Управляющий буровой установкой «плана Б» Джефф Харт носил на рукаве футболки с коротким рукавом флаг своей страны, Соединенных Штатов Америки, а иногда еще, прикрывая шею, надевал косынку, которая выбивалась сзади из-под среза его белой фирменной каски с надписью «Layne Christensen». Во время работы он почти всегда ставил ногу на платформу, и однажды министр горнодобывающей промышленности поинтересовался у него, для чего он это делает. «Я должен чувствовать бур, – пояснил Харт. – Лучше всего стоять на платформе, тогда ты ощущаешь, как себя ведет установка». Внизу, под ними, металл терся и стучал о камни, и трение передавалось наверх по валу, где Харт ногой ощущал «хорошие» и «плохие» вибрации, идущие от машины. «Так ты узнаешь, что насадка вот-вот готова развалиться или же режущая кромка ее притупилась», – пояснил он. Американцы постоянно настороже, не теряя бдительности ни на минуту, потому что скальный грунт здесь, на «Сан-Хосе», оказался тверже, чем они предполагали. Бур на финальной стадии реализации «плана Б» продвигался все глубже, и им приходилось останавливаться и менять головки каждые 10–20 метров, а то и чаще. «Нервы у всех были на пределе, потому что бур то и дело застревал, – пояснил Харт. – Мы резали скважину, которая искривлялась естественным образом. У нас есть буровая колонка, которая, как мы мысленно представляем, проходит через центр скважины до самого низа, но ведь это не так. На всем протяжении она трется о кромки, и на этом мы сильно теряем крутящий момент». Предполагалось, что Харт вместе с тремя другими американцами будет работать по двенадцать часов вахтами из двух человек, но вместо этого они установили вахты протяженностью шестнадцать-восемнадцать часов, после чего шли спать в палатку на территории шахты. Бурить скважину к живым людям, оказавшимся в подземной ловушке, психологически намного труднее, чем пробиваться на горизонт грунтовых вод или к рудной жиле. Харта подгоняло ощущение утекающего сквозь пальцы времени, которое лишь усугублялось осознанием того, что если кто-либо из шахтеров заболеет, а на то, чтобы вызволить его, уйдет лишний месяц, то бедняга может и не дожить до освобождения. Кроме того, Харт оставался любящим отцом, который долгие месяцы проводил вдали от дома, в командировках, и ему хотелось поскорее вернуть всех отцов, застрявших там, внизу, обратно к их детям. Постоянное напряжение не могло не сказаться, и вскоре американцы, подобно чилийцам на умирающем руднике, уже разговаривали друг с другом на повышенных тонах.

По мере того как к ним приближался бур Т130, на помещения, в которых спали горняки, обрушилась новая напасть. Сначала их донимала невыносимая духота и влажность; на смену пришли отработанная вода и грибок; а теперь настал черед удушливой пыли, которая, смешавшись с водяными парами, медленно ползла по коридорам и галереям рудника. Вот облако ее окутало отметку 105 и Убежище и задержалось там на целых семь дней, начиная с 27 сентября. «Сейчас 7:40 утра, а повсюду пар и пыль, которая скрипит на зубах, – записал в дневнике Виктор Сеговия. – Ощущение такое, будто нас накрыла волна тумана и повсюду оседают капельки влаги».

Горняки беспокойно ворочались во сне, хрипя и задыхаясь в душном пылевом облаке, и Виктор начал опасаться, что, стоит ему вдохнуть эту дрянь поглубже, как он заболеет. Кое-кто из шахтеров пустил по кругу флажки и фотографии, которые их просили подписать, памятные сувениры о том, что уже превратилось в знаменательное событие в современной истории Чили. «Если на чем-то стоят все наши тридцать три подписи, то вещь эта обретает особую ценность», – отметил в журнале Виктор. Однако в воздухе уже повисло ощущение, что время их жизни в заточении скоро уйдет в историю, оставив после себя лишь письменные свидетельства. Вот только как они будут вспоминать его и какими они будут, эти свидетельства? Пока можно не сомневаться лишь в том, что горняки не забудут самопожертвования тех мужчин и женщин, которые не покладая рук трудились ради их спасения, равно как не сотрется у них в памяти и собственная вера и страдания. Виктор Замора уже написал стихотворение на эту тему, и оно даже было опубликовано. «Не падайте духом, друзья, возьмемся за руки / И соединим сердца наши в молитве, – начал Замора, описывая первые их совместные молитвы в подземелье. Кроме того, Замора упомянул и о сожалении, которое испытал при мысли о том, что вынужден расстаться со своей семьей: – …в тот момент я мог думать только о том / как извиниться перед своей женой и сыновьями / они с надеждой и тоской ждут, когда я постучусь в двери». Закончил он свои стихи полным надежды признанием «Мы в твоих руках, Чили».

