История Заиды и Фелимы
– У халифа Османа, о котором вы, несомненно, немало наслышаны, был брат Сид Рахис, который мог, по праву первородства, потребовать у брата трон, но оказался всеми покинутым, даже теми, кто подбивал его к захвату власти. Он смирился со своей горькой участью, и халиф отправил его наместником на остров Кипр. Зулема и Осмин, имена которых вам также известны, были его детьми. Маленькие красивые мальчики выросли в мужественных воинов и влюбились в очаровательные создания – в двух сестер благороднейшего княжеского рода, который правил на острове до прихода арабов. Одну из сестер звали Аласинтия, другую – Беления. Осмин и Зулема, прекрасно знавшие греческий язык, без труда объяснились им в своих чувствах, и их объяснения были встречены более чем благожелательно. Очаровательные девицы были христианками, но это не помешало им ответить на чувства братьев взаимностью. Как только Сид Рахис скончался и братья освободились от опеки отца, Зулема женился на Аласинтии, а Осмин – на Белении. Мужья не только не возражали против христианского воспитания своих детей, но и сами подумывали о том, чтобы обратиться в христианство. Заида была дочерью Зулемы и Аласинтии, я – Осмина и Белении. Несколько лет влюбленные мужья прожили при своих женах на Кипре, но затем, следуя заветам честолюбивого отца и повинуясь собственному желанию прославиться и занять более высокое положение, уехали в Африку. Надежды их быстро оправдались, и при дворе нового халифа, сменившего Османа, они завоевали почет и уважение, что сказалось и на положении Аласинтии и Белении, которых мужья оставили на Кипре. Прошло пять или шесть лет, Зулема и Осмин не возвращались, и наши матери загрустили. До них доходила молва, что их мужей удерживают в Африке не только военные приключения, и они почувствовали себя одинокими и покинутыми. Аласинтия всю себя отдала Заиде, которая подрастала и требовала все больше внимания, Беления занялась моим воспитанием и образованием, желая сделать из меня даму света.
Как только мы с Заидой вышли из детства, наши матери уединились в замке на берегу моря, отказавшись от радостей жизни, и лишь заботы о нашем воспитании заставляли их вести совершенно ненужную им роскошную светскую жизнь. Нас окружали благовоспитанные молодые люди, и наше время протекало в занятиях и развлечениях, которые должны были помочь нам занять достойное место в свете. Нас с Заидой связывали не только родственные узы, но и большая дружба, которая только и может возникнуть с ранних лет. Я была старше Заиды на два года. Разница между нами была не только в возрасте, но и в характере. Заида отличалась веселым нравом, я же в своих чувствах была много сдержаннее. Это бросалось в глаза, как и не сравнимая с моей красота Заиды.
Как-то, незадолго до того, как император Лев послал войска для захвата Кипра, мы прогуливались по берегу моря. Море было удивительно спокойным, и мы упросили Аласинтию и Белению разрешить нам покататься на лодках. Мы взяли с собой наших подруг и поплыли в гавань любоваться большими заморскими кораблями. Приблизившись к кораблям, мы увидели, как от одного из них навстречу нам отошли шлюпки, и решили, что это арабские матросы, которых отпустили на берег. В первой шлюпке наше внимание привлек статный молодой вельможа, окруженный изысканно одетыми людьми. Их лодка повернула в нашу сторону, и мы, подумав, как бы они не решили, что мы украдкой наблюдаем за ними, смутились и изменили направление. Но они поплыли за нами, в то время как остальные шлюпки продолжали свой путь к берегу. Незнакомцы подплыли к нам совсем близко, и мы отчетливо видели, что тот, на которого мы сразу обратили внимание, откровенно разглядывает нас и что погоня за нами доставляет ему удовольствие. Заида восприняла все это как забавную игру и приказала еще раз развернуть нашу лодку так, чтобы не терять преследователей из виду. Меня же эта игра, если это можно было назвать игрой, страшно взволновала – я всмотрелась в того, кто верховодил погоней, и была поражена тонкостью черт его лица и его привлекательной внешностью. Я даже возвысила на Заиду голос, потребовав немедленно вернуться в замок, уверенная, что ни Аласинтия, ни моя матушка не одобрят наших заигрываний. Заида не стала возражать, и мы повернули к дому, но шлюпка преследователей обогнала нас и причалила рядом с другими нашими лодками, которые добрались до берега раньше нас.
Когда наша лодка уткнулась носом в песок, тот, кто привлек наше внимание, подошел к нам в сопровождении других молодых людей и подал руку, чтобы мы смогли спуститься на берег. Мы поняли, что он уже узнал у наших подруг, с кем имеет дело. Нас с Заидой поразили его светские манеры, тем более что перед нами были арабы, к которым нам всегда внушали неприязнь. Мы ожидали увидеть на лице молодого красивого араба удивление, когда он узнает, что мы не говорим по-арабски, но были сами весьма удивлены, когда он обратился к нам с греческой учтивостью на нашем языке.
– Я отдаю себе отчет в том, сударыня, – обратился он к Заиде, которая шла впереди меня, – что арабу не дозволено вести себя так вольно, но то, что для другого подобное поведение было бы равносильно преступлению, может быть прощено человеку, который имеет честь быть соратником таких выдающихся особ, как Зулема и Осмин. Уступая любопытству познакомиться с красотами Греции, первым делом я решил побывать на Кипре, и судьба оказалась ко мне настолько благосклонной, что на вашем острове я сразу же нашел то, чего не мог найти ни в одной другой стране.
Говоря, он смотрел то на Заиду, то на меня с таким восхищением, что нам даже в голову не пришла мысль усомниться в искренности его слов. То ли у меня уже зародилось какое-то чувство, то ли свою роль сыграла наша отрешенная от мира жизнь, но, признаюсь, эта неожиданная встреча взволновала меня. Аласинтия и Беления, находившиеся в отдалении, направились в нашу сторону, послав слугу узнать, что за люди пожаловали в наши нечасто посещаемые края. Вернувшийся слуга сообщил им, что с нами разговаривает Аламир, принц Тарский, сын того самого Аламира, который, объявив себя халифом, наводил ужас на христиан. Наши матери слышали, что принц Тарский был в союзе с Зулемой и Осмином, и желание услышать новости о своих мужьях, а также уважение к имени столь родовитого гостя умерили их неприязнь к арабам и заставили проявить больше терпимости и любезности. Аламир рассказал им о Зулеме и Осмине, с которыми виделся перед отъездом, и даже пожурил непочтительных мужей, бросивших на произвол судьбы столь приятных дам, чем окончательно расположил к себе наших родительниц. Разговор на берегу моря продолжался довольно долго, а когда закончился, Аласинтия и Беления, по обыкновению избегавшие общества, настолько расчувствовались, что предложили гостю кров и ночлег. Аламир сказал, что правила приличия должны были бы заставить его отклонить любезное приглашение, но он его принимает, так как не может отказать себе в удовольствии провести время в столь приятном обществе. Он отправился вместе с нами в замок, попросив разрешения не разлучать его со своим другом Мульзиманом, которого представил как достойнейшего и весьма почитаемого человека. Вечером Аламир продолжал очаровывать нас. Я не переставала поражаться его уму, обаянию и обходительности и наконец заподозрила появление в себе чувства большего, чем простое восхищение. Мне показалось, что на меня он смотрит с особым вниманием, и я уже льстила себя мыслью, что нравлюсь ему, по крайней мере, не меньше, чем Заида.
Утром Аламир не только не покинул, как предполагалось, замок, но еще больше обворожил Аласинтию и Белению, которые уговорили его остаться. Ему доставили с корабля великолепных арабских скакунов. Сопровождавшие его люди оседлали их, и сам он, с грацией, присущей людям его нации, вскочил в седло, восхитив всех своими качествами наездника. Он пробыл с нами три-четыре дня и настолько завладел умом и сердцем Аласинтии и Белении, что получил от них приглашение навещать нас во время своего пребывания на острове. Покидая замок, Аламир сказал мне, что если он докучает мне своим присутствием и будет докучать в будущем, то вся вина за это лежит на мне. И все-таки я заметила, что порой его глаза внимательно рассматривали Заиду. Однако взгляды, которые я улавливала на себе, и сказанные им слова убедили меня, что я ему небезразлична. О, боже мой! Если бы это было так! Он ускакал, и как только скрылся из виду, в мое сердце закралась неведомая ранее грусть. Я ушла к себе в смятенных чувствах. Мне не сиделось на месте, и я пошла к Заиде, видимо, ощущая потребность поговорить об Аламире. Она с подружками плела из цветов гирлянды, и, глядя на нее, можно было подумать, что никакого принца не было и она в глаза его не видела. Она с таким увлечением занималась цветами, что внутренне я даже разозлилась на нее и, почти насильно оторвав от дела, увлекла с собой на прогулку. Я завела речь об Аламире и сказала ей, что он не спускал с нее глаз. Заида ответила, что ничего подобного не заметила, и я поинтересовалась у нее, какое, по ее мнению, впечатление на Аламира произвела я. Она удивилась моему вопросу, сказав, что все это ее мало волнует. Я не понимала, как могло случиться, что если Заиду появление Аламира оставило равнодушной, то почему во мне встреча с ним оставила такой глубокий след. Теперь я уже рассердилась на себя и, как впоследствии оказалось, была права.
Несколькими днями позже Аламир вновь появился в замке. Аласинтия и Заида куда-то ушли и вернуться должны были лишь к вечеру. Аламир предстал передо мной еще более любезным и обаятельным. Моя печальная судьба распорядилась так, что в отсутствие Заиды все его внимание невольно было обращено на меня. Его безупречную обходительность я приняла за ответное чувство и убедила себя в том, что мы нравимся друг другу. Нас с Беленией Аламир покинул задолго до прихода Заиды, и я увидела в этом знак того, что он не ищет с ней встречи. Заида и Аласинтия вернулись довольно поздно, и каково же было мое удивление, когда я узнала от них, что Аламир встретился им недалеко от замка и проводил их до ворот. Поскольку он ушел задолго до их прихода, я с тревогой подумала, что он ждал их возвращения. Мне стало не по себе, но я старалась успокоить себя, объясняя все волей случая, и с нетерпением продолжала ждать новых встреч. Он пришел спустя несколько дней и сообщил Аласинтии, что император Лев готовится к захвату Кипра. Близость войны послужила ему поводом еще для нескольких посещений замка, и всякий раз он держался со мной с прежней галантностью и обходительностью. Мне приходилось напрягать всю волю, чтобы не высказать ему мои сомнения. Возможно, я так бы и сделала, если бы его пристальные взгляды, которые он порой устремлял на Заиду, не удерживали меня от опрометчивого поступка. Предназначенные ей знаки внимания я относила на счет его природной вежливости, а его умение владеть своими чувствами мешало мне разглядеть то, что я была обязана разглядеть.
