Глава 9

Вода успокоилась почти так же неожиданно, как и поднялась. Если бы я не видел все собственными глазами, то не поверил бы, что река способна так быстро перейти от бурной ярости к умиротворенному спокойствию.

– Реки, они словно змеи, глотающие целиком оленя или теленка, – объяснил мне Аврам. Это происходило двумя днями позже: наша флотилия спокойно плыла меж берегов, густо поросших ивняком и тополями. В ярком свете утреннего солнца над ровной, как шелк, искрящейся поверхностью реки с громким щебетом носились ласточки, хватая на лету мошек. Кое-где посреди реки стояли большие острова, на которых природа сохранялась в своей первозданной дикости, и в густом подлеске по берегам кишела жизнь. На глаза попадались выдры, с низко нависавших над водой веток то и дело срывались и уносились вдаль ярко-голубые зимородки. Поднимая рябь на воде, наш путь пересекала самая разнообразная водная живность.

– Добыча комом лежит внутри змеи, – продолжал драгоман. – И, постепенно перевариваясь, продвигается все дальше и дальше. То же самое и наводнение. Оно начинается в верховьях реки, словно раздутая опухоль, движется вниз по руслу и в конце концов рассасывается.

– Как-то трудновато представить себе такую огромную змею, – сказал я. Течение несло нас со скоростью торопливого пешехода, и лодочникам нужно было лишь изредка подгребать веслами, чтобы подправлять направление движения лодок. Драматический проход под мостом уже воспринимался как давнее воспоминание.

Аврам рассмеялся:

– Когда попадем в Рим, я покажу тебе картину, изображающую изгнание Адама и Евы из рая. Мне кажется, что художник представлял себе именно такую змею.

– А что еще я могу увидеть в Риме? – заинтересовался я, и мой собеседник вдруг погрустнел:

– Гораздо важнее то, чего ты не увидишь.

– Ты говоришь прямо как Алкуин.

Драгоман сохранял серьезность:

– В Риме змеи не глотают своих жертв. Они кусают ядовитыми зубами. Этот город – змеиный ров, полный интриг, заговоров и предательства. Все ждут смерти папы Адриана, а потом… – Он выразительно пожал плечами.

Я вспомнил предупреждение Алкуина о том, что папа очень стар и никому не известно, кто придет ему на смену.

– И что за человек этот самый папа Адриан? – спросил я.

Раданит вдруг вытряхнул из рукава маленький кошелек. Движение это было настолько ловким, что я заморгал от изумления. Он заметил выражение моего лица и ухмыльнулся:

– При моих занятиях умение быстро и незаметно бросить монетку в нужную ладонь подчас помогает избежать серьезных трудностей.

Из кошелька он вынул монету и протянул ее мне:

– Вот папа Адриан. Можешь полюбоваться.

Портрет на папской монете был, конечно, сильно упрощен: голова и плечи, лицо анфас с сурово глядящими глазами и головной убор – не то шапка, не то корона. Как ни странно, над верхней губой угадывались коротко подстриженные усы. А вокруг портрета шла надпись заглавными буквами: «HADRIANUSPP».

– Буквы «PP», наверно, обозначают слово «папа», – предположил я.

Аврам усмехнулся:

– В Риме шутят, что за этими буквами скрывается слово «perpetuum» – вечный. Папа Адриан чрезвычайно умен, хитер и ловок. Он сидит на троне святого Петра уже почти двадцать лет, дольше, чем кто-либо из предшественников.

Я вернул ему монету:

– Если ты помнишь, Алкуин дал мне рекомендательное письмо к некоему человеку, который служит папским номенклатором. Его зовут Павел.

– Очень полезное знакомство. Когда мы попадем в Рим, вряд ли найдется хоть один капитан, который согласится до весны, до следующего мореходного сезона, везти нас из Италии дальше на юг. Я очень советую настроиться на зимовку в Риме. А номенклатор может помочь нам найти подходящее жилье. Он благодаря своему положению пользуется большим влиянием.

Вообще-то я должен был испытать разочарование из-за того, что в нашем путешествии придется сделать столь долгий перерыв. Но слишком уж меня обрадовала перспектива провести несколько месяцев в Риме и увидеть его прославленные чудеса.

