49
Дарья Семеновна не дошла. Съехала по стене и села на холодный паркет холла. Ванзаров поднял ее, но устоять она не могла. Пришлось донести ее до ближайшего кресла. Она еле дышала и слабо махнула рукой, указывая, куда надо спешить. Ее жизни ничего не угрожало, кроме сильного испуга, не было и намека на обморок. Дама вполне владела собой. И даже чуть переигрывала, наверняка видя, как «лишались чувств» благородные дамы, но сама не испытывая подобного никогда. За нее можно было не беспокоиться.
Малая процедурная помещалась в другом крыле от кабинета доктора. Ванзаров вбежал так резво, что чуть не сбил с ног Могилевского. Доктор стоял бесполезным столбом посреди коридорчика и пускал дым от папиросы так часто, что не успевал пустить его в легкие. Он протянул к Ванзарову руки, как дитя, ищущее спасения.
– Я не понимаю… – пробормотал он.
Для утешений было не время. Отстранив доктора, Ванзаров зашел в комнату, покрытую белым кафелем. Дневной свет отражался от стен и пола. Посреди располагалась смотровая кушетка. На ней лежало тело, покрытое простыней и теплым одеялом до самого подбородка. Лицо было ужасно. На нем лежала черно-бурая грязь, жирно облепившая лоб, нос, щеки и подбородок. От густой гадости были свободны обводы около глаз, ноздри и кромка губ. Маска казалась куда страшнее Кабанихи.
Тело лежало слишком неподвижно для сна или отдыха. Ванзаров потрогал пульс: его не было. Руки только начали остывать. Лилия Карловна была мертва не больше получаса.
Ванзаров слишком резко обернулся. Могилевский отпрянул и схватился за грудь.
– Жду объяснений…
– Не понимаю… Совершенно не понимаю… – пробормотал он.
– Вы повторяетесь. Что здесь произошло?
– Это какой-то кошмар… – начал доктор, но его привели в чувство довольно резко. Он обещал «не быть бабой» и довольно быстро изложил то, что произошло.
Пригласив дам принять освежающую маску кембрийской глины, какая в «Курорте» имеет особые целебные свойства, Могилевский проводил Стрепетову и Лилию Карловну к процедурной. Пожилой даме, разумеется, уступили очередь. Мадам Дворжецкая легла на кушетку, доктор укрыл ее простыней и одеялом, все-таки в комнате было прохладно. А потом аккуратно, как делал много раз, нанес маску на лицо. Процедура должна была занять пятнадцать минут. Пожелав Лилии Карловне хорошо отдохнуть и перевернув песочные часы, он вышел в коридор, где дожидалась Стрепетова. Никуда не отлучался, разве только выкурить папиросу, да и то был на улице, в двух шагах от процедурной. Когда время вышло, доктор вернулся в комнату и сообщил даме, что процедура ее окончена. Могилевский решил, что она спит, многие погружаются в сладкую дрему, и коснулся ее руки. Пальцы были неожиданно холодны. Он стал щупать пульс и не нашел его ни в запястье, ни на шее. Дама была категорически мертва. Глаза ее…
– Про глаза позже, – оборвал Ванзаров. – Где берете вещество для целительных сеансов?
Доктор отодвинул ширму, прикрывавшую угол комнаты. За ней оказалась табуретка, на который помещался обычный больничный тазик, только с грязными потеками.
– Когда набрали глину?
– С утра набрал, чтобы согрелась и размякла…
– Глину наносили голыми руками?
– Это недопустимо и негигиенично, – строго сказал Могилевский. – Только в перчатках.
Действительно, резиновая пара, какой Лебедев пользуется при любом удобном случае, свисала с края тазика.
– Гигиена – великая сила, – сказал Ванзаров.
Доктор принял это за неуместную шутку.
– Что же теперь будет?
– Ничего страшного. Суд присяжных, скорее всего, вас пожалеет. На каторгу пойдете лет на пять. Не больше. Там докторов любят, они пользу приносят, так что года пролетят – и не заметите. Выйдете нестарым человеком…
– За что на каторгу? – проговорил доктор окаменевшим голосом.
– За убийство. Причем двойное, – последовал ответ.
– Но я же ничего…
– Ничего? А это что? – Указующий перст метил в глаза Лилии Карловны. Было в них спокойствие необычное. Как будто она сильно удивилась да так и умерла.
– Я… Я не знаю, что это… – бормотал Могилевский.
– Ничего, присяжные это учтут…
Кажется, это было излишним. Ванзаров опять перестарался. Доктор закрыл лицо ладонями и зарыдал в голос. Вся его нелепая худая фигура тряслась, будто могла рассыпаться на кусочки. Он протяжно, по-бабьи подвывал и всхлипывал.