Впрочем, у этой истории была и обратная сторона. Если взглянуть на нее под другим углом, то глазам представала сплошная череда предательств и самообмана, когда люди отказывались видеть, что рудник калечит и убивает их и что он попросту обречен обрушиться и погубить всех, кто будет под землей. Да, разумеется, к ответственности надо бы привлечь его владельцев, но то же самое относится и к управляющим – вот такую точку зрения высказал, по крайней мере, один из шахтеров. После очередного собрания он обратил свой гнев на начальников смен, Луиса Урсуа и Флоренсио Авалоса. Это из-за вас, парни, мы оказались здесь в ловушке, кричал он им в лицо. Если бы вы закрыли шахту вовремя, нас бы сейчас здесь не было. Горняк угрожал подать в суд на Урсуа и Авалоса по обвинению в «непреднамеренном убийстве» после того, как выберется на поверхность, а также обратиться к средствам массовой информации и рассказать им свою версию событий об ответственности начальника смены и его бригадира за события, происшедшие 5 августа.

Но, как ни рассказывай их историю, вопрос заключался в следующем – кто извлечет из нее выгоду? Давайте поступим по-умному, предложили несколько человек, и не позволим кому-либо еще нажиться на наших страданиях, как всегда бывает. Кое-кто настаивал на необходимости соблюдать пакт молчания, впервые предложенный Хуаном Ильянесом, учитывая то давление, которое оказывают на них газетчики. Ильянес утверждал, что все, что произошло в период с 5 по 22 августа, принадлежит всем в равной мере, а не кому-либо в отдельности. Если они будут держаться вместе, то смогут поровну разделить деньги, которые получат, продав кому-либо свою историю. Но искушение урвать состояние для себя лично буквально витало в воздухе над каждым из них, и иногда ему удавалось запустить скользкие щупальца кому-либо в душу посредством выгодных предложений, сделанных родным и близким, о коих предложениях родственники сообщали в письмах. «У меня на руках блестящий контракт», – сообщил Эдисон Пенья Ильянесу, которому очень хотелось узнать, может ли он принять его, не нарушив правил. Одна компания по производству спортивной обуви предложила Пенье, уже получившему всемирную известность в качестве «подземного атлета», деньги за то, что он будет носить ее обувь, когда поднимется на поверхность. К Ильянесу обратился и Марио Сепульведа, поскольку предложенный пакт, в конце концов, был его творением, и Ильянес превратился в некотором роде в местного юридического консультанта. Сепульведа не признался в том, что у него просят интервью или что репортеры предложили ему иную сделку, но уже сам факт того, что он хочет знать, о чем может и не может говорить, показался Ильянесу подозрительным.

– Послушай, приятель, – начал Ильянес. – На твоем месте я был бы очень осторожен. Потому что между тем, что принадлежит тебе, и тем, что является достоянием всех нас, пролегает очень тонкая грань… И если ты вздумаешь своевольничать, я засажу тебя за решетку. Заруби себе на носу – здесь, внизу, нет ничего, что принадлежало бы тебе лично. Ничего. Или ты хочешь сказать, что если бы мы оставили тебя здесь одного на несколько недель, совсем одного, а потом пришли бы за тобой, то ты был бы жив, здоров и благоухал, вот как сейчас? Нет, приятель. Ты и жив-то до сих пор только потому, что рядом с тобой были еще тридцать два человека.

Сентябрь близился к концу, и Ильянес с Луисом Урсуа и другими начали вслух размышлять о том, а не формализовать ли им свою устную договоренность, чтобы сделать ее юридически обязывающей. «Амбиции семей и родственников рано или поздно должны были заставить шахтеров нарушить пакт, – вспоминал Урсуа. – Амбиции меняют людей, причем не в лучшую сторону». Ильянес и Урсуа видели, как остальные шахтеры понемножку выбалтывают сведения о своих злоключениях прессе. В письмах на поверхность и в разговорах со своим психологом Итуррой они просили прислать им нотариуса, то есть человека, который смог бы облечь их устную договоренность в письменную форму, равно как и подтвердить потом, что они все согласились с нею и подписали ее – при этом по-прежнему оставаясь в подземной западне и ожидая спасения.

Итурра согласился на просьбу, чем навлек на себя неудовольствие администрации Пиньеры. «Меня даже хотели уволить», – признавался он. Шахтеры ведь не сказали Итурре, о чем именно они собирались договариваться с нотариусом, отчасти потому, что не хотели огласки в средствах массовой информации. Поэтому официальным лицам оставалось только гадать: уж не преисполнились ли спасаемые черной неблагодарности настолько, что решили подать в суд на ту самую администрацию, которая сейчас пытается вызволить их из подземной ловушки? Или они уже договорились с кем-либо о продаже своих прав на воспоминания для съемки фильма? Итурра же заявил чиновникам, что все это его ни в малейшей степени не волнует, поскольку шахтеры все еще пребывают под землей и «сделать ничего не могут».

Нотариус прибыл на шахту 2 октября. Шахтеры обсудили с ним свой план, и он ответил, что должен проконсультироваться с юристом, после чего сможет набросать черновик документа, но юридически ничего засвидетельствовать по-прежнему будет нельзя до тех пор, пока они не поднимутся на поверхность, поскольку нотариус должен присутствовать при подписании любого документа, а не наблюдать за этим с расстояния в 600 метров по видео.

Когда нотариус покинул территорию шахты, бур Т130 достиг глубины в 528 метров, находясь, таким образом, менее чем в 100 метрах от запертых в подземном горизонте людей. До того, чтобы пробиться к ним и освободить, оставалось совсем немного.

Но, прежде чем капсула достигла места их пребывания, шахтерам предстояло выполнить последнее профессиональное задание. Им нужно было совершить подрыв в самом низу шахты, которую бурили по «плану Б». Даже когда скважина будет полностью готова, спасательная капсула не сможет опуститься до тех пор, пока шахтеры не уберут часть породы рядом с ее устьем. Собственно, в этой операции не было ничего сложного, но для ее реализации требовалось отбойным молотком пробить шурф в каменной стене, чтобы заложить в него взрывчатку. Для отбойных молотков нужен сжатый воздух, который раньше подавали по шлангам с поверхности, пока их не перерезало обвалом. И вот теперь Хорхе Галлегильос, в чьи обязанности и входила подача воздуха, пытался срастить обрезки резиновых шлангов, которые ему передали с поверхности, чтобы получить оттуда же сжатый воздух. Подлечив свои распухшие ноги, он протянул шланги на отметку 135, где Виктор Сеговия и Пабло Рохас наконец-то получили достаточно давления, чтобы отбойные молотки заработали, и пробили восемь шурфов в каменной стене.

Работа была в самом разгаре, когда Хорхе, проходя по коридору на отметке 105, столкнулся с Йонни Барриосом. Тот как раз спешил закончить свою медицинскую работу, которая изрядно ему надоела. Он нес несколько пластиковых бутылочек с лекарствами, полученными с поверхности, – и почему-то счел, что Хорхе просто прогуливается в свое удовольствие по руднику.

– Привет, засранец, – обратился к нему Йонни. – Прохлаждаешься, значит?

Хорхе и сам пребывал в не самом благостном расположении духа, он устал и потому взял да и вытер ладони, перепачканные после сращивания и перетаскивания шлангов, о белый халат Йонни.

– Вот, смотри, как я прохлаждаюсь, – проворчал он, после чего размахнулся и ударил Йонни по лицу.

От неожиданности Йонни выронил бутылочки на землю, но быстро пришел в себя и пнул старого Хорхе в больное колено. На протяжении более чем восьми недель, которые они провели в подземном заточении, шахтеры смены А обменивались оскорблениями и вступали в жаркие перепалки, но только сейчас дело дошло до физического столкновения. Свидетелем драки стал Луис Урсуа, но, прежде чем он успел вмешаться, потасовка уже закончилась.

Девятого октября Джеффу Харту и бригаде, обслуживающей установку Т130, оставалось менее трехсот четырех миллиметров до кровли мастерской на отметке 105, когда буровая машина издала громкий хлопок и скрежет. «Он напугал нас до полусмерти», – признавался позже Харт. На несколько страшных мгновений буровики представили себе, что им придется остановить бурение и бросить уже почти законченную скважину, но, к их невероятному удивлению, бур продолжил вращение без каких-либо видимых изменений в давлении или крутящем моменте. Кстати, причину этого скрежета Харт впоследствии установить так и не смог.

Министр Голборн сообщил родственникам, что, когда бур пробьется к шахтерам, на буровой включат сирену. И вот в 8:02 утра надрывный вой покатился над склонами горы: скважина достигла точки назначения. В лагере «Эсперанса» родственники встретили его криками «К флагам!» и устремились к коллекции флажков, тридцати двум чилийским и одну боливийскому, воткнутыми в землю неподалеку от каменной осыпи, в том месте, где родные и близкие собирались, чтобы вместе отпраздновать радостные известия или встретить дурные новости. «Радость наша не будет знать границ, когда все они окажутся на свободе», – заявила Мария Сеговия одному из репортеров. Теперь два или три дня должно было уйти на то, чтобы вынуть из скважины головку бура, а саму скважину проверить на устойчивость и безопасность. Немного погодя, во время пресс-конференции, Голборн обратит внимание на совпадение – бурение скважины для спасения тридцати трех человек заняло тридцать три дня. Согласно плану, последний из шахтеров должен войти в капсулу и покинуть рудник 13 октября: если сложить день, месяц и год, то, по словам Голборна, вновь получится цифра тридцать три.

А на отметке 105 шахтеры собрались, чтобы взглянуть на скважину, которая поможет им вернуться на поверхность, и радостно обнимались и делали снимки на память фотоаппаратами, которые прислали им родные. Они на шаг стали ближе к свободе. А вот Виктора Сеговию мучили дурные предчувствия: скважина представлялась ему слишком узкой, и он уже страдал клаустрофобией, воображая, как поднимается по ней. Немного погодя шахтеры заложили взрывчатку в пробитые ими неподалеку шурфы и произвели последние взрывы в истории шахты «Сан-Хосе», насчитывающей 121 год, взрывы, которые должны вернуть им свободу.

На следующее утро шахтеров разбудил далекий грохот докатившегося до них сотрясения каменных сводов. Глухие взрывы доносились, кажется, со стороны каверны, которую мельком видел Флоренсио Авалос. Гром живо напомнил многим обвал, который и запер их внутри горы еще 5 августа. Самуэль Авалос, он же Си-Ди, умудрялся спать как ни в чем не бывало, пока Карлос Барриос не пнул его ногой и не разбудил.