До нас дошли слухи, что императорская армада приближается к острову, и Аламир уговорил Аласинтию и Белению покинуть наши места. Христианская религия служила нам залогом безопасности, но союз наших отцов с арабами и бесчинства, которые всегда несет с собой война, побудили нас последовать совету Аламира и перебраться в Фамагусту. Я с трудом скрывала свою радость в надежде, что Аламир будет рядом со мной, поблизости, а Заида с матерью разместятся где-нибудь в другом месте. Я мучилась сознанием ее красоты и по-женски опасалась ее присутствия. Мне казалось, что без нее мне легче будет распознать его чувства и, убедившись в их искренности, не сдерживать своих. На самом же деле я давно потеряла над собою власть. И все-таки я уверена, что, если бы тогда я знала его истинное ко мне отношение, как знаю теперь, я сумела бы обуздать себя.
В день нашего прибытия в Фамагусту Аламир выехал нам навстречу. Заида в этот день выглядела необыкновенно красивой и предстала перед глазами Аламира тем, чем он представлялся мне, – человеком, которого нельзя не полюбить. От меня не укрылось то внимание, которым он сразу же окружил мою подругу. Когда мы подъехали к городу, наши матери расстались, и Аламир последовал за Заидой, даже не позаботившись подыскать повод, чтобы объяснить, почему он едет с ней и оставляет меня. Никогда еще мое сердце не испытывало такой боли, и я поняла, насколько сильна моя любовь. Эта мысль сделала мою боль еще нестерпимей. Я увидела, какое несчастье я навлекла на себя по своей собственной вине. Но, как все влюбленные, я на что-то еще надеялась и даже стала убеждать себя, что поступок принца объясняется какими-то неизвестными мне причинами. И действительно, вскоре эта слабая надежда засверкала ярче – Аламир дал понять нам, Заиде и мне, что любит нас обеих, и в дальнейшем все будет зависеть от нас самих. Но красота Заиды была неотразима и сделала свое дело. Он даже забыл, что и мне обещал свою привязанность. Я его почти не видела. Если он и навещал меня, то только в поисках Заиды. Страсть захватила его полностью. Он относился к ней так, как могла бы к нему относиться я, если бы судьба была на моей стороне и меня не сдерживали правила приличия.
Вряд ли мне стоит рассказывать вам, что я пережила и какие мысли обуревали меня. Я страдала, когда видела его, ослепленного страстью, рядом с Заидой, но в то же время не могла жить без него. Я предпочитала видеть их вместе, чем не видеть его вообще. Его ухаживания за ней не только не охлаждали мою страсть, но еще больше распаляли ее. Все его слова, все его жесты, предназначенные Заиде, восторгали меня до такой степени, что, если бы кто-то другой полюбил меня, я бы посоветовала ему взять поведение Аламира в качестве примера для подражания. Любовь настолько коварна, что разжигает ваши чувства, даже если предназначена не вам. Заида рассказывала мне о сердечных излияниях Аламира и о своем полном к нему равнодушии. Когда она мне об этом говорила, я готова была признаться ей в своей любви к принцу и этим признанием побудить ее оттолкнуть его от себя раз и навсегда. Но я боялась, что, если Заида узнает о моих чувствах к Аламиру, ее отношение к нему может измениться в лучшую сторону. Во всяком случае, я твердо для себя решила не мешать его любви к Заиде. Зная по своему горькому опыту, что значит любить безответной любовью, я не могла пожелать того же самому дорогому для меня человеку. Возможно, все дальнейшие испытания мне помогла перенести Заида своим безразличным отношением к Аламиру.
Император послал на Кипр такую огромную армию, что мало кто сомневался в его победе. С приближением императорских войск дали наконец-то о себе знать и Зулема с Осмином. Халиф, побаивавшийся своих грозных союзников, стал подумывать, как бы ему от них избавиться. Но они опередили его и сами попросили поставить их во главе армии, готовящейся выступить на помощь защитникам Кипра. К великой радости Аласинтии и Белении, они появились на острове, когда их никто уже не ждал. Занятая собственными переживаниями, я не только не испытала особой радости по случаю приезда моего отца, но на меня свалилась новая беда с приездом отца Заиды. Меня сразу же охватило предчувствие, что Зулема поддержит Аламира в его домогательствах руки Заиды, и предчувствие меня не обмануло. Пребывание Зулемы в Африке накрепко связало его с прежней религией, и он прибыл на Кипр с твердым намерением обратить Заиду в свою веру, увезти ее в Тунис и выдать замуж за принца Фесского, выходца из знатного дома Идрисов. Но, познакомившись с принцем Тарским, он счел его вполне достойным руки своей дочери. Я не делала ничего, чтобы помешать Заиде полюбить Аламира, но то, что могло произойти с приездом Зулемы, испугало меня.
Любовь Аламира к Заиде становилась все сильнее и сильнее. Те, кто знал его, были поражены его страстью. Мульзиман, о котором я вам говорила и которого приглашала к себе, так как он был близким другом Аламира, не переставал удивляться, и я поняла из его слов, что ничего подобного до сих пор с его другом не случалось. Аламир поведал Зулеме о своих чувствах к его дочери, и Зулема объявил ей о своей воле выдать ее за принца Тарского. Заида, которая догадывалась, что ее отец готов пойти на такой шаг, тут же, весьма обеспокоенная, поспешила с этой новостью ко мне. Должна признаться, что я не понимала причин расстройства подруги – мне отнюдь не представлялось несчастьем стать женой столь достойной особы. Узнав от отца Заиды о ее решительном отказе выйти за него замуж, Аламир полностью забыл о своих чувствах, которыми когда-то одаривал и меня, и тут же прибежал ко мне, умоляя помочь ему и замолвить за него перед Заидой словечко. Мысли мои помутились, и выдержка едва не оставила меня. Меня охватило такое волнение, которое он, несомненно, бы заметил, если бы не был, как и я, ослеплен страстью. Какое-то время мы молчали, и это молчание говорило о многом. Наконец я ему сказала:
– Я более других удивлена противлению Заиды воле отца, но менее других способна повлиять на нее. Я бы покривила душой, если бы стала уговаривать ее изменить свое решение. Несчастье полюбить человека другой веры мне хорошо известно, и я не могу посоветовать Заиде пройти через это испытание. Моя мать с пеленок предупреждала меня об этом, и думаю, что Аласинтия также приложила все усилия, чтобы ее дочь никогда не повторила ее ошибку. Уверяю вас, я менее чем кто-либо способна выполнить вашу просьбу.
Мой отказ повлиять на подругу очень расстроил Аламира. Он попытался разжалобить меня, заговорив о своем горе, о своей любви к Заиде. Его слова были для меня как соль на рану, но, находясь в том же положении отвергнутой, я понимала и жалела его. Несговорчивость Заиды доставляла мне маленькую радость мести, но в то же время мое честолюбие страдало от того, что она не хотела оценить человека, которого я боготворила.
Я решила открыть Заиде душу, но прежде посоветовать ей еще раз хорошенько подумать, способна ли она устоять перед волей отца. Она ответила мне, что пойдет на любую крайность, но никогда не согласится выйти замуж за человека другой веры, которая позволяет мужьям иметь сколько угодно жен. Она сказала также, что вряд ли Зулема будет упорствовать в своем решении, а если заупрямится, то Аласинтия найдет на него управу. Слова Заиды окрылили меня, и я решила, что наступил момент рассказать ей о своих чувствах к Аламиру. Сделать это оказалось для меня гораздо труднее, чем я полагала. И все-таки, преодолев гордыню и стыд, я, вся в слезах, поведала ей о своей несчастной любви. Для нее это было полным откровением, но, как я заметила и как того желала, она приняла мое горе близко к сердцу.
– Зачем же вы так долго скрывали свои чувства от того, кто заронил искру любви в ваше сердце? Я уверена, что, если бы он знал о них с самого начала, он, несомненно, полюбил бы вас. При малейшем намеке с вашей стороны, честь, которую вы оказываете ему своею любовью, и мое к нему прохладное отношение заставили бы его забыть обо мне. Если вы хотите, – добавила она, обняв меня, – я могу попытаться дать Аламиру понять, что ему следует обратить свой взор не на меня, а на вас.
– Дорогая Заида, не отнимайте у меня того единственного, что не позволяет мне умереть от моих страданий. Я не переживу, если Аламир узнает о моих к нему чувствах. И дело не только в моей гордости или женском самолюбии. Я была бы на седьмом небе, если бы он полюбил меня только потому, что я люблю его. Но любовью за любовь не платят. И, убегая от горькой правды, я сохраняю маленькую надежду, с которой не хочу расстаться. Это – единственное, что мне остается.
Я привела много других доводов, доказывая, что не должна открывать своих чувств Аламиру, и Заида согласилась со мной. Как бы то ни было, разговор с подругой и пролитые слезы облегчили мою душу.
Война тем временем продолжалась, и близость поражения ни у кого не вызывала сомнений. Вся равнинная часть острова была уже занята войском императора, и только Фамагуста продолжала оказывать сопротивление. Аламир каждый день подвергал себя смертельной опасности, и в его неистовстве было столько же мужества, сколько и отчаяния, что очень беспокоило Мульзимана. Он часто навещал меня, и его не переставала удивлять страсть, коей его друг воспылал к Заиде. Он настолько поражался его поведению, что я не удержалась и спросила его, был ли Аламир влюблен в кого-нибудь до знакомства с Заидой. Мульзиман не сразу удовлетворил мое любопытство, но, уступив моей настойчивости, согласился в конце концов рассказать о жизни и приключениях принца Тарского. Не буду вдаваться в подробности – это заняло бы слишком много времени. Расскажу лишь о самом главном – о том, что даст вам представление о персоне Аламира и глубине моего горя.
