не с самого начала.

Я опешил, поняв, что он имеет в виду нападение на посольство.

– Откуда же он прознал? – сев, начал было я и осекся. Ответ был очевиден. – Ему сказал ты.

– Он щедро платит.

– И ты, стало быть, знал, что на нас нападут?

– Да, но не знал где. И начинал уже думать, что этого не произойдет.

– Так кто же на нас напал?

– Думаю, это были славяне. Они постепенно заполняют области, брошенные аварами с уходом из Хринга. Никифор же поддерживает связь со всеми вновь прибывающими – славянами ли, булгарами или еще кем – он дает им золото и использует их в своих целях.

Беортрик по-прежнему говорил со мною на саксонском. Я мотнул головой, пытаясь как-то прояснить в ней мысли:

– И как давно Никифор тебе платит?

– С той самой поры, как я стал сожителем той родовитой аварки. Поначалу он платил за обрывки сведений, которые я ему скармливал. А позже я уже стал действовать как его посредник.

– Значит, так ты узнал насчет заговора против Кайяма, – медленно произнес я. До меня начинала доходить степень вовлеченности Беортрика в замысел убийства. –  Я обратил тогда внимание, как ты на сходе тарханов доливал вино в золоченый череп. Это чтобы Кайям побыстрее захмелел?

– То было предложение Никифора. С самого начала своего пребывания в аварской столице он склонял Кажда разделаться с Кайямом и стать каганом самому.

Мне вспомнились слова самого Никифора насчет того, что всему на свете он предпочел бы постоянную бучу среди аваров. Когда они заняты грызней между собой, это отвлекает их от замысла двинуться на Константинополь. Гадючий карлик, должно быть, был крайне встревожен нежданным последствием своего же заговора, по итогам которого Кажд решил возобновить с королем Карлом переговоры.

– Неудивительно, что он устроил посольству засаду, – рассудил я. – Мир между каганатом и Карлом не в интересах Константинополя. Так что мне повезло, что я остался жив.

Саксонец вздохнул глубоко и горько:

– А вот здесь ты заблуждаешься. Ты, наверное, думаешь, что я наймит, готовый брать золото от кого угодно. Но убить тебя я бы не позволил.

– Рад это слышать, – невесело усмехнулся я. – Видимо, для того ты и велел мне убираться из засады.

– Зигвульф, позволь объясниться. – Голос Беортрика был мягким, умоляющим, и это было для меня не меньшей неожиданностью, чем слышать его речь на саксонском. – Никифор знает, что договор между Каждом и королем Карлом возможно лишь отсрочить. Рано или поздно мир будет заключен через другое посольство. У карлика есть иной, куда более серьезный план.

Последовала длительная пауза: мой товарищ собирался с мыслями.

– Я должен был помочь тебе бежать из засады. Именно так и никак иначе. А позже я бы воссоединился с тобой и вновь заручился твоим доверием якобы за твое спасение.

Теперь я был сбит с толку уже окончательно.

– Чертовщина какая-то. Последний раз, когда я говорил с Никифором, он внушал мне, что ты меня предал, сговорившись с Кунимундом выдать меня аварам.

В свете звезд было едва различимо, как губы саксонца угрюмо сжались.

– Никифор играет людьми, – сказал он тихо. – Использует себе во благо ложь, подлоги и недомолвки. Это выбивает его жертв из равновесия. Такое я наблюдал десятки раз.

– А как это соотносится с нашей миссией по добыче сосуда с воином? Никифору досконально известно, что нас послал архиепископ Арн. Я сам ему об этом сказал.

– Во всем этом деле с аварским золотом и сосудом Никифор усматривает возможность для себя. Если он выяснит, отчего тот сосуд столь важен для Арна, он сможет прозреть замыслы короля Карла и его советников.

– Он, по всей видимости, подозревает, что король Карл готовит некий ловкий ход, идущий вразрез с интересами Константинополя?

– Именно так он и считает.

Мне вспомнились собственные подозрения насчет Арна и его доводы для овладения золотым сосудом. Вспомнился и вечер в Падерборне, когда я предположил, что нападение на Папу Льва не было попыткой его убить. Арн меня тогда грубо осек и буквально выставил за дверь. Он что-то явно скрывал.

– В таком случае Никифора ждет разочарование, – сказал я Беортрику. – Нам с тобой никогда не узнать, почему сосуд с воином имеет такую важность. Как только я передам его Арну, история на этом закончится.

– Ты недооцениваешь Никифора. Он полагает, что наши деяния позволят ему приткнуть своего соглядатая поближе к Арну и тем, кто ходит в советниках у короля.