– Эй, Си-Ди, вставай, huevòn! Рудник сердится. Быстренько надевай каску. И что нам теперь делать?

Еще один ветеран, Пабло Рохас, разбудил совсем еще молоденького шахтера Педро Кортеса, того самого, что мечтал купить «камаро».

– Гора снова начала трескаться, – сообщил ему Пабло.

– Да, похоже на то, – согласился Педро.

Сон его прервала целая серия гулких раскатов, pencazos fuertes. Теперь они раздавались с интервалом в несколько секунд и будут продолжаться еще несколько часов кряду. Но с этим ничего нельзя было поделать, посему Педро вновь улегся на свою надувную кровать и попытался заснуть. Это привело в бешенство Пабло, который никак не желал понять, как можно спать, когда рудник в любую минуту может вновь обрушиться. «Смешно, но в новостях рассказывали об этих старых волках рудников, которые, будучи настоящими знатоками, якобы помогали нам, молодым, – рассказывал впоследствии Педро. – Но теперь эти старики в панике кинулись к нам, ища защиты».

Вскоре все шахтеры, ночевавшие в Убежище, были на ногах и собрались подле скважины, из которой получали посылки. Работяги постарше явно пребывали в угнетенном состоянии, едва ли не в отчаянии, а Йонни Барриос плакал навзрыд. Мы должны поговорить с Сугарретом и Голборном, заявили они. Мы должны сказать им, что не можем ждать еще двое или трое суток. Они должны спасать нас прямо сейчас. «Существует поверье, будто дьявол обитает на золотом руднике», – вспомнил один из молодых горняков. Кое-кто из них считал, что раздающийся грохот как раз и издавал сам дьявол, потому что сердился из-за скорого освобождения пленников. Было воскресенье, и шахтеры собрались, чтобы поговорить с поверхностью, и в разговорах несколько горняков умоляли своих родных просить Сугаррета и Голборна, ради всего святого, ускорить спасательную операцию, поскольку дьявол злится и не хочет отпускать их. Но руководители спасательной операции решили в точности придерживаться плана: в воскресенье и следующий понедельник они продолжили испытывать скважину на стабильность и устойчивость вкупе с капсулой «Феникс», которую нагружали мешками с песком и гоняли по стендовой трубе.

Громкие хлопки внутри горы завершились протяжным грохотом, донесшимся снизу, где, очевидно, и произошел очередной обвал. Немного погодя шахтеры спустились в нижние горизонты и обнаружили, что несколько коридоров обрушились, включая галерею на отметке 44, где одно время молился Марио Сепульведа.

В понедельник, 11 октября, спасатели на поверхности тестировали капсулу «Феникс», опуская ее на глубину 600 метров. А внутри горы шахтеры начали генеральную уборку Убежища, подобно путешественникам, приводящим в порядок свой дом перед долгой дорогой. Луис Урсуа собрал всех на совещание, последнее в истории их заточения. Он сказал о том, что они не должны забывать, как помогали друг другу после обрушения и во время голода, и как вместе старались выжить на протяжении шестидесяти девяти дней. Кое-кто из горняков выступил с ответным словом, покаявшись в прежних грехах и поклявшись в вечной дружбе. Виктор Замора обратился со словами благодарности к Марио Сепульведе, который вдохновлял людей в Убежище, когда они уже готовы были окончательно пасть духом. Хорхе Галлегильос, старый шахтер-северянин, долгое время мучившийся с больными ногами, от всей души поблагодарил Рауля Бустоса, механика и уроженца юга:

– Он всегда был настоящим джентльменом, и я очень ценю это. Да, временами он брюзжал, но при этом всегда помогал мне.

Когда Галлегильос умолк, Луис Урсуа посмотрел на него долгим взглядом, после чего перевел его на Йонни Барриоса и сказал:

– Среди нас есть два человека, которые много времени провели вместе, помогая друг другу, и которые всегда оставались друзьями. Но недавно у них случилась драка. Думаю, сейчас они должны выйти вперед и пожать друг другу руки.

И вот, под взглядами товарищей, Галлегильос и Барриос обменялись крепким рукопожатием и обнялись.

В конце концов слово взял Хуан Ильянес. Своим красивым баритоном он заявил:

– Поскольку сегодня мы в последний раз собрались вместе, полагаю, мы должны заключить соглашение, которое поможет нам в будущем. Начиная с этого момента все мы должны уважать решения, которые будут приняты простым большинством. Скоро мы вернемся домой, многие окажутся вдали от этого рудника, и едва ли будет возможно собрать всех нас вновь. Но нравится это вам или нет, все должны согласиться уважать общие решения группы. – Ильянес напомнил о том, с чем они согласились ранее: ни при каких обстоятельствах никто из них не имеет права разглашать то, что произошло со всеми ними. Эта история – самый ценный их актив, и он принадлежит им всем. – Я хочу, чтобы все присутствующие подтвердили согласие уважать все, о чем мы договорились, дав честное слово. Дело не только в наших общих интересах, дело в том, насколько вы уважаете себя как мужчины. Потому что если вы любите себя и уважаете, то будете защищать и права других.

Под конец речи Ильянес потерял самообладание и разнервничался, потому что просил мужчин поверить обещанию, данному на словах, которое столь же священно и нерушимо, сколь мимолетно и невесомо, как и вздох, с которым эти слова сорвались с губ. Он просил их сохранить верность абстрактным понятиям чести и солидарности, просил устоять перед искушениями, подстерегающими их на каждом шагу – перед реальной славой и реальными деньгами в том сумасшедшем и не скованном условностями мире на поверхности.

Один из шахтеров вышел вперед, чтобы выразить свое несогласие, – Эстебан Рохас заявил, что не доверяет Ильянесу и что не согласен с тем, что только что услышал. Кое-кто из собравшихся негромким ропотом поддержал его, и атмосфера последнего собрания внезапно накалилась. Каждому предстояло заботиться о своей семье, а не рассчитывать на помощь группы, иного нельзя и ожидать от разумного и ответственного мужчины. Но эти голоса оказались в меньшинстве, и в конце концов шахтеры пришли к общему согласию, что все они поровну разделят доход от будущей книги или фильма. А потом они проголосовали, назначив Ильянеса их официальным спикером на поверхности.

Для Марио Сепульведы назначение Ильянеса выразителем общего мнения стало личным оскорблением и глубокой душевной раной, которую нанесли ему те, о ком он неустанно заботился и кого опекал. На шахте он обрел новое призвание – стал голосом справедливости и правды, но он не сможет поведать миру о чуде, случившемся в пустыне Атакама. «Они отобрали у меня лидерство, – говорил он. – Это стало для меня жесточайшим ударом и самым подлым предательством за те семьдесят дней, что я провел внизу».

Заточение на шахте «Сан-Хосе» придало существованию Марио Сепульведы новый смысл, и он уразумел величие той жизни простого работяги, которую вел до сих пор. Он остался в долгу перед рудником, и в полдень 12 октября, за двенадцать часов до того, как первый из них должен был подняться на поверхность в «Фениксе», стал готовиться сказать последнее «прости» кавернам и коридорам шахты. Вернувшись на то место в Убежище, где спал, Марио принялся сооружать мемориал в память о проведенных здесь месяцах. Когда последние люди покинут галереи, те превратятся в нечто вроде капсулы времени, важной достопримечательности Чили и всей горнодобывающей промышленности, которой самой судьбой уготовано отныне прозябать в безвестности долгие годы и века. Поэтому Марио написал письмо для тех, кто, быть может, заглянет сюда спустя долгие десятилетия, а к стальной сетке, закрывающей стену подле его кровати, прикрепил кусок картона, на которой указал свое полное имя и дату рождения, а ниже приписал: «Марио Сепульведа жил здесь с 5 августа по 13 октября». Рядом он прикрепил несколько фотографий своей семьи, которые родные прислали ему с поверхности, а над ними привязал маленький венок и собранную им коллекцию чилийских флагов. После этого он отправился на отметку 90, где происходили многочисленные события, в том числе и попытка взрыва с целью дать о себе знать наверху. Марио собрал несколько камешков на сувениры. «Для меня эта отметка олицетворяла надежду и стремление выжить», – рассказывал он. Он намерен презентовать эти камни Андре Сугаррету и инженеру Андресу Агилару, сыгравшим ключевую роль в спасательной операции, ну и президенту страны, разумеется.

Пока Марио был занят своими делами, готовился к отъезду и Рауль Бустос. Он тоже собрал несколько камешков, но потом отнес их к Яме и стал швырять, давая выход душившей его ярости. Вот тебе, рудник «Сан-Хосе»! Получай! Concha de su madre! Затем вместе с остальными Рауль вооружился несмываемым маркером и принялся сердито малевать граффити на автомобилях, являющихся собственностью горнодобывающей компании «Сан-Эстебан», написав несколько ернических «Спасибо!» владельцам рудника и их матерям. Кроме того, Рауль попрощался с тем местом, где спал на отметке 105. Он собрал целый коллаж из распечаток тех фотографий, что прислала ему семья, и теперь снял эти изображения, которые развлекали его на протяжении долгих одиноких дней, когда он всей душой жаждал оказаться дома. «Я смотрел на них и вспоминал мысли, что приходили мне в голову тогда. Мысли о блюдах, которые не могу попробовать, или о днях рождения, которые пропустил», – рассказывал он. Он тайком углубился в неприметный коридор, где никто не мог его увидеть, и сжег собранные фотографии. «Мне хотелось, чтобы от этих болезненных воспоминаний не осталось и следа, чтобы они растаяли, как дым», – говорил он, и вскоре пепел унес легкий сквозняк, гулявший в коридоре. Вернувшись на отметку 105, он старательно уничтожил все следы своего пребывания здесь. Подобно Марио Сепульведе, Рауль Бустос представлял себе «Сан-Хосе» в далеком будущем, когда люди с камерами вернутся на это место чилийской истории, в эти каверны, где он страдал от страшного чувства одиночества, которого не испытывал еще никогда. «Я не хотел, чтобы кто-нибудь увидел это, пришел сюда позже и сказал: “Смотрите, вот здесь спал Рауль Бустос”. Эти воспоминания были очень личными, и они принадлежали только мне».