История Аламира, принца Тарского
– Я уже рассказывала вам о происхождении принца, о его достоинствах и моих к нему чувствах, и вы должны были убедиться в его учтивости и обходительности. Зная о своем обаянии, уже в юные годы он посвятил себя покорению женских сердец. И хотя образ жизни арабских женщин не располагал к амурным приключениям, галантность Аламира и настойчивость его ухаживаний позволяли ему добиваться побед там, где спасовал бы любой другой. Поскольку он был холост, а мусульманская религия разрешала иметь много жен, в Тарсе не было ни одной красавицы, которая не желала бы связать с ним свою жизнь. Такое отношение к нему со стороны женского пола могло бы без труда положить конец его холостяцкой жизни, но не в его характере было связывать себя узами, порвать которые было потом невозможно. Его привлекала роль покорителя сердец, но не любящего мужа. По-настоящему он никогда никого не любил, но настолько хорошо овладел всеми тонкостями любовной игры, что с необыкновенной легкостью убеждал в своей страсти всех, кого удостаивал своим вниманием. И надо сказать, что, когда он расставлял свои сети, желание понравиться разжигало в нем огонь, который вполне можно было принять за истинную страсть. Но как только он добивался своего, его увлечение угасало, а поскольку сама по себе любовь, не требовавшая преодоления преград и лишенная налета таинственности, ему была чужда, он искал повода к разрыву и начинал готовиться к новым победам.
Один из приближенных Аламира, некто по имени Селемин, был конфидентом принца и его напарником по любовным похождениям. У арабов, как вы, наверное, знаете, есть в году несколько праздников, во время которых женщины пользуются большей, чем в обычные дни, свободой. Им позволено, не снимая, правда, чадры, выходить из дому, прогуливаться в городских садах, посещать представления. Эти праздники длятся днями, и Аламир с Селемином всегда с нетерпением ожидали их наступления. Они искали встреч с неизвестными им прелестницами, заводили с ними разговоры и завязывали знакомства.
Во время одного из таких праздников Аламиру встретилась молодая вдова по имени Нария. Она была не только необыкновенно красива, но и обладала огромным состоянием и принадлежала к известному роду. Разговаривая с рабыней, она подняла вуаль, и Аламир, находившийся поблизости, был поражен чертами ее лица. Нария, заметившая взгляд молодого человека, хотя и смутилась, но не опустила глаз и внимательно на него посмотрела. От Аламира ее взгляд не ускользнул, он пошел за ней по пятам и даже не скрывал, что преследует ее. Праздник удался – он встретил прелестное создание и удосужился благосклонного взгляда. Этого было достаточно для нового увлечения и новых надежд. Он приказал своим людям разузнать о прекрасной незнакомке побольше, и слухи о ее добропорядочности и незаурядном уме лишь разожгли его желания. Аламир стал искать с ней встреч, часами ходил вокруг ее дома, тщетно пытаясь увидеть ее, не подозревая, что Нария наблюдает за всеми его ухищрениями. Он старался оказаться на ее пути, когда она ходила в городские бани. Два или три раза ему удалось увидеть ее лицо, и, все более поражаясь ее красоте, он начал подумывать, не та ли Нария женщина, которой суждено положить конец его непостоянству.
Прошло несколько дней, но со стороны его новой пассии не последовало никаких обнадеживающих знаков, и его, по обыкновению, радужное расположение духа сменилось беспокойством, которое, однако, не помешало ему завести две-три интрижки, в том числе с Зоромадой, красивой девушкой из богатой и знатной семьи. Увидеть Зоромаду было еще труднее, чем Нарию, так как эту девушку оберегало зоркое око строгой матушки. Но эта помеха не так разжигала азарт Аламира, как неприступность самой Нарии, встречи с которой он решил добиться во что бы то ни стало. Аламир попытался подкупить кого-нибудь из рабов Нарии, с тем чтобы узнать, когда она покидает дом и где проводит время. Удалось это ему не сразу, но через два дня слуга, больше других кичившийся своей неподкупностью, сообщил ему, что уже сегодня его госпожа отправится в свой загородный дом, и если принц желает увидеть ее, он легко найдет у ограды возвышенное место, с которого хорошо видно все происходящее в саду. Аламир тут же воспользовался добытыми сведениями и, изменив внешность, выехал из Тарса.
Он провел у садовой ограды всю вторую половину дня, но так ничего и не увидел и, когда наступил вечер, уже решил отправиться в обратный путь, как вдруг заметил подкупленного раба, который открывал ворота и знаками подзывал его к себе. Аламир подумал, что раб предлагает ему полюбоваться на Нарию через открытые ворота, но тот провел его в дом, в богато убранную, украшенную восточными орнаментами комнату, великолепием которой он не успел насладиться, так как его взор сразу привлекла Нария, полулежавшая на роскошных коврах в окружении нескольких девушек, словно богиня среди ангелов. Восхищенный и пораженный увиденным, Аламир бросился к ногам слегка смутившейся красавицы.
– Я не знаю, – обратилась она к Аламиру, понуждая его встать с колен, – следует ли мне начинать знакомство с вами признанием в чувствах, которые я так долго скрывала от вас? Я, возможно, никогда бы не открыла их вам, если бы вы не были столь настойчивы в проявлении ко мне своих чувств. Как видите, несмотря на призрачность надежд, я не смогла не увлечься вами. Вы сразу же обратили на себя мой взор, и я стала внимательно наблюдать за вами. И, надо сказать, преуспела в своем скрытном наблюдении больше, чем вы в своем. Сейчас же я пригласила вас для того, чтобы лучше узнать ваши чувства и чтобы вы выразили мне словами то, что уже доказали вашим поведением.
Несчастная Нария! Каких доказательств искала она в словах Аламира? Конечно же, она была в полном неведении относительно его обманчивого и неотразимого шарма. Любовь Аламира в преподнесенном им описании превзошла все ожидания прелестной вдовушки, и он без труда завладел ее сердцем. Нария отпустила его, одарив приглашением навещать ее в этом великолепном доме. Аламир вернулся в Тарс, полагая себя самым влюбленным человеком на свете, и едва не убедил в этом Мульзимана и Селемина. Он неоднократно встречался с Нарией и получал от нее самые искренние заверения в безграничности и неизбывности ее любви. Но при этом она сказала ему, что знает его пылкий, но ветреный нрав, и заявила, что никогда не согласится делить с кем-нибудь его сердце и, если он дорожит ее чувствами, все его помыслы должны быть только о ней – первый же повод для ревности прервет все их отношения. Аламир с присущим ему мастерством искусителя ответил клятвами и заверениями в вечной и неделимой любви, развеяв все сомнения Нарии. Но уже сама мысль о каких-то обязательствах охладила его пыл, тем более что все трудности и преграды для встреч были уже преодолены. Свидания в загородном доме, однако, продолжались. Нария думала только о том, как бы его женить на себе. Полагая, что никаких препятствий для этого нет – он ее любит, она его тоже, – вдова завела разговоры о свадьбе. Услышав это, Аламир сник, но, по обыкновению, не подал виду, и Нария уверилась, что через день-другой она станет женой принца.
Почувствовав, что любовь начинает затухать, Аламир удвоил усилия по завоеванию сердца Зоромады. Он воспользовался услугами тетушки Селемина, которая в знак доброго к ней отношения со стороны племянника относилась с благосклонным снисхождением к любовным делам его друга, и передал через нее Зоромаде письмо. Час свиданий, однако, никак не наступал, и соответственно возрастал любовный азарт Аламира.
События приняли благоприятный оборот во время одного из праздников в начале года. По обычаю, в этот праздник знатные люди одаривают друг друга богатыми подарками, и улицы переполнены рабами, нагруженными дорогостоящими покупками. Аламир также послал подарки своим друзьям и знакомым. Нарии, учитывая ее гордость и положение, он подарил редкие духи из Аравии, со вкусом уснастив свой подарок вычурными безделушками.
Нария была глубоко тронута вниманием Аламира. Сердце подсказывало ей, что надо остаться у себя наедине со сладостными мечтами о скорой свадьбе, но она предпочла принять участие в праздничных увеселениях и, приняв приглашение матери Зоромады, отправилась в знакомую семью с надеждой на веселое и приятное времяпрепровождение. Пройдя в большую залу, она почувствовала запах тех же духов, какие подарил ей Аламир, и не удержалась, чтобы не поинтересоваться, откуда исходит столь удивительное благовоние. Юная и застенчивая Зоромада покраснела и смущенно замолчала. На помощь ей пришла мать, которая поспешила с гордостью сообщить, что это запах духов, посланных ее дочери тетушкой Селемина, друга принца Тарского. Ответ сразу насторожил Нарию, а когда она увидела коробку из-под духов, украшенную теми же и даже еще более дорогими вещицами, ей стало не по себе. Ее тело пронзила острая боль, и, сославшись на недомогание, разбитая и опустошенная, она вернулась к себе. Нария отличалась болезненной гордостью и ранимой душой, и мысль оказаться обманутой любимым человеком повергла ее в удрученное состояние, но, несмотря на свою беспомощность и отчаяние, она твердо решила выяснить все о коварном поведении принца.
Нария отправила ему послание, в котором сообщала, что заболела и не в состоянии выходить из дому и посещать праздничные гуляния. Аламир тут же появился у нее и заверил, что также отказывается от праздничных забав, так как без нее ничто не может доставить ему удовольствие. Он был так красноречив, что Нария почти поверила ему и готова была даже испытать угрызения совести за свои подозрения. Однако, как только Аламир распрощался с ней, она поднялась и, переодевшись так, чтобы он не мог узнать ее, отправилась в городские сады и парки, где скорее всего надеялась его увидеть. Она почти сразу нашла его, также изменившего внешность, но эта смена одеяний явно предназначалась не для тайной встречи с ней – Аламир неотступно следовал за Зоромадой и не покидал ее в течение всего гулянья. На следующий день Нария вновь обнаружила его в праздничной толпе, но на сей раз, вновь изменив внешность, объектом своих ухаживаний он выбрал не Зоромаду, а новую, не менее привлекательную девушку. Поначалу Нария даже обрадовалась, решив, что встреча с Зоромадой, как и с этой девушкой, – простая случайность. Она незаметно смешалась со стайкой юных прелестниц, сопровождавших ту, за которой следовал Аламир, и на углу одной из площадей настолько приблизилась к нему, что услышала, как он заговорил со своей новой избранницей, обратившись к ней с хорошо известными Нарии словами. Посудите сами, какое это произвело впечатление на Нарию! В этот момент она была бы счастлива узнать, что Зоромада – единственная любовь Аламира, которая могла внезапно прийти после пламенной любви к ней, Нарии. Она могла утешать себя тем, что все-таки была любима, но, увидев, что ее возлюбленный способен расточать обещания двум, трем и неизвестно скольким еще молодым особам, поняла, что угождала лишь его тщеславию, а не любящему сердцу, удовлетворяла его прихоть, не получая взамен счастья.
