Печенежские кони выносливы, могут долго без устали идти ровным шагом, не сбиваясь и не задыхаясь. Может, поэтому Малфрида и выбрала этого гривастого каурого, когда ворвалась ночью на конюшню. Проснувшийся Варяжко попробовал было запротестовать, но Малфрида вырвала у него повод и сказала, что только проедется немного и вернет коня. Но солгала. А почему бы ей не солгать, если ей и самой лгали? Так и уехала в ночь, сбежала. Знала – если на тебя навалилась беда, то надо уходить от нее, скакать, мчаться, забыться в иных тревогах. И тогда беда отстанет, отступит, развеется…

С ней уже случалось такое, и тогда она уходила от сердечной боли в мир волшебства, в мир духов, которые не умеют по-настоящему ни радоваться, ни страдать. И она становилась такой же. Как это было легко – не испытывать сильных чувств, а только забавляться своей силой, своим чародейством! Со временем Малфрида замечала, что начинает меняться, становится такой, как волшебные существа, что все меньше в ней остается человеческих желаний и стремлений. Но это ее не смущало. Она уверяла себя, что всегда сможет остановиться, вернуться, если захочет. И захотела, когда появился Калокир. Захотела испытать подлинные чувства, страсть, упоение любовью. Ведь Калокир показался созданным для нее. А он…

Малфрида слышала все, что он говорил Святославу, – стояла за дверью, до нее доносилось каждое слово. Сперва князь и ромей долго беседовали о делах в Византии, а потом Калокир поведал князю о своей невесте. Так, мимоходом обмолвился. Святослав сперва даже внимания не обратил. А вот Малфрида была сама не своя. У Калокира есть невеста? И почему Святослав – Святослав, некогда так бранивший херсонесца за то, что тот сошелся с его чародейкой! – теперь обронил небрежно, что чародейке не следует знать о нареченной Калокира. «Она и не узнает. Да и зачем ей», – отозвался ромей. О, они ни во что ее не ставили, они оба предали ее! И тот, кого она полюбила без памяти, и князь, которого она знала с детства, которым восхищалась и которому готова была служить.

Малфрида плохо помнила, как выбралась из города. Она словно умирала, боль разрывала ее душу, и единственным ее желанием было умчаться прочь. Помнит только, что неслась, сама не ведая куда, а потом глухой ночью остановила каурого, сползла с него и, обняв за шею, зарыдала. Ведьмы так не плачут. Но Малфрида была не ведьмой, а обманутой женщиной, чьи надежды разбились о ложь и предательство. И она рыдала, уткнувшись лицом в гриву коня, рыдала так, что, казалось, разорвется сердце.

Слезы дают выход боли, и в какой-то миг Малфрида взяла себя в руки. Вновь села в седло, послала коня вперед. Каурый долго бежал по дороге, упруго выбрасывая крепкие ноги с мохнатыми темно-бурыми бабками. Малфрида порой слышала, как его подковы ударялись одна о другую, сама же смотрела во мрак, а дорога то шла ровно и прямо, то совершала плавный изгиб. Ведьма хорошо видела во мраке и хотела лишь одного – чтобы эта долгая ночь никогда не кончалась. Она была отражением ее души, и когда Малфрида вдруг поняла, что уже светает, она испытала оторопь. Надо было думать, как жить дальше.

Куда она направлялась? До сих пор у нее было единственное желание – уехать как можно дальше от Калокира. Лжеца Калокира, предателя Калокира… Она до крови прикусила губу. Ведь женой назвал, говорил, что только с ней одной ему тяжело расставаться… И она бездумно верила. А он лгал и мечтал о своей невесте Феодоре, царевне ромейской… От таких не отказываются. Такой, как Калокир, уж точно не откажется…

Как же больно, как больно!

«Не стану больше лить слезы. Отныне Калокира нет в моей жизни – я так решила!»

Она крепко сжала бока лошади, посылая ее на очередной взгорок по светлеющей в унылом зимнем свете дороге. Какие-то строения порой мелькали по пути, какие-то усадьбы белели за скелетами голых рощ. Малфрида не знала, куда скачет. Только бы подальше от своего стыда, от измены, от разбитого сердца…

Когда впереди показалась двигавшаяся навстречу группа конников, ведьма свернула с дороги, пропуская их. По островерхим шлемам и каплевидным щитам воинов поняла, что это объезжающий окрестности отряд русов, среди которых могли быть и те, кто ее знал. Но она не в силах была сейчас с кем-то говорить, отвечать на расспросы. Это когда она выезжала из Плиски, стражи послушно отворили перед ней ворота, все еще считая ее ведьмой князя, которой что угодно может взбрести на ум. Но сейчас любой сторожевой отряд мог задержать ее и допросить. А после случившегося ей даже думать было тяжко. Голова была словно налита черной смолой, и Малфриде хотелось одного – найти укромное место, где она могла бы сжаться в комок и забыть обо всем.

Долгий сырой день длился бесконечно, как и тоска ведьмы. Но ее неутомимый жеребчик стал все чаще спотыкаться, и Малфрида перевела его на шаг. Ехала неспешно, погрузившись в невеселые мысли. Тучи постепенно разошлись, проглянуло бледное зимнее солнце. И, глядя на него, Малфрида вдруг поняла, что едет на закат. А ведь ей надо в другую сторону! Теперь она знала куда – домой, на Русь. Там, на родной земле, к ней вернутся чародейские силы, которые дарят столько радости, что все людские невзгоды вмиг забываются.