Перед самым уходом Виктор Сеговия успел сделать последнюю запись в дневнике. «Земля дарит рождение тридцати трем своим детям после того, как вынашивала их на протяжении двух месяцев и восьми дней», – написал он. У него еще было время вспомнить, как сам он пришел наниматься в компанию «Сан-Эстебан» в далеком теперь уже 1998 году, когда компания владела несколькими рудниками, и о том, на каких должностях он работал и какие несчастья случались с его товарищами за эти двенадцать лет. Он был бурильщиком, экспертом-взрывотехником, оператором погрузчика. Водитель грузовика погиб под завалом в выработке на соседнем руднике «Сан-Антонио», а еще один скончался в дорожной аварии, направляясь на работу. Два человека погибли на его глазах уже на руднике «Сан-Хосе». Но в их смерти Виктор винит не рудник, а «…тех, кто пожалел денег, чтобы сделать шахту безопасным местом работы». После стольких лет рудник стал для него вторым домом, он испытывал стойкую и неизменную привязанность к его извилистой и сложной архитектуре, неброской грубоватой красоте его неровных стен и галерей. На странице в своем дневнике Виктор нарисовал сердце, внутри которого написал «Я ЛЮБЛЮ “САН-ХОСЕ”». Ведь шахта похожа на него: ущербный и запущенный, он тем не менее достоин любви и уважения. «”Сан-Хосе” ни в чем не виноват, – написал он. – Вина на людях, которые не знали, как им управлять».

Среди чилийцев и экспертов НАСА, которые принимали участие в разработке спасательной капсулы «Феникс», оказались и два представителя военно-морского флота, один – американец, а второй – чилиец, обладавшие большим опытом подводных операций своих флотов. Оба подводника неоднократно принимали участие в спасательных операциях, аналогичных той миссии, что предстояло выполнить на «Сан-Хосе», и потому специалисты сошлись во мнении относительно того, что при подъеме шахтеров на поверхность должен соблюдаться принцип подводных спасательных работ. Первым в капсулу войдет самый сильный и стойкий духом мужчина, потому что он лучше других сможет справиться с осложнениями, которые могли возникнуть во время подъема. Именно по этой причине руководители чилийской спасательной команды остановили свой выбор на Флоренсио Авалосе, крепком тридцатиоднолетнем бригадире и заместителе Луиса Урсуа, которому предстояло первым из тридцати трех шахтеров подняться на поверхность.

Но, прежде чем Флоренсио Авалос поднимется, кто-то должен спуститься. В 10:00 того дня, на который была намечена операция, Мануэль Гонсалес узнал, что ему выпала честь стать спасателем, который и должен войти в капсулу. После легкого завтрака в прибрежном городке Байя-Инглеза водитель привез его на шахту «Сан-Хосе» к скважине «плана Б» в фургоне с тонированными стеклами, обеспечивающими некоторую защиту от спектакля, разыгрывающегося снаружи. Некогда голые и неприветливые склоны вокруг рудника сейчас были усеяны толпами людей: здесь собрались родственники шахтеров и спасатели, уловившие, что вот-вот начнутся торжества, а также репортеры и операторы, которым предстоит оповестить весь мир о знаменательном событии. После того как Гонсалес спустится, а первый шахтер поднимется, двое флотских медиков спустятся вслед за ним в шахту, но пока что в фокусе был именно он. После наступления ночи и завершения последних приготовлений строгое и полное внутреннего напряжения лицо Гонсалеса транслировалось на гигантском экране в лагере «Эсперанса», специально установленном для родственников, чтобы они могли следить за ходом операции. Оторвав взгляд от буровой площадки, Мануэль увидел репортеров и кинокамеры, выстроившиеся на склоне холма в лучах света, словно он вот-вот должен был войти в амфитеатр, где разворачивалась величайшая драма современности.

Гонсалес подошел к капсуле, и его пристегнули ремнями. На Мануэле были ярко-оранжевый комбинезон и белый шлем. На лице читалось выражение человека, которому не удалось полностью подавить страх перед неизведанным. Его заверили, что система, которая сейчас доставит его вниз, на рудник, сконструирована с большим запасом прочности, – среди прочего, грузоподъемность австрийского крана, который будет опускать и поднимать капсулу, составляла 54 тонны, то есть более чем в 100 раз больше массы самой капсулы. Тем не менее он понимал, что под ногами у него пропасть глубиной в 130-этажный дом и свободное падение с такой высоты будет длиться двенадцать секунд и закончится неминуемой смертью.

– Не волнуйся и держи себя в руках, – сказал ему руководитель спасательной команды. – Я верю в тебя.

Здесь же находились президент и министр горнодобывающей промышленности.

– Удачи, Маноло, – ласково обратился к нему Пиньера, назвав уменьшительным именем.