Для Нарии – женщины, высоко ценившей свое достоинство, – это был удар, который она не могла перенести. Она вернулась к себе, полная горечи и обиды. Дома ей передали письмо от Аламира, который уверял ее, что пребывает в одиночестве, не желая никого и ничего видеть, так как без нее его жизнь утратила всякий смысл. Этот обман показал ей, чего стоили все его прежние слова, и ею овладело чувство жгучего стыда за саму себя, наивно принявшую за глубокое чувство пустое увлечение сладострастного ветреника. Она тут же написала Аламиру прощальное письмо, изложив на бумаге в идущих от сердца словах боль и отчаяние нежно любившей и обманутой женщины, но не соблаговолила уведомить его о своей дальнейшей судьбе. Получив послание, Аламир был поражен и даже огорчен – ум и красота Нарии были настолько необычайны, что потеря такой удивительной женщины горечью отозвалась даже в его изменчивом сердце.
Он рассказал о печально закончившейся любовной авантюре Мульзиману, который не постеснялся пристыдить своего друга.
– Вы глубоко ошибаетесь, – сказал ему Мульзиман, – если думаете, что ваше отношение к женщинам укладывается в рамки мужской порядочности.
Упрек друга пришелся Аламиру не по вкусу.
– Хочу перед вами оправдаться, – ответил он. – Я слишком дорожу вашей дружбой, и мне больно, что вы столь низкого обо мне мнения. Неужели вы считаете, что я не способен искренне полюбить ту, которая так же искренне полюбит меня?
– Вы пытаетесь оправдаться, – прервал его Мульзиман, – сваливая вину на любивших вас женщин. Хоть одна из них изменила вам? Или, может быть, Нария не любила вас искренне и преданно?
– Нария лишь думала, что любит меня. На самом же деле она любила мое положение и мое звание, которые прельщали ее. Всеми женщинами, которых мне довелось познать, руководило тщеславие и честолюбие – они любили принца Тарского, а не Аламира. Желание сделать блестящую партию и вырваться из написанного им на роду прозябания – вот что такое их любовь, точно так же, как мои увлечения и радость побед они принимают за мою истинную страсть.
– И все-таки я думаю, что к Нарии вы несправедливы, – отвечал Мульзиман, – она любила вас искренне; и именно вас, Аламира, а не принца.
– Нария завела разговор о свадьбе, как, впрочем, и все остальные. А коли так, то я перестаю верить в подлинность чувств.
– А вы полагаете, что женщины могут любить вас и не мечтать выйти за вас замуж?
– Я не хочу, – ответил Аламир, – чтобы те, кто стоят ниже меня, претендовали на замужество. Я мог бы согласиться на это, если бы влюбленная в меня женщина не знала, кто я, и, возможно, даже считала бы ошибкой связать со мной свою судьбу. Но пока во мне видят только принца и рассчитывают получить какие-то выгоды, никто не может побудить меня к женитьбе и заставить поверить в искреннюю любовь. Вот увидите, мой друг, – добавил он, – наступит день, и я полюблю искренней и преданной любовью ту, которая полюбит меня и не будет знать, что перед ней принц Тарский.
– Скорее всего, вы желаете неисполнимого, – возразил Мульзиман. – К тому же, если бы вы были способны на постоянство, вы без труда нашли бы то, что ищете, и вам не надо было бы так долго ждать чуда.
Аламиру не терпелось узнать, что сталось с Нарией, и, прервав разговор, он поспешил к ней. Ему сообщили, что Нария отбыла в Мекку, не сказав ни какой выбрала путь, ни когда вернется. Для Аламира этого было более чем достаточно, чтобы забыть о ее существовании, и все его мысли тут же обратились к Зоромаде, целомудрие которой по-прежнему блюло неусыпное око матери. Эта преграда была настолько труднопреодолимой, что Аламир отважился на крайнюю меру – спрятаться в одном из женских банных домов.
Банные дома, являющие собой образцы великолепия, женщины посещают три-четыре раза в неделю, где с удовольствием демонстрируют друг дружке свои прелести, важно расхаживая в окружении бесчисленных рабынь, несущих все необходимые для туалета предметы. Вход в эти дома мужчинам запрещен под страхом смертной казни, от которой не могут спасти их ни деньги, ни звания. Даже Аламир, которому его высокое положение позволяло не подчиняться обычным законам, вызвал бы нарушением этого запрета бурю негодования и возмущения и расстался бы не только со всеми почестями, но и с самой жизнью.
Но ничто не могло удержать его от принятого решения. Он передал Зоромаде записку, в которой сообщал о своем намерении увидеться с ней в банях, и просил подсказать ему, как и где ее найти. Зоромаду испугали последствия безрассудного поступка Аламира, но пылающая в ней страсть и желание освободиться от тоскливой затворнической жизни помогли ей преодолеть все страхи. Она описала ему банное помещение, в котором, по обыкновению, моются женщины и их семьи и где при предбаннике есть что-то вроде кладовой, вполне пригодной, чтобы укрыться от посторонних глаз. Зоромада сообщала также, что сама мыться не будет, а когда ее мать оставит предбанник и займется мытьем, они могут встретиться в этой довольно просторной кладовке. Аламир был вне себя от счастья в предвкушении столь опасной авантюры. Одарив главного банщика дорогими подарками, он проник в ночь перед встречей в бани, пробрался в кладовку и, сгорая от нетерпения, просидел там до утра.
Приблизительно в то время, когда должна была появиться Зоромада, он услышал в предбаннике шум, а когда шум стих, дверь в кладовку открылась, и вместо Зоромады он увидел незнакомое ему, в богатых одеяниях юное создание, которое сразу же покорило его необыкновенной красотой лица, отражавшего наивную невинность первой молодости. Удивление девушки было не меньшим, чем удивление Аламира. Ее также поразили его приятная внешность и изысканная одежда. При виде мужчины в столь неподобающем месте девушка, несомненно, закричала бы и позвала на помощь, если бы Аламир, несказанно обрадованный новому приключению, не приложил палец к губам. Она подошла к нему и осведомилась, каким чудом он здесь оказался. Аламир, сказав, что история эта слишком долгая, попросил не выдавать его и не губить человека, который, правда, нисколько не боится смерти, поскольку своей гибелью будет обязан самому прелестному на земле созданию. Лицо девушки покрылось краской застенчивости, и ее вид мог бы тронуть гораздо менее чувствительное, чем у Аламира, сердце.
– Я отнюдь не желаю навлечь на вас хотя бы малейшую беду, – ответила она, – но, находясь здесь, вы рискуете многим, и я не уверена, что вы отдаете себе отчет в той опасности, которой себя подвергаете.
– Я, сударыня, прекрасно сознаю, чем рискую, но, поверьте мне, это не самая страшная из опасностей, которая сегодня угрожает мне.
После этих слов, смысл которых, как он надеялся, не должен был ускользнуть от девушки, он поинтересовался ее именем и тем, каким образом она оказалась в этот час в банях.
– Меня зовут Эльсиберия. Мой отец – наместник Лемноса. Моя мать, как и я, в Тарсе всего второй день, и мы никогда здесь не бывали раньше. Матушка решила помыться, я не захотела и, оставшись в предбаннике, совершенно случайно открыла эту дверь. Позвольте, сударь, узнать ваше имя?
Аламир испытал огромную радость, повстречав юное прелестное создание, не знавшее ни его имени, ни сана, и назвался Селемином, первым пришедшим ему в голову именем друга. В этот момент послышался шум, и Эльсиберия поспешила к двери с явным намерением никого не пускать. Забыв о всякой опасности, Аламир двинулся за ней.
– Могу ли я рассчитывать на новую встречу? – с мольбой в голосе проговорил он.
– Не знаю, что сказать вам, – ответила она, смутившись, – но не думаю, что это невозможно.
С этими словами она вышла из кладовой и плотно закрыла за собой дверь.
Аламир остался один, несказанно довольный случившимся, – никогда в жизни ему не доводилось видеть такой очаровательной юной особы. Ему показалось, что и она проявила к нему интерес. К тому же она не знала, что он принц Тарский. Короче говоря, все складывалось как нельзя лучше. Переполненный счастьем и волнующими надеждами, Аламир до вечера просидел в маленькой комнатке, забыв, что пришел на свидание с Зоромадой.
Зоромада же, искренне любившая Аламира, весь день провела в невероятном волнении. Ее мать, почувствовав себя неважно, отказалась идти в бани и уступила банное помещение, которым обычно пользовалась, матери Эльсиберии. Расстроенная несостоявшимся свиданием, Зоромада, зная к тому же, какой опасности подвергает себя ее возлюбленный, не находила места. Вернувшись к себе, Аламир нашел ее письмо, в котором она изложила то, что я вам только что рассказала, и сообщала также о намерении ее отца выдать ее замуж, но она-де не очень волнуется, так как, узнав от Аламира о его намерении жениться на ней, отец, несомненно, примет его сторону. Аламир показал письмо Мульзиману, желая убедить его, что все женщины только и думают, как бы женить его на себе. Он рассказал также другу о своем приключении в банном доме, расписав прелести Эльсиберии и отметив при этом, что юное создание не знает, кто такой принц Тарский, и, стало быть, покорено исключительно его личными достоинствами. Аламир заверил Мульзимана, что наконец-то нашел ту, которой может отдать свое сердце, и готов доказать свою способность к искреннему и неизменному чувству. Про себя он решил забыть о всех своих прежних галантных похождениях и не думать ни о чем другом, кроме как о завоевании расположения несравненной Эльсиберии. Первым делом надо было добиться с ней свидания, чему, как всегда, сопутствовали трудности, которые в данном случае были тем более значительными, что он не назвался своим подлинным именем. Ему пришло в голову вновь устроить встречу в банях, но осуществлению смелой мысли помешала болезнь матери Эльсиберии, без которой его избранница нигде не появлялась.