О, как же опостылела ей эта чужая земля с ее широкими мощеными дорогами, виноградниками на склонах, с крытыми красной черепицей усадьбами, с крестами на куполах церквей!.. Правда, теперь, когда Малфрида свернула с большака на петлявшую среди холмов тропу, жилых строений стало меньше, да и местность вокруг выглядела разоренной и пустынной, лишь кое-где торчал остов разрушенной усадьбы да на обочинах валялись полуистлевшие трупы. Даже при солнце эта картина производила удручающее впечатление. И ведьма стала догадываться, что сейчас она где-то в глубине Болгарии, далеко от Дуная. Ведь придунайские земли Святослав щадил, собираясь поднимать там свою державу, а эти края, некогда богатые и густо обжитые, отдал на разграбление, потому что именно здесь было больше всего имений мятежных бояр. Вот местность и опустела, обезлюдела после набегов венгров и печенегов, после победоносного рейда русов Святослава.

В конце концов Малфрида поняла, что ей следует повернуть обратно, но еще долго блуждала среди опустевших усадеб, пока ближе к вечеру впереди показались дымы очагов, а там и блеяние овец указало на близость жилья, где она сможет передохнуть.

Это было небольшое селение у дороги, почти не пострадавшее от набегов. У перекрестка стоял добротный дом с шестом у входа, на котором Малфрида заметила подвешенный на бечевке кувшин с отбитым горлышком – знак того, что перед ней корчма, где можно найти приют и ночлег.

Хотелось ли Малфриде отдыха? Усталость погружала ее в тупое безразличие, давала возможность забыться, однако лошадь следовало поберечь, если она рассчитывает ехать и дальше. Ведьма не успела еще додумать эту мысль, как из дома, вытирая руки о передник, вышел рослый кудрявый болгарин, шагнул навстречу с улыбкой, но потом замер и лицо его посуровело.

– У нас предрождественский пост, господин! Ни мяса, ни молока, ни яиц. Говорю же, пост у нас.

Малфрида смотрела в недоумении. Потом догадалась: она на степняцкой лошади, на ней стеганый халат, наподобие тех, в каких здесь привыкли видеть печенегов, да и сапоги у нее печенежского кроя, с загнутыми носами. Только черная овчинная шапка на голове такая, как носят и степняки, и болгары. Но корчмарь, видимо, решил спровадить одинокого кочевника подальше. Ведь не раз уже бывало, что печенеги высылали вперед разведчика, а потом могли наскочить всем отрядом: возьмут все, что захотят, потребуют бесплатного угощения, а потом еще и порушат все, а то и подожгут, если не угодишь.

Малфрида неспешно слезла с лошади, только сейчас ощутив в полной мере, как ноют одеревеневшие мышцы – с полуночи почитай в седле, а день уже на исходе.

– Накорми мою лошадь и дай с собой овса. А мне подашь, что имеешь. Я и постной капустой не побрезгую.

Темное задымленное помещение привлекло ее только тем, что в углу пылал очаг, а у стены лежал ворох соломы. Поесть, немного поспать – и дальше в путь. Денег с таких, как она, требовать не станут. А капуста оказалась совсем неплоха. Лепешка суховата, зато можно согреться.

Под ногами квохтали, разгребая солому, куры. За соседним столом сидели местные крестьяне, сперва поглядывали на нее угрюмо, потом стали о своем толковать. Малфрида их не слушала, ей не было до них дела. Ведь как она ни старалась забыться, к сердцу снова начала подкатывать боль, словно измена Калокира раскроила его тесаком, и эта рана, оглушившая и притупившая ее чувства, теперь опять стала болеть и кровоточить. О, нельзя позволить этой боли разрастись! Иначе она совсем ослабеет… А она и без того слаба. Она просто женщина, потерявшаяся в чужой земле… Одинокая женщина, которая плачет…

Малфрида думала, что выплакала все слезы прошлой ночью, но нет снова… Она не всхлипывала, не рыдала, но слезы безудержно текли, и заставить себя успокоиться не было никаких сил. Она даже различила, как кто-то за соседним столом произнес:

– Я ж говорил – девка это. Видишь, ревет!

Малфрида до боли закусила губу, стянула лохматую шапку на лицо и вытерла глаза. Потом гневно взглянула на крестьян – обожгла огромными черными глазищами. Без всяких чар, но с такой яростью, что те поспешили отвернуться, сгорбились над своими кружками.

Выйдя на крыльцо, она поманила корчмаря.

– Эй, человече! Куда ведет этот путь?

Сперва ничего не могла понять, но потом все же вызнала, что если ехать и дальше на закат, то вскоре можно до Преславы добраться. А в Преславе Свенельд! Ее бывший муж, любовник и друг, который всегда помогал ей в трудную минуту…

Малфрида редко ощущала потребность в чьем-то покровительстве, но сейчас был именно такой случай. И она впервые за последнее время испытала что-то похожее на радость. О, Свенельд выслушает ее и поймет, он не выдаст ее князю, которому она и так не нужна без своих чар. А вот добраться на Русь Свенельд по старой дружбе вполне может помочь.

Это были хорошие мысли, они немного ее успокоили, и Малфрида смогла наконец погрузиться в сон. Но спала вполглаза, просыпалась от любого шороха, а когда загорланили первые петухи, стала собираться. И не выспалась толком, и в груди… будто шило воткнули. От этой боли ничто не спасает. Уж лучше снова в путь, чтобы не горевать в тупом бессилии.

Прошла на конюшню, стала седлать каурого. Вокруг еще было тихо и темно, но хозяин все же вышел, глядел, как гость – гостья? – умело управляется с конем. Кажется, даже перекрестился, когда она выехала на дорогу. Но Малфрида стала замечать, что ее уже не так коробит, когда рядом совершают крестное знамение, – начала привыкать. Да и не о том ныне болела душа.

Она отъехала недалеко от селения, когда позади послышался какой-то звук. И хотя было еще темно, Малфрида заметила движение на одной из ведущих к селению дорог. У ведьмы острое зрение, вот и смогла углядеть скакавшего во главе отряда светловолосого всадника без шапки. Уж не Варяжко ли?