– Его соглядатая… – задумчиво повторил я и остановился. – Ты все еще его наушник?

– Или осведомитель, если это звучит более благозвучно. Я вижусь Никифору именно в таком свете, и потому мне было велено завоевать твое полное доверие за счет якобы спасения от засады.

Некоторое время я сидел как оглушенный. Наконец, мне достало сил вымолвить:

– Зачем ты мне все это рассказываешь?

Беортрик нагнулся и что-то поднял – должно быть, веточку с травы. Он вертел ее в пальцах, пока та не хрустнула.

– Так я решил. Меньше часа назад.

– Ты говоришь загадками.

Саксонец прочистил горло.

– Дело, если хочешь, в преданности.

– Преданности мне? Да брось ты!

Прозвучало это саркастически – в общем-то, как я и хотел.

Мой собеседник не спешил отвечать. Веточка хрустнула еще несколько раз: Беортрик разламывал ее на все более мелкие кусочки. Чувствовалось, что он хочет высказать нечто, томящееся в глубине его души. В конце концов он заговорил:

– Зигвульф, в жизни каждого наступает время, когда он должен определиться, на кого ему уповать и кому верить.

Я не смог удержаться от замечания:

– Истинное доверие, думается мне, не достигается через обман.

В темноте что-то резко шевельнулось – это Беортрик сердито отбросил остаток веточки.

– Я признаю, что продавал свои услуги вначале королю Карлу, а затем Никифору. Но и у того, и у другого я впоследствии множество раз наблюдал неправые деяния: измены, коварство и двурушничество.

– Тебе надо было задуматься над этим еще тогда, – не видя смысла в сочувствии, безжалостно заметил я.

Но Беортрик упрямо продолжал, обращаясь, казалось, не столько ко мне, сколько к самому себе:

– Этой зимой я много размышлял, куда же катится моя жизнь. И получалось, что ни к чему хорошему. А вот ты сегодня примчался обратно, рискуя собственной жизнью, потому что счел своим долгом меня спасти.

Я молчал, давая ему высказаться. Но и дальнейшие его слова ясности не вносили:

– Когда был убит Кайям, его семья и род явились забрать его тело и устроить ему достойное погребение. Они от него не отступились.

Наконец, истина забрезжила в моем сбитом с толку уме. Беортрик решил довериться мне потому, что мы с ним делили пусть и дальнее, но все же родство по линии предков. Мы оба были саксонцами. А мое решение вернуться и помочь ему затрагивало то, что он считал некоей глубинной связью меж нами. И я, несмотря на все еще тлеющие во мне сомнения, ощутил в себе нечто большее, нежели простое сочувствие его словам.

– Я был совсем еще юношей, – поведал я ему, – когда мстительный феодал-сюзерен отправил меня в изгнание, объявив меня winelas guma.

Беортрик в ответ понимающе хмыкнул. Winelas guma — «человек без друзей» – понятие в саксонском мире небезызвестное.

– Но я сумел обрести себя в этой жизни благодаря тем, кто завязал со мной дружбу или же просто попытался единожды мне помочь. Отчасти я обязан в этом и удаче, – добавил я. – Но никак не своему происхождению, роду или племени. Они здесь ни при чем.

От переживаний в голосе моего спутника появилась сипотца.

– Зигвульф, ты живешь своим разумом, – откашлявшись, сказал он. – Я же продаю свои боевые навыки. Мы с тобой очень несхожи. Для меня ценности аваров наделены обоснованным смыслом.

Несмотря на опасения, я не мог игнорировать искренность в его словах.

– А если бы роли у нас переменились и в плену у славян оказался я, ты бы прискакал обратно, чтобы меня выручить? – спросил я.

– Теперь да.

Прозвучало столь четко и однозначно, что я невольно ему поверил.

– Тогда давай на этом и остановимся, – осмотрительно предложил я. – А как доберемся до Арна, то отдадим ему сосуд с воином.

Я вновь улегся, думая заснуть, но затем что-то заставило меня спросить:

– Если Никифор платит тебе как соглядатаю, то как ты думаешь передавать узнанные тобою сведения?

– Никифор сказал, что кто-то на меня выйдет.

– Есть соображения, кто именно?

– Никаких. Никифор подчеркнул, что это лицо само определит ценность сведений и будет действовать сообразно услышанному.

На осмысление этих слов у меня ушло несколько ударов сердца.

– Очень похоже на то, что это может вывести к очередному заговору. Вроде того, что устранил Кайяма, – предположил я.

Молчание Беортрика подсказывало, что он с этим согласен.