В 23:17 «Феникс» начал спуск. Шахту у себя под ногами Гонсалес видеть не мог, поскольку капсула вошла в гору под углом в 82 градуса. У него был радиопередатчик, но сигнал пропал уже через 100 метров или около того, хотя в капсуле была и видеокамера, чтобы он рукой смог подать аварийный сигнал. «Моя задача состояла в том, чтобы убедиться, что все работает нормально». И во время спуска, длящегося семнадцать минут, он с любопытством оглядывался. На глубине около 200 метров он заметил струйку воды, сочащуюся из трещины в стене. Нарастала и жара: на поверхности стояла ночная прохлада, а в глубинах его поджидало тропическое лето. Примерно в 150 метрах нижней точки Гонсалес ощутил легкое изменение направления движения: теперь капсула опускалась вертикально. Более всего его беспокоило состояние людей внизу; он опасался, что кто-нибудь из шахтеров запаникует и попытается ворваться в капсулу до того, как наступит его очередь.

А внизу перед шахтерами в полный рост встала проблема противоположного плана. Среди них нашелся тот, кто не хотел покидать рудник. Во время одного из испытаний на крышу «Феникса» упали сверху несколько камней, и теперь Виктор Сеговия твердо уверовал в то, что, стоит ему войти в капсулу, как эти камни заклинят ее. Что еще хуже, постоянные содрогания горы привели к образованию огромной трещины в стене каверны, в которую и должна опуститься капсула.

– Здесь, внизу, я жив, – заявил он. – Почему я должен влезать в нее, чтобы умереть?

– Послушай, – сказал ему Флоренсио Авалос. – Я буду подниматься первым, и, если застряну, никто из нас не выйдет на поверхность.

Слова Флоренсио успокоили Виктора. Немного погодя, когда Авалос начал готовиться к подъему, мужчины склонили головы в последней молитве. Шестьдесят девять дней тому они опустились на колени, моля Господа дать им возможность выбраться из этого места; теперь же они просят Его уберечь и защитить Флоренсио во время первого «путешествия» к свободе. Наступил последний момент уединения, после чего начнется шоу. Ощущение театральных подмостков усиливал и яркий свет, падающий на то место, где должна была появиться капсула, и камера, которая начала передачу в прямом эфире наверх по оптоволоконному кабелю. Чилийское правительство, в свою очередь, раздавало сигнал на выходе представителям средств массовой информации к их фургонам спутниковой связи, нацеленным на далекие звезды тарелками антенн, и несколько сотен миллионов людей по всему миру собрались перед большими и маленькими экранами, чтобы своими глазами увидеть внутренности шахты «Сан-Хосе», к которому сейчас приближалась капсула. В Сантьяго часы показывали 23:30, в Лондоне и Париже близился рассвет, в Нью-Дели был уже полдень, а в Лос-Анджелесе наступил вечер.

Но вот капсула выскользнула из ствола шахты и очутилась в пещере на отметке 135. Йонни Барриос, голый по пояс, в белых шортах, первым подскочил к двери и приветствовал Гонсалеса, который вышел наружу в своем девственно чистом оранжевом комбинезоне. Он заметил, что в глазах у Йонни блестят слезы, и двое мужчин крепко обнялись. Повернувшись к остальным, спасатель объявил:

– Там, наверху, вас ждет чертова прорва народу, парни! – Шахтеры потянулись к нему, чтобы пожать руку и обнять, и Гонсалес нервно пошутил: – Эй, ребята, вы со мной поосторожнее! Потому что сейчас сюда должны спуститься двое боевых пловцов, а уж они-то драться умеют!

Шахтерам, которые безвылазно провели под землей почти десять недель, высокий Гонсалес показался невообразимо чистым и выбритым. Со своей обаятельной улыбкой, румяными щеками херувима и кожей, опаленной солнцем Атакамы, он выглядел гостем из невероятно далекого и сверкающего солнцем и светом мира. «Нам казалось, будто других людей не существует», – признался кто-то из шахтеров, и вот теперь среди них вдруг появился настоящий и живой представитель человеческой расы.

А Гонсалесу шахтеры показались какими-то первобытными людьми. Некоторые расхаживали голыми по пояс, другие закатали рукава рубашек, третьи носили сапоги с обрезанными голенищами. «У меня возникло стойкое ощущение, будто я угодил в какое-то первобытное пещерное племя». Гонсалес проведет внутри двадцать четыре часа, и немного погодя у него появится возможность осмотреться: за углом он наткнется на алтарь в память о человеке, погибшем под обвалом, и чем дольше он станет бродить по коридорам, тем сильнее ему будет казаться, будто он перенесся назад во времени, в куда более примитивную и опасную эпоху зарождения горного дела. «Они ведь были совершенно беззащитны», – скажет он о тех людях. Он не обнаружит ни респираторов, ни защитных очков, а такой жары и влажности он не встречал еще ни на одном из рудников. Условия труда и жизни, по его словам, иначе как «нечеловеческими» и назвать-то нельзя. Один день, проведенный в таких условиях, можно смело считать тестом на выживание, а эти люди прожили здесь шестьдесят девять суток. Как же им это удалось, во имя всего святого, спрашивал он себя?

Но теперь ему предстояло переправить их наверх.

– Меня зовут Мануэль Гонсалес, я – спасатель с рудника «Эль-Теньенте», – спокойным, властным голосом заговорил он и стал рассказывать, что собой представляет путь на поверхность. – Послушайте, вас всего лишь немножко покачает, но бояться тут нечего… А вот перепад давления будет ощутимым, и уши у вас наверняка заложит. – В качестве последних приготовлений он измерил Флоренсио давление и пульс. – Ладно, это не имеет значения, – отмахнулся Гонсалес, обнаружив повышенные показатели и того, и другого. – В конце концов, это чистая формальность.

В соответствии с инструкцией он подсоединил мониторы к сбруе, которую уже напялил на себя Флоренсио, а последний датчик Мануэль надел ему на палец. Менее чем через пятнадцать минут после появления Гонсалеса в коридоре на отметке 135 Флоренсио Авалос был уже готов войти в капсулу «Феникс».

– Увидимся наверху, – обратился он к остальным шахтерам, входя в аппарат.

Гонсалес закрыл за ним дверь. Через несколько секунд «Феникс» начал подъем, ровно и гладко, словно элеватор, и капсула исчезла в стволе шахты. По мере подъема Флоренсио показалось, будто он растворяется в камне.

– Ощущение супер! – прокричал он оставшимся внизу людям. Se siente rico! – Ощущения – лучше не бывает! – Товарищи что-то кричали ему в ответ, и голоса их замерли у него под ногами, когда он начал удаляться от пещеры, которая служила ему домом и тюрьмой на протяжении последних десяти недель.

А на поверхности, возле самого устья шахты, Флоренсио уже ожидали жена Моника с сыном: та самая Моника, что, словно сомнамбула, бродила по окрестностям, и его восьмилетний сын Байрон. У подножия, в лагере «Эсперанса», Мария «Мэр» Сеговия наблюдала за спасательной операцией на гигантском телеэкране, представляя себе взрослых мужчин, втиснутых в каменную кишку, и решила, что рудник похож на роженицу. Подобно многим женщинам, проживающим на территории горнодобывающей компании «Сан-Эстебан», она на себе испытала подобную аналогию. «Если вы собираетесь обзавестись ребенком, то понимаете, что ребенок может родиться, хотя и с осложнениями, или может не родиться вовсе», – пуповина может обвиться вокруг шеи и задушить его, или же он может застрять в родовом канале и задохнуться. Точно так же и мужчины – когда они поднимались наверх из камня, трос мог оборваться и капсула могла упасть обратно в пещеру, или же гора могла содрогнуться вновь и разрушить скважину, а «Феникс» вместе со своим пассажиром застряли бы в ней навсегда. Мария Сеговия родила четверых детей, и теперь мужчины, за жизнь которых она сражалась, поднимались к свету по родовому каналу длиной 600 метров, прорезанному в материнском лоне горы. Если Земля не захочет их отпускать, им не добраться до поверхности, думала она. Но Земля более не хотела носить их в себе.

Стоявший внутри капсулы Флоренсио ни на миг не терял бдительности, глядя, как неяркое внутреннее освещение бросает отблески на неровные каменные стены, уплывающие вниз перед его глазами. Он надел выцветший красный шлем, который был на нем в тот злополучный день 5 августа. Полночь уже миновала, и во время его неспешного пути наверх 12 октября сменилось 13-м. До его слуха доносилось лишь негромкое постукивание колесиков: такое впечатление, будто он вновь, как в детстве, катается на «американских горках». Капсула легонько раскачивалась из стороны в сторону, но на протяжении всего получасового путешествия Флоренсио оставался спокоен: его долгие мытарства внутри горы почти закончились. Сейчас он один, но на поверхности его ждала аудитория в 1,2 миллиарда зрителей, напряженно высматривая серебристый цилиндр, который вот-вот должен вынырнуть из горы.

Флоренсио начал перебирать в памяти события, происшедшие с ним на руднике, а потом на него нахлынули и воспоминания из другой жизни: день, когда он встретил женщину, которая стала матерью его детей, дни, когда эти дети появились на свет, а потом и пошли в школу. Он вдруг понял, что был счастлив, а сегодня на него вновь снизошло благословение, раз он поднимается в капсуле из каменных внутренностей рудника и наверх его тянут мужчины и женщины, которых он пока не видит. Вот он почувствовал, как давление на барабанные перепонки ослабело и легкий ветерок с поверхности ворвался наконец в капсулу, когда она вышла на последний отрезок пути. Вокруг замелькали стальные обручи стен, а дребезжание стихло, сменившись сверхъестественной тишиной. С треском помех ожило радио, и он услышал голоса людей, выкрикивающих указания ему и друг другу, – они как будто плавали где-то над ним. А потом последовал неожиданный взрыв аплодисментов. Капсула еще медленно скользила вверх, а снаружи в нее уже хлынули цвет и краски, и Флоренсио, подняв голову, увидел, как ему улыбается какой-то мужчина в белом шлеме, глядящий на него сквозь решетчатую дверь аппарата.