Малфрида поспешила съехать с тропы и укрыться в ближайших зарослях. Оттуда и следила, как едва не миновавший селение отряд стал замедлять ход по команде светловолосого предводителя. Она уже не сомневалась – это Варяжко. Именно он направился к корчме. О, этот сообразительный парень мигом все выведает. И хотя на миг почувствовала удовлетворение – значит, ищут ее, тревожатся! – но от одной мысли, что придется вернуться назад… О, для нее не было сейчас худшего из зол!

Ведьма накинула на голову каурого халат, чтобы конек не отозвался ржанием на чужих лошадей, – и повела его прочь. Когда уже совсем развиднелось, она находилась на склоне отдаленного холма. Тут тоже были виноградники, которые никто не убирал, и она шла, время от времени срывая подмерзшие виноградины. Но едва перевалив через холм, тут же вскочила в седло и направила коня прочь. И все равно тревожилась: Варяжко наполовину варяг, наполовину дрегович. А дреговичи – племя лесное, охотничье. Если корчмарь поведал преследователям о странной гостье на кауром жеребчике, малый в лепешку расшибется, а отыщет ее след.

Однако и Малфрида была из охотничьего древлянского племени и знала, как путать следы, чтобы они вели в никуда. Описав большую петлю, она снова вернулась на собственный след, а затем спустилась в лощину и поехала вверх по руслу мелкого, бегущего по камням ручья. Однако теперь она удалялась от дороги, ведущей в Преславу, где был Свенельд. Но ничего не поделаешь, и она продолжала ехать вверх по ручью, пока не обнаружила каменистую россыпь на склоне, где следы копыт не будут заметны.

Все это заняло немало времени, да и склон, по которому теперь поднималась беглянка, становился все круче, а места все более глухими – не видно было, чтобы тут собирали валежник, в воздухе не чувствовалось запаха дыма, который обычно указывает на жилье. А что, если и вовсе нет никакой погони? Может, зря она сама себя напугала и запутала?

Малфрида подумала об этом, когда уже стало смеркаться. Дни в грудне короткие, не успеешь оглянуться – уже и мрак опустился на землю. И хоть видела она в темноте получше иной кошки, вскоре поняла: окончательно заблудилась. Впереди смыкались густые колючие заросли, конь храпел, отказываясь пробираться сквозь них, пришлось спешиться и продираться сквозь подлесок, ведя каурого в поводу. Склон стал еще круче, Малфрида падала, скользила по палой листве, конь фыркал и пятился.

В конце концов чародейка решила довериться чутью животного и, сев верхом, отпустила поводья. Каурый, постояв немного, вроде бы уловил направление и пошел, но через какое-то время снова встал как вкопанный, поводя ушами и фыркая. Но Малфрида уже заметила просвет между буковых стволов и направила его туда.

Вскоре она оказалась в низине, где виднелись следы разрушенной усадьбы, обгорелые остовы крестьянских домов, непогребенные тела в жухлой траве, исклеванные птицами. Место было недоброе. Малфрида догадывалась, что, будь с нею ее сила, наверняка бы она учуяла нежить.

Зато чуял ее конь. Каурый перебирал ногами, фыркал, негромко и жалобно ржал, пятился. Малфриде пришлось прикладывать немало усилий, чтобы удержать животное и усидеть в седле. В таких местах, где лежат несхороненные покойники, что только не заводится. И Малфриде стало жутко. Ей, ведьме, знавшейся со всем темным, умевшей подчинять призраков и духов, стало жутко в этом мертвом месте. О, какой же ничтожной и жалкой она себя чувствовала, став обычным человеком!

– Никогда, никогда больше!.. – шептала она сквозь зубы.

Даже когда нашлась тропа между деревьями, страх не исчез. И Малфрида подумала, что надолго запомнит эту ночь, когда ее пугал любой шорох, любой мышиный писк во тьме, а уханье филина казалось опасным и предвещающим беду. А еще вспоминались россказни Невены: дескать, в эту пору, перед Рождеством Христовым, всякая нечисть оживает и набирается сил – волколаки и упыри, ведьмы и призраки. И пока не наступит светлый праздник Рождества, добрым людям надо бояться тьмы, ибо нежить и колдуны особо лютуют в это время.

Ах, была бы Малфрида ведьмой, а не обычной женщиной, еще недавно лежавшей в объятиях человека, которому верила, которому отдалась и который предал ее, ибо никогда по-настоящему не любил!

Эти мысли не покидали ее до самого рассвета. Конь под ней шел понуро, Малфрида сидела в седле, почти не касаясь поводов. Ее ночные страхи унялись, но чародейка не знала, где она и куда едет. Усталость была так велика, что ей стало все равно, куда двигаться. Появились какие-то срубы, скирды на лугу, потом беленые стены монастыря. А как же!.. В Болгарии шагу не ступить, чтобы в монастыре не оказаться. И Малфрида решительно проехала мимо, хотя чувствовала, как от хозяйственных построек обители доносится запах дыма, навоза и свежеиспеченного хлеба. Жильем пахло, людьми, но Малфрида не захотела даже приблизиться и спросить дорогу у служителей Распятого – просто ехала и ехала куда глаза глядят.

Зарядил мелкий дождик, но она не обратила на него внимания. День казался бесконечным. Изредка попадались небольшие селения, но люди при виде конника старались укрыться. Надо бы расспросить их о дороге, но не было сил даже говорить. Казалось, если хоть на миг остановится – сразу заснет.

Когда стало смеркаться, путь ей преградил глубокий бурный поток. Малфриде пришлось довольно долго ехать вдоль берега, пока не отыскался брод. Каурый нехотя вступил в бурлящую воду, доходившую ему до брюха, и Малфрида промочила ноги. И хоть в Болгарии по зимней поре не так холодно, как в это же время на Руси, всадница вскоре стала зябнуть. Ну и пусть! Это только взбодрит ее. А то от усталости горят глаза, словно песком засыпаны. Мерная поступь лошади убаюкивает, веки тяжелеют. Малфрида позволила им опуститься всего на миг – и вдруг услышала окликавший ее голос:

– Вам нужна помощь?

Малфрида покачнулась и ошеломленно огляделась.

Неподалеку стоял монах – черная одежда, жидкая русая бороденка, куколь от дождя на голове.

– Вы спали в седле, – произнес монах, приближаясь. – Лошадь ваша сначала стала ходить по кругу, а потом остановилась. Вижу, вы оба крайне утомлены.

Он подошел ближе и взял коня под уздцы. Малфрида едва не зарычала. Монах! Христианин! Этого еще не хватало!

Но тот смотрел на нее без страха.

– Я провожу вас в нашу обитель. Скоро совсем стемнеет, а там вы сможете переночевать.

Видел ли он ее степняцкую одежду, или эти святоши чтут законы гостеприимства, как на Руси? Или все дело в хваленом милосердии христиан?

Малфрида, не проронив ни слова, позволила монаху проводить ее на монастырское подворье. Что ж, поглядим!..

Здание обители было окружено белеными постройками с кровлями из темных сланцевых плит. Монах ввел Малфриду в ворота и помог спешиться. Она была так утомлена, что даже не протестовала. Лошадь отвели на конюшню, а ей предложили устроиться в большом сарае, где кроме нее находилось еще несколько путников. Они расположились на сене и искоса поглядывали на нее. Но Малфриде было все равно. Она уснула, едва ее голова оказалась на сухом шуршащем сене.

Утром ее разбудило пение монахов – стройное, спокойное, протяжное. Малфрида лежала в тепле, испытывая странное умиротворение. Поистине странно. Она – ведьма! – без злобы и раздражения провела ночь в обители христианских священнослужителей. Это было неправильно, но, видимо, и душе чародейки порой нужен покой. И ведь не тронули же ее служители, не донимали ни своими молитвами, ни привлечением к вере в Христа. И сейчас она просто сидела и смотрела в дверной проем, откуда лился свет нового дня. Потом монахи накормили ее – дали миску тушеных бобов и теплый отвар трав, подслащенный медом. Ее ни о чем не расспрашивали и, когда она уезжала, благословили в путь. Ведьма едва не расхохоталась, но сдержалась. По сути она была благодарна этим монастырским жителям за их гостеприимство.

Монах-привратник, приняв ее за юношу, напутствовал:

– Тут у нас богомилы шастают. Будь осторожен, юнак.

Малфрида попыталась припомнить то, что слышала о богомилах: как-то иначе они поклоняются Богу, обряды у них не такие, как в монастырях. Ну и что? Какое ей дело до их обрядов…

Пропустив мимо ушей предупреждение о еретиках, Малфрида расспросила привратника о дороге.

Оказалось, что в дальнем конце долины есть тропа к большаку, ведущему к Преславе. Вчера Малфрида сделала большой крюк, забрав далеко на восток, но теперь она знала, куда ехать.

Но едва солнце перевалило за полдень, как Малфрида внезапно выехала к многолюдному становищу печенегов. Степняки привольно расположились в долине среди холмов, поставили свои шатры, повсюду паслись стреноженные кони. Старая неприязнь к кочевникам заставила ее сделать еще один крюк. В итоге, когда опустились сумерки, она все еще была в пути, вокруг стоял мрачный еловый лес, а вскоре снова возникло уже знакомое неприятное чувство, словно за ней кто-то пристально наблюдает. Малфрида озиралась, всматривалась в темные заросли, но вокруг было так тихо, как будто весь мир затаился. Только внезапно прокричал неподалеку ястреб и пронесся прямо у нее над головой. А потом опять повисла тишина и вернулось ощущение чьего-то взгляда – тяжелого, внимательного, пристального. Поэтому, когда за темными стволами в глубине леса мелькнул красноватый огонек, Малфрида обрадовалась и направила коня в ту сторону.

Вскоре она выехала к расположенной среди вековых елей избушке, увидела хозяйственные постройки за плетнем, у порога – воткнутый в колоду тяжелый топор с длинным топорищем. Кто здесь живет? Может, лесорубы, может, углежоги. Люди ей не казались враждебными, а вот ощущение, что за ней наблюдают из мрака, пугало.

При ее приближении зашлась лаем большая собака на привязи, потом отворилась дверь и показался сам хозяин. Он был огромный и сутулый, седые космы стянуты ремешком вокруг лба, широкая борода ложится на грудь. Взгляд до того неприветливый, что Малфрида даже отступила в первый миг. Но потом рядом с лесным жителем появилась женщина в светлой, украшенной вышивкой рубахе, подняла повыше плошку с огнем, улыбнулась.

Присутствие женщины успокоило чародейку, и она, спешившись, шагнула к ним.

– Я с пути сбился, – подражая юношескому говорку и стараясь, чтоб голос звучал как можно грубее, произнесла Малфрида. – Не позволите ли переночевать?

Женщина что-то негромко сказала бородатому, и он посторонился, давая проход. А еще Малфрида заметила, как при свете плошки на груди лесоруба блеснул нательный крест. Ну да, тут ведь кругом христиане – и местные поселяне, и эти лесовики – угрюмый лесоруб, его жена и еще один мужчина, сидевший у очага, – такой же рослый и косматый, как хозяин, только помоложе. Но Малфрида уже стала к этому привыкать. Мало того, после ночевки в монастыре она поняла, что их дом станет для нее спокойным убежищем. Во всяком случае они все же лучше, чем степняки, каких ведьма по-прежнему сторонилась.

Жена лесоруба оказалась веселой и приветливой; она подала Малфриде горячую похлебку, придвинула миску с солеными грибами. И без конца расспрашивала – откуда и куда едет гость? Но Малфрида отвечала на таком ломаном болгарском, делая вид, что не понимает вопросов, что хозяйка вскоре отстала от нее. Села в стороне, что-то шила, а мужчины возились в другом углу, мастеря что-то из дерева. Что ж, обычные лесные жители. И Малфрида, когда ей постелили на лавке в углу, спокойно улеглась. Теперь бы уснуть… Она боялась, что снова нахлынут воспоминания, вернется боль, но день, проведенный в седле, дал себя знать, и вскоре ведьма стала задремывать. Правда, расслышала, как младший из мужиков сказал своим:

– Даже шапку не снял, нехристь!..

Малфрида спала чутко, порой просыпалась и видела, что эти трое все еще сидят у очага, переговариваясь и поглядывая на нее. Их тени шевелились на стенах. Один раз Малфрида даже разобрала фразу:

– Кто узнает? И после того, как сдохла наша…

Дальше она не разобрала. Другой голос резко возразил:

– Только не здесь!

– Тсс! – шикнула женщина. – Ворочается, гляди, разбудишь…

Как и повсюду, перелом ночи возвестило пение петуха. Было еще темно, когда она встала и направилась к двери, даже не попрощавшись. Однако когда седлала каурого, появились оба лесовика, стали топтаться рядом. Они были похожи, и Малфрида не ошиблась, приняв их вчера за братьев.

Старший сказал:

– Наши леса мало кто знает, да и троп тут хоженых нет. Заплутаешь опять. Вот мы и решили проводить тебя Христа ради.

Ради Христа? Допустим. Но почему вдвоем? Какое-то смутное опасение мелькнуло в душе, но быстро исчезло. Она не боялась простых болгар. Мало ли зачем эти двое решили ее сопровождать. Может, им просто по пути. А тут еще и женщина выбежала следом, сунула Малфриде пару лепешек в дорогу.

– Ну, Бог вам в помощь! – И она перекрестила всех троих.

День занимался хмурый, ветер раскачивал верхушки темных елей, но внизу, у покрытых лишайниками стволов, стояли тишина и полумрак. Лесовики двигались уверенно, петляя между елей, и хотя никакой тропинки не было, они безошибочно придерживались одного направления. Малфрида ехала следом, по пути ей то и дело приходилось наклоняться под нависавшими ветвями, и в конце концов она спешилась и повела лошадь за собой.

Лесовики были молчаливы, но она не думала о них. Снова вернулось ощущение, что за ней кто-то наблюдает из чащи. Малфрида то и дело вглядывалась в просветы между деревьями. Один раз опять мелькнул ястреб. Птица, как и вчера, пролетела совсем близко и опустилась на ветку ели, вцепившись в нее крепкими когтями. Повернув голову, ястреб словно изучал путников. Малфрида видела его темное маховое оперение и светлую крапчатую грудь, яркие красноватые глаза. Казалось, птица смотрит прямо на нее. Неужто этот взгляд мог так встревожить чародейку?

Ястреб издал клокочущий звук, пронесся мимо и снова опустился на ветку стоявшей невдалеке ели. Он словно сопровождал их. Может, это ручная птица? Однако лесовики по-прежнему шли впереди, не сбавляя хода и не обращая внимания на сопровождавшую их птицу.

– Далеко ли тянется лес? – спросила через какое-то время Малфрида.

Тот, что постарше, лишь махнул рукой, указывая куда-то вперед. Второй, несший топор, ответил:

– Скоро будем на месте.

Малфрида не совсем поняла, о каком месте речь, но когда примерно через час деревья начали редеть и они вышли на опушку на высоком склоне, путница стала с недоумением осматриваться.

Лес заканчивался у обрыва, с высоты которого открывался вид на долину, окруженную стенами светлых известняковых скал. И нигде не было ни дорог, ни какого-либо жилья. Дикое, пустынное место, открытое всем ветрам. Троих людей, стоявших на небольшой каменной площадке над обрывом, обдавало пронизывающим холодом.

– Куда вы меня привели, смерды? – возмутилась Малфрида.

Лесовики обернулись разом и посмотрели на нее.

– Тут можно спуститься, – после долгой паузы ответил один из них.

– Как? Я что, птица?

Малфрида шагнула к обрыву, но вдруг почувствовала движение за спиной и резко обернулась.

Оба лесовика стояли за ней, младший поигрывал топором.

– Нам нужна твоя лошадь, юнак, – грубо произнес старший. – Отдашь добром?

Малфрида наконец-то догадалась: у этих лесников сдохла рабочая животина, и они решили завести подальше одинокого путника и ограбить. Может, и убить. Христиане, кикимора их задери! Вот они каковы на самом деле!

Малфрида почувствовала такой гнев, что в груди стало горячо. Она машинально нащупала за поясом кинжал – другого оружия у нее не было. Выставив перед собой узкий клинок, чародейка замерла, готовясь обороняться.

– Убей его, братка, – как-то буднично велел старший младшему. – Не гляди, что он с кинжалом. Против топора эта игрушка – тьфу!

Младший тут же взмахнул топором. Топорище было длинное, замах вышел широкий, но все же Малфрида успела увернуться и отскочить – не так уж ловок оказался лесовик в человекоубийстве. Но теперь она оказалась на самом краю обрыва. Позади – пустота. У лесовика с топором появился недобрый блеск в глазах.

– Прыгай! Или зарублю!

Он шагнул к ней, занося топор.

В правой руке у Малфриды был кинжал, левая оставалась свободной, но именно левую она резко протянула к нему, растопырив пальцы, словно, как раньше, намеревалась воспользоваться чародейской силой. Ах, будь у нее эта сила, она бы отшвырнула врага далеко в лес! Но силы не было… Или все же была? Ибо убийца вдруг отшатнулся, словно получив удар в грудь. На его лице отразилось недоумение.

Когда ведьма в ярости, сила непроизвольно возвращается к ней. Пусть это всего лишь отголосок былого могущества. Тем не менее ей удалось оттолкнуть убийцу на несколько шагов. И он был озадачен.

– Руби! – приказал старший. – Эх, дай сюда… – Он потянулся и выхватил у оторопело застывшего брата топор.

И тут над их головами тонко и пронзительно закричал ястреб, затем стремительно пал вниз, полоснув когтями старшего лесовика по глазам. Тот охнул и выронил топор. По его лицу струилась кровь, он тупо тряс головой.

Малфрида не теряла времени. Отшвырнув кинжал, подхватила топор и ударила старшего в грудь, вложив всю силу. Почувствовала, как топор врезается в плоть. Лесовик охнул и стал валиться. Она резко вырвала из раны острие, развернулась и шагнула к младшему. Но того уже атаковал ястреб.

Младший успел увернуться, замахал руками, завертелся. Лесной житель – не воин, и даже если он замыслил убийство, в нем сидит страх. Отбиваясь от яростно кричащей птицы, он оказался на самом краю обрыва, где недавно стояла Малфрида. И ведьма, не раздумывая, метнула в него тяжелый топор.

Этого хватило – лесовик потерял равновесие, изогнулся, взмахнул руками и с воплем рухнул вниз.

Ястреб описал круг над бездной, издавая торжествующий клекот, странно похожий на смех. Или ведьме показалось? Так или иначе, но ведьма торжествовала.

Каурый, почуяв запах свежей крови, шарахнулся и захрапел. Бородатый лесовик был еще жив: стонал и пытался приподняться. Но Малфрида хладнокровно наступила ему ногой на грудь, и он охнул, опрокидываясь навзничь. Теперь этот рослый и сильный мужчина смотрел на нее снизу вверх расширившимися глазами, в которых плавал безмерный ужас. Она же спокойно подобрала брошенный кинжал и, не сводя взора с лица поверженного, вогнала острие ему в горло. Как раз туда, где у ключицы светлел крестик. Кровь сразу залила металл.

Хорошо!

Потом Малфрида обстоятельно вытерла клинок об одежду мертвого, все время слыша за спиной шум крыльев. Ястреб описал еще один широкий круг над бездной и преспокойно уселся на каменном выступе над обрывом. Малфрида почувствовала взгляд птицы и наконец-то поняла, чье присутствие так тревожило ее в чаще. А когда повернулась – взглянула в упор на ястреба и… подмигнула, как соратнику. Птица была не простая. Но именно это ей и нравилось.

Ястреб тоже глядел на нее, и в этом взгляде светился разум. Потом он заклекотал, отлетел подальше и уселся на ветке сосны. Затем перелетел на следующее дерево – и снова заклекотал. Малфрида поняла: он зовет ее за собой. И, подобрав поводья коня, двинулась вслед за птицей.

Ястреб вел ее по кромке между лесом и скалистыми обрывами. Порой мохнатые ели росли у самого обрыва, тогда птица углублялась в лес, указывая спутнице, где легче проехать. А когда лес отступал и обнажались скальные выступы, где вполне можно было и пройти, и провести лошадь, Малфрида двигалась прямо, стараясь не глядеть вниз. Высокие утесы окружали просторную долину, поросшую лесом и кустарником, местность казалась безлюдной, однако в какой-то миг она заметила в низине светлое облачко дыма. Но над обрывом дул ветер, а внизу еще клубился туман, и она решила, что могла ошибиться. Впрочем, ей было все равно: она не хотела к людям. Малфриде было хорошо с этой странной птицей, пришедшей ей на помощь, а теперь ведущей невесть куда.

И все же ястреб провел ее к людям. Прошло немало времени, прежде чем Малфрида, следуя за птицей, оказалась у пологого спуска в долину, а затем и в долине, куда, перелетая с ветки на ветку, зазывал ее ястреб. Наконец за ветвями кустарника Малфрида разглядела открытое пространство и бегущий по камням ручей, на берегу которого расположились лагерем какие-то люди. Из своего укрытия за кустами чародейка видела, что их довольно много – человек пятьдесят, а то и больше. В стороне стояло несколько возов, жевали жвачку круторогие волы, люди хлопотали у костров, что-то готовили, собирали хворост, а у шалашей или под навесами из шкур лежали какие-то старики, с виду хворые, за которыми ухаживали женщины. Все эти люди выглядели как обычные поселяне, может, не самые состоятельные. Одеты в латаные кожухи или обтрепанные накидки из овечьих шкур, на головах мужчин войлочные колпаки или мохнатые шапки, женщины в простой домотканой одежде и длинных покрывалах. Все были заняты делом, однако Малфрида заметила довольно большую группу, собравшуюся вокруг крепкого бородатого мужчины с такой густой и пышной шевелюрой, что она сперва приняла его волосы за шапку. Мужчина что-то монотонно говорил, иногда напевал, а когда умолкал, сидевшие вокруг на разостланных шкурах люди начинали вторить ему, раскачиваясь и стеная. Именно к этому мужчине с шапкой тронутых сединой волос подлетел приведший Малфриду ястреб. Опустился к нему на плечо, а тот засмеялся и ласково погладил птицу.

– Наш Летун вернулся! Значит, благая весть близка!

Похоже, они знали эту птицу, и Малфрида решилась выехать из зарослей. Если ястреб спас ее и привел сюда, стало быть, так и надо. Однако в первый миг при ее появлении собравшиеся проявили беспокойство – кто-то взволнованно закричал, женщины стали скликать детей, мужчины схватили заостренные колья и сгруппировались – другого оружия у них не было. Подняли лай вертевшиеся тут же собаки – все как на подбор черные.

Малфрида спокойно сидела в седле, оглаживая шею заволновавшегося коня, когда на того налетели собаки. Но предводитель что-то крикнул своим людям, и псов оттащили.

– Кто ты такой? – спросил он, выступив вперед.

Его пышная шевелюра казалась дымчатой из-за седины, глаза были светлые, славянские. На лбу виднелся старый шрам, пересекавший бровь.

– Я из войска русов, – спокойно ответила Малфрида. – Но я уехал от них, – поспешила она добавить, видя, какое волнение вызвали ее слова.

Собравшиеся начали переговариваться. Малфрида внимательно разглядывала их. С виду нищие, таких на Руси называют каликами перехожими. И, как на Руси, среди них и впрямь было немало калек – одни лежали под навесом, другие опирались на посохи или костыли. Только одна женщина в длинной темной одежде выглядела заметно богаче, хотя ни на ее плаще, ни на головном покрывале не было никаких украшений или вышивки. Она держала на руках ребенка, а ее лицо показалось Малфриде знакомым, хотя она не могла вспомнить, где могла видеть эту высокую женщину с мрачным лицом.

– Мы не принимаем чужих! – выкрикнул кто-то из толпы.

– Но ведь меня привела ваша птица, – заметила на это Малфрида. – Она летела передо мной и подзывала криком. И это было как чудо.

Предводитель поднял руку, призывая своих людей к спокойствию, а затем спросил:

– Ты христианин?

Малфрида передернула плечами.

– Я сам по себе. И я не знаю, во что верить.

Почему-то ее ответ им понравился. Но тут заговорила одетая в черное женщина:

– Я знаю, кто это. Не глядите на ее одежду, это не юнак, а женщина. И когда я видела ее в последний раз, она была очень богата и следовала за войском русов. Она останавливалась у меня в имении еще до того, как я родила.

При этом она вдруг заплакала и склонилась к своему младенцу, но какие-то старухи стали ее успокаивать, забрали дитя.

Малфрида тоже вспомнила ее: это была та вдова, чье имение пощадили по приказу Святослава. Тогда она была на сносях. В памяти даже всплыло имя этой женщины: ктра Андония. А еще Малфрида вспомнила, как Невена рассказывала, что эта женщина знается с колдунами. Но колдовства в ней никакого не было. Зато Малфрида наверняка знала, что эта Андония покровительствует какой-то секте. И чародейка, чуть помедлив, спросила:

– Вы богомилы?

– Мы чистые люди! – горделиво вскинув кудлатую голову, заявил предводитель. – Мое имя Живодан. Я веду своих людей от Родопских гор к реке Дунай, к городу Доростолу, подле которого мы хотим переправиться на другой берег, чтобы и далее нести свет истины. Благие люди нас привечают, а русы… русам все равно, кого грабить. И с ними мы не желаем иметь дела.

Малфрида отметила про себя, что идут они к Доростолу. А в Доростоле немало русов, с которыми она может вернуться домой. Так что, скорее всего, ей с этими богомилами по пути. Что ж, тогда она примкнет к ним. Среди этих убогих ее никто не догадается искать.

– Мое имя Малфрида, – произнесла она и, стащив шапку, тряхнула рассыпавшимися волосами. Перед приездом Калокира она вымыла их и умастила благовониями, но после того, как три дня не снимала головной убор, волосы свалялись. Теперь они упали на ее спину темной спутанной массой.

Малфрида продолжала:

– Как говорит ктра Андония, я и впрямь следовала за войском русов и была… – Она на мгновение умолкла, не зная, как объяснить свое присутствие среди людей Святослава. – Я была лекаркой русов, – нашлась она. – Но потом меня жестоко обидели и я оставила стан князя. Однако русы могут меня искать. Поэтому прошу вас позволить мне ехать вместе с вами, скрыться среди вас. Если мы вместе прибудем в Доростол на Дунае, я найду там людей, которых знаю. И они помогут не только мне, но и вам благополучно переправиться через реку.

Богомилы сбились в кучку и стали переговариваться. До Малфриды долетали обрывки речей: «А если обман?», «Чего нам женщины бояться», «Все эти русы – язычники поганые…» Еще кто-то сказал, что лучше иметь дело с язычницей, чем с христианкой.

Последняя фраза понравилась Малфриде. Она смутно помнила, что ей говорили о богомилах: вроде как они тоже верят в Христа, но враждебны к признанной в Болгарии Церкви. Ее это устраивало. К тому же эти сектанты не внушали ей страха. Жалкие, нищие и простодушные. Поэтому она спешилась, присела на корточки и подозвала вертевшегося неподалеку черного щенка. Звери всегда шли к ведьме охотно, вот и этот подошел, а там и на спину опрокинулся, позволив почесать брюшко.

Неподалеку стояла молоденькая девушка с болезненными струпьями на лице. Наблюдая, как Малфрида ласкает собачонку, она потихоньку приблизилась и присела рядом.

– Как зовут щенка? – спросила Малфрида.

– Разве собаке нужно имя? – удивилась та.

Но тут девушку окликнул предводитель Живодан:

– Драга, принеси мне этого пса! Хочу погадать, разумно ли нам принимать к себе русинку.

Девушка, названная Драгой, похоже, огорчилась, но послушно взяла щенка и понесла предводителю. А когда он удалился в заросли с песиком, даже всхлипнула.

– Он будет гадать по внутренностям черного пса… Жаль, что этого взял, мне он нравился. Но мы ведь не должны привязываться ни к чему земному, так ведь?

Малфрида вспомнила, что в былые годы здешние жрецы, как и волхвы на Руси, гадали, убивая животных. Но почему-то стало так жалко щенка, которому только что чесала брюшко… Захотелось догнать этого Живодана, сказать, что уйдет. Но вдруг опомнилась: «Что это со мной? С чего это я такой жалостливой стала? Недавно убила двоих дюжих лесовиков – и возрадовалась. Может, потому, что они творили зло, а эта маленькая тварь такая беспомощная…»

Сидевшая рядом Драга словно прочитала ее мысли.

– У нас редко кого убивают. Нам нельзя проливать кровь. Но наш просвещенный наставник, мудрый Владимир, позволил Живодану гадать, как было принято в старину. Это нужно, чтобы не случилось худого. А ведь ты можешь оказаться злом… Или нет? – спросила девушка, жалобно улыбнувшись. И добавила: – Я никогда не видела, чтобы женщина так одевалась. Разве это не грех – рядиться мужчиной?

– Была бы другая одежда, я бы переоделась. Да разве у вас есть, чем поделиться?

И она снова оглядела этих убогих, задержала взгляд на боярыне Андонии. Та в своих темных добротных одеждах выглядела среди оборванных богомилов чужой. И чего ей не сиделось дома? Усадьба была богатая, да и дети ее там остались, а она с младенцем к этим примкнула. Но Невена недаром говорила, что Андония водится с богомилами.

Драга, заметив, на кого глядит незнакомка, сказала, что Андония всегда помогала истинно верующим богомилам, да только не могла избавиться от мужа. Несколько раз убегала от него, но боярин возвращал жену. Однако Андония оставалась чистой в душе и терпела суровую волю мужа, как истинная богомилка, причем отказывалась делить с ним ложе, если только могла. Она и детей, рожденных по принуждению, не считала своими. А когда муж восстал против Святослава, она же и донесла на него русам.

– Как донесла? – поразилась Малфрида. – Семья ведь у них, дети. Да и не бедно она жила с мужем, я была в их усадьбе.

– Но разве в богатстве счастье? – благостно глядя на нее, произнесла девушка. – А то, что на мужа донесла… ведь только так и могла от него освободиться. Муж веру ее не признавал, запирал Андонию, когда богомилы приходили к их воротам. И даже бил жену, когда та отказывала ему в близости. А этот ребеночек Андонии – не от бывшего мужа. Как же ей было не уйти из усадьбы? Она и детей звала, но они отказались последовать за матерью. За это грех на них великий. Мать не смогла спасти их души, очистить истинной верой. Но сама она настоящая праведница!

Малфрида только языком поцокала, а самой смешно стало. Праведница! Ребенка нагуляла, мужа к смерти подтолкнула. Но Драга уверяла, что Андония достойна уважения – это даже вещий Владимир, их наставник, отметил. Плохо только, что ребеночка придется убить.

– Зачем же убивать? – не поняла Малфрида.

Ей дела не было до мальца этой Андонии, но разве сердобольные христиане так поступают с детьми?

Ответ Драги ее удивил: оказывается, дитя это было зачато во время обряда объединения, а такие дети считаются ошибкой, почти бедствием…

– Что за обряд объединения? – спросила Малфрида, уже догадываясь, что тут что-то не так.

Однако Драга вдруг смутилась, стала расчесывать струпья на лице, втянула голову в плечи, а потом ушла, так и не дав ответа.

Но Малфриде все пояснил вернувшийся вскоре Живодан. Он отозвал ее, и, хотя Малфриде было неприятно видеть следы крови на его руках – а с каких это пор ее кровь пугала? – она все же позволила предводителю богомилов обнять себя.

– Ты будешь наша: так прочитал я по крови черного пса. Это верное гадание. Ты еще не обрела истину, но именно для этого и привел тебя к нам ястреб Летун, посланник вещего Владимира. Теперь ты познаешь истинного Христа! Ради этого ты поедешь с нами и увидишься с великим ясновидцем и целителем Владимиром. Ты пройдешь обряд объединения…

– Это тот, после которого рождаются дети? Как случилось с госпожой Андонией?

Живодан пустился в объяснения. Богомилы, сказал он, считают семью и брак частью грешного мира, где людей больше заботят земные блага, тогда как они должны стремиться к иной жизни – жизни на небесах после смерти. Об этом за мирян и молятся просветленные богомилы, те, кто ради веры отказывается от достатка и уюта. За это самоотречение они будут услышаны на небесах, потому и считаются праведниками. Однако они все же люди, и порой их земная плоть требует облегчения; для этого они собираются на обряды объединения, где могут сходиться с кем пожелают.

«Как у нас на Купалу – всяк всякого любит», – поняла Малфрида, не особо вникая в подробности.

Удивило ее иное: если женщина после священного объединения беременела, это считалось страшной ошибкой. Ребенок привязывал ее к земной жизни, она не могла больше считаться просветленной, а госпожа Андония, уже не единожды оставлявшая мужа ради духовной жизни, и была такой просветленной. Но нежеланное дитя может заставить ее сойти со стези благочестия. И чтобы этого не случилось, от него следует избавиться.

– Почему же Андония не оставила ребенка там, откуда пришла? – озадаченно спросила Малфрида. – В усадьбе, со своими старшими детьми…

– Так не принято, – сухо ответил Живодан. – Это дитя будет отвлекать ее от мыслей о спасении души.

Малфрида тряхнула головой. Надо же… Хотя… Она вспомнила, как сама когда-то хотела избавиться от ребенка. Но теперь только рада, что ничего у нее не вышло. Да, она не лучшая мать, но на душе у нее спокойно: ее дочь и сын живы, а их судьбы устроены.

Малфрида отогнала эти мысли. Стала расспрашивать, как скоро богомилы надеются переправиться через Дунай. Живодан пояснил, что за Дунаем, в землях Онгл, у них немало сторонников, к ним они и должны присоединиться, дабы укрепить их веру в истинного Христа. А до этого они собираются посетить своего духовного главу – мудрого Владимира. Он наставник богомилов, лекарь-чудотворец, а среди людей Живодана сейчас немало хворых, которым необходима помощь целителя. К тому же у Владимира они смогут передохнуть, набраться сил перед дальним переходом.

– Я пойду с вами, – решила Малфрида. – Но с условием, что вы никому не сообщите о моем присутствии среди вас.

А еще ей захотелось узнать, что это за просветленный целитель, который носит то же имя, что и ее внук, – Владимир?