Однако следующие слова Аврама несколько остудили мой энтузиазм:

– Но не ожидай от самого города слишком многого. На протяжении многих веков его снова и снова разносили вдребезги. Это скопище развалин. – Раданит поднялся. – Вот поживешь там и будешь с огромным удовольствием и сожалением вспоминать о водном путешествии по Бургундии.

Следующие десять дней подтвердили его правоту. Мы оказались в области, где на многие мили раскинулись виноградники, высоко поднимавшиеся по склонам холмов, окаймлявших долину. Как раз наступил сезон сбора урожая, и крестьяне обоих полов безостановочно копошились под ласковым солнцем между рядами богатых зеленых и красно-коричневых лоз, наклоняясь или вставая на цыпочки, срезали гроздья и складывали их в плетеные корзины, которые потом грузили в стоявшие наготове повозки. По большей части этот урожай свозили к большим открытым деревянным чанам, стоявшим неподалеку от устроенных у берегов причалов, и сваливали туда. Босые мужчины топтали виноград, а вытекавший сок собирали в бочки поменьше, которые закатывали на ожидавшие у берегов барки. Много семейств возились с лестницами во фруктовых садах, собирали сливы и персики, айву и шелковицу, а неугомонные дети карабкались по веткам и отрясали наземь поспевшие фрукты. Среди этого изобилия было совсем не трудно запасаться провизией, так нужной нашим животным. В каждом прибрежном городке имелся рынок, где слуги Аврама покупали все, что нам требовалось. Мы узнали, что белые медведи едят свежую крольчатину с таким же удовольствием, как и сомов с форелью. Животные, получавшие вдоволь хорошей еды, притихли. Собаки вели себя заметно спокойнее, а медведи большую часть дня проводили во сне. С рассветом Вало снимал тряпки с клеток, где сидели кречеты, так что птицы могли чиститься, оправлять перья и греться на солнце, а на ночь снова накрывал их. К этому времени сын егеря так хорошо обучил соколов, что мог упражняться с ними, даже находясь в движущейся лодке. Он по одному отпускал их полетать на свободе и через некоторое время кусочком мяса подманивал к себе на руку. Лишь тур оставался злобным и опасным. Если кто-нибудь подходил близко к клетке, он сердито вращал глазами и, пытаясь броситься вперед, бодал решетку огромными рогами.

По вечерам, часа за два до заката, мы причаливали к берегу – слишком опасно было бы плыть по реке в темноте, слишком велик был риск наткнуться на какую-нибудь каменистую отмель. Мы всегда выбирали уединенные места, где не было опасности, что набежит толпа зевак, горящих желанием полюбоваться никогда не виданными прежде зверями. Аврам дважды просил остановиться неподалеку от крупных городов и ходил туда пешком, чтобы провести ночь в общении со своими соплеменниками-раданитами. У них, как он объяснил, могли быть сведения о том, чего нам следует ожидать, когда мы, наконец, доберемся до моря.

Река постепенно делалась все шире и шире. Крупные притоки несли в нее не только воду, но и самые разнообразные лодки и суда – чем дальше, тем больше. Мы видели и неуклюжие плоты, связанные из бревен, срубленных в далеких лесах, и барки со штабелями тесаного строительного камня, и множество лодок с кувшинами и бочками вина. Река служила огромной торговой артерией, и мосты через нее были достаточно широкими и высокими для того, чтобы пропускать по себе большое движение. Теперь, когда вода была ниже и течение слабее, мы проходили под ними без всяких осложнений. В один прекрасный день поднялся северный ветер, позволивший нашим лодочникам поставить простые квадратные паруса, которые заметно увеличили скорость движения. Бодрое журчание и плеск воды под тупыми носами наших лодок, быстро идущих вперед, подняли мне настроение. В этой беззаботной обстановке мы с Аврамом и Озриком не раз менялись местами. Оба они часами вели негромкие беседы, порой на сарацинском языке. Я же присоединялся к Вало и белым медведям – мне хотелось как-нибудь сделать так, чтобы парню было легче в новой и непривычной обстановке.

Привлечь к себе внимание Вало всегда было непросто. Он редко говорил, предпочитая проводить часы в своем особом мире, пребывая при этом словно в полудреме. Однако при этом он замечал, что происходило вокруг, – как будто перед ним приоткрывались ненадолго ставни, через которые он все видел, – и он мог прокомментировать то или иное событие замечаниями, которые подчас оказывались неожиданно меткими. В счастливое и бодрое состояние духа он приходил, когда нужно было возиться с животными, и это, в свою очередь, подсказало мне, каким образом выводить этого человека из замкнутости: он с удовольствием слушал то, что я читал ему об экзотических животных, нарисованных в бестиарии. Поэтому, перебираясь к нему на лодку, я брал с собой книгу и листал ее, пока он не указывал пальцем на картинку, которая в этот раз казалась ему интересной. Я же читал ему написанное внизу пояснение. Почти все эти животные были незнакомы как ему, так и мне.

– Что это за лев с человеческим лицом? – спросил сын Вульфарда однажды жарким днем. Наши лодки проплывали мимо невысоких каменистых обрывов, сквозь которые река испокон веку проложила себе путь. Обрывы были сплошь изрыты норками ласточек-береговушек: эти коричневые с белым птички прямо тучей носились над нашими головами, то и дело забираясь в свои гнезда и выпархивая оттуда.

– Он называется мантикора, – ответил я, пробежав глазами пояснение.

– У него большие зубы, значит, он хищник, – заметил Вало.

У нарисованной твари была голова человека, приставленная к львиному телу. Художник изобразил человеческое лицо с косматой бородой и широко открытым ртом, откуда торчали острые клыки. Широко раскрытые глаза зверя были раскрашены холодным голубым цветом, а все тело – кроваво-красным.

Я прочитал вслух:

– «Мантикора имеет три ряда зубов и питается человеческим мясом. Она очень проворна и может далеко прыгать. Никто не может убежать от нее. Голос же ее подобен мелодичному свисту».

Вало был глубоко заинтригован:

– Хорошо бы посмотреть на этого удивительного зверя, даже если он опасен.

– Но к нему нельзя походить близко, – предупредил я его. – Судя по всему, мантикора может метать ядовитые шипы из кончика хвоста.

Мой собеседник уловил в моем голосе скептическую нотку:

– В книге наверняка написана правда.

– Но проверить это мы не сможем. В книге сказано, что мантикоры живут в Индии, а мы едем только в Багдад.

Мои слова определенно разочаровали Вало. Но хотя его познания в географии были более чем скромны, он все же обладал простой прямолинейной практичностью.

– Мы и так можем проверить правдивость книги. Прочитать, что написано о тех животных, которых мы знаем, и посмотреть, правду ли о них там говорят, – предложил он мне.

Я принялся листать страницы, пока Вало не указал на картинку с изображением доброго десятка больших птиц, сбившихся в кучку. У них были длинные шеи, острые клювы и длинные тонкие ноги. Ближайшая из птиц стояла на одной ноге, а в длинных пальцах второй держала нечто вроде поднятого с земли круглого камня.

– Журавли! – воскликнул сын егеря. – Они целыми стаями весной пролетают высоко в небе над моим лесом, но никогда не останавливаются. Наверняка летят к своему летнему жилью в незнакомые мне края. А осенью я вижу, как они летят обратно. Возвращаются по тому же самому пути.

– «На латыни они именуются «Grus», – прочитал я. – Странствуют они очень далеко и летят столь высоко, что вожак их видеть способен те земли, кои влекут их».

Вало одобрительно кивнул.

– «Уставши, вожак меняется местами с другим журавлем из своей стаи. На лету держатся некоторые из них в конце строя, дабы выкрикивать команды и не давать стае разделяться», – продолжил я чтение.

– Я слышал, как они перекликаются друг с дружкой в небе. У них голоса как охотничий рожок, – радостно заявил мой помощник. – Видишь, в книге написана правда!

– А как насчет того журавля, который изображен посреди картинки? – осведомился я. – Того, который держит что-то в когтях? В книге сказано, что, когда журавли опускаются на ночлег, они выставляют часового. Пока остальные спят, он бодрствует и в это время держит в лапе камень. Если он засыпает, то камень падает и будит его.

Вало ненадолго задумался:

– Об этом я ничего не знаю. Но почему бы и нет? Давай проверим других животных. Тут есть вепрь?

Я быстро отыскал нужную картинку. На ней было тщательно изображено большое, похожее на свинью животное с загнутым винтом хвостиком, раздвоенными копытами и опасными на вид клыками. Художнику удалось даже передать грозную стремительность, с какой нарисованный зверь мчался по странице. Даже его цвет – черный с сероватым отливом – был точен.

– «Латинское наименование «Aper» дано ему за свирепость, – стал я читать. – Вепрь сильно ярится во время гона. Перед тем как драться между собою, они трутся боками о кору деревьев, дабы шкура крепче стала».

– Я видел, что вепри вели себя именно так, – подтвердил Вало. – В лесу часто можно увидеть места, где кора стерта до древесины. И еще они перед боем точат свои клыки – острят их о деревья!

– Об этом в книге тоже сказано, – подтвердил я. – Там еще говорится, что для того, чтобы чистить десны и укреплять зубы, вепри едят траву под названием душица.

– Об этом я не знаю, – признался Вало, глядя мне через плечо, пока я листал книгу в поисках других знакомых ему животных.

Как нарочно, на следующей странице была нарисована большая змея. С первого взгляда я решил, что передо мной та самая змея, изображение которой Аврам обещал показать мне в Риме. Но мужчина на картинке никак не мог быть Адамом, так как был полностью одет и рядом не было ни Евы, ни яблони, а домом змее служила нора в почти совсем голом холме, нисколько не похожем на благословенный сад Эдема. Тело змеи сужалось к острому хвосту, и, как ни странно, она обвилась вокруг самой себя и касалась хвостом собственного уха. Художник пририсовал змее лицо, и животное корчило явно недовольную гримасу.

– Человек успокаивает змею, – заявил Вало, едва успев бросить взгляд на страницу.

Я в отличие от него не сразу понял, что он имел в виду. Неподалеку от змеи был изображен человек, игравший на струнном инструменте. Я узнал виолу вроде тех, на которых играли музыканты, развлекавшие гостей на королевских пирах.

– «Аспид, или випера, – прочитал я, – убивает ядовитым укусом. Рассказывают, что, услышав зачаровывающую мелодию заклинателя, которая выманивает его из норы, аспид прикладывает одно ухо к земле, закрывая другое кончиком хвоста. Таким образом, не слыша магических звуков, он не поддается заклинателю».

Я умолк и снова посмотрел на картинку:

– Это уж точно басня. Змеи не слушают музыку.

Вало неодобрительно посмотрел на меня:

– Белые медведи слушают. Почему бы не слушать и змеям?

Тогда я вернулся к книге:

– Здесь также написано, что аспиды бывают разные и не все они опасны. Укусы одних причиняют смерть, порождая невыносимую жажду, а есть такие – их называют престеры, – которые нападают с открытой пастью. «Любой, кого поразит это существо, раздувается до чрезмерной величины, раздавливается своей полнотой, и за этим следует разложение». Укусы третьих погружают жертвы в глубокий сон, от которого они уже не просыпаются. Этих называют гипналисами, и как раз такая змея убила Клеопатру, царицу Египта, спася ее тем самым от еще более страшных бед.

– Мы едем в Египет! – восторженно выдохнул Вало. – Разве не чудесно будет отыскать гипналиса? Я поиграл бы на дудке и выманил его из норы.

От яркого и жаркого солнечного света у меня разболелась голова. Я закрыл бестиарий и завернул его в холстину. Что мне стоило тогда прислушаться к словам помощника? Поступи я так, наше путешествие могло бы обернуться по-другому…

На десятый день нашего плавания по Роне я наконец-то увидел признаки приближения к устью великой реки. Течение стало заметно медленнее, а сама река раскинулась на добрых полмили от берега до берега. Тучные крестьянские угодья остались далеко позади: теперь мы плыли по открытой всем ветрам плоской дикой местности среди болот и стоячих озер. Попадающиеся изредка беловато-серые бугры представляли собой, по словам Аврама, кучи соляных кристаллов, собранных местными жителями и ожидавших вывоза. С засоленных местных почв нельзя было собрать никакого другого урожая.

Хотя уже началась осень, погода оставалась солнечной и теплой, и ясные небеса позволяли нам ежедневно любоваться прекрасными закатами. В один из таких вечеров мы с Вало наткнулись на явление, которое вынудило меня признать, что сын егеря имел основания верить в многообразие и причудливость животного мира.

По нашему обычаю, лодочники выбрали для очередного ночлега место на изрядном расстоянии от ближайшего поселения. Лодки привязали к берегу, поросшему густыми высокими кустами. Перелезть на сушу было непросто, однако мы с Вало все же выбрались, увидели в кустарнике чуть заметную тропинку и пошли по ней. Вало шел первым, а я – чуть позади. И вдруг он остановился, увидев что-то рядом с тропой, ступил в сторону, чтобы рассмотреть находку, а потом поманил меня. На крохотной полянке лежала мертвая птица. Издалека я принял ее за лебедя, но, подойдя ближе, понял, что никогда не видел ничего подобного. Это было нечто вроде большой цапли с шеей и головой гуся. При жизни это создание ходило на длинных тонких ногах и было ростом около пяти футов.

– Интересно, чем оно питалось? – произнес Вало.

Я сердито посмотрел на него, а потом вспомнил, как он с одного-единственного взгляда на зубы нарисованной мантикоры понял, что это чудовище – хищник. У мертвой птицы, лежавшей перед нами, клюв был похож не на лопатку, как у утки, и не на пику, как у цапли. Он был очень большим, с бесформенным наростом на конце и походил на большой стручок, загибавшийся к концу. На верхней стороне крючка находились две узкие продолговатые ноздри.

– Не припомню, чтобы я видел ее в бестиарии, – сказал я, – хотя она наверняка должна там быть.

Удивительнее всего в этой птице была ее невероятная окраска. Покрывающие туловище перья имели нежно-розовый цвет, постепенно густевший и превращавшийся в сияющий ярко-алый на шее и на кончиках крыльев и хвоста. Длинные и тонкие, как ходули, ноги птицы были словно выкрашены киноварью. Эти цвета были настолько яркими, что даже самый искусный рисовальщик вряд ли сумел бы передать на пергаменте все их великолепие.

– Может быть, Аврам что-нибудь знает о них, – предположил я. – Давай-ка вернемся к лодкам.

Мы совсем было собрались повернуть, но вдруг услышали незнакомый разноголосый гомон, немного напоминавший гоготание множества гусей. Он доносился сверху, и я задрал голову. Сквозь высокие кусты, окружавшие поляну, можно было разглядеть лишь небольшой клочок неба. Неожиданно он заполнился контурами множества странных птиц, которые парили на распростертых крыльях и спускались наземь где-то неподалеку от нас. Они летели, распрямив длинные шеи и столь же длинные ноги. Снизу было видно, как мелькали черные подкрылья.

– Быстрее! Нужно посмотреть. Может быть, они, как журавли, выставляют на земле часовых, – забормотал Вало, дергая меня за руку.

– Это всего лишь большие цапли, – сказал я, но мой спутник замотал головой:

– Цапля на лету складывает шею, так что ее почти не видно. А эти летели с вытянутыми шеями, как журавли.

Он углубился в кусты, направляясь в ту сторону, куда снижались птицы. Прокравшись через заросли, мы довольно скоро оказались на берегу обширного озерца, и у меня перехватило дух от изумления. В мелкой, глубиной всего несколько дюймов, воде стояли сотни этих диковинных тонконогих птиц. При нашем с Вало появлении несколько из них подняли головы на длинных, свободно изгибавшихся шеях и повернулись, чтобы взглянуть на нас. Некоторые из них только что подняли головы из воды, и она капала с блестящих клювов.

В этот самый миг заходящее солнце выглянуло из-за тучки и залило место действия красноватым светом. В косых лучах оперения птиц засияли по-неземному и окрасились всеми оттенками красного, от нежно-розового до ярко-алого. Воздух был абсолютно тих, не было ни дуновения ветерка, и гладкая, словно зеркало, поверхность озера удваивала эту впечатляющую красоту. Казалось, будто всю стаю длинноногих птиц охватило пламя.

Как только мы вернулись к лодкам, Вало потребовал, чтобы я проверил, действительно ли в бестиарии нет изображения такого чудесного существа.

– Они обязательно должны там быть! – уговаривал меня он.

– Увы, нет, – ответил я, перелистав книгу с начала до конца. – Красной бывает птица под названием феникс. Но это случается с нею в самом конце жизни, перед тем как она загорится настоящим пламенем. И живет она в Аравии.

– Может быть, и эти птицы прилетели сюда из Аравии, как те журавли, которых я вижу, когда они каждый год пролетают над нашим лесом, – предположил сын егеря.

Мне было ужасно жаль разочаровывать его, но все-таки пришлось это сделать:

– Согласно нашей книге, на свете может жить только один феникс, и живет он пятьсот лет. Когда же ему приходит время умереть, он вьет гнездо на вершине пальмы и там сгорает огнем. Из пепла рождается другой феникс, молодой, который тоже проживет пятьсот лет.

Но Вало упорно не желал расставаться со своей надеждой увидеть эту удивительную птицу.

– Что едят фениксы? – продолжил он расспрашивать меня.

– В книге сказано, что они питаются запахом ладана.

– А что такое ладан?

– Одна из благоуханных смол.

Лицо моего собеседника расплылось в торжествующей улыбке:

– Значит, эти большие щели на клюве – ноздри. И через них эти птицы получают пищу.

Аврам, слушавший наш разговор, пришел мне на помощь.

– Может быть, это птицы хумай? – с улыбкой предположил он, и Вало резко повернулся к нему:

– А это кто такие?

– Птицы хумай водятся в Персии. Они светятся, как янтарь, – рассказал наш проводник.

Сын Вульфарда прямо-таки дрожал от возбуждения:

– Ты их видел?

– Увы, нет. Птицы хумай проводят всю жизнь в воздухе и никогда не спускаются на землю, – стал рассказывать раданит. – Великие короли вставляют их перья в свои короны. Иногда их называют райскими птицами. Говорят, что тот, кому довелось увидеть хумая, пусть даже в полутьме, будет счастлив всю оставшуюся жизнь.

– Я буду счастлив, если увижу хоть хумая, хоть феникса, – твердо заявил Вало. – Раз люди говорят, что они водятся в Персии или Аравии, значит, эти птицы не могут не существовать.

Тут наш разговор прервали: недовольно замычал тур, напомнив о том, что ему не дали вечерней порции корма, и мы заторопились к клетке.

Аврам подождал, пока я не уберу бестиарий туда, где он всегда хранился, и жестом подозвал одного из своих слуг. Тот перебрался к нам с соседней лодки, держа в руках футляр с драгоценным итинерарием.

– Пора решать, как мы продолжим наш путь, – сказал мне драгоман, доставая карту на свет божий.

– В таком случае, думаю, Озрику тоже стоит послушать, что ты предложишь, – сказал я и крикнул своему другу, чтобы тот присоединился к нам. Сарацин, пытавшийся ловить рыбу с кормы одной из лодок, отложил удочку и перебрался к нам. Аврам тем временем расставил свой походный столик.

Как обычно в последнее время, раданит развернул итинерарий лишь так, чтобы был виден только тот кусок карты, который он намеревался показать.

– Обратите внимание, что река, по которой мы плывем, перед тем как впасть в море, разбивается на несколько рукавов. Мы сейчас находимся на середине самого восточного из них, – ткнул он пальцем в карту.

– И сколько нам осталось до моря? – спросил я.

– Еще дня два, может быть, даже меньше. – Драгоман провел пальцем вдоль толстой волнистой линии, изображавшей побережье. – Двигаться на лодках дальше будет слишком опасно. В открытом море их перевернет первый же случайный порыв ветра или захлестнет высокая волна. Так что нам предстоит выгрузиться на берег и либо двигаться в Рим по суше вдоль берега, либо перегрузить животных на большой морской корабль и добираться до Рима по морю. А как именно – решать тебе, Зигвульф.

– Думаю, что морем мы доберемся быстрее, – сказал я.

– Без всякого сомнения. При благоприятном ветре мы попадем в Рим через неделю, а то и раньше. А по суше этот путь займет около двух месяцев.

Я вспомнил плавание из Каупанга на корабле Редвальда. И белые медведи, и собаки, и кречеты отлично чувствовали себя во время всего морского перехода.

– Меня беспокоит тур, – признался я.

Драгоман пожал плечами:

– Я видел, как на кораблях возили коров. Если у них вдоволь корма и воды, беспокоиться вовсе не о чем.

– Но как же с опасностью, которая может угрожать нам со стороны Испании? – негромко спросил Озрик, до сих пор хранивший молчание. – На морском пути мы можем столкнуться с кораблями эмира Кордовы. Он, конечно же, не желает успеха посольству от Карла к багдадскому халифу.

– Я наводил справки на всем протяжении нашего речного пути, – ответил ему Аврам. – Мои знакомые в один голос утверждали, что этим летом их торговые плавания в Рим проходили совершенно спокойно и их не тревожили ни пираты, ни корабли враждебных стран.

Я вопросительно взглянул на сарацина, и тот кивнул.

– В таком случае отправимся морем, – решил я.

Раданит посмотрел на небо. Солнце уже скрылось за горизонтом, а последние облака растаяли. На западе проступила вечерняя звезда.

– Когда зимой воздух бывает так тих и прозрачен, – сказал он, – это верное предвестие страшной бури, которая неожиданно налетает с севера. Такие бури бушуют в долине по несколько дней и начисто сгоняют всю воду из дельты.

– Будем надеяться, что к тому времени мы будем спокойно зимовать в Риме, – заметил я.

– Вообще-то бури случаются здесь в любое время года, – ответил наш проводник, сверкнув озорной улыбкой. – Так что лучше надеяться, что через несколько миль мы встретим хороший морской корабль и сможем договориться о продолжении плавания.

Торговый корабль, стоявший на якоре у просоленного причала, был примерно такого же размера, что и добротный когг Редвальда, доставивший нас в Каупанг и обратно. Но на этом сходство кончалось. Доски его палубы посерели и рассохлись, снасти обвисли, а на мачте виднелось несколько трещин – ее скрепили, туго обмотав в нескольких местах канатом. Я решил, что когда-то, в давно прошедшие времена, это судно довольствовалось скромной перевозкой соли, и подумал, что Редвальд вряд ли согласился бы выйти на нем в открытое море. А вот Аврам, кажется, чуть ли не обрадовался, увидев этот кораблик.

– Боюсь, что этим причалом больше не пользуются, – сказал он, когда наша флотилия пришвартовалась к видавшим виды сваям. – Надо пойти отыскать хозяина и выяснить, согласится ли он везти нас.

Мне не терпелось размять ноги, так что я решил тоже сойти на берег и своими глазами посмотреть, что к чему. Заброшенный, по-видимому, порт представлял собой удручающее, жалкое зрелище. Направляясь по открытому месту к кучке лачуг, я не видел нигде грузов, ждавших погрузки, – лишь кристаллы рассыпанной соли громко хрустели под ногами. На солнцепеке близ дверей крепко спало несколько шелудивых псов, а вот каких-либо признаков человеческой жизни я так и не обнаружил. Во все стороны до самого горизонта тянулась плоская выгоревшая степь. Заглянув в одну из хижин, я разглядел в темноте, что она пуста и заброшена. Изнутри тянуло затхлостью.

Я задумался о том, куда же могли деться местные обитатели и когда они вернутся – если вообще вернутся, – и чуть не подскочил от неожиданности, услышав голос за спиной:

– Протис готов доставить нас в Рим.

Резко обернувшись, я увидел Аврама в обществе худощавого молодого человека – его смуглая кожа и иссиня-черные курчавые волосы выдавали его средиземноморское происхождение. Усы же его, подстриженные в тоненькую ниточку, говорили о том, что он еще не вышел возрастом для того, чтобы обзавестись бородой.

– Протис командует тем самым кораблем, что пришвартован в порту, – продолжал раданит. – Он ремонтировал обшивку и упустил последний груз этого сезона.

– Там была всего лишь небольшая течь, теперь она заделана, – уверил нас юноша. Его попытки держаться самоуверенно как нельзя лучше соответствовали его возрасту. – Твой драгоман сказал, что ты хочешь нанять корабль, чтобы попасть в Рим.

По-франкски он говорил с сильным акцентом, и когда я ответил ему по латыни, то заметил на его лице явное облегчение.

– Ты видел стоящую на нашей лодке клетку с большим быком? Сможешь погрузить ее на корабль? – спросил я его.

Протис выпрямился во весь рост, составлявший, впрочем, вряд ли больше пяти футов.

– Мои предки научили мир пользоваться блоками и рычагами. Я сделаю машину, которая поднимет твоего зверя вместе с клеткой ко мне на палубу, – заявил он с обидой в голосе.

Аврам бросил на меня короткий предостерегающий взгляд и поспешил вмешаться, чтобы успокоить задетую гордость юного корабельщика:

– Предки Протиса – греки из Массалии. Они поселились там еще до того, как был основан Рим.

– И если бы корабли моих предков не возили бы жителям Рима зерно, тех ждал бы верный голод, – добавил моряк.

Меня так и подмывало полюбопытствовать, сколько веков назад было спущено на воду его собственное судно, но я удержался и попросил показать мне корабль.

Даже на мой неопытный взгляд оно было более чем изрядно потрепано. На обшивке тут и там виднелись грубые деревянные вставки, сделанные вместо пришедших в негодность досок. Веревки провисли и разлохматились от старости, да и паруса казались столь же ветхими. Я заглянул в открытый люк и увидел на дне трюма отблеск стоячей воды. Пока мы осматривали корабль, моряки, или кто там еще мог быть – их насчитывалась целая дюжина, – то и дело вытаскивали снизу ведра с вонючей грязной водой и выливали ее за борт.

В конце концов я отозвал Аврама в сторону:

– Ты уверен, что это разумно? Похоже, эта посудина готова в любой миг пойти ко дну!

– Мы, конечно, можем выгрузиться здесь и ждать появления другого корабля. Но в это время года такое маловероятно, – ответил мой спутник. – К тому же нет гарантии, что следующий корабль окажется лучше.

Я почесал зудящий волдырь на шее – один из бесчисленных волдырей, покрывавших каждый квадратный дюйм моей открытой кожи. В низовьях реки кусачие насекомые сделались совершенно несносными – их атаки были намного хуже всего, что мне доводилось испытывать прежде. Они беспрерывно пожирали нас и днем, и ночью. Мы мазались прогорклым жиром из медвежьих припасов, а наши лодочники разводили большие дымные костры, но помогало это мало. Лица и кисти рук у всех нас раздулись от бесчисленных укусов и покрылись волдырями. Я даже поежился при одной только мысли о том, что придется еще несколько дней сидеть здесь у причала в ожидании корабля, который, может быть, не придет вовсе, и продолжать кормить собой всю эту ненасытную тучу. И тут, словно соглашаясь со мною, сердито взревел тур. По его бокам и шее текли струйки крови, сочась из язв, оставленных местной разновидностью оводов размером с мой ноготь, особенно досаждавших скотине.

– Хорошо, – сказал я драгоману, – договаривайся об оплате и условиях. И позаботься о том, чтобы мы вышли отсюда как можно скорее.

Как выяснилось, Протис не зря хвастался умением обращаться с подъемными машинами. Вместе со своими матросами он приспособил на носу короткую прочную мачту: так, чтобы она была наклонена за борт корабля. Потом они соорудили сложную систему канатов с блоками, надежно закрепили в ней клетку с огромным тяжелым животным, подняли ее и поставили на палубу сразу позади главной мачты. Затем была поднята и помещена на носу клетка с белыми медведями. После этого наш юный капитан приказал распилить самую маленькую из лодок, на которых мы спускались по реке, пополам и поднять одну половину на палубу. Корабельный плотник нарастил ее борта досками, наглухо заделал открытый конец и заново проконопатил щели, превратив лодку в чан, где должна была храниться вода для нашего зверинца. Тем временем спутники Аврама обыскивали окрестности в поисках провианта. В порт доставили несколько телег травы и сена, а также живых кур в корзинах для медведей, кречетов и собак. Когда все было готово, раданит расплатился с нашими лодочниками, и три оставшихся суденышка помогли престарелому кораблю Протиса выйти на середину реки. Там подняли большой потертый парус, он ухватил береговой ветерок, и мы медленно двинулись к морю, благоухая, как скотный двор, и оставляя за собой на мутной воде след из клочьев сена.