Женские слезы были секретным оружием. Только они трогали стальное сердце чиновника сыскной полиции (в отставке). Это было большим секретом, про который не полагалось знать даже Лебедеву. Но вот мужские слезы производили обратный эффект. Ванзаров разозлился не на шутку. Оторвав кусок марли, он протянул импровизированный платок доктору.
– Утрите слезы и держите себя в руках, – почти жестко сказал он. – Нашли время, когда рыдать. Вы – доктор. Вспоминайте любую мелочь, любую деталь…
– Да… какие… детали… – всхлипывая, проговорил Могилевский, лицо которого расплылось от слез. – Покурить вышел… И только… Ни криков, ни шума… Если б у нее сердечный приступ, так я бы хоть что-то сделал… А тут лежит себе дама спокойно, простыня не тронута… А она – всё… мертвая… Как такое возможно?
– Это хороший вопрос… – сказал Ванзаров. – А где эта Стрепетова?
– Убежала сразу, как только я… вышел из процедурной…
– Иными словами, выскочили с перекошенным лицом, с воплем «умерла»?
Доктор никак не мог подцепить гильзу из серебряной папиросницы: пальцы не слушались.
– Не помню, что я говорил… Мне было не до того…
– Очень жаль, надо держать себя в руках.
– Вам легко говорить… – Доктор бросил попытки поймать папиросу. – Я тут с открытия санатория, такими трудами добыл место, пациенты довольны, одни благодарности… Жизнь счастливая и тихая… А тут вдруг на тебе: две смерти…
– Ничего, в леднике всем места хватит.
– Да как вы можете! – вскрикнул Могилевский и осекся. – Простите, я не принимаю шуток в такой момент…
– Всему виной криминальные романы: начитались и думаете, что все знаете про убийства, – наставительно сказал Ванзаров. – А в жизни оно выходит жестче…
В коридоре послышались торопливые шаги. Ванзаров только успел накинуть край простыни на лицо дамы, дни которой окончились, как в процедурную вбежал Веронин. За ним держалась Марго.
– Что с тетушкой? – строго спросил он.
Могилевский уже раскрыл рот, но его вовремя опередили.
– А в чем дело? – спросил Ванзаров.
– Мне сказали, что она… что умерла… – выдавил он.
– Кто именно вам это сказал?
– Эта дама, вульгарно одетая… Стрепетова, кажется…
Присутствие Марго сильно мешало. Ванзаров не мог сделать то, что сделал бы, если бы на него не смотрели эти чудесные глаза. Он дал слабину.
– К сожалению, вынужден подтвердить: Лилия Карловна скончалась. Примите мои соболезнования. И доктора…
Могилевский покорно закивал.
– Скончалась? – повторил Веронин с таким удивлением, словно ему нагло врали в глаза. – Но мне сказали…
– Что именно вам сказали?
– Ну, что она… что ее…
– Нет, это не убийство, – твердо сказал Ванзаров. – Несчастный случай. У пожилой дамы отказало сердце. Она ушла тихо, во сне, без страданий. Можно пожелать каждому. Еще раз примите мои…
Веронин молча повернулся и вышел. Он улыбался, впрочем, еле заметно. Марго задержалась чуть дольше. Кажется, она что-то хотела сказать. Ванзаров был благодарен, что она сдержалась.
– Во всем надо видеть хорошую сторону, – сказал он, когда остался с доктором.
– Что может быть хорошего в смерти?
– Теперь на тетушку можно повесить убийство мистера Маверика. Все видели, как она унижалась перед ним. И у нее есть веская причина: месть за разорение племянника… Выглядит логично.
– Это ужасно, – сказал доктор.
– Такие деньги на кону: любые средства хороши.
– У меня это не укладывается в голове… – Могилевский оглянулся на тело, прикрытое простыней. – Что мне теперь делать?
– Во-первых, даже близко не подходить к тазу с глиной, – ответил Ванзаров. – Оставлять здесь тело нельзя, как стемнеет, отправляйте его в ледник. Процедурную заприте, чтобы никто не сунулся…
– Хорошо, сделаю… – обреченно сказал доктор. – А со мной что будет?
– Посмотрим, что скажет вторая часть завещания…
Ванзаров поторопился уйти. Свидетелей надо допрашивать, пока они еще теплые. И не придумали пышных фантазий. Хотя природу человека не изменить: он видит то, чего нет, и в упор не видит очевидное. Это как в случае с истиной: труднее всего заметить, что она рядом, вот прямо перед глазами…