Между тем свадебные дела Зоромады шли своим чередом, и нареченная, разуверившись в чувствах Аламира, покорилась воле отца. Поскольку ее отец, как и жених, принадлежал к знатному и богатому роду, свадьбу было решено сыграть с невиданной пышностью и великолепием. Эльсиберия была в числе приглашенных, но увидеть ее Аламиру в ходе брачной церемонии не представлялось никакой возможности, так как на арабских свадьбах женщины полностью отделены от мужчин как в мечети, так и во время домашних торжеств. Аламир, однако, решился на еще более опасный поступок, чем его посещение женских бань ради встречи с Зоромадой. В день свадьбы он прикинулся больным, с тем чтобы избавить себя от принародного появления на брачной церемонии, и, переодевшись в женское платье, отправился в сопровождении тетки Селемина в мечеть. На голову он накинул большое покрывало, как это делают, выходя из дома, арабские женщины. Он сразу заметил Эльсиберию, узнав ее, несмотря на закрытое чадрой лицо, по запомнившемуся ему тонкому стану девушки и по одеяниям, не похожим на те, которые носят обитательницы Тарса. Подходя к месту церемонии, он оказался рядом с Зоромадой и тут же забыл о данном себе обещании. Уступая еще до конца не изжитой природной ветрености, он обратил на себя ее внимание и заговорил с прежней избранницей, как если бы переоделся для встречи именно с ней. Потрясенная Зоромада отшатнулась, но, тут же овладев собой, прошептала:
– Вы поступаете бесчеловечно, пытаясь убедить меня, что остались верны мне. К счастью или несчастью, но я знаю, что это не так, и постараюсь как можно скорее забыть о муках, которые вы мне причинили.
Больше она ничего не сказала, и Аламир не успел, да и не нашелся, что ответить. Церемония закончилась, и женщины заняли свои обычные места.
Он тут же забыл о Зоромаде, и его мысли вновь устремились к Эльсиберии. Он занял место рядом с ней, преклонил колени и принялся подобно другим громко молиться. Невнятный гул голосов позволял расслышать слова только тех, кто находился совсем рядом, и Аламир, не поворачивая головы и не меняя молитвенного тона, несколько раз произнес имя Эльсиберии. Она повернула голову в его сторону. Увидев, что девушка смотрит на него, он как бы невзначай уронил молитвенник, а нагнувшись за ним, слегка приоткрыл покрывало, так, чтобы она узнала его лицо, которое благодаря красоте и молодости и в обрамлении женского одеяния могло кого угодно ввести в заблуждение относительно пола его владельца. По взгляду девушки Аламир догадался, что она узнала его, и, не скрывая радости, попросил ее подтвердить свою догадку. Эльсиберия, чадра которой не была полностью опущена, не поворачивая головы, но не спуская при этом с него глаз, проговорила:
– Да, я сразу узнала вас, но я дрожу от страха при мысли о той опасности, которой вы подвергаете себя.
– Я готов на все, лишь бы видеть вас, – ответил Аламир.
– Однако в банях вы подвергали себя опасности не ради меня, – возразила Эльсиберия. – Возможно, и здесь вы ищете свидания с другой.
– Я здесь только ради вас и буду продолжать подвергать себя опасностям, если вы не назначите мне места встречи.
– Завтра мы с матерью идем во дворец халифа. Будьте там вместе с принцем. Лицо у меня будет открыто, как это положено при первом появлении во дворце.
На этом Эльсиберия прекратила разговор, опасаясь быть услышанной соседками.
Место назначенной встречи весьма озадачило Аламира. Ему было известно, что когда знатные дамы впервые посещают дворец халифа, они при его появлении, а также при появлении его высокочтимых сыновей не опускают чадру; в дальнейшем же их лица всегда должны быть закрыты. Придя во дворец, Аламир мог бы вдоволь насладиться красотой Эльсиберии. Но чтобы попасть туда, ему надо назваться принцем Тарским, чего он никак не желал. Он хотел завоевать женское сердце как обаятельный и неотразимый Аламир, а не как всеми почитаемый и известный своим богатством принц. Но он не желал и отказываться от свидания, которое назначила ему сама Эльсиберия. Нотки ревности, которые он уловил в ее голосе, когда она напомнила ему о встрече в банях, заставляли его к тому же найти возможность, чтобы доказать ей искренность своих побуждений. Положение казалось ему безвыходным. Он вновь рискнул заговорить с ней и попросил разрешения написать ей письмо.
– Вокруг меня нет никого, кому бы я могла довериться, – ответила Эльсиберия, – но попытайтесь расположить к себе раба по имени Забелек.
Эти слова обнадежили Аламира. Вместе со всеми он покинул мечеть и отправился к себе сменить женское одеяние и поразмыслить над тем, что ему делать дальше. Как бы ему трудно ни было скрывать свое подлинное имя и как бы это ни мешало его встречам с юной красавицей, он решил не отказываться от намерения выяснить раз и навсегда, может ли кто-нибудь полюбить его, не зная его высокого сана. Аламир дал себе зарок добиться этого во что бы то ни стало и сел за письмо.
Письмо Аламира Эльсиберии
«Если бы ко времени написания этого письма я уже заслужил хотя бы маленькую долю Вашего внимания или Вы сами бы подали мне хоть какую-то надежду, я скорее всего не обратился бы к Вам с просьбой, которую излагаю ниже. Мне думается, однако, что некоторые основания у меня для этого имеются. Наше мимолетное знакомство, сударыня, не дает мне права рассчитывать, что оно оставило в Вашем сердце хоть какой-то след. Вы свободны от всяких чувств и всяких обещаний, и завтра Вам предстоит посетить дом, где Вы встретите принца, который никогда еще не отказывал себе в удовольствии завоевать любовь таких прелестных созданий, как Вы. Я не могу, сударыня, не опасаться этой встречи. Я не сомневаюсь, что Аламир будет покорен Вашей красотой и наверняка сделает все, чтобы очаровать Вас, – поэтому я обращаюсь к Вам с нижайшей просьбой не встречаться с ним. Вряд ли эта просьба может затруднить Вас – я не прошу чего-то немыслимого и являюсь, наверное, единственным человеком на свете, который способен додуматься до чего-либо подобного. Возможно, моя просьба выглядит как чудачество, но я прошу Вас смилостивиться над чудаком, только что доказавшим Вам в мечети свою любовь поступком, который мог стоить ему жизни».
Подписав письмо именем Селемина, Аламир вновь переоделся, чтобы изменить внешность, и, окружив себя верными людьми, отправился выяснить, кто тот раб, о котором говорила Эльсиберия. Он несколько раз обошел дом наместника Лемноса, пока не наткнулся на старого раба, согласившегося за мзду поискать Забелека. Появившийся вдалеке молодой раб поразил Аламира, укрывшегося за колонной галереи парадного входа, стройностью фигуры и утонченностью черт. Приблизившись, молодой раб внимательно вгляделся в державшегося в тени Аламира, как бы надеясь увидеть знакомого, но когда незваный гость заговорил о Эльсиберии, изменился в лице и с тяжелым вздохом опустил глаза. На его лице отразилась такая печаль, что Аламир не мог не спросить, чем вызвана эта перемена.
– Я предположил, что мне будет известна личность посетителя, и никак не ожидал, что речь зайдет о Эльсиберии. Во всяком случае, продолжайте – все, что касается моей госпожи, близко моему сердцу.
Манера молодого раба изъясняться крайне удивила Аламира. Представившись Селемином, он передал письмо для Эльсиберии и удалился, но, оставаясь под впечатлением печальной красоты юного раба, вдруг подумал: уж не переодевшийся ли это в раба любовник Эльсиберии, который даже не смог скрыть своей тревоги при виде письма, адресованного его якобы госпоже. Он тут же поспешил успокоить себя, усомнившись, что вряд ли в таком случае Эльсиберия послала бы его за письмом соперника. Как бы то ни было, изысканные манеры юноши никак не соответствовали его положению раба, и это не могло не отдаться неясной тревогой в сердце Аламира.
Весь следующий день он провел в беспокойном ожидании и, чтобы убить время, даже нанес ранним утром визит матери. Никогда еще ни один влюбленный так страстно не желал встречи с возлюбленной, как Аламир желал, чтобы такая встреча не состоялась – если Эльсиберия не появится во дворце, значит, она ответила милостью на его просьбу. Более того, это означало бы, что она получила письмо из рук Забелека и, следовательно, молодой раб не мог быть переодетым любовником. Он пришел во дворец и стал ждать, и, когда наконец ему сообщили, что мать Эльсиберии появилась во дворце одна, без дочери, радости его не было границ: Эльсиберия откликнулась на его просьбу, его соперник – не более чем плод его воображения, ничто не может помешать его любви. Окрыленный, он покинул дворец, даже не пожелав представиться матери своей возлюбленной, и отправился к себе в ожидании часа, назначенного для встречи с Забелеком.
Как и накануне, молодой раб появился с печалью на красивом лице и передал от Эльсиберии письмо, которое привело Аламира в восторг. В сдержанных, но глубоко прочувствованных выражениях Эльсиберия сообщала ему, что с готовностью удовлетворила его просьбу и воздержалась от посещения дворца халифа, где могла бы повстречать принца Тарского, и в дальнейшем готова благожелательно отнестись к его просьбам. Она просила также не предпринимать необдуманных шагов для встречи с ней, так как это ставит ее в неловкое положение, а нарушение строгих домашних порядков может лишь усугубить положение. Несмотря на обнадеживающий тон письма, красота и печальный вид Забелека продолжали беспокоить Аламира. На все его вопросы о возможностях встречи с Эльсиберией раб отвечал с явным нежеланием поддерживать разговор. Это еще более насторожило Аламира. Он никогда еще ни к кому не испытывал таких чувств, как к Эльсиберии, и боялся оказаться в положении тех несчастных, которые были в него влюблены и были оставлены им, и тем более в положении поклонника неверной возлюбленной. Аламир отдался эпистолярному творчеству, каждый день он исправно посылал Эльсиберии письма, осведомляясь, чем она занята и, главное, где бывает. Он тщательно избегал с ней прилюдных встреч, опасаясь, как бы по какой-нибудь глупой случайности ей не открылось, что рядом с ней принц Тарский. Одновременно он искал с ней тайных встреч и ради этого досконально изучил все подступы к дому лемносского наместника. Ему посчастливилось обнаружить в саду возлюбленной расположенную на пригорке беседку с пристройкой, напоминающей балкон. Балкон почти нависал над узким проулком, по другую сторону которого стоял полузабытый дом. Расстояние между двумя строениями было настолько мало, что два человека – один на балконе, другой в доме – вполне могли переговариваться, не повышая голоса. За небольшую плату Аламир приобрел дом и в очередном письме поведал Эльсиберии о своем открытии, уговорив ее прийти ночью в беседку. Свидание, состоявшееся при ярком свете луны, позволило ему не только слышать голос возлюбленной, но и наслаждаться необычайной красотой ее лица.
