Первое знакомство с веррарским зеркальным вином имело для истощенного мальчишки даже более тяжелые последствия, чем ожидал Цеппи. Почти весь следующий день Локк ворочался и метался на своем тюфяке; голова у него гудела, и даже самый слабый свет нестерпимо резал глаза.

– У меня лихорадка, – глухо простонал он в мокрую от пота подушку.

– У тебя похмелье. – Цеппи взъерошил Локку волосы и похлопал по спине. – Моя вина на самом деле. Братья Санца пьют как лошадь. Зря я позволил тебе брать с них пример в первый же вечер. Сегодня работать не будешь, отлеживайся.

– Что, от выпивки всегда так плохо? Даже когда протрезвеешь?

– Жестокая шутка, правда? Боги за все удовольствия требуют платы. Если только ты не пьешь аустерсалинский бренди, конечно.

– Астрослинский?

– Аустерсалинский. Из Эмберлена. Одно из многочисленных достоинств этого бренди состоит в том, что от него не бывает похмелья. Оч-чень дорогой напиток.

До самого вечера Локк провалялся в муторном полусне, а к часу Лжесвета обнаружил, что снова может ходить, хотя у него по-прежнему оставалось ощущение, будто мозг пытается подкопаться под затылочную кость и сбежать из черепа. Отменять визит к капе Барсави священник не собирался («Нарушать договоренности о встречах с капой осмеливаются лишь обитатели стеклянных башен, чьи профили чеканят на монетах, и даже они еще хорошенько подумают»), однако он согласился предоставить Локку более или менее удобное средство передвижения.

Оказывается, за храмом Переландро находился маленький вонючий хлев, где жил Усмиренный козел.

– Имени у него нет, – сказал Цеппи, усаживая мальчика на спину животного. – Что толку давать скотине имя, если она все равно не будет на него откликаться?

В отличие от большинства детей, Локк никогда не испытывал безотчетного отвращения к Усмиренным. В своей жизни он видал вещи и пострашнее, чем пустой взгляд кротких белоглазых животных.

В глубоких горных пещерах встречается белое мелоподобное вещество под названием Призрачный камень. Оно не естественного происхождения и залегает лишь рядом с облицованными стеклом тоннелями, давным-давно, как считается, проложенными Древними – загадочным племенем, много веков назад построившим Каморр. В твердом состоянии Призрачный камень не имеет вкуса, почти лишен запаха и не вступает во взаимодействие с другими веществами. Свои удивительные свойства он обнаруживает при горении.

Ученые лекари издавна исследовали пути и способы воздействия различных ядов на живой организм: один останавливает сердце, другой разжижает кровь, третий поражает желудок или иные внутренние органы. Отравный дым Призрачного камня нисколько не вредит телесному составу, но уничтожает самую индивидуальность. Честолюбие, упрямство, отвага, воля, жизненная сила – все пропадает после нескольких глотков таинственного бледного дыма. Человек, случайно вдохнувший малое его количество, на несколько недель погружается в тупую апатию, а изрядно надышавшийся остается в таком состоянии навсегда. Жертвы живы-здоровы, но совершенно безразличны ко всему и вся. Они не отзываются на свое имя, не узнают родственников и друзей, не реагируют на смертельную опасность. Их можно заставить принимать пищу, отправлять естественные надобности, таскать разные ноши, но больше ничего. Белесая пленка, заволакивающая их глаза, есть внешнее проявление пустоты, навсегда овладевшей душами и умами.

В давние времена Теринского владычества таким образом карали злостных преступников, но еще несколько веков назад все цивилизованные города-государства Терина отказались от усмирения людей посредством Призрачного камня. Даже общество, в котором детей вешают за мелкие кражи, а узников скармливают морским хищникам, находит подобную меру наказания чрезмерной.

Теперь усмирению подвергаются только животные – преимущественно вьючные. Это распространенная практика в больших городах вроде Каморра, с тесными лабиринтами улиц, где на каждом шагу подстерегает опасность. Усмиренные пони никогда не взбрыкнут и не сбросят малолетних седоков. Усмиренные лошади и мулы никогда не лягнут погонщика и не скинут дорогостоящий груз в канал.

На морду животного надевается джутовый мешок с щепотью толченого Призрачного камня и тлеющей лучиной, после чего работники быстро выбегают на свежий воздух. Уже через несколько минут глаза животного затягиваются молочно-белой пленкой, а само оно напрочь лишается собственной воли.

Но маленького Локка, мучившегося жестокой головной болью и еще не вполне свыкшегося с мыслью, что теперь он убийца и обитатель сказочного стеклянного подземелья, жутковатое механическое поведение козла совершенно не беспокоило.

