Глава 17

Плавание в Зиндж походило на сладкий чудесный сон. Каждый следующий день не отличался от предыдущего, как будто время по собственной воле раз за разом оборачивалось вспять. С восходом солнца появлялся резкий, четко вырисованный и бесконечно далекий горизонт, из-за которого солнце поднималось в небо, по которому стайками плыли пухлые облачка, неизменно направлявшиеся в ту же сторону, что и наши корабли. А далеко под ними по сверкающему густо-голубому морю бежал торговый караван из полудюжины кораблей. Благоприятный ветер, ровно, с умеренной силой дувший с северо-востока, благосклонно наполнял огромные паруса, сотканные из обычного в покинутых нами местах хлопка, и корабельщикам почти не приходилось прикасаться к снастям. Ветерок разгонял полуденную жару, так что палуба никогда не раскалялась настолько, чтобы к ней трудно было прикоснуться, а воздух оставался приятно теплым еще долго после заката. Закаты же здесь были поистине великолепными. Могучее золотисто-оранжевое сияние заливало все небо, но потом сменялось на цвет блеклого пергамента, который, в свою очередь, вытесняла наступавшая с востока тьма. Затем поднималась луна, прокладывавшая по черной волнующейся морской поверхности серебристо-белую дорожку. Если же поднять голову, то открывалось небо, оживленное мириадами ярких звезд.

В этих идиллических условиях я влюбился в Зайнаб.

На третье утро плавания, вскоре после рассвета, я в компании Вало стоял около главной мачты и ждал, когда же повар подаст нам завтрак – финики, хлеб и воду. Тут я услышал легкий хлопок, как будто что-то ударилось о парус и упало на нос, туда, где возле покоившихся на палубе якорей сидела наша переводчица. Что-то забилось и запрыгало на досках. Вало побежал вперед, и я увидел, что он поднял что-то, похожее на небольшую рыбку. Он повернулся к Зайнаб и, наверно, задал ей вопрос, она же отодвинула плат, закрывавший ее голову, и наклонилась, чтобы взглянуть на то, что он ей показывал. Поскольку невольница не говорила по-франкски и не могла понять речи Вало, мне пришлось подойти к ним и переводить.

– Это рыба или птица? – любопытствовал мой помощник. Я наклонился, чтобы тоже взглянуть на его находку. Существо походило на рыбку шести-семи дюймов длиной, имело рыбий хвост, рыбью голову и круглые выпученные глаза.

Вало осторожно взял двумя пальцами прижатый к рыбьему боку плавник и оттянул его – и тот развернулся в крыло.

– Мы называем их «рыбы, которые летают», – сказала Зайнаб.

Сын егеря развернул второе крылышко. Перепонка между его косточками оказалась столь нежной и тонкой, что сквозь нее просвечивало солнце.

– Они есть в книге? – спросил он, обернувшись ко мне.

– Можно посмотреть, – неуверенно ответил я и сам удивился тому, как странно прозвучал мой голос. Платок Зайнаб соскользнул ей на плечи. Она заплела длинные темные сияющие волосы в косы, обернула их вокруг головы и закрепила гребнем из слоновой кости. В маленьких, похожих на изящные ракушки ушах женщины сверкали крошечные бриллиантовые сережки, а изгиб ее тонкой шеи был настолько красивым и плавным, что мне захотелось погладить ее.

– О какой книге он говорит? – спросила красавица, подняв ко мне лицо. Ее глаза на мгновение встретились с моими, и я испытал короткое потрясение. Никогда прежде не доводилось мне видеть столь кроткой доброты, обрамленной несравненной красотою, пусть даже и окрашенной грустью.

– Бестиарий. Это описание животных… с их изображениями, – выдавил я. Мне вдруг захотелось полностью овладеть вниманием этой несравненной юной женщины с кожей цвета корицы. – Сейчас я покажу тебе.

Преодолевая внезапное головокружение, я поспешил на корму, схватил книгу и принес ее переводчице. Под взглядом Вало, не замечавшего ничего вокруг, я открыл обложку и принялся листать страницы, делая при этом отчаянные усилия, чтобы ни руки, ни голос у меня не дрожали.

– Вот рыба с крыльями! – заявил я и прочитал вслух: – «Серра или рыба-пила. Ведома еще как летучая рыба. Имя свое получила, ибо имеет хребет, яко большая пила. Рыба сия подплывает под корабль и перепиливает его надвое…» – Тут я осекся. Неведомая рыбка, которую наш знаток животных держал в ладонях, никак не могла причинить вреда кораблю. Я почувствовал себя глупо.

Но Зайнаб как будто не заметила моей растерянности.

– Там есть изображение? – спросила она.

Я перевернул книгу и подал ее женщине. Художник нарисовал похожее на дракона существо, выныривающее из глубин моря. Оно было очень большим, почти с корабль размером, и, безусловно, страшным. Моряки на борту нарисованного корабля явно пребывали в смертельном ужасе.

– У нее действительно два крыла, – как ни в чем не бывало сказала Зайнаб.

Я был глубоко благодарен ей за то, что она не рассмеялась вслух. Деликатность лишь добавила ей привлекательности.

– Может быть, писец перепутал? – певуче произнесла переводчица. – В Зиндже, помнится, мне показывали большую рыбу с длинным плоским носом, по обе стороны которого торчали крупные зубы, как у пилы. Такая рыба вполне способна распиливать корабли.

Я поймал себя на том, что не свожу глаз с ее рук, державших книгу. На тонких изящных пальчиках она нарисовала узоры темно-синими чернилами – причудливые завитки, которые переплетались между собой и стекали на тыльную сторону ладони и к запястью. Рядом с этими орнаментами рисунки в бестиарии казались грубыми и аляповатыми.

Наложница Джафара заметила мое внимание и, одарив меня скромной улыбкой, опустила глаза, после чего вернула мне книгу и спрятала руки под платок.

За спиной я услышал крик повара, призывавшего нас с Вало забрать еду. Нужно было немедленно найти предлог для следующего разговора с невольницей.

– В этой книге есть и другие животные, о которых я знаю очень мало, а ты могла бы слышать о них в Зиндже, – сказал я ей. – Наверное, мне понадобится поговорить с тобой о них.

– С превеликим удовольствием, – ответила Зайнаб. – А ты, может быть, согласишься рассказать мне о странах и народах, которые видел.

Той ночью Зайнаб изумила всех моряков, да так, что вряд ли они когда-нибудь это забудут.

Сулейман имел привычку на закате найти на палубе место, откуда хорошо открывался весь купол небес, как он называл небо. Оттуда корабельщик измерял движение появляющихся звезд.

– Попробуй сам, – сказал он, подавая мне тот деревянный прямоугольник, который показывал в Аль-Убулле. – Зажми конец шнура зубами, натяни шнур и выровняй нижний край треугольника по горизонту. Выбери звезду и смотри, насколько высоко она будет стоять по сравнению со стороной прямоугольника.

– А зачем нужен шнурок? – поинтересовался я.

– Чтобы дощечка всегда находилась на одном и том же расстоянии от твоих глаз. Иначе измерения будут разниться, – пояснил моряк.

– И какую же звезду мне следует выбрать?

– Путешествуя в Зинд, лучше всего следить за звездой Аль-Джах. Вы, франки, называете ее Северной звездой. – Капитан указал за корму корабля. – Аль-Джах стоит на небе неподвижно. Чем дальше проляжет наш путь на юг, тем ниже она будет подниматься над горизонтом.

– Это по силам даже ребенку, – сказал я, протянув перед собой руку с дощечкой.

– Сейчас-то – да. Но когда мы достигнем страны Зиндж, то уже не будем видеть Аль-Джах. Она уйдет за горизонт. Тогда мне, чтобы узнать, где я нахожусь, нужно будет обратиться к своему знанию других звезд и их положения на небесном своде в разные сезоны.

Я вернул ему дощечку и, решив воспользоваться моментом, спросил:

– Как же ты узнал, что переводчиком у нас будет Зайнаб?

– Так именно я был тем мореходом, который привез ее из Зинджа, когда ее отправили халифу Харуну. С тех пор я стараюсь следить за ее судьбой.

– Во дворце халифа, наверное, есть и другие невольницы, не уступающие ей красотой, – предположил я.

– Но ни одна из них не может столь сладостно петь. – Голос старого моряка сделался мечтательным. – Я слышал ее пение лишь однажды, во время того плавания. Та песня была исполнена печали. Мне говорили, что Джафар выкупил эту девушку именно за песенное искусство.

– Как ты думаешь, она согласится спеть для нас? – спросил я.

– Возможно.

Зайнаб, сидевшая на своем излюбленном месте, на маленьком носовом возвышении между якорями, виделась нам издалека лишь смутным силуэтом. Повинуясь порыву, я подошел к ней и спросил, не хочет ли она спеть. Красавица ничего не сказала, и тогда я вернулся к морякам, собравшимся около плиты, которую повар топил древесным углем, и переговаривавшимся между собой, и попросил их помолчать. Довольно долго мы не слышали ничего, кроме скрипа снастей и шелеста волн вдоль бортов корабля, стремившегося к югу. А потом Зайнаб запела. Она спела дюжину песен, среди которых были и печальные, и исполненные пылкого вожделения, и рассказывавшие о тихой радости, а мы слушали ее как завороженные. По спине моей, как только я услышал пение, пробежали мурашки. Это Зайнаб пела в темноте среди деревьев, когда я посетил Джафара в его чудесном саду.

Когда ее голос окончательно затих, никто не проронил ни слова. Все углубились в какие-то свои мысли. Над нашими головами висело бесконечно далекое небо – бархатная тьма, испещренная мириадами ярких точек-звезд. Наш корабль словно висел под ними в бескрайнем темном пространстве и не принадлежал больше к реальному миру. И в этот краткий миг полного покоя вдруг ворвались тревожные, зловещие звуки – тяжкие вздохи, ворчание и плеск. Они со всех сторон доносились из окружавшей судно тьмы.

– Морские свиньи! – закричал Вало. – Они пришли послушать!

Я тут же вспомнил картинку из бестиария, где был изображен целый косяк крупных рыб, собравшихся вокруг корабля, на палубе которого человек играл на лютне. Запись поясняла, что звуки музыки приманивают многих морских животных.

– Это не свиньи, – проворчал стоявший рядом со мною Сулейман.

Тон его был столь неодобрительным, что я счел необходимым защитить своего товарища, хотя тот и не мог понять, что говорил мореход.

– Вало видел на картинке рыб со свиными рылами. Они копаются в песке на морском дне, – пояснил я.

– Тот, кто нарисовал такую картину, был совершенным невеждой, – исполненным яда голосом ответил Сулейман. – Эти животные – дети аль-хута, самого большого зверя из всех, какие водятся в море.

Я решил, что он имел в виду кита, и перевел Вало слова старика.

Но тот настаивал на своем:

– Они пришли послушать песни Зайнаб.

Я решил, что разумнее будет не переводить его ответ моряку, и вместо этого спросил его:

– Раз ты не веришь в морских свиней, то не считаешь ли ты, что мы впустую потратим время, разыскивая птицу рух?

Корабельщик надолго задумался.

– Даже и не знаю, что сказать, – проговорил он наконец. – Сколько я плаваю по морям, столько слышу разговоры моряков о рух. Этих историй существует столько же, сколько об аль-хуте, который якобы может вырасти таким большим, что на спине у него появится земля, вырастут деревья и его будут принимать за остров.

– Но ты сам не веришь в такие басни? – уточнил я, и Сулейман доверительным жестом положил ладонь мне на руку:

– Когда я вижу остров, о котором ничего не знал прежде, особенно если он маленький, низко поднимается над водой и на нем растет лишь несколько деревьев, то приближаюсь к нему очень осторожно.

– Значит, ты не так уж сильно отличаешься от меня и Вало, – сказал я. – Вало твердо настроен увидеть своими глазами всех животных, которые есть на тех картинках, что я ему показывал. А я ищу их, потому что допускаю, что они могут существовать. Ты же не решаешься утверждать, что все это – лишь выдумки.

Корабельщик мелко рассмеялся:

– По-настоящему реально лишь обещание, которое я дал надиму Джафару: что в поисках рух я проведу свой корабль дальше, чем это делал любой мореход до меня.

Как и предсказал Сулейман, к тому времени, когда мы добрались до берега Зинджа, где нашему судну предстояло торговать, Аль-Джах перестала показываться над ночным горизонтом. Все те двадцать дней, которые заняла наша дорога, я изо всех сил старался не показывать свое все усиливавшееся чувство к Зайнаб и был уверен, что мне это удавалось. Это требовало мучительной самодисциплины, поскольку я горел желанием познакомиться с ней поближе, рассказать ей о своих чувствах и спросить, не испытывает ли она какой-то симпатии ко мне. Ни дня не проходило без того, чтобы я не мечтал побыть в ее компании. Но, увы, это было невозможно и опасно, ибо я понимал, что тем самым поставлю ее в трудное положение. Она была единственной женщиной на корабле и, относясь ко всем одинаково, никого не выделяя и не подпуская к себе, получала в ответ общее уважение. Поэтому я вынудил себя как можно меньше разговаривать с Зайнаб и всегда делать это в обществе Вало, за совместным изучением страниц бестиария. Когда переводчица находилась на палубе, я прилагал все усилия, чтобы вести себя спокойно и даже равнодушно, и ни разу не сказал ни слова о том, какое впечатление она производит на меня. Никто даже не догадывался о том, насколько трудно мне было сдерживать свои чувства, когда я видел эту женщину, или о том, что мои мысли больше всего занимает ее походка, поза, в которой она сидит, и ее мягкая чарующая улыбка.

Берег Зинджа вырвал меня из надвигающейся опасности полного погружения в любовный транс. Диковинная, одетая пышной зеленью страна начиналась с кружев прибоя у песчаного берега и охватывала густые заросли пальм, которые постепенно переходили в буйную зелень джунглей. За много миль от берега угадывались горы, где ежедневно под вечер собирались живописные и устрашающие громады грозовых облаков – собирались лишь для того, чтобы рассыпаться в клочья и уплыть. Населяли же этот берег люди, которых не могло бы придумать даже самое бойкое воображение. Высокие, хорошо сложенные, широкоплечие и высокогрудые, с выпяченными пухлыми губами, они выбривали свои курчавые волосы на передней части головы, оставляя сзади длинные пряди, которые обильно смазывали маслом. Из одежды они использовали лишь длинные широкие ленты крашеной ткани, свисавшие от пояса наподобие юбок, а кожа у них была густо-черной, с легким коричневым оттенком. Женщины этого народа ходили в том же одеянии, оставляя грудь открытой, и носили детей за спиной в чем-то вроде мешков из тех же лент, что и «юбки». Они украшали себя широкими ошейниками из медной проволоки, носили анклеты из ярко-красных бобов на щиколотках, а также ожерелья и браслеты. Жили они привольно: растили овощи в огородиках близ своих жилищ, крытых толстым слоем соломы, пасли коз и немногочисленных коров, не похожих на наших, и, конечно, рыбачили. Как только мы бросили якорь, они примчались с берега на маленьких лодчонках, чтобы торговать прямо возле нашего борта, а лучше упросить нас перебраться на берег. Их интересовали эмалированные изделия, филигранные и узорчатые ювелирные украшения – в основном из меди, оружие, зеркала, специи, шелк и вышитые ткани, а также самые обыденные тюки с финиками. Взамен они предлагали товары, которые долгие месяцы собирали, так или иначе приобретая их у племен, обитавших в глубине материка: мешочки золотого песка, разноцветные камешки и обломки камней с прожилками, которые позднее будут разрезаны, отполированы и превратятся в дорогие самоцветы, высоко ценимые в Багдаде пятнистые шкуры пардов и – что ценилось превыше всего прочего – огромное количество слоновых бивней.

Здесь мы расстались с остальными кораблями, вместе с которыми вышли из Аль-Убуллаха. Они остались на якорях, чтобы вести неспешную торговлю, Сулейман же не собирался нарушать обещание, данное Джафару. Он сделал лишь непродолжительную остановку. Мы запаслись водой и свежей провизией, после чего – в одиночку – устремились дальше на юг. Наше судно проплывало мимо цепочек островов, опушенных прибоем рифов, торчавших из воды скал, покрытых кустами, и мелких устьев рек, где берега закрывала сплошная стена деревьев, опиравшихся на подобные змеям корни, которые наполовину уходили в воду, а частично возвышались над нею. Сулейман называл их словом «гурм». За следующую неделю мы достигли предела тех земель, которые нашему корабельщику уже доводилось видеть, и тут, по чистой случайности, целеустремленность старого морехода получила вознаграждение.

Чтобы разузнать что-нибудь о рух и о грифоне, мы сделали короткую остановку у небольшой песчаной ленточки на побережье, над которой пряталось в вездесущих пальмах несколько дюжин хижин. Двое моряков Сулеймана довезли нас до берега в корабельной шлюпке. К тому времени утро очередного жаркого, душного солнечного дня уже вошло во все свои права. На берег мы высаживались лишь втроем – я, Сулейман и Зайнаб как переводчица. Мне было очень трудно заставить себя не смотреть на нее, когда мы находились так близко друг от дружки, но я все же заставил себя вглядываться в берег, где в нескольких шагах от воды стояла на песке пара лодчонок и сохли на воткнутых кольях рыбацкие сети. Обитатели селения вели себя скромно – они наблюдали за нашим приближением издали, а когда мы вылезли из лодки в мелкую воду у самого берега, даже отступили на несколько шагов. Зайнаб прокричала что-то – видимо, приветствуя их. И лишь после этого четыре человека – мужчины, босые и одетые лишь в набедренные повязки, – неуверенно вышли вперед. В разрезы, сделанные в мочках ушей, у них были вставлены маленькие серебряные пластинки или кусочки слоновой кости. Переводчица объяснила им, что мы пришли с миром: лишь затем, чтобы отыскать огромную летающую птицу – такую большую, что она способна унести в когтях слона. Ей пришлось повторить несколько раз, прежде чем местные обитатели поняли ее, я же пытался помочь ей, рисуя на песке силуэт грифона, в чем, правда, не слишком преуспел. Львиное якобы тело нарисованного мной зверя могло принадлежать любому четвероногому хвостатому зверю, а птичья голова скорее могла сойти за цыплячью, нежели за орлиную.

Собеседники внимательно изучили мой неумелый рисунок, посовещались меж собой, а потом дружно замотали головами.

– Спроси, не видели ли они чего-нибудь подобного. Или, может быть, они слышали о таком? – предложил я Зайнаб.

Она перевела мой вопрос. Последовало новое совещание – на сей раз более оживленное, – а потом один из мужчин быстро направился в деревню. Он исчез за частоколом и вскоре появился, держа что-то в руках. Когда он подошел ближе и я разглядел, что он несет, во мне сразу же зародилась надежда на успех путешествия. Это была половина очень большого крючковатого клюва – иссиня-черного, с грозным острием.

Взяв клюв, я покрутил его в руках, чтобы рассмотреть со всех сторон. Такого большого – добрых пять дюймов длиной, – тяжелого и твердого, как кусок черного стекла, клюва я еще никогда не видел. Я легко мог представить себе, как его острие вонзается в плоть, терзает и рвет ее, а под конец ломает на части кости.

Во мне вскипело возбуждение.

– Это может быть клюв птицы рух? – спросил я Сулеймана.

Моряк тоже разглядывал принесенный предмет и, вместо того чтобы ответить мне, необычным для себя напряженным голосом обратился к Зайнаб:

– Спроси, где он его взял.

– Один из рыбаков подобрал его на берегу примерно с неделю назад, – ответила она, обменявшись с жителем деревни несколькими фразами. – Это был необычный кусок чего-то, что он принял за тухлую рыбину. Но теперь он в этом не уверен. В общем, эта вещь, чем бы она ни была, мерзко воняла и наверняка была выброшена на берег ветром, дувшим с моря.

Я чувствовал, что Сулейман с трудом сдерживает нетерпение.

– Эта тухлая рыба… она еще у него? – спросил он, кивая на местного обитателя.

Переводчица получила ответ, что рыбу выбросили, потому что она совсем испортилась, но, возможно, она до сих пор валяется в деревенской помойке.

– А разыскать ее для меня они могут? – продолжал допытываться корабельщик.

Один из мужчин повернулся и что-то прокричал так и стоявшим поодаль зевакам. Из толпы вырвался отрок, который побежал куда-то мимо хижин и скрылся из виду.

Мы терпеливо ждали, пока мальчишка не вернулся, держа в обеих руках – подальше от себя – что-то непонятное и частично завернутое в большие листья. Предмет был размером с человеческую голову и, судя по наморщенному носу мальчишки, до сих пор отвратительно смердел.

Сулеймана это не смутило. Взяв принесенную вещь у гонца, он недрогнувшей рукой отбросил листья. То, что я увидел, походило на бесформенный кусок мягкого, грязного, испещренного какими-то полосками воска черновато-серого цвета. Явственно повеяло тухлятиной или коровьим навозом.

Моряк же, ничтоже сумняшеся, потыкал отвратительную массу пальцем, а потом осторожно перевернул ее, чтобы осмотреть со всех сторон.

– Скажи нашим друзьям, что это рыбье дерьмо, – сказал он невольнице. – И что я хочу купить и клюв, и то дерьмо, в котором он приплыл.

Четверо представителей деревни отступили и принялись совещаться. Наконец старейший из них вернулся к нам и через Зайнаб сообщил, что, если у нас есть рыболовные крючки, он уступит клюв за пять сотен крючков и десять лезвий для ножей. А рыбье дерьмо Сулейман получит за такой же вес медной проволоки.

Я все еще держал странный клюв в руках, но после этого ответа по распоряжению капитана вернул его обитателям деревни.

– За клюв и за дерьмо я дам четыре сотни крючков, и ни одного больше, – сказал мореход, вновь заворачивая дурно пахнувшую массу в листья и опуская ее на песок.

Мы торговались где-то с час, и в конце концов Сулейман получил клюв за четыреста пятьдесят рыболовных крючков и рыбье дерьмо за отрез вышитой ткани.

– Ты щедро заплатил за клюв, – сказал я ему, когда, по завершении сделки, мы возвращались в лодке на корабль. – Значит, ты поверил в птицу рух?

Моряк ткнул ногой в зловонную массу, которая, вновь завернутая в листья, покоилась на дне нашей шлюпки:

– Нет, я заплатил вот за это.

– И что же это такое?

– Флегма!

Я решил, что ослышался, и вопросительно посмотрел на собеседника.

Сулейман же весело хохотнул:

– Мокрота, слизь. Аль-хут выкашливает ее, хотя кое-кто утверждает, что она выходит у него сзади. Свежая мягкая флегма действительно пахнет гнусно – но вот полежав недельку на солнце, она затвердеет, сделается темно-желтой и будет пахнуть совсем по-другому. Аптекари в Басре отвалили бы мне целое состояние за то, чтобы использовать ее в лекарствах, но, – он усмехнулся, – я самолично отвезу ее в Багдад и преподнесу надиму Джафару. Он – один из богатейших людей халифата и достойно вознаградит меня. А потом он оставит часть себе, а часть продаст своим друзьям.

Он снова толкнул ногой омерзительно вонявшую массу:

– Такого большого куска я в жизни не видал! Две горсти не только окупят весь наш поход, но еще и изрядно останется.

Я никак не мог сообразить, для чего же утонченному вельможе может пригодиться вонючий кусок рыбьей флегмы, и потому спросил напрямик:

– И что же Джафар будет с ней делать?

– Он сам – ничего, а вот его парфюмеры раздробят кусок на мелкие крошки, растопят их и будут добавлять по капельке в благовонные масла – розовое, жасминовое… в общем, из любых цветов, какие ты только можешь себе представить. Несколько капель – и аромат станет крепче и будет держаться несколько дней.

Я в который раз вспомнил свой визит в сад Джафара, во дворец халифа и еще в добрую дюжину чьих-то покоев в Круглом городе. Везде воздух был буквально пропитан благовониями. Так что вряд ли можно было бы удивляться тому, что на китовую флегму здесь такой спрос.

Сулейман, прижав драгоценную покупку к груди, взобрался на корабль, а я со странным клювом направился к Озрику, чтобы объяснить, откуда взялось это приобретение.

– Если это клюв птицы рух, то каким же образом он оказался в воде и попал на берег в комке китовой флегмы? – не без скепсиса спросил мой друг.

Вало, напротив, был потрясен. Осмотрев зловещий острый клюв, парень решительно заявил, что он принадлежал большой плотоядной твари, которая охотилась на других животных ради мяса. У него не было никаких сомнений в том, что мы вот-вот встретим грифона или птицу рух.

По мере нашего продвижения на юг облик побережья менялся. Пушистые зеленые заросли понемногу уступали место сухим широким степям, поросшим обожженной солнцем травой, среди которой лишь кое-где поднимались кусты и корявые деревья. Разглядеть, что находилось дальше, в глубине материка, часто мешала бурая пылевая дымка. Мы обратили внимание на то, что обитатели здешних мест предпочитали жить в крупных поселениях, расположенных на голых вершинах холмов, и обносили свои деревни высокими частоколами. Эти места не вызывали доверия и казались более опасными. Каждую ночь Сулейман вставал на якорь как можно дальше от берега, так как опасался нападений. Ну а плыть по незнакомым водам в темноте, конечно же, было очень рискованно. Наш корабельщик начал также беспокоиться из-за погоды – он то и дело смотрел в небо или разглядывал горизонт. Я спросил, что его тревожит, и он объяснил, что мы подходим к границам тех мест, где можно уверенно рассчитывать на благоприятные условия для плавания. И погода подтверждала его слова: ветер сделался переменчивым, порой надолго затихал или, что было еще тревожнее, раза два заходил с юга, куда мы все еще держали путь. Сулейман предупредил меня, что, если мы не отыщем рух в ближайшие дни, нам придется возвращаться ни с чем.

Следующую высадку на берег нам пришлось сделать для того, чтобы пополнить запас пресной воды. Все утро наш кормчий вел корабль как можно ближе к берегу, а самый молодой и ловкий из моряков сидел на мощной рее высоко над палубой. Вскоре после полудня мы увидели ручей, стекавший по пологой стене невысокого прибрежного холма, – его наличие выдала широкая полоса зеленой растительности. Прилегающий берег казался безлюдным, и Сулейман приказал спустить паруса и бросить якорь. Несколько моряков, не забывая оглядываться по сторонам, отправились на берег в шлюпке. Мы смотрели с палубы, как они обследовали берег, после чего один из них вернулся и сообщил, что все безопасно и можно браться за дело. Озрик, Вало и я помогли погрузить в лодку пустые глиняные кувшины и тоже отправились на берег.

Нужно было наполнить и перевезти на корабль больше сорока сосудов, так что команде предстояло возиться довольно долго. Никаких признаков наличия местных жителей поблизости не было, и я предложил Озрику и Вало немного отойти от берега. Мы поднялись по узкой ложбине и оказались на обширной пересеченной равнине, покрытой высокой грубой травой, пожухлой и пожелтевшей. В травяном море, словно острова, поднимались невысокие скалы, а разбросанные тут и там купы невысоких деревьев с плоскими кронами оделяли пустынный пейзаж клочками тени.

Вало оказался наблюдательнее всех. Он разглядывал одну из таких рощиц с неожиданно пышной листвой и вдруг заметил в ней какое-то движение. Парень гулко сглотнул и указал трясущейся рукой вперед. Посмотрев туда, я разглядел лишь нечто маленькое и темное, покачивавшееся за стволом дерева. Сначала я решил, что это птица, но потом поднял взгляд, и у меня захватило дыхание. Высоко в ветвях двигалось что-то еще… Голова! Я застыл, окаменев и не веря своим глазам. Точно так же остолбенели, ошарашенные и не способные пошевелиться, Вало и Озрик. Из-за дерева выдвинулось и предстало перед нами во весь рост совершенно невероятное животное. Оно стояло на четырех ногах, как будто бы взятых от разных зверей. Передняя пара была настолько длиннее задней, что тело животного словно ниспадало спереди назад. Заканчивалось же тело хвостом наподобие коровьего, который непрерывно раскачивался, отгоняя водившихся здесь в изобилии мух. Но делала это животное не похожим ни на одно другое его шея – необыкновенно длинная и тонкая, длиной в два человеческих роста и увенчанная оленьей головой, которая возвышалась над землей на добрых двадцать футов.

– Камелопард! – восхищенно выдохнул я. Животное полностью соответствовало тому, что сообщал нам бестиарий, и даже превосходило то описание.

Тем временем камелопард, размахивая коровьим хвостом, неспешно шествовал вокруг дерева, объедая с него листья.

– Почему у него нет пятен, как у леопарда? – спросил Вало. Бестиарий утверждал, что камелопард получил свое имя, потому что наделен телом верблюда, а шкура у него покрыта леопардовыми пятнами. Но у невероятного зверя, находившегося перед нами, шкура была раскрашена сетью белых ломаных линий на оранжево-желтом фоне. Эта расцветка почти сливалась с игрой теней под деревьями, так что в том, что мы не увидели камелопарда раньше, не было ничего удивительного.

Вало, охваченный полным ликованием, схватил меня за руку и, пригнувшись, шагнул вперед.

– Пойдем, – молящим голосом произнес он. – Надо подойти поближе!

Согнувшись вдвое, мы крались по высокой траве к пасущемуся животному. Вскоре мы подобрались так близко, что явственно увидели длинный язык, который оно высовывало изо рта, слизывая им листья с высоких веток. Но тут зверь повернул голову в нашу сторону и насторожил уши. На голове у него вместо раскидистых рогов торчали два коротких пенька.

– Это олень, а не верблюд, – сообщил мне Вало.

Камелопард в конце концов разглядел нас и испугался. Он внезапно повернулся и пустился бежать, высоко вскидывая длинные несуразные ноги и раскачиваясь из стороны в сторону. Его паническое бегство вспугнуло других камелопардов, которых мы до этого момента не видели. Они были скрыты в неглубокой ложбинке, а тут вдруг возникли перед нами как по волшебству. Сначала появились их головы, потом длинные шеи, и, наконец, мы увидели целое стадо этих немыслимых созданий, удирающих от нас по степной траве.

Я тут же вспомнил историю, которую нам рассказал в Риме номенклатор: о том, как каких-то диковинных кротких животных выпустили в Колизее против львов. Это, несомненно, были камелопарды.

Вало сиял от восхищения.

– Мы обязательно должны изловить хотя бы одного и привезти домой! – кричал он. – Можно вырыть яму вроде той, что была в лесу, и положить листья для приманки!

Он вспомнил тот день, когда на его глазах тур провалился в ловчую яму. Несмотря на жару, я содрогнулся, вспомнив о том, как тот самый тур насмерть забодал и затоптал его отца.

Что же касается сына несчастного егеря, то у него восторг, испытанный при виде камелопарда, напрочь выбил из памяти ужас того дня.

– Мы легко поймаем камелопарда! – настаивал он, широко расплываясь в улыбке.

– Нам нужно вернуться на корабль и поговорить с Сулейманом, – урезонивал я его, – и выяснить, можно ли будет погрузить камелопарда на судно.

Мы развернулись и, вытянувшись в цепочку, пошли обратно. Подпрыгивавший через каждые несколько шагов Вало шел впереди. Он вдруг остановился и, весь лучась радостью, обернулся ко мне:

– Это и есть та самая земля, откуда родом столько зверей из книги… камелопарды, гиены и крокодилы… Мы обязательно найдем здесь и грифона!

Парень сделал еще несколько шагов и резко остановился.

– Смотрите! – позвал он, обернувшись через плечо. – Все, как я и сказал! Все они здесь живут. Это аспид.

Он указывал на плохо различимый серый контур, лежавший около нашей дороги и полускрытый под стволом упавшего дерева.

Я почувствовал, что волосы у меня на затылке встали дыбом, и так резко попятился, что шедший последним Озрик врезался в меня.

– Вало, не подходи близко! – предупредил я своего помощника.

Но тот пропустил мои слова мимо ушей, сошел с узкой тропы и приблизился к серому пятну. Оно сдвинулось и изогнулось. Это была змея около ярда длиной, но непропорционально массивная и толстая, с головой, гораздо более узкой, чем раздутое тело, испещренное черными и серыми зигзагами.

Змея свернулась кольцом и подалась глубже под упавший ствол.

– Видите! Она боится и отступает, прямо как сказано в книге! – восторгался сын Вульфарда. Он запустил руку под рубаху и извлек маленькую дудочку из оленьего рога – ту самую, с помощью которой приручил белых медведей, – поднес ее к губам и сыграл три своих извечных ноты.

Змея снова свернулась и еще глубже вжалась под дерево.

Вало с видом триумфатора обернулся к нам:

– В книге написана правда. Она боится музыки.

Я, хоть и очень испугался змеи, был склонен поверить его словам. Бестиарий утверждал, что аспид ненавидит музыку и, когда слышит ее, старается скрыться, а если это не удается, пытается сделать так, чтобы ее не слышать. Для этого он прижимает одно ухо к земле и, свернувшись кольцом, затыкает второе ухо кончиком хвоста.

Сын егеря еще несколько раз сыграл свою мелодию, и змея – в этом не было никаких сомнений – снова извернулась, стянулась в еще более тугие петли, и кончик ее хвоста оказался совсем рядом с ее словно расплющенной головой.

Я вспомнил о том, как ловко Вало обошелся в египетской пустыне с маленькой рогатой змеей, и подумал, что, может быть, он и сейчас сумеет проявить свое недюжинное дарование в обращении с дикими зверями. Он же медленно, но неуклонно подходил к аспиду все ближе и ближе, продолжая наигрывать свою мелодию. Змея в явном неудовольствии ерзала на месте.

Вало сделал еще шаг, наклонился и в очередной раз сыграл свою мелодию. На этот раз аспид оттянул голову назад и громко зашипел.

У меня кровь застыла в жилах.

Парень придвинулся еще на полшага.

Аспид уже шипел непрерывно, а его толстое тело то еще сильнее надувалось, то спадало. Все это выглядело не то чтобы уродливо, но как-то неестественно. Плоская голова и передняя часть тела начали приподниматься над землей. Бледная пасть открывалась все шире – так, что уже было видно гортань. Внезапно я сообразил, что сейчас не время рассуждать о том, правда или неправда написана в книге насчет того, что змея затыкает ухо хвостом, чтобы не слышать музыки. Дело впрямую касалось жизни и смерти.

– Вало! Не приближайся! – взмолился я.

Но парень опять проигнорировал меня и еще теснее придвинулся к змее. Он уже приблизился к ней больше чем на расстояние вытянутой руки и продолжал наклоняться, наигрывая на дудочке. Его тень упала на гада.

И аспид ударил. Движение его было неимоверно быстрым, едва уловимым глазом: мелькнула широко разинутая бледная пасть, коротко блеснули клыки, и змея укусила Вало в ногу.

Сын егеря даже не поморщился. Он оставался в той же позе и продолжал играть на дудке.

Змея яростно ударила еще раз, а потом еще дважды, и каждый ее удар был столь же молниеносным, как и первый. Лишь после этого Вало опомнился. Аспид же извернулся, и его отвратительное пухлое тело, извиваясь, исчезло за бревном.

Наш знаток животных, казалось, не столько испугался, сколько разочаровался. Он ходил в просторных шароварах, таких же, как те, которые носили наши моряки, и теперь на них появились пятнышки крови в тех местах, куда пришлись змеиные зубы.

– Нужно было играть другую мелодию, – смиренно сообщил он, с растерянностью глядя по сторонам, и пошатнулся.

Я кинулся вперед и успел подхватить парня в тот самый момент, когда его нога подогнулась. Затем послышался какой-то треск, и, обернувшись, я увидел, что Озрик отрывает длинную полосу ткани от своего халата.

– Нужно туго перевязать его ногу и как можно скорее доставить его на корабль, – сказал мой друг. В молодости он в своей родной сарацинской Испании учился на лекаря. Там, в Испании, тоже водится много змей.

Перекинув руки Вало через шеи, мы потащили его к берегу. Раненая нога волочилась по земле.

Спустившись к морю, мы обнаружили, что Сулейман и его люди почти закончили свою работу.

– Вало укусил аспид, – сообщил я капитану, готовый удариться в панику, и он тут же зычным голосом приказал команде помочь нам.

Мы погрузили пострадавшего в шлюпку и доставили его на корабль.

– Нога онемела и очень болит, – прохрипел он, когда мы положили его на палубу.

Зайнаб подложила ему под голову свернутый кусок ткани. Лицо у нее было встревоженное.

Пока матросы растягивали над лежавшим Вало кусок парусины, чтобы защитить его от солнца, невольница отвела меня в сторону и попросила описать змею. Мне потребовалось лишь несколько слов, и, когда я закончил, глаза молодой женщины наполнились слезами, и она отвернулась.

– Неужели от этого нет спасения?! – спросил я в отчаянии.

Переводчица молча кивнула.

Вало умирал долго и мучительно. Он не мог согнуть раненую ногу, не мог даже пошевелить ею. Из крошечных дырочек, оставленных зубами змеи, вытекала бледная жижа, смешанная с кровью. Через несколько часов его охватила лихорадка, а нога от паха до щиколотки начала пухнуть, раздуваться, словно повторяя облик укусившей несчастного змеи. Кожа обрела отвратительный красно-серый цвет, а на следующий день порвалась, лопнула, словно перезрелая слива. В длинной, сочившейся сукровицей ране зияло гниющее мясо. В тот вечер Вало лежал с закрытыми глазами, часто и мелко хватая ртом воздух и явно проигрывая бой за свою жизнь. И все же он не отрекся от своей веры в правдивость бестиария.

– Это был престер, – сказал умирающий столь слабым голосом, что я должен был склониться к нему, чтобы разобрать слова. – А будь это гипналис, я сейчас спал бы, как Клеопатра.

Он облизал губы, сглотнул и с трудом заговорил вновь:

– Я помню, как ты читал мне про змею, которая называется престер, ползающую с открытым ртом, и что те, кого она кусает, раздуваются и гниют заживо.

Парень содрогнулся от приступа боли, а потом протянул руку и стиснул мою ладонь.

– Здесь много редких животных! Возьми из гнезда молодого грифона и привези его домой. Корми его мясом, как Мади и Моди. – Это были последние членораздельные слова, которые он сумел произнести.

Мы выкопали для него могилу у подножия невысокого обрыва неподалеку от того места, где набирали воду. Яму мы сделали глубокую, чтобы дикие звери не добрались до его трупа, и опустили туда Вало через несколько часов после его кончины. Сулейман настойчиво советовал поторопиться.

Вскоре после того, как мы отвалили от берега, корабельщик указал мне на сильную зыбь, идущую с моря.

– Надвигается буря, – сказал он мне напрямик. – Если она застигнет нас около этого берега, где нет ни единого укрытия, все мы будем так же мертвы, как твой друг, оставшийся там.

Его слова показались мне грубыми, и мне пришлось напомнить себе, что в своих странствиях Сулейману доводилось не раз встречаться со смертью и что многие из его спутников гибли от несчастных случаев и болезней, тонули и исчезали в глубине моря.

– Нужно возвращаться в Аль-Убуллу, – сказал я. До кончины Вало я склонялся к тому, что, несмотря на сомнения, доверять бестиарию следует, в том числе и в описаниях иноземных зверей и тварей – как-никак многие сведения из него подтвердились. Теперь же я ругательски ругал себя за самоуверенность: я не усомнился в том, что змею можно приручить музыкой! В противном случае Вало, которого я и только я увлек в это странствие, был бы жив.

– Я бы с радостью взял курс на дом, – ответил корабельщик. – Мы уже ушли из Зинджа дальше, чем я обещал Джафару, но сейчас, – он кивнул в сторону далекого горизонта, где собирались тучи, окрашенные в немыслимый жемчужно-серый с зеленоватым оттенком цвет, – полагаю, нам предстоит отдаться на волю Милосерднейшего.

Буря, налетевшая на нас в тот же день, ближе к вечеру, продолжалась трое суток. Если бы она пришла с востока, наш корабль неизбежно выкинуло бы на берег и разбило вдребезги. К счастью, ветер и волны шли с противоположной стороны и несли нас в открытое море. Стихии так разбушевались, что морякам оставалось лишь опустить паруса и реи на палубу, надежно закрепить их и скрыться в трюме, дабы спрятаться от дождя и ветра. Не то что работать – даже просто находиться на палубе было невозможно. Сулейман и не пытался править рулем. Признав свое бессилие перед бурей, он позволил судну плыть, куда оно пожелает. Корабль же отчаянно раскачивался во всех направлениях, непрерывно содрогаясь от обрушивавшихся на него огромных волн. Мы думали только о том, как выжить, откачивали воду и старались не открывать люки, чтобы волны, то и дело перекатывавшиеся через палубу, не обрушились в трюм и не погубили судно и нас вместе с ним. Когда же ветер наконец стих, мы все были мокрыми, голодными и до крайности измученными. Огонь в кухонной плите давно погас, и нам пришлось удовольствоваться лишь пригоршней фиников из последнего оставшегося у нас тюка. Сулейман встал к рулю и почти не отходил от него, лишь изредка позволяя себя недолго вздремнуть, чтобы сохранить силы. Всякий раз, глядя на этого невзрачного человека, скорчившегося у большого румпеля, я видел на его лице спокойную уверенность. Теперь я понимал, почему моряки смело полагались на его знания и опыт и верили, что он спасет их от любой беды. Я же не смог сделать того же самого для Вало.

На четвертый день, когда волны сделались ниже и лишились своих белых гребней, Сулейман вскарабкался на приспущенную рею и долго стоял там, обхватив мачту одной рукой. Более чем пристально осмотрев все стороны горизонта, он не слишком ловко спустился на палубу и отозвал нас с Озриком для разговора.

– Я видел землю на юго-востоке. Подойдем к ней и встанем на якорь, – сказал капитан.

– Не лучше ли будет направиться прямо домой? – спросил я. Смерть Вало сильно ударила по мне. Сейчас я более чем когда-либо хотел закончить путешествие. Мое любопытство полностью иссякло: мне больше не было дела до чудовищ наподобие грифона и птицы рух и до малого шанса на то, что они существуют на самом деле. У меня не было решимости и мужества продолжать поиски, подвергая опасности жизни дорогих мне людей – Озрика и, конечно же, Зайнаб. Надлежало вернуться в Багдад и сказать халифу, что Сулейман доставил нас дальше, чем мы осмеливались представить себе, но мы так ничего и не нашли.

Но мой старый собеседник покачал головой:

– Прежде чем отправиться в Аль-Убуллу, необходимо проверить, несколько сильно корабль пострадал от бури. А вот потом – домой.

– Как ты думаешь, куда мы попали?

– Думаю, что нас отнесло за Комр и я видел Вак-Вак. Нынче ночью, если небо будет ясным и удастся прочесть звезды, смогу сказать точнее.

Если память не изменяла мне, Муса, показывая нам в библиотеке халифа карту, не упоминал ни того, ни другого названия.

Сулейман поскреб редкую щетину на подбородке:

– Капитаны из Аль-Убуллы иногда узнают разные слухи об этих местах, когда торгуют на побережье Зинджа. Но я никогда не слышал, чтобы там кто-то высаживался.

Он прищурился, глядя на темную линию, появившуюся на горизонте:

– Нужно найти пологий низменный берег с твердым песком, куда можно будет вытащить корабль и проверить связку обшивки.

Я успел позабыть о том, что наше судно скреплено лишь кокосовыми канатами.

– А как быть с местными жителями? Думаешь, они приветливо встретят нас? – спросил я с опаской.

Старик пожал плечами:

– Может быть, удастся отыскать необитаемый берег.

Неведомая земля, о названии которой можно было только гадать, была обращена к морю плоской прибрежной полосой, окаймленной теми самыми деревьями, которые на покинутом нами берегу назвали «гурм». Со стороны моря их густо переплетенные и глубоко уходившие в вязкий ил корни образовывали непроницаемую стену, и Сулейману потребовалось полдня, чтобы отыскать небольшую песчаную бухточку, прикрытую мысом. К тому времени от бури остались лишь неприятные воспоминания, и в бухту мы входили под легким ветерком. Вода была настолько чиста, что старый мореход смог точно определить нужное мгновение, и корабль почти неощутимо коснулся килем песчаного дна. Только тут у всех наконец полегчало на душе.

– Простоим здесь два прилива, – сказал Сулейман. – Проверим и почистим днище, а если потребуется ремонт, задержимся еще. – Он искоса взглянул на меня: – Если у вас с Озриком будет охота, вы успеете немного осмотреть местность.

Я решительно отказался:

– Мы с Озриком останемся на корабле. Не хочу новых бед.

Я сдержал бы свое слово, не пошли Сулейман двоих людей за дровами. Нам нужно было разжечь огонь, чтобы приготовить пищу, но почти весь наш запас дров унесло волнами во время бури, а все, что уцелело, было насквозь мокрым. Поэтому еще до начала отлива, который должен был обнажить днище, моряки отправились на берег.

Вскоре они вернулись и принесли с собой нечто странное: эта вещь была найдена ими в лесу среди травы.

Находку матросы вручили Сулейману, а тот подошел к нам:

– Полагаю, вам стоит это посмотреть.

Находка, походившая на осколок горшка грязновато-кремового цвета, гладкий с одной, вогнутой, стороны и шершавый с другой, была размером не больше моей ладони. Взяв осколок у старика, я поразился его легкости. И неудивительно – ведь он был гораздо тоньше тех массивных гончарных изделий, которые мы видели в Ифрикии.

– Не знаю, кто это сделал, но местные ремесленники, судя по всему, большие мастера, – сказал я.

– Мои люди нашли по меньшей мере дюжину таких осколков, и все они лежали чуть ли не кучей, – ответил Сулейман. – Они решили, что это не могло быть делом рук человеческих, и испугались.

Я снова посмотрел на тонкий осколок:

– Пожалуй, действительно стоит пойти и посмотреть это место.

В сопровождении одного из моряков, указывавшего дорогу, мы выбрались с берега и, перевалив через невысокий пригорок, оказались на степной равнине, покрытой жесткой травой и чахлыми кустами. Наш провожатый остановился на краю площадки шириной в четыре-пять футов. Трава там явно была вытоптана и лишь недавно начала расти снова.

На земле там валялось еще множество осколков неведомой посуды, по большей части такого же размера, как тот, который мне показали. Хотя были куски и покрупнее – семи-восьми дюймов.

– И чем, по-вашему, это может быть? – негромко спросил Сулейман.

– Мне кажется, что это какое-то гнездо, – ответил Озрик. – А осколки – от скорлупы яиц.

Я устыдился тому, что сам не додумался до этого.

Наклонившись, я подобрал несколько осколков покрупнее и попытался сложить их вместе. Судя по тому, что у меня получалось, яйцо было громадным, более фута в длину.

– И что же думают твои моряки? – спросил я корабельщика.

– Они решили, что это яйца птицы рух, – ответил он. – Может быть, мелкой, но из этой породы. Потому-то они и испугались. Решили, что эта тварь прилетит, схватит нас и куда-то унесет.

Как ни странно, я почувствовал себя так, будто надо мною издеваются. Мысленно я уже отказался от поисков грифонов и рух, и то, что мы нашли признаки возможности их существования, изрядно раздражало.

– Яйца откладывают разные существа, – заметил я. – Гады вроде крокодилов, которых мы видели на берегах Нила, и… и змеи. – После того как змея на моих глазах убила Вало, у меня от одного вида этих громадных яиц бежали мурашки по коже. – Если эти яйца отложила змея, она должна быть очень большой и опасной. Нужно быстрее убираться отсюда, пока мы ее не потревожили.

– Зигвульф, это птичьи яйца, – возразил Озрик. – Змеи, крокодилы, черепахи… у них у всех яйца с мягкой, а не твердой скорлупой. Будь здесь Вало, он сказал бы то же самое.

Упоминание о Вало взбудоражило меня. Я знал, как он повел бы себя в этой ситуации. Он немедленно заявил бы, что это осколки яиц огромной хищной птицы, какую он и представлял себе, глядя на загадочный черный клюв, найденный в китовой флегме. Будь сын егеря с нами, он рвался бы отыскать эту птицу и узнать о ней как можно больше. Эта мысль заставила меня устыдиться собственной робости. Раз уж я виноват в том, что Вало попал в Африку и встретил там свою смерть, то мне будет еще тяжелее жить с осознанием того, что я отказался от шанса исполнить его последнюю волю.

Стоя среди травы с осколками огромного яйца в руках, я принял решение: отыщу гнездо грифона или рух, в котором будут обитатели, заберу оттуда пару птенцов и доставлю их в Багдад и Ахен, чтобы все могли их видеть, но не стану втягивать в это дело больше никого.

– Почему бы тебе не отнести это на корабль? – предложил я Сулейману, ткнув пальцем в осколки. – А я попробую отыскать гнездо рух, где будут яйца или даже птенцы, и вернусь до темноты. А там уже подумаем, что делать дальше.

– Я пойду с тобой, – решительно заявил Озрик. – Вдвоем мы осмотрим больше, чем ты в одиночку.

– Если вы не вернетесь к утру, мои люди решат, что рух сожрала вас, и потребуют убираться отсюда. Я вряд ли смогу удержать их, – предупредил нас старый корабельщик, но отговаривать от поиска новых гнезд не стал.

Затем Сулейман и его моряк отправились обратно на берег, оставив нас с Озриком около покинутого гнезда.

Я посмотрел в глубь страны, где в знойном мареве расплывались очертания далеких лесистых холмов, и вспомнил о том, как отправился на поиски белого кречета.

– Говорят, что грифон и рух – это гигантские орлы, – сказал сарацин. – Они устраивают гнезда на скалах высоко в горах. Но это существо отложило яйца на голой равнине. Что-то здесь не так. Давай-ка для начала поищем следы!

И мы вместе отправились осматривать окрестности – море очень густой жесткой травы и непролазных кустов, над которым тут и там поднимались купы корявых деревьев. Не меньше часа потребовалось нам, чтобы отыскать второе гнездо, причем отнюдь не покинутое. На земле лежало с полдюжины тесно сдвинутых огромных яиц. Вся трава на этом месте была плотно примята к земле. Гнездо находилось менее чем в полете стрелы от маленького озерца, и к воде от него шла хорошо натоптанная тропинка. Судя по тому, что еще несколько тропок расходились в других направлениях, хозяева гнезда обходили озеро дозором, и это встревожило меня. В голову сразу полезли мысли о крокодилах и водяных змеях.

Озрик подошел к гнезду и потрогал одно из яиц ладонью.

– Теплое, – сообщил он. – Родители должны быть где-то поблизости.

Встав на колени, он прислушался, снова потрогал яичную скорлупу и добавил:

– Похоже, я слышу шевеление. Наверно, скоро птенцы начнут вылупляться.

У меня в животе похолодело от страха. Я живо вспомнил тот ужас, который испытал в лесу той ночью, когда между мной и Вульфардом неожиданно появился тур.

– Только бы не оказаться между тварью и ее гнездом. Это может быть очень опасно, – предупредил я своего друга.

– Если это какое-то ползучее существо, которое появится со стороны озера, то будет безопаснее ждать его, сидя на дереве, – ответил тот и указал на ближайшую рощицу. – Заберемся туда. Оттуда будет хорошо видно гнездо, да и вряд ли нас кто-нибудь достанет.

Мы перебрались к деревьям и нашли среди них одно, по которому можно было подняться на десять, а то и на двенадцать футов над землей. Из-за веток и листвы обзор оставлял желать лучшего, зато тропинка, ведущая к гнезду, находилась в каких-нибудь десяти футах от нас.

Там мы просидели час, если не два. Нас непрерывно терзали насекомые, а ветки все больнее и больнее врезались в тело. Лежать на земле неподалеку от Вульфарда в ожидании тура было сыро, скучно, но отнюдь не столь неудобно. У меня разнылась давняя рана на плече.

Мы услышали животное раньше, чем увидели его. Было слышно, как через подлесок уверенно ломится какой-то большой и, похоже, неуклюжий зверь. Сквозь шелест травы несколько раз прорывалась его тяжелая поступь.

Приникнув к ветвям, мы уставились на тропу.

Неведомое существо прошествовало совсем рядом с нами. Мы с Озриком сидели в добрых девяти футах над землей, однако неожиданно массивная голова оказалась на одном уровне с нами. Я затаил дыхание, страшась, что диковинная птица поглядит в сторону и заметит нас. Глаза у нее были блестящими и выпуклыми, а тяжелый клюв заканчивался острием, которое вполне могло нанести тяжелые раны. Тело ее покрывала густая шуба из темно-бурых перьев, больше похожих на щетину, а при виде когтей на пальцах двух могучих – толще моего бедра – ног я невольно содрогнулся. Каждый коготь был в девять, а то и в десять дюймов длиной.

Животное добралось до гнезда и застыло, оглядываясь по сторонам, как будто высматривая врагов. Потом оно согнуло ноги и опустилось наземь, закрыв собой кладку. Даже когда это чудовище сидело, его голова на длинной, похожей на змею шее возвышалась над землей футов на пять.

Выждав, пока хозяин гнезда успокоится, мы осторожно слезли с веток и отступили, прячась от чудовищной птицы за все теми же деревьями.

Лишь когда мы удалились на пару сотен шагов, Озрик повернулся и посмотрел на меня.

– Это не грифон и не рух, – сказал он. – Эта птица не может летать. У нее не крылья, а обрубки какие-то.

– Ее нет в бестиарии, – ответил я. – И она похожа на птицу, именуемую страусом. Но те не столь велики и могучи.

– И что мы будем делать дальше? – спросил сарацин.

– Ничего. – Это решение я принял, еще пока мы отползали от гнезда гигантской птицы.

Озрик бросил на меня понимающий взгляд:

– Ты думаешь о Вало, да?

Я кивнул:

– Он был полностью уверен в том, что бестиарий не ошибается, и погиб из-за этой уверенности. Сегодня мы всего лишь убедились в том, что эти огромные яйца принадлежат не грифону и не рух, а другой птице. Но это не значит, что таких существ не может быть в каком-то другом месте.

Друг настолько хорошо знал меня, что понял даже мою невысказанную мысль.

– Итак, мы скажем Сулейману, что так и не смогли найти существо, которое откладывает эти яйца, – уточнил он.

– Совершенно верно. И значит, поиски рух и грифона продолжатся и даже станут активнее. Моряки ведь сразу поверили, что это яйца птицы рух.

Озрик задумался.

– Если мы расскажем об этом удивительном создании, сотоварищи Мусы в библиотеке халифа смогут добавить его описание в бестиарий, а потом оно разойдется по всему миру. – Он коротко, заговорщически ухмыльнулся. – Но я согласен с тобой: лучше подтолкнуть людей на продолжение поисков грифона – вдруг когда-нибудь окажется, что Вало верил не впустую. И еще у меня есть предложение.

Я испытующе взглянул на своего спутника:

– Какое же?

– Мы вернемся к пустому гнезду, соберем всю скорлупу, какую сможем отыскать, и заберем ее с собой в Багдад. А остальные пусть ломают головы над тем, чья это могла быть кладка.