Беседа длилась долго, молодые люди говорили о своих чувствах, и Эльсиберия полюбопытствовала, чем было вызвано загадочное появление Аламира в банях. Аламир не стал лукавить и честно признался в своих бесславных, но так счастливо для него закончившихся ухаживаниях за Зоромадой. Эльсиберия, как и любая другая юная и возвышенная особа на ее месте, по достоинству оценила отважный поступок Аламира, хотя и испытала легкое чувство ревности. Ее поклонник нравился ей все больше и больше. Время, однако, шло, и наступил час расставания. Поскольку сказано было далеко не все, было уговорено продолжить разговор следующей ночью. Аламир уже собирался покинуть свое укрытие, но, обведя напоследок благодатное место взглядом, вдруг заметил в углу беседки юного раба, причинившего ему столько волнений.
Не в состоянии сдержать своего удивления, он обратился к Эльсиберии голосом, в котором звучала явная тревога:
– В своем первом к вам, сударыня, письме я не смог скрыть от вас мучившую меня ревность. Не знаю, смею ли и при нашем первом свидании докучать вам своей назойливостью? Мне небезызвестно, что именитые особы всегда окружают себя преданными рабами, но мне никогда не доводилось видеть в их окружении раба в столь юном возрасте и столь благовидной внешности, как тот, который находится при вас. Не скрою – все, что мне уже сегодня известно о благородных манерах Забелека и о его незаурядном уме, пугает меня не меньше, чем если бы на его месте находился принц Тарский.
Неожиданно для Аламира Эльсиберия улыбнулась.
– Подойдите поближе, Забелек, – обратилась она к юному прекрасному рабу. – Постарайтесь излечить любезного Селемина от ревности. Я не осмеливаюсь сделать это сама без вашего согласия.
– По мне, моя госпожа, вам следовало бы оставить его в положении ревнивого поклонника. Это не в моих, а в ваших интересах. Меня страшат несчастья, которые вы сами на себя навлекаете. А вы, сударь, – обратился Забелек к Аламиру, которого знал как Селемина, а не как принца Тарского, – не имеете никаких оснований ставить под сомнение добропорядочность моей госпожи. А теперь, если вам будет угодно, выслушайте мою историю. Перед вами несчастная девушка, которую судьба привела в услужение к Эльсиберии. Я – гречанка христианского вероисповедания и происхождения несравненно более высокого, чем можно судить по моему сегодняшнему положению. Считалось, что я была красива, – сейчас, возможно, этого уже не видно, – и когда я была совсем юной, меня окружала толпа поклонников. Все они отличались неверностью и коварством, и, кроме презрения, я не испытывала к ним никаких чувств. Один из них, еще более непостоянный, чем другие, но лучше других умевший притворяться, завоевал мое сердце. Ради него я отказалась выйти замуж за достойного и весьма состоятельного человека. Мои родители были против моего увлечения, и моему возлюбленному пришлось от них скрываться. Но мы все-таки поженились, и я, переодевшись в мужскую одежду, последовала за ним в дальние края, чтобы избежать родительского гнева. На корабле оказалась миловидная девушка, которую, как и меня, необычная страсть погнала в Азию. Мой муж воспылал к ней любовью. В море на нас напали арабы, и все мы оказались в плену. Моему мужу предложили выбор: стать рабом капитана или рабом его помощника. Я, по жребию, попала в число рабов капитана, и каково же было мое негодование, когда мой муж, чтобы не расстаться со своей новой возлюбленной, занял рядом с ней место среди рабов помощника. Его не тронули ни мои слезы, ни мое несчастное положение, он забыл о том, чем я поступилась ради него. Нетрудно представить себе мою боль! Счастье улыбнулось мне, и я попала в рабыни к отцу Эльсиберии. Несмотря на неверность мужа, я продолжала таить надежду на его возвращение. Именно этим объясняется перемена, которую вы заметили на моем лице в тот день, когда я в первый раз вышла к вам в ответ на просьбу старого раба. Я подумала, что меня хочет видеть мой муж. Конечно, мне не на что надеяться, но я до сих пор вспоминаю о нем. Я не могу противиться увлечению Эльсиберии, зная по собственному горькому опыту, насколько сильна любовь. Но мне ее искренне жаль – я предвижу несчастье, которое вы принесете ей. Вы ее первое увлечение, и она полюбит вас чистой, искренней любовью, которой не достоин ни один уже не раз влюблявшийся мужчина.
Когда она замолчала, Эльсиберия сказала Аламиру, что ее родители знали, кто попал к ним в дом. Они откликнулись на просьбу пленницы не разглашать ее знатного происхождения и положения и согласились сохранить за ней внешность раба. Аламира восхитила сила ума и воли той, которую он принял за своего неотразимого соперника, и он посмеялся над своей глупой ревностью. В Эльсиберии же он с каждым днем находил все больше очарования и все больше убеждался в чистоте ее чувств. Он даже пришел к заключению, что до нее его никто никогда по-настоящему не любил. В ее любви была только любовь. Ее не интересовали ни состояние Аламира, ни его звание, ни его намерения; она шла на все опасные авантюры, которые он выдумывал, чтобы увидеться с ней, слепо следовала любым его наставлениям. Для другой ее положение могло оказаться в тягость, – желая по-прежнему быть в ее глазах Селемином, он заставлял ее не появляться там, где должен был присутствовать в качестве принца Тарского, – но она никогда не отказывала ему в его просьбах.
Какое-то время Аламир чувствовал себя на седьмом небе: наконец-то он любим как простой смертный, а не как принц Тарский. Но это благостное состояние длилось недолго. В его мозг вкралось сомнение: Эльсиберия любит его, не подозревая, что он принц Тарский, а не разлюбит ли она его, если познакомится с каким-нибудь принцем, не скрывающим своего высокого титула, и не отдаст ли ему предпочтение. Аламир решил проверить чувства возлюбленной. Он уговорил Селемина взять на себя роль принца Тарского, познакомиться с Эльсиберией и объясниться ей в любви – ее поведение должно было развеять или укрепить его сомнения. Все, что им предстояло сделать, друзья продумали до мелочей. Аламир сказал Эльсиберии, что намерен совершить конную прогулку и пригласил с собой принца Тарского и еще нескольких друзей, а чтобы хоть как-то усладить ее затворническую жизнь, он попросит принца прогарцевать перед ее окнами. Он предупредил ее также, что они с принцем будут ехать рядом, в одинаковых одеяниях, и что, хотя он по-прежнему опасается его как возможного соперника, теперь он уверен в ее верности, и она, несомненно, не заинтересуется личностью принца. Про себя же подумал, что ему нетрудно будет перехватить ее взгляды. На следующий день Эльсиберия, не подозревая подвоха, увидела настоящего Селемина в роли принца Тарского и приняла все за чистую монету. Принц, однако, не показался ей похожим на неотразимого покорителя женских сердец. Более того, она еще раз убедилась, что по красоте и обаянию ее возлюбленному нет равных, о чем не преминула сказать Аламиру. Но и это не развеяло его сомнений, и он решил продолжить испытание – теперь Селемин должен был прикинуться влюбленным и предложить Эльсиберии руку и сердце.
Для нового испытания Аламир избрал один из арабских праздников, на котором его присутствие не было обязательным. Он сказал Эльсиберии, что, не желая быть узнанным, изменит свою внешность и будет во время праздника находиться рядом с ней. Вместе с Аламиром на празднике появился Селемин, и, когда друзья приблизились к Эльсиберии, Селемин дважды или трижды позвал ее тихим голосом. Думая, что рядом с ней Аламир, она выбрала минутку, чтобы остаться одной, и, подняв чадру, хотела заговорить с ним, но была невероятно удивлена, увидев перед собой того, кого принимала за принца Тарского. Селемин сделал вид, что поражен ее красотой, и попытался заговорить с ней, но Эльсиберия не стала его слушать и, возмущенная, вернулась к матери, от которой уже не отходила в течение всего праздника. Ночью Аламир, придя в свое укрытие напротив садовой беседки, выслушал рассказ Эльсиберии, которая изложила ему все подробности случившегося на празднике, опасаясь, как бы ее возлюбленный не заподозрил ее в сговоре с самозваным принцем. Ее чистосердечное повествование должно было развеять последние сомнения Аламира, но ему и этого показалось мало. Он вновь обратился к старому рабу, который уже привык к богатым подачкам, и передал через него Эльсиберии письмо от принца. Эльсиберия отвергла послание и отругала раба, рассказав Аламиру и на этот раз о домогательствах его друга. Аламир, довольный своими выдумками, не унимался. На сей раз он пригласил Селемина в свое укрытие, спрятавшись так, чтобы все видеть и слышать. Эльсиберия, увидев, как ей представлялось, принца Тарского, крайне поразилась и хотела уже уйти, но, почувствовав неладное, решила выяснить, что все это значит, и задержалась. Воспользовавшись ее замешательством, Селемин обратился к ней:
– Пусть останется тайной, сударыня, каким образом я оказался здесь – благодаря своей собственной смекалистости или с согласия того, кого вы ожидали увидеть на моем месте. Я не скажу вам даже, знает ли он о моих к вам чувствах. Вы же об их искренности можете судить по моему здесь присутствию, право на которое мне дает мое звание. Скажу лишь, что ваш образ, случайно открывшийся моему взору, сделал то, чего не могли сделать долгие и настойчивые домогательства моих поклонниц. Я никогда не стремился связать с кем-либо свою жизнь, но сейчас самым большим счастьем было бы для меня ваше согласие стать обладательницей сердца человека, носящего столь громкое имя. Только вам я предлагаю это сердце и это имя, и вы будете владеть ими всю жизнь. Подумайте тысячу раз, прежде чем отказать принцу Тарскому – только ему под силу вызволить вас из уготованного вам вечного плена.
