Рожденному в византийском Херсонесе Калокиру языческие обряды Руси казались варварством. Оттого и ритуалы в день Стрибога ветреного его не увлекли, а только вызвали раздражение. Воющие волхвы, бьющие тулумбасы, орущая, раскачивающаяся толпа… Дикость! Он согласился прийти на праздник лишь по одной причине: та загадочная женщина с колдовскими глазами сказала, чтобы в вечер Стрибогова дня был он у священного дуба, дабы они могли встретиться… А теперь тут сущее столпотворение! Дымят костры, куда бросают охапками ароматные травы, песни поются долгие и протяжные, полотнища парусов повсюду развешены и расстелены, шагу не ступишь – полощутся на ветру, растянуты на склонах, дымом священным окуриваются, чтоб Стрибог послал воям попутный ветер, когда отчалят. Еще и петухов режут, кровью все обрызгано. Впрочем, петухи – еще полбеды. А как мужика худого, костлявого на алтарь стали валить и тот завывать и биться начал, Калокиру мерзко сделалось.

– Что, у вас без смертоубийства даже в праздник обойтись не могут? – не выдержав, сказал он князю, подле которого сидел на покрытом шкурами возвышении.

Святослав смотрел на происходящее с важным молчаливым одобрением. И ромейскому гостю ответил не сразу, а лишь когда вопли жертвы смолкли.

– Это не просто убийство, Калокир, это наше почтение подателю ветров Стрибогу. И жертву к празднику специально готовили. У вас тоже, знаю, казни не редкость, и народ на них сходится. Ваши попы талдычат «не убий», но из кровопролития зрелище сделали.

– У нас казнят преступника. Это кара, чтобы другие не следовали дурным путем, не совершали злодеяний.

– Так и у нас кара! Мужичок этот жертвенный тоже не из самых благостных, а самый натуральный тать. Месяц назад отличился: за порванную сеть так поколотил сородича, что тот помер. Вот волхвы его и скрутили, в поруб посадили и держали до самого дня Стрибога. Ну а сегодня возложили на алтарь в знак почтения к божеству. Вроде казнь прилюдная, а заодно и жертва праздничная. Неужто так трудно понять, Калокир?

Князь чуть повернулся к ромею, ожидая ответа, но тот на него не смотрел. Взгляд его был устремлен в сторону собравшихся у дуба людей – волхвов, дружинников, принарядившихся по случаю поселян. Однако глядел Калокир так, словно видел нечто дивное, – глаза его были расширены, лицо напряжено.

– Тебя что, жертва так поразила, патрикий?

Но тот видел иное. В свете чадящих факелов, в вечернем сумраке заметил он Малфриду. Казалось бы, толпа вокруг, не протиснуться, однако она проходила легко, никого не задевая. Единственная тут женщина, легкая и простоволосая, в широком темно-багряном одеянии с множеством оберегов.

Вот совсем близко подошла, а ее никто не видит. Даже князь не заметил – как раз принимал рог с пивом у волхвов, а на стоявшую прямо перед ним Малфриду и не глянул. Она же улыбалась, но смотрела на одного Калокира. Поманила его рукой и стала удаляться сквозь толпу.

Калокиру пойти за ней оказалось непросто: то волхвы заворчали, недовольные, что ромей их строй нарушил, то дружинников пришлось потеснить. Кто-то окликнул Калокира – князь ли, Инкмор-воевода? Но Малфрида уже была в той стороне, куда свет факелов не достигал, стояла у зарослей и опять рукой подавала знаки – следуй за мной.

И он пошел, потом даже и побежал. Малфрида вроде бы недалеко, да и движется неспешно, а догнать – никак. Ускорил шаг и оказался в сумраке соснового леска. Думал, вот-вот настигнет ее, – а она и впрямь стояла в просвете сосновых стволов, поджидая. Но едва добрался до этого места, как вновь исчезла и появилась уже в конце тропки. Колдунья все оглядывалась и по-прежнему звала за собой. Калокиру пришлось бежать, но в следующий раз он увидел ее уже за лесом, на вьющейся по высокому берегу тропинке. Последние лучи заката серебрили открывшуюся впереди ленту Днепра, силуэт чародейки был хорошо виден на светлом фоне, шла она вроде бы неспешно, но расстояние между ней и ромеем не сокращалось. И тут Калокир стал понимать, что Малфрида не просто идет впереди, а то возникает, то исчезает. От этого ему стало и страшно, и весело. Наконец-то чудеса! Ведь он хотел их, а Малфрида обещала ему дива дивные. Что ж, наконец-то!..

Калокир запыхался, пытаясь догнать манившую его ведьму. Тропинка привела на кручи, дальше пришлось спускаться по каменным уступам, ибо теперь Малфрида была внизу, на песчаном берегу у воды. Сидела спокойно, обхватив колени; ее пышные волосы роскошной волной падали на спину, голова на длинной шее была гордо вскинута. Она не смотрела на спускавшегося по скальным уступам ромея в длинной нарядной далматике, а глядела на противоположный берег за рекой. И Калокир вдруг понял, что тут она и поджидала его все это время. А та, что мерещилась… Он так и спросил – как она смогла одновременно быть тут и прийти за ним к дубу?

– Да какая разница как? – пожала плечами ведьма. – Ну, просто морок на тебя навела. Не хотелось мне самой идти туда, когда там толпа. Да и не положено бабам быть там, где мудрые волхвы творят заклинания.

Голос у нее был негромкий, темные глаза отсвечивали янтарем, рассыпавшиеся по плечам и спине волосы слегка шевелил ветер с воды. И Калокир вдруг понял, что сейчас происходит что-то необычное, такое, чего в его жизни никогда не бывало – волшебное, дивное, чарующее. А может, он сам очарован этой дикаркой Малфридой? Она не походила ни на одну женщину, из тех, каких он знал прежде. Она была… ведьма. Но насколько она ведьма – этого он еще не знал.

Переведя дыхание, Калокир опустился рядом, легко обнял ее за плечи, спросил:

– Не озябла? Сыростью с реки тянет.

Но и сам знал, что озябнуть она не могла – теплом от нее веяло, жаром. И лицо ее с этими необычными, почти пугающими глазами было так близко. Губы манили, но в то же время было странное чувство, что обнимает он не человека. Калокир даже тряхнул головой, отгоняя непрошеный страх. Ну не при женщине же выказывать робость!

Малфрида внимательно смотрела на ромея.

– Что, не боишься меня? Хорошо. Но рукам-то волю не давай, – она отстранилась. – Скажи-ка лучше, откуда будут недруги нападать на Хортицу? Ты человек военный, вот и объясни мне: откуда бы ты сам шел на остров, если бы нужда приключилась?

Калокиру не сразу удалось сосредоточиться. Но она ждала, и он принялся осматривать берега. Противоположный берег был высоким, скалистым. Оттуда, где они сидели, были видны огоньки костров расположенного там лагеря русов-новобранцев, которых Калокир сам сегодня муштровал. Неподалеку паслись стреноженные кони. Был в том месте и спуск к реке, а значит, и переправа. По всему выходило, что именно оттуда и возможен набег. В других местах вряд ли получится. Зато по другую сторону Хортицы, как запомнилось ему, берега более пологие, поэтому, если нападать станут, то скорее с плоского левого берега. Однако князь знает, откуда может прийти неприятель, поэтому в зарослях напротив левобережья обычно выставляли часовых. Но повсюду заставы не поставишь, остров длинный, к тому же южный его край, тот, что лежит ниже по течению, сильно заболочен. Он кажется непроходимым, однако если бы сам Калокир задумывал набег на Хортицу, то попытал бы счастья именно там.

Он объяснил все подробно, но потом взглянул на сидевшую рядом женщину и осекся.

– Да зачем тебе все это?

– Не было бы нужды, не спрашивала бы. Однако из сказанного тобой вижу, что и я не так глупа. О том же я думала, когда творила чародейство. А теперь ступай за мной. Покажу свою работу, чтобы потом перед Святославом отчитался – ладно ли вышло.

И, уже поднявшись, посмотрела на иноземца пристально и добавила:

– Но учти, соколик ромейский, что бы ты ни увидел, что бы ни случилось, шуметь-голосить не смей.

Калокир хмыкнул и сделал жест, словно зашивал губы иглой. Отчего-то ему стало непривычно весело: догадывался, что ждет его нечто особенное. И еще – его так тянуло к этой загадочной женщине! Она и влекла его, и внушала трепет. Необычное ощущение подле красавицы. Но была ли она красавицей? Худощавая, излишне рослая, длинноногая, с широким ртом и впалыми щеками. И небрежная в одежде, как бродяжка. Но казалась она не бродяжкой, а дикаркой, чародейкой, загадкой. Калокир снова подумал, что таких женщин у него не было. Хочет ли этого он сам? Но, раз следует за ней, значит, хочет.

Малфрида шла вдоль берега, то поднимаясь на скалы, то спускаясь в низины у воды. Потом они оказались на песчаном бережке, где лежали лодки и на кольях сушились сети, и Калокиру подумалось, что это не самое удачное место для рыбалки, ибо повсюду у воды торчали огромные коряги – в рост человека и выше. Причем казалось, будто их специально кто-то здесь нагромоздил.

Малфрида повернулась к Калокиру:

– Видишь тот островок на реке, который весь зарос ивняком? А по ту сторону берег снижается. Это место подошло бы для переправы воинов?

Калокир утвердительно кивнул. Тогда ведьма предложила ему подойти к воде. Коряги располагались здесь тесно, но все же между ними можно было протиснуться. Однако почему-то не вышло.

Калокир не сразу понял, что происходит. Сперва он застрял среди сухих сучьев, попробовал освободиться, но те вдруг заскрипели, словно их раскачивал кто-то, и сами по себе сблизились. Калокир поначалу не придал этому значения, попытался раздвинуть голые ветви, но как только взялся за них, отпустить уже не смог. Странное ощущение – словно это коряги держат его, а не он их. Калокир рванулся, споткнулся, повис на ветках. А когда вскинул голову… О небо! Он явственно увидел, что коряги смыкаются. И мало того: смотрят на него, поблескивая в полумраке множеством мелких глазков на сухой коре.

Из груди ромея вырвался невольный возглас, он забился в тесноте среди стволов, сумел вырваться и отскочить, но, отступая, налетел на одну из лодок, упал, пополз прочь и запутался в сетях. А коряги продолжали надвигаться, поскрипывая и шурша песком, тянули к нему длинные сухие лапы-ветки. Калокиру даже почудилось, что в их поскрипывании он различает недобрый приглушенный смех.

– Во имя Отца и Сына!.. – взмолился он, невольно хватаясь за грудь, где некогда носил крестик. Но креста не было, и почему-то это еще больше напугало византийца. А коряги все плотнее заслоняли небо, сближались… и вдруг отступили.

Калокир начал подниматься, все еще путаясь в сетях, когда на него бурей налетела Малфрида. Да еще и огрела длинным посохом.

– Чужак! Пес! Как ты посмел поминать Распятого!..

Она была в ярости, глаза ее горели жутким желтым светом, волосы вздыбились. Калокиру показалось, что лицо ее потемнело и пошло трещинами. И самое ужасное: изо рта торчали длинные клыки. Чудовище!

Спасла Калокира воинская выучка: как только этот монстр вновь замахнулся посохом, он почти машинально перехватил его, резко рванул на себя. Малфрида зашипела гадюкой, потом фыркнула – и палка мгновенно вспыхнула. Калокир отбросил ее прямо к корягам.

Потом сам же и помогал Малфриде затоптать огонь, пока жуткие живые коряги не воспламенились.

– Ну и ну, – только и смог он вымолвить, когда они с ведьмой остановились, глядя друг на друга и все еще бурно дыша.

Малфрида теперь выглядела так же, как и прежде, – просто молодая женщина с растрепанными волосами. Даже глаза не светились, а лишь отражали вечерний свет.

– Ты поминал Отца и Сына, – произнесла она. – Говорил, что плохой христианин, а сам…

– Ну да, поминал, – кивнул Калокир. – А кто бы не помянул, если б на него пни да коряги напали? Что это было, ради всего свят… Черт побери, коряги, говорю, смотрели на меня! Тут все что угодно ляпнешь.

А через миг, поняв, что именно возмутило чародейку, добавил: поминать Бога всуе – не молитва. Так, сорвалось с языка. Ну хоть нечистого не запрещается поминать? Нечистый – это… А что, госпожа ведьма знает о дьяволе?

– Да погоди ты трещать, как сверчок, – прервала Малфрида. – Болтаешь без умолку.

– Это чтобы ты не услышала, как у меня зубы от страха стучат, – отозвался Калокир, и ведьма не смогла понять, шутит он или нет.

Так или иначе, а идти дальше по заколдованному месту ромей был готов. Ведь он хотел поглядеть на чудеса…

Он умолк и отступил, следя за тем, как по велению ведьмы стали отступать только что выбравшиеся из реки коряги – медленно, поскрипывая, взрывая корневищами песок на берегу. Калокир даже присвистнул. Бодрился под взглядом чародейки, хотя и чувствовал, как дрожат мышцы и подгибаются ноги. Он и впрямь сел на песок, оперся спиной на борт лодки.

– Рассказать кому – не поверят, – произнес севшим голосом Калокир.

– Кому надо – поверят, – отозвалась ведьма, и в голосе ее прозвучала гордость. – А тем, кто не поверит… Что ж, пусть попробуют Хортицу взять. Уж я тут так наколдовала, что любой чужак уносить ноги будет, да еще и маманю звать в страхе. А после испуга такого больше не полезет через Днепр.

Она подошла к одной из коряг и похлопала по коре – будто коня приласкала.

– Это пушевеки, я их сюда поставила, чтобы чужих не пускали. Неуклюжие они, но сильные. Схватят кого – не вырвется.

Калокир поразмыслил и спустя время спросил:

– Думаешь только корягами от находников оборониться?

И, видимо, задел этим ведьму.

– Следуй за мной! – приказала она. – Или опасаешься?

– Чего мне с тобой опасаться? – поднимаясь, сказал ромей. И даже улыбнулся: – Разве что тебя, чародейка. Ты такое на себя напустить умеешь… И клыки показываешь – жуть берет!

Малфрида усмехнулась.

– Пока ты князю моему служишь, не обижу тебя.

И пошла прочь, быстро пошла, а Калокир, стараясь не отстать и поглядывая по сторонам, двинулся следом.

Вокруг действительно творилось необычное. Вечерний свет уже угас, а луна еще не всплыла, и в окружавшем их мраке явственно ощущалось некое движение. То куст ракиты вдруг оплел ноги Калокира длинными ветвями, то будто холодной рукой кто-то мазнул по лицу, то тень белесая словно сквозь самого ромея просочилась. А может, почудилось? Он замирал, отмахивался от чего-то невидимого в темноте, озирался, и ему мнилось, что все вокруг следит за ними, дышит холодом в затылок. Малфрида же шла быстро и уверенно, и он старался не отстать ни на шаг, понимая, что все окружающее их волшебство подвластно ей, ведьме этой земли, которая тоже служила князю, как и сам Калокир.

В какой-то миг подлетело к нему небольшое существо, шурша перепончатыми крылышками, но не летучая мышь, как ромей подумал было, а нечто… Он рассмотрел, что мордочка у существа одутловатая, глазки-бусинки вытаращенные и вроде даже хоботок имеется, сопящий и фыркающий. Мерзость какая! Но Малфрида руку протянула, и существо на мгновение село ей на запястье, а потом вновь стало носиться, да не одно, несколько их уже было. Это просто ауки, пояснила Малфрида, духи глубинных лесов. Любят эти чащобные существа путникам голову морочить, отзываются эхом или голосами из кустов, заманивают в чащу. Они хоть и зловредные, но сил у них только на то, чтобы с дороги путников сбить. Вот она и вызвала их волшебством, чтобы в потемках уводили с тропы непрошеных гостей – к скалистому обрыву над рекой или в болото. Или просто страхом отвадили бродить по Хортице тех, кто ее не знает.

Потом прямо на Калокира из мрака неслышно выплыла белесая тень, обдала холодом. В темноте от нее исходил тусклый мертвенный свет. Калокир замахнулся, но рука прошла сквозь холодный воздух, а тень белесая лишь засмеялась сипло у самого уха. И такой страх вдруг ромея обуял… Не кинулся прочь только потому, что Малфрида за ним наблюдала да тихонько усмехалась. А как тень отплыла, буднично пояснила: блазень это, призрак, не нашедший успокоения в могиле, ибо похоронили некогда тело без надлежащего обряда. На Хортице таких немало – всякое тут бывало, много крови лилось. Вот Малфрида и подняла блазней, которые станут носиться между стволов деревьев и кустарников, едва зачуют поблизости живую душу. А живой душе от мертвой только страх и оторопь. Вон, Калокир же испугался, мог кинуться невесть куда, добавила чародейка с весельем в голосе.

– Но ведь не кинулся, – буркнул патрикий.

Его все больше раздражало, что он перед понравившейся ему женщиной страх выказывает. Но была ли его спутница обычной женщиной, если так легко повелевала потусторонними силами и существами чужого мира? Но чужого ли? Калокир попытался напомнить себе, что он на том же острове, где всего пару дней назад охотился на косуль со Святославом, удил рыбу на берегах. И все же сейчас, этой колдовской ночью, с этой невероятной женщиной, Калокир готов был поверить во что угодно.

– Ну как, не жутко тебе, гость иноземный? – слышался рядом легкий рассыпчатый смех ведьмы. – Что-то ты болтать перестал.

– Ты верно заметила, не по себе мне, Малфрида, – отозвался ромей. – Но к страху надо привыкнуть, тогда он чем-то обыденным станет. Так что веди дальше. Показывай свои дива дивные.

И шагнул вслед за ней под кроны деревьев, лишь на самом верху освещенные сиянием наконец-то взошедшей луны.

Но вместе со страхом Калокир испытывал и жгучее любопытство. Что бы ни происходило вокруг, он понимал, что ничего подобного ему еще никогда видеть не приходилось. Но разве не за этим он вернулся на дикую, загадочную Русь? И тут страх свой надо проглотить и зубы сжать, чтобы криком не вырвался. Ибо Калокир и впрямь испугался, когда сквозь чащу рассмотрел, как над деревьями по воздуху что-то летит. Присмотрелся – женщина! Старуха, сидящая в ступе, в каких обычно толкут просо. Ее длинные, совершенно седые волосы развевались, тощими руками она держала помело, которым поводила по воздуху, как гребец веслом. Эта странная и ужасная старуха, заметив Малфриду, спустилась ниже и проплыла между стволами сосен так, что совсем близко слышалось ее сопение и можно было увидеть, как белым огнем полыхнули ее глаза, когда она заметила рядом с ведьмой чужака. Старуха в ступе даже застыла на миг – худая, сутулая, косматая, с безобразным лицом, – но ведьме приветливо помахала скрюченной рукой.

Малфрида тоже ответила взмахом. И Калокир решился – тоже помахал. Старуха в ступе глухо рассмеялась, да так, что поднятая рука ромея замерла, будто онемела, и не могла пошевелиться. Потом это прошло. Может, совладал с собой, потому что ведьма на него оглянулась с неким одобрительным интересом.

– Ты что же, самой Яги не опасаешься?

– А ты? – отозвался он.

Малфрида не могла понять, удивляет или раздражает ее легкомыслие иноземца. Может, дурачок кликушный? Но нет, ей сказывали, что он один из самых лучших витязей Святослава. А может, былое христианство сказывается? Не верит, не считает достойным… Ничего, жуть неведомая и не таких до дрожи доводила. А красень тем временем глаз не сводил с удаляющегося силуэта Бабы Яги.

– Яга, считай, наперсница моя верная и прибыла сюда по моему зову. Сутью же она злобная нежить, к тому же балуется человечиной. Людоедка – вот как о ней бают.

Ухмылка Калокира застыла.

– Странные у тебя подруги, Малфрида. И чего ты ее сюда зазвала, когда вокруг столько народу? А если накинется на кого?

– Не накинется, – тряхнула головой чародейка. – Она вон на том острове обосновалась. – Малфрида указала в сторону реки, где виднелся длинный, поросший черным лесом пласт среди вод. – Там ей спокойно, а сюда она может явиться, только если беда нагрянет. Некогда Яга меня волшбе учила, но теперь я сама такие заклинания ведаю, что стала она послушна моей воле.

Калокир понимал лишь одно: пока он остается спутником чародейки, опасность его минует. Потому и приблизился к ней, даже за руку взял. И была эта рука так холодна, что, казалось, обжигала. Пришлось отступить, он затряс рукой, охнул удивленно. Надо же, а ведь недавно еще жар от нее шел… Малфрида рассмеялась. Смех у нее был чарующий, звонкий, но в этой тиши, когда только тростники шуршали под порывами ветра у реки да тявкали лисы в чаще, он казался оглушительным, торжествующим и… недобрым.

«С кем это я тут брожу? – подумал Калокир. – Человек она или нежить?»

Малфрида же шла дальше. Теперь она повернула от побережья вглубь острова. Вокруг поднимался темный бор, но ведьма хорошо видела во мраке, в отличие от ромея, то и дело оступавшегося и налетавшего на кусты. Один раз он споткнулся о торчащий из земли валун, охнул, заскакал на одной ноге, морщась от боли. Его мягкие сафьяновые сапожки совсем промокли, подол обшитой парчой далматики истрепался, а когда он зацепился за сук, ткань затрещала, разрываясь. Но отстать от чародейки Калокир не решался. Пусть и было в ведьме нечто пугающее, но без нее он чувствовал себя дитем заблудившимся. Хотел попросить ее вернуться, но сдержался. Хотя и сожалел в душе, что не было с ним никакого оружия: он ведь от капища к ней пришел, а туда с оружием не допускали. По пути ромей подобрал какой-то сук, чтобы в руке было хоть что-то, чем себя защитить. Однако сук вдруг стал извиваться, зашипел гадюкой. Калокир не смог сдержать возгласа, отбросил прочь. А Малфриде все нипочем – смеется себе, и только.

– Хорошо я работу свою сделала, – сказала вдруг ведьма. – Если такой хоробр, как ты, верещит, то других эти страхи вовсе прочь погонят.

Калокир решил впредь крепиться и голоса не подавать.

Когда они вышли из леса на открытое пространство в глубине острова, ромей увидел отдаленные курганы с каменными истуканами на вершинах да серебрящийся под луной ковыль.

– Тут вроде никого нет, – озираясь, сказал Калокир.

– А разве не видишь ту девочку, что на нас смотрит?

– Какая девочка, ради всего… Ну да, вижу. Откуда она здесь?

В лунном сиянии он и в самом деле разглядел ребенка, стоящего у них на пути. Неподвижного, только выпуклые глаза двигаются, следя за ними, да поблескивают в улыбке зубы. Дети так не улыбаются, и язык… длинный, черный, то и дело облизывающий губы… Нехорошо…

– Потерчонок это. Дитя, которое мать задавила в голодный год, чтобы на один лишний рот в семье меньше стало. Видимо, тут и закопала ее. А теперь она бродит.

Калокиру неприятно было смотреть на несчастного ребенка. И еще более неприятно видеть, как из-под каменного истукана на холме выползла чья-то длинная рука и принялась шарить по ковылю, будто нащупывая что-то.

– Я мертвяков не поднимала, – буднично пояснила Малфрида, проследив за взглядом ромея. – Просто заклятие мое было сильным, вот они и зашевелились. Пусть. Лишним страхом на Хортице больше, авось пригодятся.

Да, страхов тут было предостаточно. Когда они снова углубились в заросли, ведьма остановилась, сказав негромко:

– Погоди, пусть пройдет…

Калокир стоял подле Малфриды и слышал глухой тяжелый топот: сквозь лес пробирался кто-то огромный, сопящий. Ромей сколько ни всматривался, ничего не смог разглядеть. От этого стало особенно жутко – чувствуешь присутствие кого-то сильного и опасного, но ничего не видишь. Но когда все же увидел… легче не стало. Ибо двигался им навстречу некто, кому даже Малфрида дорогу уступила, еще и Калокира прочь увела. Замерев, ромей различил огромный сутулый силуэт с длинными могучими руками, крушащими густой подлесок, массивные, тяжело ступающие ноги-лапы, приминавшие молодые сосны. И показалось, что страшилище поглядело на них глазом… одним глазом, горящим посреди лба.

Малфрида что-то зашептала, повела руками, будто невидимые ставни закрыла, – и страшилище протопало мимо, только ветки затрещали под огромным весом. Наконец тяжелые шаги затихли вдали.

Калокир не двигался, пока не услышал, как ведьма негромко рассмеялась, а потом ощутил ее прикосновение на своей щеке.

– А ты ведь не струсил, не кинулся прочь.

Потому и не кинулся, что ноги к земле приросли. Спросил с дрожью:

– Что это было? Кто?

– Верлиока. Не самое доброе существо, потому и посторонилась. Пусть себе бродит. Их тут несколько в разных концах Хортицы. Каждый свой участок леса и побережья обходит. Злые они, опасные. Но не для своих. А чужой если кто появится… Что ж, пусть поохотятся на таких.

И спокойно пошла прочь. Калокир следом – нельзя отставать.

Когда вновь показалась блестящая гладь реки, Калокир даже вздохнул с облегчением. Река – она словно выход из этого странного мира. Но выход этот был перекрыт, как оказалось. Ибо проносилась вдоль берега вереница теней прозрачных, развевались волосы, слышались негромкие звуки – не то стоны, не то плач. Шумевший на исходе дня ветер давно стих, и приглушенные возгласы этих неведомых существ в ночной тиши казались особенно жуткими.

Когда тени заметили их и стали приближаться, Калокир попятился в заросли. В унылых стонах зазвучала злоба.

– Человечина! – шипела в темноте нечисть множеством глухих голосов.

– Теплокровный!

– Мясо, мясо!

Глаза Малфриды вспыхнули диким огнем, она издала протяжный гортанный крик – как филин кричит, а может, как плакальщица на похоронах. Прозвучал он длинно, тоскливо, протяжно, и словно ветром все вокруг обдало, разогнав кружившие вокруг них тени.

Калокир замахал руками, а потом и вовсе странное совершил – заслонил собой чародейку, будто защитить хотел. И только расслышав ее смех, понял, как был нелеп. Ведь Малфриде все здесь подвластно, а он ее оберегать вздумал.

– Ишь заступился. А если б они тебя заморочили и увлекли невесть куда? Это ведь навьи недобрые.

– Какие еще навьи?

– Тени самых древних духов. Они так долго существуют, что стали тенями, прозрачными и бестелесными. Но тоска по тому, какими они некогда были, не оставляет их. Потому и злы. А еще вечно голодны. Из смертных они тянут силу, развеивают душу. Сами душу получить не могут, но иного погубить – это для них первое дело. Так что пусть летят себе прочь, пока я сама их не развеяла. Чародеев они побаиваются, а вот в тебе отсутствие колдовской силы почуяли.

Калокир перевел дыхание.

– Ну, что еще покажешь?

– Неужто не насмотрелся? Что ж, тогда идем к бережку да понаблюдаем.

Но сперва она указала Калокиру, куда следует сесть, и очертила то место кругом, при этом то наговаривала что-то, то клекотала, а то и порыкивала зверем. Потом пояснила: в этот заговоренный заклятием круг никакая нежить ступить не смеет. Сама же то рядом садилась, то вдруг уходила прочь, оставляя его ни живым, ни мертвым от непонятного для самого Калокира леденящего страха. Он словно оцепенел. Мог только смотреть, не двигаясь и затаив дыхание.

Чего только не повидал ромей! Из вод днепровских нет-нет да и показывались русалки. Одни были огромные, не меньше вола или лошади, по пояс как бы люди, а ниже – с гигантским хвостом. Другие выглядели обычными девами, даже пригожими, и только их длинные чешуйчатые хвосты все же указывали, что они существа иного мира. А то вдруг появлялись из зарослей тростника у берега водяницы в светлых мокрых одеяниях, только лица их были темными, а глаза белесыми, без зрачков. Эти могли выходить на сушу, даже приближались к кругу, за чертой которого сидел ромей, улыбались маняще, но начинали злиться и шипели сердито, сообразив, что не могут подступиться. А возвращалась ведьма – сразу пятились. Малфриду водяницы побаивались, спешили снова укрыться в тростниках, водой хлюпали и лопотали что-то, укладываясь, снова сливаясь с рекой. Малфрида невозмутимо пояснила оцепеневшему ромею, что это лобасты камышовые. Они в тине под водой обитают, от солнца прячутся, но ночью могут выходить на берег. И попадись им кто, защекочут, утащат, сила у них немалая. Обычно лобасты унылые и печальные, развеселить их может только гибель смертного, они его душой питаются.

Еще видел Калокир водяных. Те приплывали по зову ведьмы, но не приближались, – человека смертного подле нее чувствовали, потому и плескались на расстоянии. Много еще было всякой нечисти: и топляки тощие да голые, и змеедевы огромные, чешуей покрытые, с лицами застывшими, бесстрастными. То, что вся эта нежить испытывала, глядя на него, Калокир понимал, ибо видел, как они облизывались длинными раздвоенными языками и при этом не отрывали от пришельца темных узких глаз. Были и еще какие-то духи. Он уже перестал их различать. В сознании Калокира все перемешалось – и чешуйчатокрылые, и косолапые, и с одной или с двумя головами, и рогатые демоны искривленные, а то и вовсе на пауков огромных похожие. Казалось ему, что видит он кошмарный сон, потому и сидел неподвижно, тупо глядя перед собой.

Но в какой-то миг сообразил, что не стало вокруг ничего. Они с Малфридой сидели на берегу, неподалеку набегала на берег мелкая речная волна, чуть шуршала листва в зарослях да квакали в камышах лягушки. И буднично все… словно и не было ничего.

– Ну вот и все, – сказала ведьма. Потянулась сладко, зевнула. И не казалась уже ужасной, даже глаза ее перестали мерцать янтарным огнем.

– Что все? – едва разлепил пересохшие губы Калокир. – Куда все делись? Да и было ли что?

Малфрида даже обиделась.

– Что значит «было ли»? – спросила. Она ему кого только не явила, а он… Сомневается, что ли?

– Но где они теперь?

Малфрида сердито задышала. Потом все же пояснила: где-то петухи зарю уже пропели. Вот нежить и отступила. Ее время – глухая ночная пора, днем все духи прячутся, удаляются в мир Нави.

– Ты пойми, неверующий: здесь, на Хортице, мир Нави почти что рядом с Явью. Или не понимаешь? Да куда тебе, иноземцу! Особое это место, запомни. Навеянное и явное тут почти соприкасаются. Некогда Навь и Явь вообще тут вместе были, и нежить могла рядом с живыми существовать. Но потом Ольга повелела возвести здесь церковь, где священники службы свои совершали. Они-то и отогнали Навь, рассеяли ее. Так что поверь, немало мне пришлось приложить усилий, чтобы призвать духов из Нави обратно. Но чародейство мое подействовало, и теперь нежить снова вхожа сюда и может являться в любой миг. Особенно ежели вороги нагрянут. А там еще и поглядеть надо, справятся ли чужаки с нею. Духи, почуявшие волю, много чего могут сотворить.

– Но только в ночное время?

Он наконец начал что-то понимать. И уже обдумал кое-что – не как случайно столкнувшийся с волшебством человек, а как соратник Святослава, которого сам князь уверял, что колдунья сможет своими чарами оградить остров.

– А когда, по-твоему, вороги потянутся к Хортице? – спросила ведьма. – Неужели днем, когда их смогут перебить стрелами защитники острова? Нет, они будут переправляться темной порой. Ну а здесь… здесь их встретят.

– Ты права, набеги обычно в темноте начинают, – отозвался Калокир задумчиво. И, хлопнув себя по колену, воскликнул: – Однако ж… разрази меня гром! Вот это да! Как же я жив-то остался после всего увиденного? Плясать ли мне теперь на радостях или спать улечься, а то уж и сил никаких не осталось… Как после битвы!

Малфрида внимательно поглядела на Калокира. Почудилось или в самом деле в голосе ромея опять зазвучало беспечное веселье? Вот уж разудалая голова! Другой бы трясся сейчас, слова вымолвить не мог, а этот шутит…

– Лучше и впрямь поспи, красень, – прошептала чародейка. И провела рукой по его лицу. По глазам, по тонкому носу, по губам. Он попытался поймать губами ее пальцы, но не смог. Повалился ничком, уже на лету засыпая.

Малфрида склонилась над ним, пригляделась. Ишь какие длинные ресницы, какая сильная шея, кожа бархатистая, только по подбородку темная поросль проступает. Хорош! И она прикоснулась губами к его щеке, потом к губам, лизнула их языком. И дрожь ее пронзила. Обнять, приголубить его, славного, захотелось. Хотя бы пока спит…

Но заставила себя опомниться, отпрянула, но уходить от Калокира не хотелось. Ладно, побудет с ним еще немного, пока солнце не взойдет. Она и сама подустала. Раскинула накидку на песке, устроилась подле спящего ромея, свернулась калачиком и тоже нырнула в сон.

Калокира разбудил птичий щебет. Открыв глаза, он какое-то время не мог понять, где очутился. Потом приподнялся, огляделся. Неподалеку блестела на солнце река, склонялись к воде кустарники, чуть слышно шуршал тростник. И вспомнил Калокир, как из этого тростника минувшей ночью появлялись длинноволосые лобасты с темными лицами и белесыми глазами. Да полно, не приснилось ли ему все это? Сейчас он сидел на том же месте, вокруг которого колдунья вчера обвела круг, сквозь который не могла пробраться нежить. Сейчас, при ясном солнышке, все ночное уже не казалось столь ужасным. Скорее забавным.

Спавшая рядом Малфрида тоже не казалась колдовским существом. Просто молодая привлекательная женщина, черные волосы рассыпались темным потоком, рука под щекой, как в детстве. Калокир осторожно убрал темную прядку с ее щеки, коснулся виска… И обыденность стала исчезать. Ибо там, где он только что коснулся кожи колдуньи, она посерела, потом потемнела и пошла светлыми трещинами, прямо на глазах превращаясь в чешую. Пятно стало расширяться, и только что привлекательное лицо Малфриды стало походить на чешуйчатую маску, руки начали превращаться в когтистые лапы, шея набухла и стала вытягиваться по-змеиному.

И все это среди белого дня!

Калокир не удержался, вскрикнул и отпрянул. Видел, как открылись глаза Малфриды – желтые с узким зрачком, как у ящера. Она глухо рыкнула, повернулась к нему…

Через миг она уже смеялась – Малфрида! – веселая, красивая, белозубая. Такой смех, такая грация в движениях!

– Неужто страхи ночные тебя до сих пор мучают, хоробр иноземный?

Калокир тоже улыбнулся. Все еще растерянно, не понимая, кто мгновение назад был перед ним – человек или чудовище? Или все это остатки страшного сна? Но когда такая женщина смеется и сладко потягивается, пленительно заводя руки за голову и изгибаясь всем телом… Он не осмелился сказать ей о том, что видел. Зато осмелился на другое:

– Вот я и провел ночь с тобой, чародейка. Совсем не так я хотел бы ее провести… Ты ведь понимаешь меня? – В его глазах появилось лукавство, губы тронула ласковая усмешка.

А она смеется!

– Размечтался! Так я и далась тебе, христианин!

– Да говорил же я, что плохой христианин. Давно не причащался, не исповедовался, в храмы не хожу…

– Я и так это поняла, – отмахнулась она. – Если бы было иначе…

Она не договорила и направилась к реке, где волна набегала на мелкую гальку, стала разуваться.

Калокир догадался, что она надумала, но остался на месте: просто смотрел, как она бережно снимает свои амулеты, как расстегнула пояс и стала стягивать через голову темно-красную длинную одежду. Потом и рубаху скинула, даже не оглянувшись на Калокира, наблюдавшего за ней. Тело у нее было девичье – стройное, кожа гладкая, гибкая спина, крутые бедра, упругие ягодицы, длинные мускулистые ноги. Она легко вошла в воду, потом поплыла, ее черные волосы стелились за ней, как водоросли. И лишь удалившись от берега, Малфрида оглянулась.

– Что? Удивлен? Или страшишься войти в воду там, где недавно русалки кувыркались и водяной зеленым брюхом кверху всплывал?

Это был вызов. Калокир спешно стал расстегивать запонки у ворота далматики, почти срывал их, быстро скинул остальную одежду.

Пока он раздевался, Малфрида успела отплыть далеко. Но выросший в Корсуне на берегу моря ромей плавал превосходно и, бросившись в реку, быстро нагнал ее сильными широкими взмахами. Малфрида только ахнула, когда он, нырнув, появился из воды возле нее. Они смеялись, брызгались, плавали наперегонки, но едва ромей оказывался слишком близко, Малфрида уходила под воду. Калокир нырял за ней, но ни разу не смог догнать. Да и пробыть под водой колдунья могла намного дольше, чем он. Один раз она даже испугала его – ушла в водную глубину и нет ее. Калокир озирался, нырял, искал на воде и под водой свою спутницу, потом начал звать, сперва негромко, потом во всю мощь легких.

Малфрида наконец появилась – неслышно всплыла неподалеку, дышала ровно, будто и не провела под водой столько времени.

Калокир подплыл, сильно сжал ее плечи.

– Не смей больше так делать!

Малфриде нравилось его взволнованное лицо, сильные руки… и то, как крепко он ее держал. Калокир же, когда прошло первое волнение, просто притянул ее к себе, стал нежно касаться губами ее мокрого лица. Такими теплыми губами… Малфрида не отстранялась, упивалась этими мгновениями, закрыв глаза. Ее дыхание стало сбиваться, она сама обняла его, откинула голову. Калокир нежно целовал ее шею, плечи, нашел губы. Как же это было сладко! Она не смогла не ответить.

Целуясь, они ушли под воду… и заставило Малфриду опомниться. Она вырвалась, резко отстранилась, плеснула на него водой, словно ударить хотела.

– Пусти! Не приближайся.

Их отнесло течением, и Малфрида поплыла к берегу. Выбравшись, тут же поспешила натянуть на мокрое тело рубаху. Потом стала распутывать ремешки амулетов, надевала на себя один за другим. Наконец оглянулась.

Ромей смотрел на нее из реки, стоя по пояс в воде. Мокрый, сильный, взгляд напряженный, горящий. А как взгляды их встретились, улыбнулся. Ох, какая же у него улыбка! Малфрида даже перестала возиться с амулетами. Наблюдала, как он, нагой, выходит, идет к ней неспешно… Она видела, что он хочет ее, ибо исполнен могучего желания.

– Нет, нет, – выставив вперед руку, словно обороняясь, прошептала Малфрида. И уже в голос воскликнула, почти взвизгнула: – Не смей!

Резким взмахом руки она обвела вокруг себя, глаза зажелтели колдовским светом, из горла послышался рык вперемежку с шипением. Воздух же там, где она провела рукой, заволновался, как над костром, полыхнул жаром… а может, и холодом. И когда Калокир, считая, что ведьма просто играет с ним, все же приблизился и протянул руку… Не просто протянул, а схватил ее и потащил к себе…

Малфриде-то ничего, лишь дрожь воздуха исчезла, а вот ромей закричал, отшатнулся, пал на колени, склоняясь над обожженной почти до предплечья рукой. Обжег его не жар, а страшный холод. Рука вмиг покраснела, пошла волдырями. Они лопались один за другим, сочилась сукровица. Калокир замычал от боли сквозь сцепленные зубы.

Малфрида отошла, продолжала одеваться. В том, что случилось, она не видела своей вины. Ведь предупредила… Но в какой-то миг заметила, что ромей смотрит на нее, а в глазах его – мука.

– Ты знал, на что шел, – сухо произнесла Малфрида. – Чародейство не та сила, чтобы ею пренебрегать. Я думала, ты уже понял.

Он по-прежнему тихо постанывал. Рука его потемнела, он хотел придержать ее здоровой рукой, но не решился.

– Жжет, – сказал ромей. – Зачем ты так? Сама же манила меня, сама играла… – А через миг добавил со злостью: – Ты же правую покалечила! Как я воевать теперь стану?

– Ну, у князя и без тебя хватит витязей.

– Но как он меня такого к императору отправит? Я ведь главный переговорщик с базилевсом!

Малфрида какое-то время размышляла, потом сказала:

– Опусти в воду, станет легче. И жди меня здесь.

Калокиру было так плохо, что он почти не заметил, как она исчезла. От холодной воды он особого облегчения не почувствовал. Боль была адская, даже голова шла кругом. А еще было горько и стыдно. Слышал же, что люди князя о ведьме рассказывали: нечисть она, неразумная и недобрая. Зато князь иное говорил: Малфрида – это чудо. Вот и связался с чудом… разрази ее гром!

Ведьма все не возвращалась, и Калокир решил, что глупо вот так все время сидеть голым у воды, стал мало-помалу одеваться. Обожженная рука причиняла боль при каждом движении, он тихо постанывал, но все же смог влезть в штаны, сумел и башмаки натянуть. Сложнее было с далматикой. И так болела рука… даже слезы выступили.

В какой-то миг показалось, что слышит за спиной хлопанье больших крыльев, заметил крылатую тень на песке, но когда оглянулся – Малфрида подходила к нему как ни в чем не бывало.

– Что так неприветливо смотришь, соколик? Сам же чудес хотел, вот и будет тебе сейчас чудо. Самое великое чудо Руси!

При этом она опустилась на колени подле Калокира, а он, ожидая нового подвоха, отстранился. Но чародейка ловко схватила его здоровую руку и заставила сидеть на месте.

– Не дергайся. А теперь… Хочешь – отвернись, хочешь – гляди.

Она откинула полу своей накидки, и ромей увидел две небольшие фляги у нее на поясе. Вынув пробку одной из них, Малфрида тоненькой струйкой стала лить ее содержимое ему на руку от плеча до локтя, от локтя к запястью, к покрытым ожогами пальцам. При этом негромко что-то нашептывала, потом издала щелкающий звук, словно птица какая-то. Калокир замер, наблюдая, как там, куда попала вода, стала исчезать краснота, кожа светлела, бледнела, пропадали раны и волдыри от ожогов… Боль постепенно уходила, но вместе с тем появилось ощущение, что рука становится страшно тяжелой, не слушается, будто уже и не принадлежит ему, словно мертвая.

От страха похолодело внутри. Его живое тело с бешено бьющимся сердцем – и неподвижная, омертвевшая рука. На вид целехонькая, но неживая. А потом Малфрида с таким же клекотом, странным шипением и тихо произнесенными скороговоркой словами обрызгала неподвижную руку влагой из другой фляги. После чего отошла прочь, наблюдая со стороны.

Калокир медленно повертел рукой, оглядывая ее. Силы небесные! Даже не верится, что только что испытал такое. И рука как рука. Будто и не было ничего.

– Так это и есть та самая знаменитая живая и мертвая вода? – произнес он негромко. И вдруг захохотал. До чего же хорошо было снова чувствовать себя живым и здоровым!

– Ну что, довольно с тебя чудес, иноземец? – спросила Малфрида. – А теперь ступай. Разыщешь князя, поведаешь ему обо всем… или о том, что сочтешь нужным. И можешь передать, что защитила я Хортицу как сумела. Но сам-то как думаешь, осмелится ли кто к берегам нашего острова пристать?

Калокир отрицательно покачал головой. Малфрида только плечом повела: он опять улыбался. Иной бы до самого вечера глаза таращил да отмалчивался, а этому как с гуся вода.

– Вот уж истинно чудеса! Но спасибо, что показала мне их. Будет что вспомнить. Ведь для чего и живет человек, как не для того, чтобы было о чем вспоминать. Наша память и есть знание о жизни.

Малфрида ничего ему не ответила. Подождала, пока Калокир соберется, показала, по какой тропке идти.

– А ты не со мной, чародейка?

– Неужто не надоела тебе?

– Нет. С тобой интересно. Представляю, сколько бы ты еще показать мне могла, чем бы еще удивила. Ты ведь обещала Святославу поехать с нами? Так едем же!

Он шагнул к ней, протягивая руку.

Вот отчаянная голова! Но Малфрида все-таки предпочла остаться. Калокир пусть поспешит к князю, он ему нужен. А она… Она явится позже.

После ухода ромея Малфрида еще долго сидела на берегу. Ей было грустно. Вроде и чужак, иноземец, да и христианин бывший… Но как он принял то, от чего другие сторонились! Ему было страшно, но он веселился, ему было тошно, но он шел с ней, скрывая свой страх. И восхищался всем, что она делала. Даже попытался защитить от ее же колдовства. А как целовал… Его не пугала ее ведьмовская сущность, наоборот, он восхищался ею! Впервые она такого встретила. Но, пожалуй, лучше держаться от него подальше. Уж слишком хорош – ласковый, отважный, неглупый. Нравился он Малфриде – вот что! Нравился, как давно никто не нравился.

Из-за выступа берега показались идущие вниз по Днепру струги под полными ветра парусами. Это отчалили те, кого князь отправил водным путем. Пользуясь попутным ветром, гребцы не налегали на весла, берегли силы, пели. Даже сюда долетал их веселый напев. Ну а сам князь-пардус с другими отрядами поедет напрямик через леса и степи, будет переправляться через иные реки, стремиться в иные земли. Малфрида пообещала быть с ним. Зачем? Хотела показать, что все еще в великой силе и без нее не обойтись? Или просто соскучилась по людям? А может, только затем, чтобы князь ей одну из дочерей отдал? Но о внучках сейчас особо не думалось. А вот ехать с войском, где будет Калокир, она и хотела, и побаивалась. Своей тяги к ромею опасалась. Понимала, что долго не устоит, что сама к нему потянется… и утратит колдовскую силу. Нужно ли ей это? Живя одиноко, она была сильна, независима, свободна. С людьми трудно, но и без них тяжело. Особенно женщине. А Калокир что – наиграется и уйдет. Он из тех, кто прочных привязанностей не имеет. Такому красеню лишь бы собой любоваться.

Только когда начало вечереть, Малфрида пришла в селище, располагавшееся за сосновым бором в центре острова. Там жили люди, обслуживавшие капище, а заодно и тех купцов, которые останавливались на Хортице после тяжелого перехода через днепровские пороги. Здешние жители не бедствовали – остров был богат дичью, рыбой, имелась и пахотная землица. Еще пчелами занимались – бортники собирали мед диких пчел, бывало, что и купцам мимоезжим продавали по хорошей цене. Вот у бортников Малфрида и остановилась. Те знали ее, как знали и то, что она князю служит. Потому приняли приветливо, накрыли стол под навесом, угостили вареными яйцами, медом в сотах, ломоть хлеба отрезали. Мед был вкусный, так и таял во рту, наполняя сладостью. А вот в душе некий горьковатый привкус все же остался. Грустно было.

Малфрида заметила, что в селении ныне одни бабы и дети. Понятное дело – мужики пошли на переправу помогать людям князя. Святослав ведь сегодня отбывает. И Калокир с ним.

Одна из девочек принесла гостье крынку с молоком, но не ушла, а стояла и смотрела на нее с любопытством.

– Правду ли говорят, что у вас глаза могут стать желтыми и сверкать?

Малфрида утерла следы от молока на губах.

– Правду. А если разозлишь меня, то и клыки вырастут.

Мать девочки тут же оказалась рядом, заслонила дитя, а сама просила у чародейки прощения, кланялась. Но Малфрида уже забыла о них – вслушивалась в отдаленный гул: откуда-то с противоположного берега доносился шум, далекие звуки рожков, даже как будто топот конницы можно было различить. Или казалось? Когда отбывает большое войско, без шума не обойтись. А уже темнеет. Долгонько ж они собирались…

Тут она различила звук подков совсем неподалеку.

Переходя с рыси на шаг, приближалась светлая гривастая лошадь, в седле сидел витязь в непривычном для русов округлом шлеме с нащечниками. Ловкая посадка, алый плащ, перекинутый через плечо. Калокир. Отчего здесь, отчего не с воями?

И вдруг стало так хорошо!

Калокир ехал серьезный, даже суровый, но, заметив, что чародейка улыбается, тоже посветлел ликом. Малфрида поднялась навстречу.

– Отчего ты не с князем, ромей? Или позабыли тебя?

– Я сам себя позабыл. И пока не встречусь с тобой, себя не найду.

Ну, ясное дело, что еще мог сказать женщине такой щеголь ромейский?

Малфрида подбоченилась.

– Ну, вот она я. Что теперь?

Калокир спешился, подошел, ведя коня под уздцы.

– Я отправлюсь вслед за князем завтра, так мы уговорились. Выеду вместе с Инкмором, который поведет тех новобранцев, которые более-менее приобвыклись к седлу. Я их сам отбирал. Князь скор в походе, будет ехать почти без остановок до самого Буга, где у него назначена встреча с печенежским ханом Курей. Туда и мы к нему подоспеем. А пока…

– Что пока? – с неожиданным волнением спросила Малфрида.

Калокир медлил с ответом. Расстегнул под подбородком шлемные завязки, обнажил голову с примятыми, черными как смоль волосами, огладил их. Наконец посмотрел ведьме прямо в глаза.

– Пока я хотел бы с тобой побыть. Ну… покажешь мне еще чудеса, удивишь чем-то. Или ты против?

Малфрида прищурилась. Ей было весело.

– Неужто мало страхов тебе было? Я думала, побежишь от меня куда подале. А ты вот вернулся.

– Да, вернулся. Не прогонишь?

Он смотрел на нее очень серьезно.

Малфрида вздохнула всей грудью. От сосны сладковато пахло хвоей, в стороне гомонили дети, в тихом вечернем воздухе попискивали вечерние птицы, хвоя розовела в последних лучах заката, а небо было ясным, безоблачным. Какой же чудесный вечер! И смеяться хочется, ликовать, носиться по ночному острову. Или прильнуть к кому-то, утихнуть. Но это под запретом.

– Вот оставишь тут доспехи свои, привяжешь коня у столба ограды, может, и позову с собой.

Калокир сразу согласился. Малфрида была внимательна, следила, чтоб ни единой железной бляшки не оставил на себе ромей, – волшебный мир боится металла, кованного в огне. Потому даже сапоги его щегольские с посеребренными заклепками заставила снять, смотрела, как он, посмеиваясь, обулся в лыковые лапотки. Даже притопнул деловито.

И вновь они ушли к дальнему концу Хортицы, где нет вышек с дозорными, нет людских селений, а только глухая чаща, спускающаяся к затокам заболоченным. Малфрида велела ромею везти ее по водам на узкой долбленке, показывала то кикимор болотных, протягивающих к ним волосатые лапы, то пригожую водяницу, смотревшую бледным ликом из глубины тихой заводи. Поясняла: это жена водяного, недавняя утопленница, и будет она подводной хозяйкой, пока водяной новую погибшую в водах не возьмет в полюбовницы.

Плывя на долбленке по широкой затоке, они как раз приближались к руслу Днепра, когда Малфрида увидела бредущую на противоположном берегу сутулую тень.

– Вон, погляди, – указала она в сторону освещенного луной силуэта. – Это упырь. Такие любят среди людей затесаться да кровь человеческую пить. На того, кого упырь укусит, слабость находит, хворать он начинает, а то и помереть может. Но бывает и хуже: упырь укушенного в себе подобного обращает. И тогда тот тоже кровопийцей становится. Хотя и силу немалую приобретает. Но не живет, а так… существует. И как по мне, упыри самые опасные и хитрые из нежити.

Она даже передернула плечами гадливо.

– А если не любишь таких, зачем подняла? – спросил Калокир.

Малфрида ответила, что чего-чего, а этого не делала. Видимо, сам объявился, лунная ночь его потревожила, вот и мечется, выискивая теплокровных.

– Испепелить его, что ли, чтобы бед не натворил? – произнесла она задумчиво.

После чего протянула руку в сторону противоположного берега, стала что-то наговаривать быстро и с каким-то рычанием. Калокир слов разобрать не мог, да и не до того вдруг стало. Некая сила вдруг так качнула долбленку, что он едва успел ухватиться за борта. А потом заработал веслом, направляя нос лодки против невесть откуда взявшейся волны. Никак не хотелось Калокиру нырнуть в эту воду, где кикиморы мельтешили да утопленницы смотрели из глубины.

И все же успел заметить вспышку на берегу: мигнула и погасла. И лодку сразу перестало болтать.

– Что это было?

Малфрида дула на пальцы, тряся кистью, будто обожглась.

– Эх, не вышло испепелить. Ускакал кровопийца. – И она указала туда, где только что виднелся силуэт упыря. Там горела сухая трава. – Упыри ловки, смекалисты, с ними даже чарами трудно совладать.

Калокир осмотрелся. Он опять был в колдовском мире: невероятном, опасном, а оттого особо интересном. Будучи по натуре искателем приключений, он получал удовольствие даже от собственного страха. И была в этой жути особая прелесть. Вот носятся в лунном свете маленькие полупрозрачные существа и плачут тихонько – Малфрида пояснила: это страчуки, души детей, умерших при рождении и похороненных кое-как. Так в голодные годы бывает, когда детская смертность велика. А вон кошка сидит, худая и большеглазая, мерцает неподвижными очами – это Копша, демон, стерегущий клад. Но клад тот лучше не трогать даже при солнце: Копша следом пойдет, поцарапает, ранит, а от этого такая хворь нападет, что никакой лекарь от нее не избавит.

Много чего показывала Калокиру ведьма, а сама все украдкой на него поглядывала. Выкажет ли страх или отвращение, попросит ли увести его отсюда? Смертному худо среди нежити делается, не его это мир. И только самые сильные могут противостоять этим чувствам. Неужели щеголь ромейский из таких? Страхи вчерашние пережил и сегодня явился, просит еще. Или он к ней, к ведьме, пугающей всех, присох?

Малфриде славно с Калокиром было. Она с людьми в последнее время редко сходилась, чужими они ей казались, злобными, не понимающими ничего. Да и сами они были непонятны ей. С Калокиром, отказавшимся от своей веры чужаком, ей было весело и легко. Давно она такого не испытывала.

Когда стало светать, Калокир направил долбленку в воды Днепра, повел ее вдоль прибрежных скалистых круч, пока впереди за дубравой не показались первые срубные вышки дозорных. Тут он пристал к берегу, вышел на песок и долго сидел, глядя на плещущуюся волну.

Малфрида устроилась неподалеку. Глаз с него не сводила. Вот сейчас встанет и уйдет, хорошо еще, если слово доброе молвит.

Наконец Калокир повернулся к ней.

– Сколько чудесного познал я с тобой, дивная Малфрида. Я ведь чего только не видел в своей неспокойной жизни, где только не побывал. А тут… Спасибо тебе!

– И я тебя благодарю, Калокир-херсонесец. За то, что понимаешь меня и не страшишься. Думала, после недавнего… А ты опять пришел, опять со мной был. Я давно себя одинокой чувствовала, а с тобой мне… хорошо.

Они смотрели друг на друга в блеклом свете нарождавшегося дня. Казалось, оба должны быть утомлены, но усталости не было. Только счастье и радость понимания. А еще была тяга друг к другу.

Малфрида приблизилась первой, положила руки на плечи ромея.

– Весь день о тебе сегодня думала.

– Весь день о тебе тосковал, – шепотом отозвался он, глядя в ее темные, как и у него, глаза. В них не было уже прежней светящейся желтизны, не было колдовского зрачка. – Я ведь потому и решился отстать от дружины Святослава, что еще раз тебя повидать хотел.

– Я поняла, – тихо сказала Малфрида.

Она теперь смотрела на мягкие губы Калокира. Они были так близко. Он сам был так близко. Малфрида уже жалела, что недавно так жестоко не допустила его к себе. Теперь он вряд ли решится. А она его хотела… Она ему верила.

Но Калокир осмелился. Его страстный поцелуй был сильным и глубоким. Малфрида ощутила силу его рук, жар его тела. И испугалась, что из нее помимо воли пойдет холод, который опять может обжечь его. Однако сейчас она сама так пылала… так дрожала от страсти, что ее темная сущность будто отступила. Она стала обычной женщиной, стремящейся отдаться своему мужчине.

Чародейка нашла того, с кем захотела стать просто женщиной…