Глава тридцать вторая

Напряжение в плечах начало, наконец, отпускать где-то после третьего бокала красного, налитого ему Гретчен. Груз, лежавший на груди так долго, что Фальк уже почти перестал его замечать, вдруг стал легче. Расслабились напряженные мышцы шеи. Сделав глоток, он наслаждался ощущением, как пустеет забитая непонятно чем голова и образовавшуюся пустоту заполняет гораздо более приятный туман.

На кухне было темно; остатки ужина были уже убраны. Тушеная баранина. Это мой, сказала она. Животное, а не рецепт. Они вместе вымыли посуду — ее руки погружены в мыльную воду, его — работают полотенцем. Они действовали в полном согласии, и каждый втихомолку наслаждался ощущением домашнего уюта.

В конце концов они перебрались в гостиную, где он, сытый и довольный, погрузился на диван с бокалом в руке. Он наблюдал, как она неторопливо обходит комнату, приглушая свет настольных ламп, пока комната не погрузилась в теплые золотистые сумерки. Она нажала на невидимую кнопку, и над ними поплыл джаз. Что-то мягкое, ненавязчивое. Темно-бордовые занавески были отдернуты; их слегка пошевеливал ночной ветерок. Снаружи, за раскрытыми окнами, молчала земля.

Тем вечером Гретчен заехала за ним в паб на своей машине.

— А с твоей что случилось? — спросила она.

Он рассказал ей о вандалах. Она настояла на том, чтобы взглянуть самой, и они пошли на стоянку. Гретчен приподняла брезент кончиками пальцев. Снаружи машину помыли из шланга, но салон было уже не спасти. Она сочувственно погладила его по плечу, тихонько рассмеявшись. И вдруг все перестало казаться таким уж ужасным.

Когда они еще ехали проселками, Гретчен сказала ему, что Лэчи будет спать этой ночью у няни. Без каких-либо дальнейших пояснений. Под луной ее волосы, казалось, светились собственным светом.

Теперь она села к нему на диван. На тот же диван, но на другой конец. Расстояние, которое ему предстояло преодолеть. Ему всегда это непросто давалось. Расшифровывать знаки. Слишком рано — обида; слишком поздно — тоже. Она улыбнулась. Может, сегодня будет легче, подумалось ему.

— Значит, ты все еще противишься зову Мельбурна, — сказала она. Сделала глоток. Вино было того же цвета, что и ее губы.

— В некоторые дни — почти терпимо, — сказал Фальк, улыбнувшись в ответ. Он чувствовал, как тепло растекается в груди, в животе. Ниже.

— А что, дело движется к концу?

— Честно, трудно сказать, — неопределенно ответил он. Ему не хотелось говорить о расследовании. Она кивнула, и они погрузились в уютное молчание. Меланхоличные звуки джаза тонули в жарком воздухе.

— Эй, — сказала она, — хотела тут кое-что тебе показать.

Изогнувшись, она потянулась к книжным полкам позади дивана. Расстояние между ними сократилось; мелькнула полоска гладкой кожи на талии. Гретчен плюхнулась обратно на диван, прижимая к груди два фотоальбома. Толстых, в плотной обложке. Она было открыла первый из них, но, видимо, это было не то: Гретчен отложила его в сторону. Открыла второй. Придвинулась поближе к Фальку.

Расстояния как не бывало. Уже. А он даже вино не успел допить.

— Нашла тут недавно, — сказала она.

Он покосился на то, что она ему показывала. Ее обнаженный локоть касался его руки. Это напомнило ему о том дне, когда он впервые увидел ее вновь. На панихиде. Нет. Сейчас ему совсем не хотелось об этом думать. Только не о Хэдлерах. И не о Люке.

Фальк взглянул в раскрытый альбом. На первой странице под пластиком было распластано три или четыре фотографии. На них, в основном, была Гретчен, еще совсем ребенок: яркие, чуть рыжеватые тона из фотостудии при аптеке. Она перелистнула еще несколько страниц.

— Где же… О! Здесь. Смотри, — сказала она, наклоняя к нему страницу и указывая пальцем. Фальк наклонился к альбому. На фото был он. И она. Совершенно незнакомый снимок. Тридцать лет назад, он — с голыми коленками под серыми шортами, она — в школьном форменном платьице, которое ей явно было велико. Они стоят рядом посреди группы других детишек в форме. Все остальные улыбаются, но они с Гретчен оба подозрительно щурятся на камеру. По-детски светлые волосы, у нее — золотистые, у него — почти белые. Оба позируют поневоле, точнее, по воле того, кто стоит за камерой, догадался Фальк, глядя на мрачные рожицы.

— Первый день школы, наверное. — Гретчен глянула на него искоса и подняла бровь. — Так что такое дело. Мы с тобой, похоже, подружились раньше всех.

Рассмеявшись, он чуть наклонился в ее сторону; она провела пальцем по картинке из прошлого, а потом — в настоящем — подняла на него глаза. Алые губы раздвинулись в улыбке, блеснули белые зубы, и вот они уж целуются. Его рука у нее на спине — ближе, ближе; ее горячие губы на его губах; его нос, прижавшийся к ее щеке, и другая его рука у нее в волосах. Ее грудь мягко касается его груди, и он остро чувствует, как край ее джинсовой юбки прижимается к его бедрам.

Они оторвались друг от друга, хватая губами воздух, неловко смеясь. Он убрал выбившуюся прядь с ее лба, и вот она опять притягивает его к себе для поцелуя, и ее волосы пахнут шампунем, и каждый ее вздох на вкус как вино.

Звонка он не услышал. Только когда она вдруг остановилась, до него начало доходить что-то, что происходило во внешнем мире помимо них двоих. Он было решил не обращать внимания, но она коснулась его губ пальцем. Он поцеловал его.

— Шшш, — рассмеялась она. — Это твой или?… Нет, это мой. Прости.

— Да плюнь, — сказал он, но она уже отодвинулась и встала с дивана — прочь от него.

— Не могу, прости, это может быть няня. — Она чуть улыбнулась ведьмовской улыбкой, от которой щекотнуло кожу там, где ее касались ее губы. Он до сих пор чувствовал ее прикосновения. Она взглянула на экран. — Да, это она. Я сейчас вернусь. Будь как дома.

И она подмигнула ему. Игривый, веселый намек на то, что вскоре должно было произойти. Она вышла, а его губы уже раздвигала неудержимая улыбка.

— Привет, Андреа, у вас все в порядке? — услышал он.

Он шумно выдохнул и потер глаза кулаками. Потряс головой, отпил еще вина и выпрямился на диване, стараясь хоть немного вернуться к реальности. Но не слишком, чтобы не разрушить очарования момента, пока она не вернулась.

Голос Гретчен приглушено звучал из соседней комнаты. Откинув голову на спинку, он краем уха прислушивался к звуку ее голоса. Он звучал то выше, то ниже, складываясь в успокоительное журчание. Да, подумалось ему вдруг. Может, он смог бы к этому привыкнуть. Не в Кайверре, но, может, где-нибудь еще. Где-нибудь, где просторы и много травы и где идут дожди. Огромные пустые пространства его не пугали. От Мельбурна и реальной жизни его, казалось, отделяло пять часов езды — и миллион миль. Город, может, и стал для него второй кожей, но тут он впервые задумался: что лежит в глубине?

Он поменял позу, и рука наткнулась на гладкую обложку одного из альбомов. Голос Гретчен в соседней комнате звучал все так же — неразборчиво и ровно. В ее тоне не было никакой тревоги, одно терпение — она явно кому-то что-то объясняла. Фальк положил альбом к себе на колени, лениво перевернул страницу, смаргивая навеянную вином дремоту. Он искал ту фотографию, где они были вдвоем, но сразу понял, что ему попался не тот альбом. Вместо детских снимков на первой станице была Гретчен постарше — лет девятнадцати-двадцати. Фальк захлопнул было альбом, но потом остановился. Принялся с интересом разглядывать фотографии. Он же так никогда и не видел ее в этом возрасте. Только когда она была младше или — как теперь — старше. Взгляд у Гретчен был по-прежнему слегка подозрительный, но позировала она теперь с явной охотой. Юбка была более короткой, а взгляд — менее застенчивым.

Он перевернул страницу и вздрогнул, встретившись взглядом с Гретчен и Люком, замороженными во времени на глянцевом цветном снимке. Обоим слегка за двадцать; они явно близки — головы почти соприкасаются, на лицах — одинаковые широкие улыбки. Что там она говорила?

Серия похожих фотографий занимала два двойных разворота. Выходные, отпуск у океана, Рождество. А потом совместные снимки вдруг исчезли. Как раз когда лицо Люка начало терять юношеское выражение, приобретая черты тридцатилетнего мужчины. Примерно в то время, как Люк встретил Карен, он исчез из альбома Гретчен. Так оно и должно быть, сказал себе Фальк. Все в порядке. Оно и понятно. Из соседней комнаты по-прежнему доносился неразборчиво голос Гретчен. Он начал рассеянно листать альбом дальше; он уже было собирался захлопнуть альбом, но вдруг его рука замерла.

На самой последней странице, под желтеющим пластиком, была еще одна фотография Люка Хэдлера. Его взгляд был устремлен не на камеру, а вниз, а на лице была спокойная улыбка. Фотография была, похоже, обрезана, но он явно сидел в больничной палате, на краю койки. На руках он держал новорожденного младенца. В складках голубого одеяльца виднелось розовое личико с темными волосами и пухлый кулачок. Люк держал ребенка уверенно, крепко прижав к себе. По-отцовски.

Билли, подумал автоматически Фальк. В доме Хэдлеров он видел тысячи подобных снимков. Но всплывшее в голове имя звучало как-то фальшиво. Фальк наклонился, приглядываясь и протирая глаза. Хмель как рукой сняло. Фотография была так себе: снимали в полутемном помещении со вспышкой. Но с фокусом было все в порядке. Фальк сунул альбом под настольную лампу. Круг света под абажуром лег на снимок, позволяя разглядеть детали. На пухлом детском запястье на голубом одеяле виднелся белый пластиковый браслет. Имя ребенка было выписано крупными заглавными буквами.

Лэчлан Сконер.