Но Эльсиберия ничего этого уже не слышала, пораженная мыслью о том, что ее возлюбленный мог отказаться от нее в угоду чьему-то честолюбию. Оставив без внимания сделанное ей предложение, она смогла лишь промолвить:
– Я не знаю, какими судьбами вы, сударь, оказались здесь, но, как бы то ни было, я не могу продолжить с вами беседу, и не соизвольте гневаться, если я покину вас.
С этими словами Эльсиберия в сопровождении переодетой в раба подруги ушла из беседки, столь же взволнованная, сколь радостным и успокоенным был слышавший эти слова Аламир. Если у Эльсиберии были все основания полагать, что она обманута, Аламир торжествовал, убедившись, что она с презрением отвергла щедрые посулы принца. На следующий день он вновь попытался передать через подкупленного раба письмо, желая убедиться, что она не передумала и не поддалась свойственному женщинам тщеславию. Но старый раб вновь получил нагоняй и вернул Аламиру письмо.
Ночь Эльсиберия провела в муках. Все говорило о том, что возлюбленный ее предал – только он мог раскрыть принцу место их встреч. Но нежные чувства, которые она питала к Аламиру, удержали ее от немедленного разрыва и подсказали ей необходимость встретиться с ним и поговорить. Они увиделись следующим вечером, и Аламир придумал историю о том, что его предал один из его слуг, что сам он не смог прийти на свидание, так как халиф задержал его у себя по просьбе его сына, и что ему неприятны домогательства принца. Эльсиберия всему поверила. Забелек же, наученная горьким опытом обманутой жены, не поверила ни одному слову самозваного Селемина. Но, как она ни старалась, переубедить Эльсиберию не могла. Однако очень скоро ей в этом помог случай.
Подлинного Селемина гораздо больше занимали собственные любовные похождения, чем дела принца. В это время он ухаживал за особой, наперсницей которой была юная рабыня, влюбленная в переодетую рабом Забелек. Эта юная рабыня рассказала Забелек об амурных делах настоящего Селемина и ее госпожи. Забелек, знавшая Аламира под именем Селемина, выведала у нее все, что можно было узнать о неверности, как она думала, возлюбленного Эльсиберии и не преминула тут же изложить ей все выведанное. Эльсиберия, конечно же, была сильно огорчена, но смиренно вынесла удар. Забелек делала все, чтобы убедить ее немедленно порвать с Аламиром и не выслушивать его оправданий, которые, по ее мнению, представляют собой сплошную ложь. Эльсиберия была бы рада последовать уговорам подруги, но не видеться с возлюбленным было выше ее сил.
Вечером Аламир появился, как обычно, у беседки и был удивлен слезами Эльсиберии и ее упреками, высказанными с такой кроткой нежностью, что у любого, даже не влюбленного в нее человека сердце разорвалось бы от жалости. Не понимая, как могло случиться, что прелестная Эльсиберия, которой он действительно не изменял, обвиняет его в неверности, Аламир стал искренне оправдываться, но так и не смог уверить ее в своей преданности, хотя и был к этому близок. Он заставил ее тем не менее назвать имя той, которая обвиняет его, и Эльсиберия рассказала услышанную от Забелек историю. Аламира очень смутило, что во всем этом замешан Селемин, и он просто не знал, что сказать в свое оправдание и как выйти из затруднительного положения, – он лишь повторял свои обычные клятвы в любви и верности. Не ускользнувшее от Эльсиберии замешательство возлюбленного и его маловразумительные объяснения не оставили у нее сомнений в его нечестности.
Вернувшись к себе, Аламир нашел Селемина и долго размышлял с ним над тем, как вызволить себя из беды и доказать свою невиновность.
– Ради дружбы с вами, – сказал ему Селемин, – я готов порвать с дамой моего сердца, если это хоть как-то может помочь вам. Но даже если я прерву с ней связь, Эльсиберия все равно будет считать, что вы были какое-то время ей неверны, и никогда не простит вам этого. Я полагаю, что снять с себя подозрения вы сможете, если честно расскажете ей, что вы – принц Тарский, а я – ваш друг Селемин. Она полюбила вас, не зная ваших званий и титулов; она приняла меня за принца Тарского и с презрением, ради любви к вам, отвергла все мои домогательства. Я думаю, что вы добивались именно этого.
– Вы несомненно правы, мой дорогой Селемин, – воскликнул Аламир, – но как я могу признаться ей, что я – принц Тарский, если в этой утайке заключалась вся прелесть нашей взаимной привязанности. Я поставлю на карту счастье подлинной любви, которой до этого мне еще не доводилось испытывать, и не уверен, что смогу сохранить свою страсть к Эльсиберии после такого признания.
– Но подумайте и о том, сударь, – отвечал Селемин, – что, продолжая скрываться под моим именем, вы рискуете безвозвратно потерять сердце Эльсиберии, а потеряв его, вы лишитесь всего, чего добились с помощью этого вполне невинного обмана.
Селемин говорил с такой убедительностью, что Аламир внял его совету и в тот же вечер во всем признался Эльсиберии. Он сразу же почувствовал облегчение человека, наконец-то освободившегося от тягостных сомнений. Эльсиберия также все поняла правильно, увидев в открывшемся обмане проявление искренней страсти запутавшегося в чувствах влюбленного; она была рада, что смогла убедить Аламира в своей любви, – она доказала ее тем, что полюбила его, даже не подозревая о его высоком происхождении. Эльсиберия была переполнена счастьем и не могла, и даже не хотела скрывать его. Это показалось Аламиру подозрительным – уж не вызвана ли эта нескрываемая радость лишь тем, что ее возлюбленным оказался принц Тарский? Однако о своих подозрениях он умолчал и продолжал приходить на свидания. Забелек, не верившая до сих пор в мужскую порядочность, вынуждена была признать свое заблуждение и даже позавидовала Эльсиберии, которой удалось-таки найти свое счастье. Завидовать, однако, ей пришлось недолго. Эльсиберия, уверовавшая в свою счастливую звезду, воспылала к Аламиру еще большей страстью, чем окончательно укрепила его в подозрениях. Вместо радости, которую должна была доставить ему ее расцветающая любовь, он испытал горечь, убедив себя, что ее чувства к принцу Тарскому намного превосходят те, которые были у нее к Аламиру, скрывавшемуся под именем Селемина. Его страсть стала угасать, и он вообще потерял вкус к любовным похождениям. В первые дни знакомства с Эльсиберией в его чувстве к ней было нечто неуловимо трепетное, чего он уже никогда не надеялся найти. Эльсиберия заметила произошедшее в Аламире изменение и какое-то время даже пыталась убедить себя, что это ей только кажется, но уберечься от безжалостной судьбы ей было не суждено. Вскоре до нее дошли слухи, что ее возлюбленный отправляется в странствие по Греции, и действительно какое-то время спустя опустошенный и погрузившийся в меланхолию Аламир покинул Тарс, несмотря на мольбы и слезы Эльсиберии.
Забелек всячески утешала госпожу, судьба которой оказалась не менее печальной, чем ее собственная. Прошло некоторое время, и юной рабыне сообщили о гибели ее мужа, что, несмотря на его измену, очень ее огорчило. Поскольку с его смертью надобность скрываться отпала, она попросила отца Эльсиберии дать ей волю, которую он ей не раз предлагал. Получив свободу, Забелек решила уехать на родину и провести там остаток дней своих вдали от людской суеты. Эльсиберия, не раз слышавшая рассказы подруги о христианстве и надломленная несчастной любовью к Аламиру, навсегда оставшемуся в ее сердце, перешла в новую веру и покинула вместе с подругой Тарс, лишь письмом уведомив родителей о своем отъезде.
Находящийся в странствиях Аламир узнал о последних днях пребывания Эльсиберии в Тарсе из письма Селемина. Вряд ли до нее когда-нибудь дойдет молва о том, как жестоко отомстила судьба Аламиру его неверность, заставив испытать все муки безответной любви к красавице Заиде.
Он появился на Кипре и, как я уже вам говорила, после некоторых колебаний остановил свой выбор не на мне, а на Заиде. Любовь его к Заиде не была похожа ни на одно из его прежних увлечений. Раньше, как только кто-то привлекал его внимание, он тут же объяснялся в любви, даже не задумываясь, что может встретить отказ. От Заиды же он скрывал свою любовь и даже сам удивлялся произошедшей в нем перемене. Но когда, сгорая от страсти, Аламир все-таки открылся ей и натолкнулся на ее безразличие, то почувствовал, что любовь его не только не затухает, а овладевает им с еще большей силой. А когда это безразличие повергло его в безысходное отчаяние, он понял наконец, что такое настоящая сердечная боль.
– Что со мной происходит? – говорил он Мульзиману. – Я всегда был хозяином своих чувств. Любовь всегда была для меня лишь радостью и наслаждением. И вот я впервые встретил отказ – и любовь превратилась в муку. Вырваться из ее тисков нет сил. Меня все любили, но я не любил никого. Заида меня не любит, и я ее боготворю! Неужели ее красота обладает такой силой? Или на меня так действует ее безразличие? О Заида, не заставляйте меня поверить, что я люблю вас только потому, что отвергнут вами.
Мульзиман впервые видел Аламира в таком удрученном состоянии, но не знал, чем помочь ему, хотя и старался всячески утешить и успокоить его. Когда после приезда Зулемы Заида ответила на отцовское решение твердым отказом выйти за принца Тарского замуж, Аламир, узнав об этом, впал в такое отчаяние, что единственный выход виделся ему в смерти на поле сражения.
– Вот, пожалуй, и все, что я узнала от Мульзимана, – сказала Фелима. – Простите меня за то, что я отняла у вас слишком много времени, но не так-то просто удержаться от подробностей, когда рассказываешь о людях, которых любишь, пусть даже эти подробности и порождают тяжелые воспоминания.
