Очнувшись, Локк обнаружил, что лежит на спине и смотрит в закопченный штукатурный потолок с поблекшей фреской. Фреска изображала беззаботных мужчин и женщин в нарядах эпохи Теринского владычества, собравшихся вокруг огромной винной бочки, с кружками в руках и веселыми улыбками на румяных лицах. Локк застонал и снова закрыл глаза.

– Вот он и пришел в чувство, как я обещал, – раздался незнакомый голос. – Все благодаря припарке. Превосходное средство при истощении телесных каналов.

– Ты кто такой, черт побери? – Локк пребывал не в самом благодушном настроении. – И где я нахожусь?

– Ты в безопасности, хотя я не взялся бы утверждать, что в полном порядке. – Жан Таннен с улыбкой положил руку на плечо Локка. Обычно безукоризненно опрятный, сейчас он выглядел не лучшим образом: изрядная щетина, чумазая физиономия. – А иные бывшие пациенты знаменитого господина Ибелиуса не согласились бы и с моим утверждением насчет безопасности.

Жан быстро сделал рукой пару условных знаков: мол, не волнуйся, можешь говорить свободно.

– Что за язвительные уколы, Жан? Хорошенькое вознаграждение за мои труды!

Незнакомый голос, похоже, принадлежал востроносому старику со смуглым лицом, сморщенным, как кора древнего дуба. Его темные глаза раздраженно поблескивали за толстенными очками. Одет он был в дрянную полотняную рубаху, всю в бурых пятнах то ли соуса, то ли крови, и горчично-желтый камзол устарелого фасона, вышедшего из моды еще лет двадцать назад. Кучерявые седые волосы были заплетены в тугую, упругую косичку на затылке.

– Я вернул твоего друга к берегам сознания, – произнес старик.

– Да бросьте вы, Ибелиус, Переландро ради! У него же не арбалетная стрела в башке сидела. Ему надо было просто отоспаться.

– Теплые жизненные соки в нем почти иссякли, в телесных каналах практически не осталось энергии. Он был мертвенно-бледен, бездыханен, жестоко избит, обезвожен и истощен.

– Ибелиус? – Локк попытался приподняться, не без частичного успеха, а Жан обхватил товарища за плечи и помог довершить начатое; комната плыла перед глазами Локка. – Собачий лекарь из Красного Затона?

Собачьими лекарями в народе прозывались незаконные врачеватели, не имеющие (подобно черным алхимикам) разрешения на профессиональную деятельность и не входящие ни в одну медицинскую гильдию; они лечили разнообразные хвори и телесные повреждения Путных людей Каморра. Если настоящий врач посмотрит косо на пациента, получившего рубленую рану в половине третьего ночи, и, скорее всего, вызовет городскую стражу, то собачий лекарь не станет задавать никаких вопросов – при условии, что ему заплатят вперед.

Конечно, обращаясь за помощью к собачьим лекарям, человек всегда шел на заведомый риск, ибо далеко не все они обладали достаточным мастерством. Среди них встречались поистине опытные целители, настигнутые жизненными невзгодами или изгнанные из профессии за преступления вроде раскапывания могил. Многие же были просто самоучками, которые приобретали практический опыт, излечивая последствия пьяных драк и грабительских налетов. А иные были натуральными безумцами или прирожденными убийцами – причем порой и тем и другим одновременно.

– Мои коллеги, положим, и впрямь собачьи лекари, – возмущенно фыркнул Ибелиус. – Но сам я – настоящий врач, получивший образование в Теринском коллегии. И ваше исцеление – прямое тому свидетельство.

Локк огляделся по сторонам. Он (в одной только набедренной повязке) сидел на соломенном тюфяке в углу пустой комнаты – по всей видимости, в одном из заброшенных особняков Зольника. Единственная дверь была завешена парусиновым полотнищем; освещали помещение два оранжеватых алхимических шара. Локк ощущал колючую сухость в горле, болезненную ломоту во всем теле и собственный отвратительный запах – более противный, чем естественная вонь давно немытого тела. Грудь и живот у него покрывала растрескавшаяся полупрозрачная пленка. Он поводил по ней пальцами.

– Что это за дрянь такая?

– Припарка, сударь. Если точнее, знаменитая припарка Вараньелли, хотя вряд ли это о чем-то вам говорит. Я использовал ее для возбуждения токов в ваших нутряных каналах, дабы направить теплые жизненные соки туда, где они сейчас всего нужнее, то бишь в брюшную полость. Нам не следует разгонять их по всему телесному составу.

– Из чего же состоит ваша припарка?

– Это сложная смесь, деятельную основу коей образуют живица и так называемые подручные садовника.

– Подручные садовника?

– Земляные черви, – пояснил Жан. – Земляные черви, растертые в живице.

– И ты позволил ему обмазать всего меня этой мерзостью? – Локк со стоном откинулся обратно на тюфяк.

– Только ваш живот, сударь, – поправил Ибелиус. – Ваш многострадальный живот.

– Он лекарь, Локк, ему виднее, – сказал Жан. – Я мастак только кости переламывать, а собирать людей воедино – не ко мне.

– Ладно… а что со мной стряслось-то?

– Истощение, полное телесное истощение, какого я еще не видывал. – Ибелиус взялся за левое запястье Локка и посчитал пульс. – Жан сказал, вы приняли сильное рвотное в Герцогов день, вечером.

– Да, было такое… даже не напоминайте!

– И после этого вы ничего не ели и не пили. Вдобавок были зверски избиты и чуть не утоплены в бочке с лошадиной мочой – чудовищная жестокость, сударь, превелико вам сочувствую. И еще получили глубокую резаную рану на левом локте, ныне хорошо заживающую. Однако весь тот вечер вы оставались на ногах и в ясном рассудке, невзирая на все ваши раны и полное изнеможение. И делали свое дело, ни перед чем не останавливаясь.

– Ну да… смутно припоминаю.

– С вами просто приключился коллапс, сударь. Выражаясь обыденным языком, ваше тело решительно восстало против того, чтобы вы продолжали над ним издеваться. – Ибелиус довольно хихикнул.

– Сколько времени я здесь провалялся?

– Два дня и две ночи, – ответил Жан.

– Что? Вот дьявол! И все время был без сознания?

– Так точно, – кивнул Жан. – Ты грохнулся замертво на моих глазах. Я сидел в укрытии всего ярдах в тридцати от тебя. И далеко не сразу сообразил, почему этот нищий бородатый старик кажется мне знакомым.

– Я поил вас снотворным зельем, – сказал Ибелиус. – Ради вашего же блага.

– Черт подери!

– Безусловно, я принял правильное решение, ибо иначе вы нипочем не согласились бы отдохнуть. Вдобавок так мне было легче ставить вам малоприятные припарки, чтобы снять отеки и синяки с лица. Находись вы в сознании, вы бы выражали бурное недовольство мерзким запахом.

– Ох… – тяжело вздохнул Локк. – У вас хоть выпить-то есть что-нибудь?

Жан подал другу кожаную флягу с красным вином. Оно оказалось теплым, кислым и разбавленным настолько, что стало уже скорее розовым, но тем не менее Локк торопливыми, жадными глотками осушил добрую половину фляги.

– Поосторожнее, господин Ламора, поосторожнее, – предостерег Ибелиус. – Боюсь, вы сильно переоцениваете нынешние свои возможности. Заставьте его поесть супа, Жан. Вашему другу необходимо восстановить телесные силы, иначе жизненные соки в нем опять иссякнут. Он и так-то слишком худой, а сейчас вплотную приблизился к состоянию бледной немочи.

Локк за обе щеки уплел суп из акульего мяса в молоке с растертым картофелем – пресный, комковатый, не первой свежести и самый вкусный из всех, что ему доводилось пробовать когда-либо, – а потом длинно потянулся.

– О боги, целых два дня… Полагаю, за это время капа Раза не свернул себе шею, свалившись с какой-нибудь лестницы, к великой нашей радости?

– Увы, ничего подобного, – ответил Жан. – Он по-прежнему с нами. Как и его наемный колдун. И эта парочка времени не теряет. Думаю, тебе будет интересно узнать, что Благородные Канальи теперь объявлены вне всякого закона. Я считаюсь живым, и пятьсот крон обещано тому, кто доставит меня новому капе – предпочтительно уже бездыханным.

– Хмм… – задумчиво протянул Локк. – Осмелюсь спросить, господин Ибелиус, что же заставляет вас торчать здесь, обмазывая меня дохлыми червяками, когда вы можете получить солидное денежное вознаграждение, выдав капе Разе любого из нас?

– Объяснить это могу и я, – сказал Жан. – Существовал еще один Ибелиус – служил стражником на Плавучей Могиле у Барсави. Преданный слуга прежнего капы.

– О… мои соболезнования, господин Ибелиус. Ваш брат?

– Да, младший. Болван несчастный… я всегда настоятельно советовал ему найти другую работу. Похоже, у нас обоих есть веские причины для скорби – по милости капы Разы.

– Да, – кивнул Локк. – Да, господин Ибелиус. Я намерен закопать выродка в землю так глубоко, как никогда еще никого не закапывали с сотворения мира.

– Ага. Жан говорит то же самое. Вот почему я даже не беру платы за свои услуги. Не скажу, что я высоко оцениваю ваши возможности, но любой враг капы Разы вправе рассчитывать на мою посильную помощь – и мое глухое молчание.

– Очень вам признателен, – промолвил Локк. – И если уж мне приходится терпеть мерзкие припарки из червей и живицы, то я рад… гм… что именно вы мне их ставите.

– Всегда к вашим услугам, господин хороший.

– Итак, Жан, – продолжил Локк, – у нас имеется надежное укрытие, опытный лекарь и сами мы двое. Что еще у нас есть?

– Десять крон, пятнадцать солонов и пять медяков, – доложил Жан. – Тюфяк, на котором ты лежишь. Вино и суп, тобой поглощенные. Ясное дело, Злобные сестрицы, которые всегда при мне. Несколько плащей, несколько пар башмаков, ну и твоя одежда. Еще отсырелая штукатурка и осыпающаяся каменная кладка – этого добра хоть завались.

– И все, что ли?

– Да, если не считать вот этого. – Жан поднес к лицу серебряную сетчатую маску служителя Азы Гийи. – Помощь и утешение от Повелительницы Долгого безмолвия.

– Откуда у тебя это?

– Высадив тебя на берегу Котлища, я решил вернуться в Храмовый квартал и раздобыть там что-нибудь полезное.

Пожар в храме Переландро все еще пылал, когда Жан Таннен, полуодетый, появился у черного хода в храм Азы Гийи, расположенного через две улицы от дома Благородных Каналий.

Конечно, камень и Древнее стекло не горят, но вот содержимое здания – совсем другое дело. В подземелье со стеклянными стенами, отражающими и усиливающими жар огня, все превратится в белую золу, а сам храм дотла выгорит изнутри от лютого жара, что поднимается снизу. Возле здания топтались желтокурточники, построенные в пожарную цепочку, но они ничего не могли поделать, пока из дверей не перестанет валить раскаленный черный дым, пахнущий смертью.

Жан забарабанил в заднюю дверь храма Богини Смерти, мысленно моля Многохитрого Стража помочь Ему достоверно изобразить веррарский акцент, в котором он уже давно не упражнялся. Чтобы выглядеть более жалостно, Жан опустился на колени.

Через пару минут щелкнула задвижка, дверь приоткрылась на долю дюйма, и в щель выглянула послушница в черном одеянии без всяких украшений и простой серебряной маске, столь хорошо знакомой Жану.

– Меня зовут Таврин Каллас, – задыхаясь, проговорил Жан. – Я нуждаюсь в вашей помощи.

– Ты умираешь? – спросила послушница. – Людям в добром здравии мы не помогаем. Если тебе нужна еда и иная помощь, я посоветовала бы обратиться в храм Переландро… хотя нынче вечером там, похоже, стряслась… неприятность.

– Я не умираю, но действительно нуждаюсь в еде и иной помощи. Я слуга Всемилостивейшей Госпожи, посвященный пятой ступени Сокровенного таинства.

Жан тщательно продумал ложь. В ордене Азы Гийи служители четвертого ранга, носившие полный жреческий сан, почти никогда не покидали своих храмов. Служители же пятого в качестве курьеров разъезжали между городами с разными важными поручениями. А назови Жан любой ранг выше – ему пришлось бы иметь дело со старшими жрецами и жрицами, которые наверняка слышали о Таврине Калласе.

– Меня послали из Тал-Веррара в Джереш по делам нашего ордена, но по пути наш корабль захватили джеремские пираты. Они отняли у меня священническое одеяние, должностные печати, все бумаги и даже Скорбный лик.

– Что?! – Послушница (совсем юная девушка, судя по голосу) наклонилась, чтобы помочь Жану встать. Поскольку весу в ней было раза в четыре меньше, чем в нем, выглядела попытка довольно комично. – Они осмелились напасть на посланника Всемилостивейшей Госпожи?

– Джеремиты не веруют в Двенадцать богов, сестра, – вздохнул Жан, позволяя поднять себя с колен. – Они находят особое удовольствие в том, чтобы мучить праведных. Много долгих дней я провел на пиратской галере, прикованный к веслу. Вчера вечером галера бросила якорь в Каморрском заливе. Мне было приказано опорожнить ночные горшки за борт, пока офицеры предаются разгулу на берегу. Вдруг я увидел в воде плавники наших Темных братьев и, помолясь Госпоже, воспользовался случаем.

Служители Азы Гийи предпочитали скрывать от непосвященных (особенно в Каморре) свою веру в то, что акулы являются возлюбленными Богини Смерти и что они со своими непостижимыми путями и внезапными жестокими нападениями наилучшим образом воплощают таинственную сущность Всемилостивейшей Госпожи. Все служители в серебряных масках считали появление акул чудесным знамением. Верховный проктор Обители Откровения не шутил, предлагая Жану поплавать в море после наступления темноты. Говорили, акулы нападают лишь на тех, кто не тверд в вере.

– Темные братья! – ахнула послушница. – И они помогли тебе бежать?

– Слово «помощь» здесь неуместно, ибо Госпожа не помогает, а дозволяет. Так же обстоит дело и с Темными братьями. Я нырнул в залив и почувствовал, как они кружат вокруг меня и проплывают подо мной. Увидел острые плавники, рассекающие воду. Мои пленители заорали, что я сумасшедший, а при виде Братьев весело рассмеялись в полной уверенности, что сейчас меня растерзают в клочья и сожрут. Я тоже рассмеялся – когда выбрался на берег, целый и невредимый.

– О, восславь Госпожу, брат.

– Уже восславил, восславляю и буду восславлять впредь. Она вызволила меня из плена и дала мне еще одну возможность выполнить порученное дело. Прошу, сестра, отведи меня к управителю храма. Позволь встретиться со святым отцом или святой матерью. Мне нужны лишь священнические одеяния, Скорбный лик да келья на несколько дней, покуда я не улажу свои дела.

– Таврин Каллас? Не под этим ли именем ты в свое время проходил послушание в Доме Откровения?

– Под ним самым.

– А ты не боишься, что они отправят в главный храм посыльного с запросом и выяснят, что много лет назад Таврин Каллас, движимый священной любознательностью, бросился со скалы в море?

– Конечно, они так и поступят. Но пока посыльный проделает путь в оба конца, пройдут недели, а я не собираюсь так долго там задерживаться. Вдобавок это привнесет приятное разнообразие в их жизнь. Узнав, что Таврин Каллас давным-давно считается мертвым, они смогут громогласно свидетельствовать о чуде. О зримом послании из царства теней, так сказать.

– Ага, о послании прямо из задницы непревзойденного лжеца. Ты молодчина, Жан!

– Просто я знаю, как разговаривать со служителями Смерти. У каждого свои способности.

– Но послушайте… разумно ли это? – вмешался Ибелиус. – Наряжаться в священнические одеяния служителей Азы Гийи без всякого на то права? Водить за нос… саму Всемилостивейшую Госпожу? – Он коснулся обеими руками своих глаз, потом губ и наконец сплел пальцы на груди в области сердца.

– Когда бы мои выходки оскорбляли Всемилостивейшую Госпожу, – ответил Жан, – она бы уже давно со мной расправилась – мокрого места не оставила бы.

– Кроме того, мы с Жаном посвящены в служение Великому Благодетелю, – сказал Локк. – А сами вы почитаете Многохитрого Стража, господин Ибелиус?

– По опыту знаю, что лишняя предосторожность никогда не помешает. Пускай я не возжигаю свечи и не жертвую деньги, но я никогда не отзываюсь дурно о Благодетеле.

– Так вот, – продолжал Локк, – наш наставник однажды сказал нам, что посвященным слугам Великого Благодетеля необъяснимым образом все сходит безнаказанно, когда они по необходимости выдают себя за служителей других богов.

– Я бы сказал, такое даже приветствуется, как ни странно, – добавил Жан. – А в нынешних обстоятельствах у человека моего роста и телосложения невелик выбор обличий, под которыми можно скрыться.

– А… понимаю.

– Сдается мне, в последнее время у Богини Смерти и без нас дел по горло, – сказал Локк. – Я уже вполне очухался, Жан, и чувствую себя прекрасно, господин Ибелиус. Нет-нет, не трудитесь вставать – я уверен, что мой пульс по-прежнему там, где и должен быть: в моем запястье. Что еще расскажешь, Жан?

– Обстановка в городе напряженная и чреватая кровью, но капа Раза держит все в своих руках. По слухам, все Благородные Канальи мертвы – кроме меня, за чью голову объявлено славное вознаграждение. Мы якобы отказались присягнуть Разе, кинулись в бой за Барсави и были, ясное дело, убиты в неравной схватке. Все остальные гарристы принесли клятву верности новому капе. Раза не стал выжидать полных три дня, как обещал. Пяти-шести самым строптивым нынче ночью перерезали глотки, всего пару часов назад.

– О боги! Откуда у тебя такие сведения?

– Частью от Ибелиуса, который все еще может спокойно выбираться в город, покуда старается не привлекать к себе внимания. Частью от людей, присутствовавших на известном богослужении. Мне случилось оказаться на Дровяной Свалке, когда чертова туча народу вдруг возжелала вознести заупокойные молитвы.

– Значит, все Путные люди в подчинении у Разы?

– Похоже на то. Они волей-неволей свыкаются с новым положением вещей. Каждый из них хватается за нож по малейшему поводу – упади ли вдруг булавка на пол с ним рядом, укуси ли его москит, – но каким-то немыслимым образом он всех этих головорезов подчинил своей власти. Сейчас Раза заправляет всеми делами из Плавучей Могилы, как Барсави в свое время. И выполняет почти все свои обещания.

– А что насчет… другого нашего знакомца? – Локк жестом дал понять, что имеет в виду Каморрского Шипа. – О нем что-нибудь слышно? В город просочились какие-нибудь слухи?

– Нет, – прошептал Жан. – Похоже, Разе достаточно просто поубивать всех нас, а раскрывать подлинную личность Шипа он не собирается.

Локк с облегчением вздохнул.

– Но происходят и другие странные вещи, – продолжал Жан. – Вчера вечером Раза задержал с полдюжины человек из разных шаек и во всеуслышание обвинил в том, что они работают на Паука.

– Вот как? А по-твоему, обвинение справедливо или здесь какой-то очередной хитрый план?

– Не знаю… возможно, они и впрямь шпионы Паука. Я узнал их имена от Ибелиуса и долго ломал голову. Но между всеми этими людьми нет решительно никакой связи – во всяком случае, очевидной для меня. Так вот, Раза сохранил им жизнь, но всех до единого изгнал из города. Дал день, чтобы они уладили свои дела и навсегда покинули Каморр.

– Интересно. Знать бы, что за этим кроется.

– Да может, ничего такого и не кроется.

– Хотелось бы верить.

– И еще чумной корабль, господин Ламора! – выпалил Ибелиус. – Превосходное судно. Жан забыл о нем упомянуть.

– Чумной корабль?

– Да, эмберленский фрегат, с лакированным черным корпусом. Не корабль, а загляденье. Чертовски красивый – и такое впечатление, будто парит над самой водой, даже килем в нее не погружаясь. – Жан поскреб щетинистый подбородок. – Он бросил якорь на чумной стоянке той самой ночью, когда капа Раза преподал капе Барсави свой урок зубного дела.

– Хм… интересное совпадение.

– Вот и я о том же! Боги любят посылать знамения. Предположительно, на борту уже двадцать—тридцать мертвецов. Но вот что странно: капа Раза принял обязательство снабжать корабль продовольствием.

– Что?

– Да-да. Его люди сопровождают груженые повозки до причала и надзирают за переправкой продуктов на корабль. Раза выдает деньги на закупку хлеба и мяса ордену Сендовани – они замещают орден Переландро с тех пор, как… ну ты понимаешь.

– А на черта людям капы охранять столь невинный груз?

– Я тоже задался таким вопросом, – сказал Жан. – И вчера вечером покрутился там на берегу в обличье жреца Азы Гийи. Так вот, оказывается, они переправляют на корабль не только еду и воду.

Вечером Престольного дня – на следующий день после прихода к власти нового капы – из облаков сеялся мелкий дождь. Не дождь даже, а тончайшая изморось – теплый, влажный поцелуй небес. На удивление плотный и крепкий служитель Азы Гийи стоял на берегу, пристально глядя на чумной корабль, отдавший якорь в Старой гавани. Ветер трепал мокрое одеяние священника, серебряная маска в свете желтых судовых огней отливала золотистой бронзой.

У самого длинного причала Отбросов покачивалась на слабой волне утлая лодчонка, от которой к чумному кораблю, стоящему в полете стрелы берега, тянулась веревка. С туго свернутыми парусами «Сатисфакция» казалась какой-то… бесплотной, что ли. На палубе там и сям смутно различались крохотные фигурки людей.

На причале несколько дюжих портовых рабочих выгружали в лодку кладь из двухколесной телеги под надзором десятка вооруженных охранников в плащах. С любой из сторожевых башен у Старой гавани в подзорную трубу можно было хорошо рассмотреть, что там за груз такой. Часовые сейчас несли караул на всех башнях до единой (и так будет все время, пока чумной корабль остается в гавани), но вряд ли кого-нибудь из них волновало, что именно отправляют на судно: главное, чтобы оттуда ничего не передавали на берег.

Жан же, напротив, горел желанием выяснить, с чего вдруг капа Раза проявил такое участие к бедным мореплавателям из Эмберлена.

– Эй, ты, давай-ка разворачивайся и уноси свою задницу… о, прошу прощения, ваша святость!

Несколько мгновений Жан наслаждался явным замешательством мужчин и женщин, повернувшихся к нему при его приближении. Выглядели они ребятами крутого нрава, бывалыми бойцами, привыкшими причинять и терпеть боль. Однако при виде Скорбного лика все разом виновато съежились, точно дети, застигнутые над запретным горшком меда.

Никого из них Жан не признал в лицо, – по всей вероятности, перед ним были люди из шайки самого Разы. Он окинул всех внимательным взглядом, пытаясь приметить какие-нибудь характерные особенности, по которым можно судить, кто они такие и откуда родом, но в попытке своей не преуспел. В глаза бросалось лишь обилие украшений, главным образом серег – у одной молодой женщины в каждом ухе их было штук семь или восемь. Такая мода распространена скорее среди моряков, нежели среди представителей преступного мира, но это еще ни о чем не говорило.

– Я пришел вознести Всемилостивейшей Госпоже молитву о заступничестве за несчастных, – промолвил Жан. – Не обращайте на меня внимания, прошу вас, продолжайте свои благородные труды.

Засим он повернулся почти спиной к ним и устремил взор на корабль, напряженно прислушиваясь к звукам, раздающимся позади: покряхтываниям грузчиков, тяжелым шагам, скрипу старых, изъеденных солью досок под ногами. Телега, насколько он успел разглядеть, была доверху нагружена небольшими мешками, каждый размером с одногаллонный винный бурдюк. Грузчики обращались с ними осторожно, но через несколько минут…

– Черт тебя подери, Мадзик! – рявкнул старший надзиратель, когда один из мешков упал на причал со странным звенящим стуком. Тут же спохватившись, мужчина стиснул руки и оглянулся на Жана. – Ох, прошу прощения, ваша святость. Просто мы клятвенно обещали проследить, чтобы все… э-э… припасы были доставлены на чумной корабль в полной сохранности.

Жан медленно повернулся и с минуту молчал, давая надзирателю проникнуться суеверным трепетом под долгим, неподвижным взглядом безликой маски. Потом он чуть заметно кивнул:

– Тебе простится, ибо ты делаешь дело, угодное богам. Твой хозяин выказал похвальное благочестие, приняв на себя обязанности, обычно выполнявшиеся служителями ордена Переландро.

– Да… гм… несчастье-то какое. Настоящая трагедия.

– Всемилостивейшая Госпожа ходит за смертным садом так, как ей угодно, – веско произнес Жан, – и срывает в нем любые цветы, какие пожелает. Не гневайся на своего работника. Для человека естественно испытывать страх и смятение в близости от… чего-то столь необычного.

– О, вы про чумной корабль. Да, нас всех от него… гм… мороз по коже подирает.

– Не стану вам больше мешать. Приходите за нами в храм Азы Гийи, коли несчастным на борту потребуется наша молитвенная помощь.

– Э-э… конечно. Б-благодарю вас, ваша святость.

Пока Жан важной, медлительной поступью шагал обратно к берегу, рабочие закончили погрузку мешков и отвязали лодку от причала.

– Тяни! – проорал один из охранников.

Веревка натянулась, и чуть погодя, когда крошечные темные фигурки на палубе «Сатисфакции» приноровились к ритму работы, лодка быстро заскользила к фрегату, оставляя на темной воде зыбкий серебристый след.

Жан двинулся через Отбросы на север, нарочно ступая с величавой неторопливостью, чтобы дать себе время хорошенько поразмыслить над одним вопросом, вертевшимся на уме.

Какого рожна отсылать на корабль, полный мертвых и умирающих людей, мешки с деньгами?

– Мешки с деньгами? Ты уверен?

– Это был холодный презренный металл, Локк. Если ты помнишь, до недавних пор у нас его было хоть лопатой греби. Уж звон монет мы с тобой ни с чем не спутаем.

– Хм… Значит, если только герцог не начал на днях чеканить кроны из хлебной муки, капа Раза в своей благотворительной деятельности столь же великодушен и милосерден, как я в своей решимости покончить с ним.

– Я постараюсь еще что-нибудь выяснить.

– Хорошо, хорошо. А теперь нам нужно вытащить меня из постели и заставить заняться каким-нибудь полезным делом.

– Господин Ламора! – взволновался Ибелиус. – Вы еще не настолько оправились, чтобы волевым усилием подняться с постели и выйти в город. Именно ваши волевые усилия и довели вас до нынешнего истощенного состояния.

– Со всем уважением к вам, господин Ибелиус, но теперь, когда я пришел в чувство, я твердо намерен предпринять решительные действия против капы Разы, пускай даже мне придется ползать по городу на карачках. И свою войну я начинаю прямо отсюда.

Локк с трудом приподнялся и попытался встать на ноги. Голова у него снова закружилась, колени подломились, и он рухнул на пол.

– Прямо отсюда? – хмыкнул Жан. – Исходная позиция, я бы сказал, слабоватая.

– Это невыносимо, Ибелиус! – простонал Локк. – Я должен действовать. Мне необходимо срочно восстановить силы.

– Мой дорогой господин Ламора… – вздохнул Ибелиус. Он подхватил Локка под одну руку, Жан под другую, и вдвоем они уложили его обратно на тюфяк. – Вы же сами видите, что ваши желания и возможности вашего организма – две совершенно разные вещи. Если бы только я получал по солону за каждого пациента, который является ко мне с такими же речами! «Ибелиус, я двадцать лет курил джеремские порошки, и теперь у меня идет кровь горлом. Исцели меня живо!» Или: «Ибелиус, я пил и буянил всю ночь, и мне выбили глаз в драке. Верни мне зрение, черт побери!» Да получай я даже не по солону, а хотя бы по медяку за каждое такое требование, я бы все равно премного обогатился и давно уже удалился на покой в Лашен.

– Но я не смогу отомстить капе Разе, пока валяюсь тут, уткнувшись носом в пыльный тюфяк! – воскликнул Локк, снова вскипая гневом.

– Так отдыхайте, сударь, отдыхайте! – раздраженно произнес Ибелиус. – И будьте добры не винить меня в том, что я не столь всемогущ, как боги! Отдыхайте и набирайтесь сил. Завтра, когда можно будет без опаски выйти в город, я принесу еще какой-нибудь еды. Восстановление аппетита – обнадеживающий признак. Хорошее питание и крепкий сон поспособствуют притоку жизненных соков, и возможно, уже через пару дней ваше состояние станет вполне удовлетворительным. Устранить последствия телесных страданий, вами пережитых, в два счета не получится. Имейте терпение.

Локк тяжело вздохнул:

– Ладно. Я просто… горю желанием поскорее расправиться с капой Разой.

– Мне тоже не терпится, чтобы вы поскорее с ним расправились, господин Ламора. – Ибелиус снял очки и протер о рубаху. – Если бы я полагал, что вы сумеете убить мерзавца сейчас, когда сил у вас не больше, чем у полузадушенного котенка… да я бы самолично затолкал вас в корзину и отнес прямиком к нему. Но у нас не тот случай, и ни одна припарка, описанная в моих лечебниках, дела не поменяет.

– Послушай господина Ибелиуса, Локк, и не вешай голову. – Жан потрепал товарища по плечу. – Считай, что тебе представилась возможность поупражнять ум. Я соберу все сведения, какие только возможно, и сделаю все, что скажешь. А ты пошевели мозгами и придумай план, как нам поймать этого скота на крючок и отправить в ад. За Кало, Галдо и Клопа.

К следующему вечеру Локк оправился уже настолько, что мог самостоятельно прохаживаться по комнате. Мышцы по ощущениям казались желеобразными, и у него было такое чувство, будто он управляет своими конечностями откуда-то из далекого далека – посылая гелиографические сигналы, преобразовывающиеся в движения суставов и сухожилий. Но Локк больше не падал носом в пол, вставая с тюфяка, и за последние несколько часов, минувших с прихода Ибелиуса с корзинкой снеди, он умял целый фунт жареной колбасы и три краюхи хлеба, густо намазанных медом.

– Господин Ибелиус, – сказал Локк, когда лекарь в тысячный, наверное, раз принялся щупать у него пульс, – мы с вами примерно одного роста и телосложения. У вас, случайно, не найдется приличного камзола? А также бриджей, жилета и прочих предметов одежды, подобающих благопорядочному человеку?

– Ах, были у меня такие вещи, и вполне добротные… но боюсь, Жан еще не сообщил вам…

– Ибелиус сейчас живет с нами, – сказал Жан. – В одной из соседних комнат.

– Собственные мои комнаты, где я занимался врачебной практикой… – Ибелиус нахмурился, и Локку показалось, что стекла его очков слегка затуманились. – Они сгорели на следующее утро после прихода капы Разы к власти. Всех, кто состоял в родстве с убитыми людьми Барсави… всех нас просто выживают из Каморра! Уже произошло несколько убийств. Пока еще я могу выходить в город, соблюдая известную осторожность, но… я лишился почти всего своего имущества, в том числе и какого-никакого гардероба. И пациентов! И бесценных книг! Вот еще одна причина, почему я страстно желаю Разе всяческого зла.

– Проклятье! – с досадой произнес Локк. – Господин Ибелиус, вы не оставите нас с Жаном наедине на пару минут? Нам нужно обсудить одно дело чрезвычайной секретности. Приношу вам свои извинения.

– Не стоит извиняться, сударь, я все понимаю. – Ибелиус встал и отряхнул штукатурную пыль с одежды. – Пойду посижу снаружи, пока не позовете. Ночной воздух улучшит работу кровеносных сосудов и поспособствует притоку уравновешенных телесных соков.

Когда он удалился, Локк взъерошил пальцами сальные волосы и испустил протяжный стон:

– О-ох… я бы не отказался от ванны, но сейчас с радостью согласился бы и просто постоять полчасика под дождем. Жан, для войны с Разой нам требуются средства. Чертов ублюдок присвоил наши сорок пять тысяч, и мы сидим здесь с десятью кронами в кармане. Нам необходимо возобновить наше предприятие с доном Сальварой, но боюсь, все пошло прахом, поскольку я уже четыре дня у него не показывался и никак не давал о себе знать.

– Это вряд ли, – улыбнулся Жан. – Пока ты лежал в беспамятстве, я потратился на письменные принадлежности и чернила. Отправил с посыльным записку супругам Сальвара от имени Грауманна. В ней сообщалось, что в ближайшие несколько дней ты будешь занят одним крайне деликатным делом и, возможно, не найдешь времени для визита к ним.

– Правда? – Локк уставился на друга с ошарашенным видом человека, которого привели к виселице для того лишь, чтобы в последнюю минуту извиниться перед ним и вручить мешок золота. – Ты и впрямь сделал это? Да благословят тебя боги, Жан! Я бы тебя расцеловал, не будь ты такой же чумазый, как я сам.

Охваченный возбуждением, Локк принялся бегать по комнате – ну или, во всяком случае, ходить-взад вперед со всей резвостью, на какую были способны его ноги, все еще дрожащие от слабости. Вот он – прячется в какой-то поганой дыре, внезапно лишенный всех преимуществ, к которым привык за многие годы! У него не осталось ничего – ни стеклянного подземелья, ни хранилища с деньгами, ни гардеробной, ни гримировального сундука… ни шайки. Все, все отнял проклятый Раза.

Вместе с деньгами пропал и объемистый пакет с бумагами и ключами, завернутый в промасленную ткань. В бумагах содержались данные о счетах, открытых в банкирском доме Мераджо на имя Лукаса Фервайта, Эванте Эккари и всех прочих вымышленных лиц, под именами которых Благородные Канальи на протяжении многих лет сотрудничали с Мераджо. На счетах оставалось в общей сложности несколько тысяч крон, но без документов их из банка не забрать. В пакете лежали также ключи от Бушпритового номера гостиницы «Фрегат», где в кедровом платяном шкафу хранилась одежда Лукаса Фервайта… за прочной дверью с хитроумным шестеренчатым замком, который нипочем не вскрыть не то что Локку, но и самому искусному взломщику.

– Черт! – в отчаянии проговорил Локк. – Куда ни кинь, всюду клин. Нам позарез нужны деньги, и Сальвара готов дать их нам, но не могу же я явиться к нему в таком виде. Мне требуется приличное платье, розовое масло для волос, разные сопутствующие мелочи. Фервайт должен выглядеть, как Фервайт, – но как я преображусь в него, имея на руках жалкие десять крон?

Действительно, общая стоимость костюма и галантерейных мелочей, которые Локк носил в образе вадранского торговца, доходила до сорока полных крон – такую сумму в два счета не соберешь, обчищая карманы на улицах. Вдобавок заведения немногочисленных портных, способных удовлетворить утонченному вкусу, были неприступными, как крепости, и находились в богатых кварталах, где желтокурточники рыщут не взводами, а целыми батальонами.

– Вот же досада! Просто руки опускаются, – сокрушался Локк. – Все упирается в одежду. Одежда, одежда… Даже смешно – всего лишь какие-то несчастные тряпки, а без них никуда.

– Но у нас все-таки есть десять крон, – заметил Жан. – На питание нам и одного серебряка надолго хватит.

– Да, это все же лучше, чем ничего…

Локк тяжело уселся на соломенный тюфяк и подпер кулаками подбородок. Уголки рта у него опустились, брови сдвинулись, и лицо приняло мрачно-сосредоточенное выражение, знакомое Жану еще с детства. Через несколько минут Локк вздохнул и поднял глаза на друга:

– Ладно, завтра возьму семь или восемь крон и отправлюсь в город – если достанет сил, конечно.

– В город? У тебя есть план?

– Нет. Ничего даже близко похожего. Ни одной толковой мысли в голову не лезет. – Локк слабо усмехнулся. – Но ведь именно так и рождались все лучшие мои планы, верно? Главное – найти какую-нибудь отправную точку, а уж дальше за мной дело не станет.