– Храм должен стоять на прежнем месте, когда я вернусь позже вечером, – сказал отец Цеппи, закончив переодеваться для вылазки в город.

Безглазый священник бесследно исчез, а вместо него появился крепкий мужчина средних лет и среднего достатка – с волосами и бородой каштанового отлива, в дешевом коротком плаще на льняной подкладке, накинутом поверх простой бледно-желтой рубахи без шейного платка или галстука.

– На прежнем месте, – повторил один из близнецов Санца.

– И целехонький, а не сгоревший дотла, – добавил другой.

– Если вам, ребятки, удастся спалить камень и Древнее стекло, значит боги уготовили вам судьбу более великую, нежели участь моих учеников. Ведите себя хорошо. А я отведу Локка туда, где он получит… э-э… – Искоса взглянув на маленького Ламору, Цеппи пантомимически изобразил, будто пьет из стакана, а потом схватился за челюсть и скривился, словно от боли.

– О-о-о-ох… – в один голос произнесли братья Санца.

– Вот именно. – Цеппи надел круглую кожаную шапочку и взял поводья козла, на котором сидел Локк. – Дождитесь нас. Наш визит к капе обещает быть… интересным, мягко выражаясь.

– Этот капа Барсави… – произнес Локк, когда отец Цеппи, ведя за собой безымянного козла, зашагал по одному из узких стеклянных мостов между Фаурией и улицей Златохватов. – Кажется, мой бывший хозяин что-то говорил мне о нем.

– Верно, говорил. Когда по твоей милости сгорела «Стеклянная лоза».

– О, так вы и про это знаете.

– Ну, когда твой бывший хозяин начал рассказывать о тебе, он просто… несколько часов кряду не мог остановиться.

– Если я ваш пезон… вы что, пезон Барсави?

– Да, это ясное и точное описание наших с ним взаимоотношений. Все до единого Путные люди Каморра – солдаты Барсави. Его глаза и уши, его шпионы и подчиненные. Пезоны. Но Барсави также в известном роде мой друг. Я оказывал ему разные услуги в прошлом, когда он еще только шел к власти. Мы, можно сказать, вместе продвигались по общественной лестнице – и в конечном счете я заслужил особое отношение, а Барсави получил в свое распоряжение весь город.

– Особое отношение?

Стоял один из чудесных, располагающих к прогулкам вечеров, какие только бывают в Каморре летом. Меньше часа назад прошел ливень, и свежий туман, простиравший между домами свои щупальца, подобные длинным цепким рукам призрачных великанов, дышал приятной прохладой. Воздух еще не успел напитаться ароматами гнилого ила, дохлой рыбы и человеческих отходов. После часа Лжесвета прохожих на улице Златохватов было совсем немного, и Локк с Цеппи разговаривали вполне свободно.

– Капа дал мне длинный поводок. Как бы тебе объяснить… ну вот, в нашем городе добрая сотня шаек, Локк. Даже больше сотни, всех и не упомнить. Некоторые из них слишком недавно образовались или слишком много вольничают, чтобы Барсави мог полностью им доверять. Поэтому он за ними внимательно приглядывает – внедряет в них своих людей, требует постоянных отчетов, следит за всеми действиями. Что же до тех, за кем пристальное наблюдение не ведется… – Цеппи указал пальцем на себя, потом на Локка, – предполагается, что мы делаем дела честно, покуда не доказано обратное. Мы соблюдаем все правила капы, отдаем ему долю наших доходов, и он считает, что может более или менее доверять нам. Никаких проверок, никаких шпионов и прочего дерьма. Длинный поводок. За такую привилегию и платить не жалко.

Цеппи позвенел монетами в кармане плаща.

– Вот небольшой знак моего уважения к капе. Две десятины от пожертвований, собранных в храме Переландро за неделю.

– Сто с лишним шаек, вы говорите?

– В нашем городе шаек больше, чем мерзких запахов. Иные из них древнее, чем многие знатные семейства Альсегранте, и ритуалы у них строже, чем у некоторых священных орденов. Черт возьми, а ведь когда-то в Каморре было почти тридцать кап, и каждый держал в подчинении всего четыре-пять шаек!

– Тридцать кап? И все как Барсави?

– Ну… и да и нет. Да – потому что они руководили шайками, отдавали приказы и вспарывали животы от яиц до самой глотки, когда гневались. Нет – потому что во всех прочих отношениях они не походили на Барсави. Еще пять лет назад в городе заправляли тридцать таких вот кап. Тридцать маленьких королевств – и все сражаются между собой, грабят друг друга, выпускают друг другу кишки на улицах. Одновременно все они воевали с желтокурточниками, убивавшими по двадцать воров за неделю в самое спокойное время. Потом появился капа Барсави из Тал-Веррара. Поверишь ли, раньше он был магистром Теринского коллегия, преподавал риторику. Он прибрал к рукам несколько шаек и начал резню. Но не как буйный поножовщик в темном переулке, а скорее как хладнокровный лекарь, вырезающий гнойный нарыв. Убивая одного капу за другим, Барсави забирал под свою власть их шайки. На них он особо не давил без необходимости – отводил каждой свою территорию, позволял самим выбрать гарристу, щедро делился доходами. В общем, пять лет назад в городе было тридцать кап, четыре года назад – десять. А три года назад остался один-единственный. Капа Барсави со своей сотней шаек. Весь город – все Путные люди, включая здесь присутствующих, – оказались у него в кармане. Никаких больше открытых войн между кварталами. Никаких массовых казней, когда перед Дворцом Терпения вздергивали по десять-двадцать воров одновременно. В наши дни за раз вешают двух-трех, не больше.

– Это все из-за Тайного уговора? Который я нарушил?

– Который ты нарушил, да. Верная догадка. Да, мой мальчик, это и есть ключ к замечательному успеху капы Барсави. В общих чертах дело обстоит так: капа заключил с герцогом долгосрочное соглашение, за исполнением которого следит один из влиятельнейших герцогских приближенных. Каморрские шайки не трогают знать: мы не покушаемся на корабли, подводы и сундуки, помеченные законным гербом владельца. Взамен Барсави стал фактическим правителем многих весьма привлекательных кварталов города: Горелища, Скопища, Отбросов, Дровяной Свалки, Западни и прочих. Ну и вдобавок городская стража… гм… несколько утратила бдительность.

– Значит, нам можно грабить всех, кроме аристократов?

– И кроме желтокурточников, да. К нашим услугам купцы, менялы и все приезжие. Через Каморр проходит больше денег, чем через любой другой город на нашем побережье. Сотни кораблей в неделю, тысячи матросов и офицеров. Мы совершенно не против того, чтобы оставить местную знать в покое.

– А купцы, менялы и остальные не возмущаются такой… несправедливостью?

– Возмущались бы, кабы о ней знали. Вот почему уговор и называется Тайным. И вот почему Каморр такой чудесный, замечательный и безопасный город. Бояться за свои деньги здесь приходится лишь тем, у кого их не так уж и много.

– О… ясно. – Локк потеребил шнурок, на котором висел мешочек с акульим зубом. – Я вот еще чего хочу спросить. Вы говорили, мой бывший хозяин заплатил за разрешение… ну, убить меня. А Барсави не осерчает, что вы меня… так и не убили?

Цеппи рассмеялся:

– Да разве ж я повел бы тебя к нему, дружок, когда бы опасался, что он осерчает? Нет, твоей меткой смерти я могу распоряжаться по своему усмотрению. Я же ее купил. Разве не понятно? Капе решительно все равно, используем мы метки смерти или нет. Для него важно, чтобы мы признавали за ним единоличное право даровать или отбирать жизнь. Что-то вроде налога, взимать который дозволено лишь ему одному. Смекаешь?

Локк кивнул и несколько минут молчал, переваривая услышанное. Головная боль затрудняла это дело.

– Вот расскажу тебе одну историю, – вновь заговорил отец Цеппи немного погодя. – Чтобы ты понял, что за человек наш капа, которому ты присягнешь в верности сегодня. В самом начале, когда Барсави еще только укреплялся во власти, ни для кого не было секретом, что два десятка гаррист вступили в сговор и замышляют избавиться от него при первом же удобном случае. Предвидя возможные упредительные действия капы, они держались начеку. А методы Барсави они хорошо знали, поскольку немногим ранее сами же и помогали ему прибрать к рукам город… Заговорщики позаботились о том, чтобы он не смог устранить всех их одновременно. Примись капа резать глотки своим противникам, шайки успели бы предупредить друг друга, и тогда началась бы кровавая бойня, новая затяжная война. Однако Барсави ничего не предпринимал. А слухи о предательстве гаррист становились все настойчивее… В то время всех посетителей капа Барсави принимал в своей резиденции, размещавшейся в корпусе старого веррарского корабля, одного из громадных неповоротливых галеонов, предназначенных для перевозки войск. Он и по сей день стоит на приколе в Свалке, своего рода дворец на воде, известный под названием Плавучая Могила. Так вот, капа с шумными хлопотами доставил туда и расстелил на полу приемного зала огромный ашмирский ковер, поистине великолепный: такой даже сам герцог повесил бы скорее на стену, для пущей сохранности. И он ясно дал понять всем и каждому, что ковром своим дорожит до чрезвычайности… Уже в скором времени подданные Барсави знали: исход его встречи с тем или иным человеком можно с уверенностью предсказать по ковру. Если капа собирался пустить кому-то кровь, ковер скатывали и убирали подальше. Всякий раз, без исключения. Шли месяцы. Ковер скатывали и расстилали, скатывали и расстилали. Иные посетители, увидев под ногами голый пол, сразу пытались обратиться в бегство, что было равносильно признанию своей вины… Однако вернемся к нашим гарристам-заговорщикам. У всех них хватало ума не соваться на Плавучую Могилу без надежной охраны и не оставаться с капой наедине. А Барсави в ту пору еще не настолько прочно утвердился во власти, чтобы гневаться по такому поводу. Поэтому он просто выжидал… а потом, в один прекрасный вечер, капа пригласил на ужин девятерых из неблагонадежных гаррист. Не всех смутьянов, конечно, но самых умных и самых опасных, предводительствовавших самыми крупными шайками. Лазутчики разведали обстановку и доложили своим хозяевам, что любимый ковер капы расстелен на полу и на нем стоит пиршественный стол, ломящийся от яств, каких и сами боги не видывали… И эти несчастные болваны решили, что Барсави просто хочет обсудить с ними положение вещей, что он напуган и готов к переговорам. Поэтому они не взяли с собой охрану и вообще никак не позаботились о своей безопасности. Были уверены, что одержали верх над капой… Можешь вообразить, каково же было их удивление, – продолжал Цеппи, – когда они спокойно расселись за столом, стоявшим на великолепном ашмирском ковре, а в зал вдруг ворвались полсотни солдат Барсави с арбалетами. Бедных олухов утыкали стрелами так, что дикобраз в гоне набросился бы на любого из них и отымел бы, приняв за самку. Кровища хлестала фонтанами, и что не попало на ковер, то разлетелось брызгами по стенам и потолку.

– Значит, ковер попортили?

– Не то слово. Так вот, Барсави создал у всех определенные ожидания, чтобы в нужный момент одурачить людей, злоумышлявших против него. Гарристы рассудили, что странная причуда капы служит залогом их безопасности. А оказалось, что ради уничтожения нескольких сильных врагов и расчудесным ковром не жаль пожертвовать.

Цеппи указал рукой вперед, на юг:

– Вот какой человек ждет тебя для разговора там, в полумиле отсюда. Я бы настоятельно посоветовал быть с ним предельно вежливым.

Воровская таверна «Последняя ошибка» была местом, где преступное подполье Каморра выходило наружу. Здесь Путные люди разного рода и звания могли выпить и свободно обсудить свои дела, а добропорядочные горожане, по неведению сюда сунувшиеся, сразу привлекали внимание, точно змеи в детской комнате, и в два счета выпроваживались прочь вооруженными мужиками малоприятной наружности, явно страдающими острым недостатком воображения.

Здесь собирались целые шайки, чтобы зашибить муху, договориться о работе или просто покрасоваться друг перед другом. Во хмелю посетители громко спорили о лучших приемах удушения сзади и о том, какие яды предпочтительнее подмешивать в вино, а какие – в пищу. Они открыто обсуждали глупость герцогских приближенных, изъяны в порядке налогообложения и недальновидность дипломатических соглашений Каморра с другими городами-государствами на побережье Железного моря. Они разыгрывали на столах целые сражения с помощью игральных костей, хлебных корок и обломков куриных косточек, громогласно утверждая, что вот тут следовало повернуть налево, а не направо, как сделал герцог Никованте по недомыслию, а вот тут надо было стоять намертво, когда пять тысяч копейщиков повстанческой армии Полоумного графа хлынули вниз с холма Священных Врат.

Но ни один из них, сколь бы ни был он одурманен выпивкой, грезотворным зельем или джеремскими порошками, каким бы великим полководческим талантом или мудрым государственным умом ни мнил себя, – ни один из них в жизни не осмелился бы посоветовать капе Венкарло Барсави даже просто поменять одну-единственную пуговицу на жилете.

Девяностофутовая Расколотая башня, одна из заметных достопримечательностей Каморра, высится на северной окраине Западни – многолюдного прибрежного квартала, где матросы из сотни разных портов в ночное время шатаются по тавернам, кабакам и игорным притонам. Они, образно выражаясь, просеиваются через частое сито трактирщиков, шлюх, уличных воров, костырей, карточных шулеров и прочих мелких жуликов, покуда карманы у них не пустеют, а голова не тяжелеет, и к утру в пьяном беспамятстве возвращаются на свои корабли лечить свинцовое похмелье и вновь подцепленные болезни неприличного свойства. Толпы их накатывают на берег и уходят обратно в море, как приливные волны, не оставляя после себя ничего, кроме осадка из меди да серебра (а порой и крови).

Никакими человеческими усилиями Древнее стекло не разбить, и Расколотая башня была найдена в нынешнем ее виде много веков назад, когда первые люди опасливо вошли в Каморр, чтобы поселиться на руинах загадочной древней цивилизации. Глубокие трещины в неземном стекле и камне верхних этажей заделаны деревом, известковым раствором и прочими строительными материалами. Надежность ремонта не подлежит сомнению, но выглядят залатанные стены не ахти, и наемные комнаты на верхних шести этажах пользуются наименьшим спросом в городе, поскольку добираться до них приходится по наружной спиральной лестнице – хлипкому и шаткому деревянному сооружению, которое тошнотворно раскачивается при сильном ветре. Селятся там преимущественно молодые головорезы из разных шаек, видящие в таких вот опасных бытовых неудобствах своеобразный предмет гордости.

«Последняя ошибка» занимает первый этаж в широком основании Расколотой башни, и в любой момент времени после наступления Лжесвета и до глубокой ночи здесь насчитывается не менее ста посетителей.

Локк крепко цеплялся за плащ отца Цеппи, локтями прокладывавшего путь в толпе у входа. Из дверей таверны тянуло хорошо знакомыми Локку запахами: смешанные ароматы самых разных вин и крепких напитков, хмельное дыхание мужчин и женщин, запахи застарелого и свежего пота, мочи и рвоты, пряных ароматических шариков и влажного сукна, резкая горечь имбиря и едкий табачный дым.

– А тот мальчишка не украдет нашего козла? – прокричал Локк, перекрывая шум.

– Нет, конечно. – Цеппи замысловатым жестом поприветствовал группу мужчин, мерившихся силой рук за ближайшим к двери столом в главном зале, и несколько человек из числа зрителей ухмыльнулись и помахали в ответ. – Во-первых, сторожить наше имущество – его работа. Во-вторых, я хорошо заплатил. И в-третьих, только сумасшедший позарится на Усмиренного козла.

«Последняя ошибка» служила своего рода памятником всем людям, не обнаружившим должной сноровки и смекалки в отчаянную минуту. Здесь находилось внушительное собрание разнообразных памятных предметов, каждый из которых красноречиво рассказывал историю, заканчивавшуюся словами «сплоховал, за что и поплатился». Над питейной стойкой висели полные доспехи с квадратным отверстием от тяжелой арбалетной стрелы на груди слева. По стенам были развешены сломанные мечи, расколотые шлемы, обломки весел, мачт и рей, обрывки парусов. Хозяин таверны чрезвычайно гордился тем, что в коллекции у него так или иначе представлены все до единого корабли, затонувшие в пределах видимости от Каморра за последние семьдесят лет.

В это-то многолюдное, шумное заведение и затащил Локка отец Цеппи, подобный галеону, влекущему за собой на буксире малую барку. В южной стене зала была глубокая и широкая ниша с приподнятым полом, почти полностью скрытая от глаз тяжелыми занавесами. Перед ней стояли навытяжку рослые мужчины и женщины, безостановочно шарившие по толпе холодными настороженными глазами и державшие руки на оружии, выставленном напоказ: кинжалах, дротиках, медных и деревянных дубинках, коротких мечах, топорах и даже арбалетах всех размеров – от маленьких уличных до мощных боевых, способных убить лошадь («Из такого небось и каменную стену пробить можно», – подумал Локк, с боязливым любопытством рассматривая огромный самострел).

Старший охранник остановил отца Цеппи и коротко переговорил с ним шепотом. Затем он отослал одного из своих подчиненных с докладом к капе, а сам продолжал подозрительно разглядывать священника. Через несколько секунд второй страж вернулся и знаком велел гостям проследовать за занавесы. Так Локк впервые оказался в присутствии Венкарло Барсави. Каморрский капа сидел на простом стуле за простым столом; несколько слуг стояли у стены за ним – достаточно близко, чтобы мигом подскочить к хозяину при надобности, но достаточно далеко, чтобы не слышать приглушенного разговора за столом.

Барсави был крупным мужчиной – такого же роста и телосложения, как Цеппи, но немного моложе. Намасленные черные волосы гладко зачесаны назад и крепко стянуты на затылке; густая борода заплетена в три тугие косицы, одна над другой. Когда капа резко поворачивал голову, косицы разлетались в стороны, похожие на толстые хлесткие кнуты.

Был он в камзоле, жилете, бриджах и башмаках из какой-то диковинной темной кожи, необычайно толстой и грубой даже на неискушенный взгляд Локка; мальчик не сразу сообразил, что кожа эта – акулья. Чудно́й формы белые пуговицы на камзоле, манжетах и красном шелковом жабо при внимательном рассмотрении оказались… человеческими зубами!

На коленях у Барсави сидела девочка с сердцевидным личиком, растрепанной шапкой темных волос и внимательным немигающим взглядом – примерно ровесница Локка. Она тоже была одета несколько странно: украшенное шитьем белое шелковое платье, подобающее дочери аристократа, а из-под подола выглядывают подкованные черные башмачки с острыми железными шипами на носках и пятках.

– Вот он, значит, – произнес Барсави низким, чуть носовым голосом с едва уловимым веррарским акцентом. – Одаренный мальчуган, который чуть не свел с ума нашего дорогого Воровского наставника.

– Он самый, ваша честь. Теперь успешно сводит с ума меня и остальных моих подопечных. – Цеппи взял Локка за плечо и поставил перед собой. – Позвольте представить вам Локка Ламору, бывшего обитателя Сумеречного холма, а ныне вновь посвященного служителя Переландро.

– Некоего бога, во всяком случае, – усмехнулся Барсави, беря со стола и протягивая гостю небольшую деревянную коробку. – До чего же приятно тебя видеть, Цеппи, когда ты чудесным образом прозреваешь. На вот, закуривай. Это джеремский черный корень, превосходные сигарки, только на этой неделе скручены.

– Не могу отказать себе в таком удовольствии, Вен. – Цеппи взял из коробки тугую табачную скрутку в красной бумажной обертке.

Пока мужчины прикуривали от трепещущей тонкой свечки (склонившись над ней, Цеппи уронил на стол мешочек с деньгами), девочка составила окончательное мнение о Локке:

– Он маленький уродец, папа. Тощий как скелет.

Капа Барсави закашлялся, выпуская первые клубы дыма; уголки его губ изогнулись в улыбке.

– А ты маленькая грубиянка, милая моя. – Он снова затянулся и выпустил длинную струю полупрозрачного дыма. Табак был душистый и мягкий, с легким привкусом жженой ванили. – Прошу извинить мою дочь Наску. Я во всем ей потакаю, ни в чем не могу отказать, и она у меня растет с повадками пиратской принцессы. Особенно распоясалась сейчас, когда обзавелась шипастыми башмачками.

– Да, теперь я всегда при оружии, – заявила девочка и пару раз взбрыкнула ножками в подтверждение своих слов.

– А бедный Локк вовсе не уродец. Просто спал с тела от голодной жизни на Сумеречном холме. Поживет месяцок под опекой Цеппи – станет круглый да ладный, как катапультный снаряд.

– Хм… – Девочка еще несколько секунд пристально смотрела на Локка, потом подняла взгляд на отца, рассеянно теребя одну из косиц его бороды. – Ты сделаешь мальчишку своим пезоном?

– Да, голубушка, есть у нас с Цеппи такое намерение.

– Хм… Тогда я выпью еще бренди, пока вы проводите церемонию.

Холодные серые глаза Барсави сузились, и вокруг них собрались глубокие морщины от постоянного подозрительного прищура.

– Ты уже выпила две свои вечерние порции, милая. Твоя мать убьет меня, если я позволю тебе еще хоть глоточек бренди. Вели слуге принести пива.

– Но я хочу…

– Твои желания, моя маленькая тиранка, не имеют никакого значения, если я сказал «нет». До конца вечера можешь пить пиво или вообще ничего не пить. Выбор за тобой.

– Хм… Ладно, тогда пиво.

Барсави хотел было спустить дочку с колен, но она спрыгнула сама, выскользнув из толстопалых мозолистых рук, и громко простучала подкованными каблучками по дощатому полу, направляясь к стоящим у стены слугам.

– И если еще хоть один из моих людей получит пинок по голени – будешь целый месяц ходить в тростниковых сандалиях! – крикнул ей вслед Барсави. Потом он снова затянулся сигаркой и повернулся к Цеппи и Локку. – Огонь-девчонка, сладу нет. На прошлой неделе вообще отказалась ложиться спать без маленькой удавки под подушкой. «Хочу как папины телохранители» – и все тут. Ее старшие братья еще не подозревают, что, вполне возможно, следующий капа Барсави будет ходить в платьях и шляпках.

– Теперь понятно, почему вас так позабавили рассказы Воровского наставника про нашего мальчонку, – сказал Цеппи, положив руки на плечи Локка.

– Вот-вот. Хотя с тех пор, как мои собственные дети вышли из несмышленого возраста, меня трудно чем-то удивить. Впрочем, речь сейчас не о них: ты привел сюда своего маленького подопечного, чтобы он принес мне первую и последнюю клятву пезона. Рановато, конечно; следовало бы подождать пару лет. А ну-ка, подойди ко мне, Локк.

Капа Барсави приподнял за подбородок лицо мальчика и пристально посмотрел в глаза:

– Сколько тебе лет, Локк Ламора? Шесть? Семь? А на счету у тебя уже нарушение Тайного уговора, сгоревшая таверна и шесть-семь смертей. – Капа усмехнулся. – Твоей лихости могут позавидовать иные из моих наемных убийц впятеро старше тебя. Цеппи все растолковал тебе про порядки в моем городе?

Локк кивнул.

– После того как ты принесешь клятву, никаких поблажек от меня не жди. Порезвился – и хватит: пора браться за ум. Если Цеппи сочтет нужным тебя убить, он так и сделает. Если я прикажу Цеппи тебя убить, он выполнит мою волю. Все ясно?

Мальчик снова кивнул. К столу вернулась Наска и встала подле отца, прихлебывая из просмоленной кожаной кружки, которую держала обеими руками, и неподвижно глядя поверх нее на Локка.

Капа Барсави щелкнул пальцами, и один из холуев тотчас скрылся за занавесом.

– В таком случае не буду больше утомлять тебя угрозами, Локк. С сегодняшней ночи ты – взрослый мужчина. Отныне ты будешь работать, как взрослый, и отвечать за свои поступки, как взрослый. Ты станешь одним из нас, Путных людей. Узнаешь секретные опознавательные слова и знаки, пользоваться которыми следует с умом и осторожностью. Подобно тому как твой гарриста Цеппи поклялся преданно служить мне, так же и ты поклянешься преданно служить мне, через него. Я твой верховный гарриста, стоящий над всеми остальными гарристами. Я единственный герцог Каморра, чью власть ты признаешь отныне. Преклони колени.

Локк подчинился, и Барсави протянул вперед левую руку ладонью вниз. На ней был узорчатый беложелезный перстень с огромной черной жемчужиной. Внутри жемчужины мерцала красная точка, похожая на каплю крови, невесть каким образом туда помещенную.

– Поцелуй перстень каморрского капы.

Локк прикоснулся сухими губами к прохладной жемчужине.

– Произнеси имя человека, которому присягнул в верности.

– Капа Барсави, – прошептал мальчик.

В следующую минуту капин прислужник вернулся и вручил своему хозяину небольшой хрустальный стакан с бурой жидкостью.

– Ну а теперь ты должен выпить за меня, как пили все мои пезоны. – Капа достал из жилетного кармана акулий зуб чуть побольше метки смерти, висевшей у Локка на шее, и бросил в стакан. Затем он легко взболтал напиток и протянул стакан мальчику. – Это ром из темного тростникового сахара с островов Медного моря. Опрокидывай одним махом, вместе с зубом. Только зуб не проглоти ни в коем случае – держи во рту. Вытащишь, когда весь ром в себя зальешь. И постарайся не порезаться.

Локк взял стакан. В нос ударил резкий запах крепчайшего спиртного, и желудок скрутило спазмом. Но мальчик стиснул зубы и, собираясь с духом, уставился на акулий зуб, смутно белеющий на дне. А потом, мысленно моля Великого Благодетеля избавить его от позора, одним движением опрокинул в рот все содержимое стакана вместе с зубом.

Проглотить оказалось не так просто, как он надеялся. Акулий зуб Локк осторожно прижал языком к нёбу, чувствуя, как острые зазубрины царапают верхние передние зубы, и начал заглатывать огненный напиток крохотными глотками, судорожно давясь и перхая. Через несколько бесконечно долгих секунд, передернувшись всем телом, он проглотил последнюю каплю рома и вздохнул с облегчением: ну слава богам, и не сблеванул, и акулий зуб языком удержал.

И тут вдруг острый зуб крутанулся у него во рту. Крутанулся с силой, будто зажатый в незримой руке, и глубоко полоснул по левой щеке изнутри. Локк вскрикнул от боли, закашлялся и выплюнул зуб на ладонь вместе со слюной и кровью.

– Ну вот… – Капа Барсави схватил зуб двумя пальцами и засунул обратно в жилетный карман, даже не потрудившись вытереть. – Теперь ты связан со мной кровной клятвой верности. Мой зуб вкусил от твоей жизни, и отныне твоя жизнь принадлежит мне. Мы с тобой больше не чужие люди, Локк Ламора. Я твой капа, а ты мой пезон, в согласии с волей Многохитрого стража.

По знаку Барсави мальчик неуклюже поднялся на ноги, мысленно проклиная знакомое со вчерашнего вечера чувство головокружения от спиртного. С похмелья он за весь день не съел ни крошки, и комната уже плыла перед глазами. Локк перевел взгляд на Наску и увидел, что та улыбается со снисходительным одобрением, какое порой выказывали старшие дети на Сумеречном холме ему и его товарищам из уличников.

Еще не успев ни о чем подумать, Локк опустился перед ней на одно колено.

– Раз ты станешь следующим капой Барсави, я должен присягнуть и тебе тоже, – выпалил он. – И вот я присягаю и клянусь верно служить. Сударыня. Госпожа Наска. То есть… госпожа Барсави.

Девочка отступила на шаг назад:

– Да у меня уже есть слуги. И еще какие – самые настоящие убийцы! У моего папы сотня шаек и две тысячи ножей!

– Наска Белонна Дженавеза Ангелиза де Барсави! – прогремел ее отец. – Пока что ты научилась ценить в слугах лишь телесную силу. Но со временем ты уразумеешь, что любезная учтивость важна ничуть не меньше. Мне стыдно за тебя!

Заметно смешавшись, Наска несколько раз перевела взгляд с отца на Локка и обратно. Щеки ее медленно залились краской. После минутного хмурого раздумья она неловко протянула Локку кружку:

– На, можешь отпить моего пива, если хочешь.

Локк взял кружку и поднес к губам с таким чувством, будто ему оказана величайшая честь. Он сознавал, хотя и смутно, что хмель с решимостью парламентского охвостья упраздняет у него в голове привычные понятия о поведении с окружающими – особенно с девочками. Пиво было темное, горькое и чуть подсоленное, как принято у веррарцев. Локк из вежливости выпил два глотка и с поклоном (довольно шатким) вернул кружку. Девочка от волнения не нашлась что сказать, а потому просто кивнула.

– Ха! Превосходно! – Капа Барсави весело пожевал сигарку. – Твой первый пезон! Разумеется, оба твоих брата тоже захотят обзавестись собственными пезонами, как только узнают.

Обратно в Храмовый квартал Локк возвращался как в мутном, душном тумане. Он цеплялся за шею своего Усмиренного козла, чтоб не свалиться, и осоловело таращился на Цеппи, который шагал рядом, тихонько посмеиваясь в бороду.

– Ах, мальчик мой, – негромко произнес мужчина. – Мой славный маленький пьянчужка. Ты же понимаешь, что это был всего лишь дурацкий фокус?

– Вы про что?

– Про акулий зуб. Много лет назад, в Картене, эту штуковину заколдовал для Барсави один вольнонаемный маг: чтобы всякий, у кого она окажется во рту, пребольно ею порезался. С тех пор капа с зубом не расстается и использует при любой возможности. За годы, посвященные изучению театра эпохи Теринского владычества, он приобрел сильную склонность к драматическим эффектам.

– Значит, это не было… ну там, знаком судьбы или волей богов… ничем таким?

– Нет, это был просто акулий зуб с малой толикой колдовства. Неплохой фокус, надо признать. – Цеппи потер щеку, сочувствуя Локку и вспоминая свой собственный опыт. – Не бойся, дружок, ты не принадлежишь Барсави. Он могущественный союзник, с которым лучше не ссориться, и он властный повелитель, требующий безоговорочного подчинения, да. Но ты капе не принадлежишь. Да и мне тоже, коли на то пошло.

– Значит, я не должен…

– Соблюдать Тайный уговор? Быть исправным маленьким пезоном? Должен, но только для виду, Локк. Только для отвода глаз. Если последние два дня твои уши не были плотно зашиты сыромятным шнуром, ты наверняка уже понял, что я намерен сделать из тебя, Кало, Галдо и Сабеты… – Цеппи хищно оскалился, – подобие мощной катапультной стрелы, которая вонзится в самое сердце драгоценного Тайного уговора Венкарло.