Дон Олмонд заверил Фелиму, что он даже не заметил, как пролетело время, и, поблагодарив за рассказ об Аламире, попросил ее продолжить повествование, на что Фелима любезно согласилась.
– Как видите, все, что я узнала о похождениях Аламира и о нем самом, не оставляет мне никаких надежд. Единственный способ добиться его любви – не любить его. Но я продолжала любить. Где только мог и когда только мог, он подвергал себя смертельной опасности, а я жила в страхе за его жизнь. Мне казалось, что ужаснее мук, чем те, которые выпали на мою долю, невозможно и придумать, но судьба уготовила мне еще более тяжкие испытания.
Спустя несколько дней после того, как Мульзиман описал мне похождения Аламира, я пришла к Заиде и обо всем ей рассказала, заливаясь при этом слезами и жалуясь на свою горькую долю. В комнату, где мы находились, зашла одна из прислужниц Заиды и, уходя, забыла закрыть дверь.
– Какая же я несчастная, – сказала я Заиде, не обратив внимания на оставленную открытой дверь. – Как я могла полюбить человека, который недостоин моей любви!
Я еще не кончила говорить, как почувствовала, что в комнате кто-то есть. Я подумала, что это все та же служанка, но каково же было мое изумление, когда я увидела Аламира: он стоял за моей спиной и, несомненно, слышал мои слова. Мое замешательство и слезы на лице могли лишь подтвердить ему, что эти слова шли у меня от сердца. Я лишилась дара речи и готова была провалиться сквозь землю. Состояние мое было ужасным, и в довершение всего в комнату вошла принцесса Аласинтия в сопровождении нескольких дам и завела разговор с Заидой, оставив меня наедине с Аламиром.
– Прошу простить меня, сударыня, за мое появление в момент, когда, как мне представляется, вы не хотели, чтобы вас слышал кто-нибудь другой, кроме Заиды, – обратился он ко мне тоном, в котором я уловила желание не усугублять моего замешательства. – Но уж коли так случилось, позвольте спросить вас, сударыня, возможно ли, чтобы некто, пользующийся вашим расположением, был бы недостоин вашей любви? Насколько я могу судить, нет ни одного мужчины, который был бы достоин малейшей из ваших добродетелей, но вряд ли найдется такой, который заставил бы вас усомниться в своих к вам чувствах. Не сердитесь на меня за то, что я проник в тайну вашего сердца, – я сумею сохранить ее, – но сейчас я не могу не поблагодарить случай, который помог мне узнать то, что вы так тщательно скрывали от меня.
Аламир продолжал говорить, а у меня не было сил прервать его. Я была в полном отчаянии. Меня пугало, что я не выдержу и расскажу ему, кто является причиной моих страданий. Я не хотела, чтобы он увидел боль, которую вызывает во мне его убежденность, будто я страдаю о ком-то другом, и молчала. Да, я скрывала от него свою любовь, да, я видела его страсть к Заиде, и тем не менее мне было небезразлично его непонимание моего состояния. Я так настрадалась, скрывая свои чувства от того, кому они были предназначены, что вряд ли пережила бы новые муки при виде, как мой возлюбленный сочувствует мне в моем горе. Аламир же, убежденный, что ему удалось проникнуть в мою сердечную тайну и что именно этим и вызвано мое замешательство, продолжал:
– Я вижу, сударыня, что вы крайне раздосадованы тем, что я узнал то, чего не должен был знать. Но вам нечего беспокоиться – вряд ли вы найдете более преданного вам человека, думающего лишь о том, чтобы угодить вам. Я знаю, что вы пользуетесь огромным влиянием на прекрасную принцессу, от которой зависит моя судьба. Назовите мне имя вашего избранника, и, если я располагаю над ним такой же властью, какой вы располагаете над моей избранницей, я докажу ему, где он найдет свое счастье, и он наверняка удостоится вашей любви.
Слова Аламира делали мою боль еще более нестерпимой, но он продолжал добиваться имени моего воображаемого возлюбленного. Чем настойчивее были его просьбы, тем меньше было у меня желания открыть ему свою тайну. Наконец Заида, заметив на моем лице безысходное отчаяние, подошла к нам и прекратила мои мучения. Я же так и не смогла открыть рта. Я ушла к себе, даже не подняв глаз на Аламира. Моя плоть не вынесла моих душевных мук, и я надолго слегла в постель.
На острове было немало достойных людей, и многие из них были влюблены в меня и беспокоились о моем здоровье. Мне рассказывали об их заботливом ко мне отношении. Но их любовь мало трогала меня, и когда я думала о том, что, знай Аламир о моей любви, она так же мало взволновала бы его, как мало волновали меня чувства моих поклонников, его неведение насчет подлинных причин моих страданий делало меня счастливой. Но это счастье гнездилось в моих думах, но не в сердце. Когда я стала чувствовать себя лучше и могла появляться на людях, я старалась как можно дольше не встречаться с Аламиром, а когда мы все-таки стали видеться, я заметила, что он внимательно наблюдает за мной в надежде узнать по моему поведению, кто же мой избранник. Чем внимательнее он следил за мной, тем прохладнее я обращалась со своими поклонниками. Большинство из них были достойными и знатными людьми, но никто не мог рассчитывать на место в моем сердце. Более всего я не хотела, чтобы Аламир подумал, будто я страдаю от безответной любви к кому-нибудь из них, – мне казалось, что это могло уронить меня в его глазах.
Войска императора подступали к Фамагусте, и арабы предпочли покинуть город. Зулема и Осмин решили отправить своих жен, принцесс Аласинтию и Белению, и нас с Заидой морем. Аламир также вознамерился покинуть Кипр, во-первых, чтобы быть в пути рядом с Заидой, а во-вторых, чтобы проявить свою доблесть в новых сражениях. Он по-прежнему делал все возможное, чтобы выяснить имя того, кого принимал за моего возлюбленного, и уже перед самым отплытием вновь завел со мной разговор, удивившись, что я не очень опечалена, покидая остров.
– Вы оставляете эту страну, сударыня, – обратился он ко мне, – и я не вижу печали разлуки на вашем лице. Сделайте мне одолжение и назовите имя того, кому принадлежит ваше сердце. В этом городе нет ни одного человека, которого я не смог бы уговорить отбыть в Африку на вашем корабле. Вы будете наслаждаться счастьем ежеминутно видеть его, а он даже не будет знать, что таково было ваше желание.
– Не буду убеждать вас в ошибочности вашего мнения, которое сложилось у вас под впечатлением обстоятельств, вполне оправдывающих ваше заблуждение, – ответила я ему. – Скажу лишь, что эти обстоятельства обманчивы, и я не оставляю в Фамагусте никого, кто был бы дорог моему сердцу, и это отнюдь не от того, что в моем сердце произошли какие-либо перемены.
– Если я правильно вас понял, сударыня, – продолжал настаивать Аламир, – тот, кто имел счастье удостоиться вашего внимания, покинул Кипр еще до нашего разговора.
– Ни до нашего разговора, ни вообще со времени вашего пребывания на острове никто не испытал счастья быть удостоенным моего внимания, – ответила я довольно резко. – Очень прошу вас: никогда больше не касайтесь этой неприятной для меня темы.
От Аламира не ускользнуло мое раздражение, и он дал мне обещание никогда больше не говорить об этом. Я с облегчением вздохнула, так как всегда в разговоре с ним боялась случайно выдать то, что так ревностно в себе хранила. В конце концов мы погрузились на корабль, и ничто не предвещало, что наше весьма приятное поначалу путешествие закончится ужасным кораблекрушением у берегов Испании, о последствиях которого я также должна рассказать вам.
Фелима уже собиралась возобновить свой рассказ, как ей сообщили, что ее мать почувствовала себя хуже.
– Хотя у меня есть еще многое, о чем я должна вам поведать, – сказала она, покидая дона Олмонда, – я уже рассказала достаточно, чтобы вы поняли, насколько моя жизнь связана с Аламиром, и сдержали слово, которое мне дали.
– Я сдержу его непременно, – отвечал дон Олмонд, – но я очень хотел бы узнать, чем закончились ваши приключения.
На следующий день дон Олмонд отправился к королю. Дон Гарсия, при котором находился Консалв, видя на лице друга нетерпение и беспокойство, повелел дону Олмонду тут же рассказать, видел ли он Фелиму и что ему удалось от нее узнать. Дон Олмонд, не показывая виду, что ему известны причины, по которым его величество так переживает за Консалва, изложил все до мельчайших подробностей. Он рассказал о любви Фелимы к Аламиру, о страсти Аламира к Заиде и обо всех перипетиях их жизни вплоть до самого отплытия с Кипра. Закончив, он счел свое присутствие излишним, и, сославшись на необходимость вернуться в Оропесу, оставил дона Гарсию и Консалва одних.
Как только дон Олмонд вышел, король, глядя на Консалва, с нежностью произнес:
– Ну, так как же, мой друг? Вы все еще верите в любовь Заиды к Аламиру? Вы все еще думаете, что это она заставила написать Фелиму письмо с просьбой сохранить ему жизнь? Теперь, я надеюсь, вы поняли, насколько заблуждались?
– Нет, сеньор, – с грустью в голосе ответил Консалв. – Все, что нам поведал дон Олмонд, не избавляет меня от опасений. Возможно, Заида не сразу полюбила Аламира, возможно, она скрыла от Фелимы свою любовь, видя страдания подруги. Кто мне докажет, что после кораблекрушения у берегов Испании она оплакивала не Аламира? На кого я похож, если не на него? В своем рассказе Фелима не упоминает никого другого. Наверняка Заида не была с подругой до конца откровенной, а может быть, и призналась ей, но уже после того, как они оказались в пристанище Альфонса. Рассказ Фелимы меня ни в чем не убеждает, и то, что предстоит мне еще узнать, скорее подтвердит, чем развеет мои подозрения.
Было уже поздно, когда Консалв покинул короля, но грустные мысли так и не позволили ему сомкнуть глаз. Рассказ Фелимы разбередил его душу, и сомнения обуяли его с новой силой. Наутро прибывший из Оропесы офицер передал ему пакет от дона Олмонда. Консалв вскрыл его и прочитал: