Глава 5
Токсикология

Лекарства коварны. Небольшое количество дигиталиса (наперстянки) помогает при сердечной недостаточности. Однако при передозировке возникают тошнота и головокружение, есть опасность остановки сердца. Праотец современной токсикологии Парацельс в 1538 году заметил: все может быть ядом или лекарством; и то и другое определяет доза.

Яд – один из древнейших видов оружия, которые люди использовали друг против друга. По мере развития науки появилась профессия токсиколог. Токсикологи выявляют смертельно опасные вещества и ищут противоядия. Основателем токсикологии был Матьё Орфила́ в начале XIX века, который изучал медицину сначала в Валенсии и Барселоне, а затем в Париже. Исследуя действие ядов, Орфила три года испытывал их на нескольких тысячах собак, подвергая их страшным мучениям. (Обезболивающие средства появились лишь в 1840-е годы, да и вообще они исказили бы результаты опытов.) В возрасте 26 лет он опубликовал труд «Трактат о ядах, или Общая токсикология» (около 1813 года), в котором перечислил все известные минеральные, растительные и животные яды. Это 1300-страничное сочинение оставалось главным справочником по токсикологии в течение 40 лет.

В одном из важнейших разделов «Трактата» Орфила описал усовершенствованные им тесты на отравление мышьяком (веществом, которое у нас ассоциируется с отравителями XIX века). Он понял, что сильная рвота способна удалить все следы мышьяка из желудка. Однако, делая пробы тканей отравленных собак, ученый выяснил, что из желудка мышьяк разносится по всему организму. Кроме того, Орфила показал, что погребенное тело может впитывать мышьяк из окружающей почвы, в результате чего создается впечатление, будто человека отравили при жизни. Поэтому после выхода в свет «Трактата» эксгумацию трупов стали сопровождать исследованием земли вокруг могилы.

В 1818 году Орфила опубликовал «Руководство по лечению отравлений, выявлению ядов и примесей в вине, а также способов отличить настоящую смерть от кажущейся», дабы «в популярном виде изложить наиболее важные сведения из моего "Трактата о ядах"». Люди начали понимать, что своевременная и правильная помощь при случайном отравлении способна уменьшить или нейтрализовать действие яда. Орфила беспокоило массовое невежество в данном вопросе, в то же время он понимал, что на новой научной дисциплине можно делать деньги. Во вступлении к книге были такие слова: «Чрезвычайно важно, чтобы клирики, судьи, крупные чиновники, отцы семейств и вообще жители страны» имели познания в токсикологии. Многочисленные переводы книги – на немецкий, испанский, итальянский, датский, португальский и английский языки – укрепили репутацию Орфила. Если на суде требовались показания токсиколога, приглашали именно его (особенно после того, как он стал лечить короля Людовика XVIII).

В 1840 году Орфила принял участие в знаменитом судебном процессе по делу Мари-Фортюне Лафарж, обвиняемой в убийстве мужа. Со всей Европы стекались люди, чтобы посмотреть, как решится участь его хрупкой, утонченной наследницы.

Мари воспитывалась в парижском пансионе благородных девиц, и многие из ее подруг вышли замуж за богатых людей. К 23 годам желание девушки заключить такой же брак стало столь сильным, что дядя нанял профессионального брачного посредника. Задача последнего оказалась несложной: как-никак у Мари были молодость, красота и приданое в 100 000 франков. Посредник нашел холостяка по имени Шарль Лафарж, владельца монастыря XIII века в области Лимузен (Центральная Франция).

Поместье Лафаржа находилось в упадке, но Шарль был исполнен намерения восстановить его былое величие. Потратив уйму денег, он устроил литейную мастерскую, в которой использовал новые технологии. Но дело не пошло, и в итоге от затеи пришлось отказаться. В 1839 году бедолага был на грани банкротства и видел лишь один выход из положения: выгодный брак. Шарль связался с брачным посредником в Париже. Свои финансовые затруднения он утаил, но зато упомянул стоимость поместья (200 000 франков) и привел хвалебное рекомендательное письмо от своего священника.

Мари сразу невзлюбила Шарля. Нашла его грубым и записала в дневнике, что «и лицом, и фигурой, он похож на рабочего». Но ей хотелось жить в большом поместье, нежиться на роскошных диванах, гулять в благоухающих садах… И разве может владелец старинного монастыря не быть поэтом в глубине души?

После четырех дней знакомства было объявлено о помолвке, и вскоре экипаж уже вез их в Лимузен. Поездка оказалась непростой. Когда Шарль начал есть жареную курицу руками, запивая ее «Бордо» прямо из бутылки, Мари предпочла пересесть к вознице. Однако все это были пустяки в сравнении с шоком, которое она испытала по приезде. Родственники ее супруга были одеты «с худшим провинциальным вкусом», мебель оказалась «ветхой и до смешного старомодной», а дом кишел крысами. В первую же ночь, 13 августа 1839 года, Мари заперлась у себя в комнате и написала мужу весьма эмоциональное письмо, умоляя расторгнуть брак. «Или я приму мышьяк, который у меня с собой… Я готова отдать тебе жизнь. Но принимать твои объятия – никогда».

Успокоившись, Мари согласилась остаться с Шарлем, но при одном условии: она не станет исполнять супружеские обязанности, пока он не найдет деньги, чтобы привести поместье в порядок. Окружающим показалось, что молодожены поладили. Мари нравилось гулять у развалин готической церкви и монастыря. В своих письмах к подругам по пансиону она рисовала сцены семейной идиллии… Впрочем, о мышьяке, купленном ею от крыс, она не упоминала.

Потом Мари предложила мужу составить завещания в пользу друг друга – обычное дело для молодоженов. Но Шарль сделал хитроумный ход: втайне написал еще одно завещание, в котором все получала его мать.

Месяца через четыре после свадьбы, в декабре, Шарль отправился по делам в Париж, чтобы добыть деньги. Пока он был в отлучке, Мари посылала ему нежные письма, в которых рассказывала, как скучает по нему. А еще отправила домашний рождественский пирог. Когда Шарль отведал кусочек пирога, ему стало плохо, началась рвота. Все еще в ослабленном состоянии он вернулся в Лимузен, все-таки выручив немного денег. Мари встретила его участливо и настояла на том, чтобы он лег в постель. Кормила его трюфелями и олениной. Однако ему становилось все хуже и хуже. Позвали семейного врача. Тот не исключил холеру, что вселило панику в домочадцев.

На следующее утро у Шарля начались сильные судороги в ногах и ужасная диарея. Сколько бы он ни пил воды, он не мог ее унять. Позвали второго врача. Тот согласился с диагнозом «холера» и предложил подкрепить силы Шарля эггногом (напитком из взбитых яиц с сахаром и ромом. – Прим. пер.). Однако Анна, одна из женщин, ухаживавших за больным, заметила, как Мари подмешала в коктейль белый порошок. Она спросила, что это, и Мари ответила: «Флердоранжевый сахар». Все же у Анны остались сомнения, и она спрятала эггног в буфете.

Днем 13 января 1840 года Шарль Лафарж скончался. А Анна уже рассказала родственникам о своих подозрениях. Сдержанная реакция Мари на смерть мужа, поначалу казавшаяся проявлением достоинства, стала вызывать подозрения. На следующий день Мари отправилась к нотариусу с документом, который считала завещанием Шарля.

Между тем брат Шарля пошел в полицию. Через два дня после смерти Шарля в поместье приехал мировой судья. Он арестовал Мари и начал расследование. Местные врачи проверили эггног, желудок и частицы рвотной массы Шарля. Следы мышьяка были найдены в напитке и в желудке, но не в рвотной массе.

Казалось, дела Мари плохи. Однако у адвоката появилась идея. Он написал Орфила, «зная, что в таких вопросах М. Орфила – дока». В ответ Орфила объяснил, что местные врачи, делая тесты на мышьяк, использовали методики XVII века. А нужно было взять на вооружение модифицированный тест, разработанный четыре года назад английским химиком Джеймсом Маршем. Когда Марш опубликовал подробности своего очень эффективного метода, в Pharmaceutical Journal of London восторженно писали: «Самыми опасными свидетелями для отравителей теперь станут мертвецы». У теста Марша были свои недочеты, но Орфила устранил большинство из них. Два года спустя появился еще один тест: его придумал Гуго Райнш. Эти тесты оставались главным способом выявления мышьяка вплоть до 1970-х годов, когда им на смену пришли более современные методы: газовая хроматография и спектроскопия. Ссылаясь на письмо Орфила, адвокат дискредитировал первоначальный тест, и судья велел местным врачам сделать пробу заново и по новой методике Орфила.

Врачи провели новые тесты на желудке Шарля Лафаржа, его рвотной массе и эггноге. На сей раз они вообще ничего не нашли.

Однако обвинитель уже заполучил копию «Трактата о ядах» Орфила и внимательно ее прочел. Теперь он знал, что сильная рвота может удалить следы мышьяка из желудка. Но если яд там был, то кровообращение должно было разнести его по всему организму. Поэтому он заявил о необходимости эксгумировать тело Шарля и проверить остальные органы. Судья согласился, и местные врачи сделали еще один тест Марша (на сей раз в присутствии толпы зрителей, причем некоторые теряли сознание от «зловонных испарений»). И снова мышьяк не был найден! Узнав эту новость в суде, мадам Лафарж расплакалась от радости.

Но прокурор не сдавался: сколько раз в жизни эти врачи делали тест Марша? Ответ: нисколько. Тогда прокурор заявил, что столь важное дело нельзя доверять паре провинциальных лекарей. По его словам, единственным надежным экспертом может быть сам Матьё Орфила, крупнейший токсиколог мира. Добравшись до места скорым поездом, Орфила немедленно взялся за работу. Он исследовал то, что осталось от печени, сердца, кишечника и мозга. И на сей раз тест Марша дал позитивный результат. Более того, Орфила показал, что мышьяк не попал в тело из почвы, в которую был закопан гроб.

Мари Лафарж приговорили к пожизненной каторге. В 1841 году, находясь в тюрьме, она написала мемуары. В них она заявляла о своей невиновности, что и продолжала делать до самой смерти от туберкулеза в возрасте 36 лет.

Теперь тест Марша в исполнении Орфила считается переломным моментом в борьбе с отравителями, ознаменовавшим торжество судебной токсикологии. Но тогда у публики голова шла кругом: что такое судебная токсикология – наука, искусство или шарлатанство? Одна газета подытожила: «Сначала наука оправдывает обвиняемого, а через два дня она же осуждает его». То есть недостаточно запросить экспертизу судебного токсиколога. Нужно еще, чтобы токсиколог был правильный.

А ведь отравителей в XIX веке хватало. Ими двигали корысть и жажда мести, самозащита и садизм. Неслучайно французы прозвали мышьяк «порошком престолонаследия» (poudre de succession). По другую сторону Ла-Манша, в Англии и Уэльсе, между 1840 и 1850 годами состоялось 98 судебных процессов по делам об отравлении. Даже странно, что «десятилетие отравителей» последовало за внедрением в практику теста Марша (1836 год). Однако до появления этого теста смерть от мышьяка чаще всего принимали за смерть от «естественных причин».

Выявить действие мышьяка было очень сложно. Ведь он не имеет запаха, а вкус у него приятно-сладковатый. Продавался же на каждом углу. Он плохо выводится из организма, и при регулярных небольших дозах отравление мышьяком напоминает медленное развитие болезни. Клиническая картина может быть разной: среди симптомов – слюнотечение, боли в животе, рвота, понос, обезвоживание, желтуха. Из-за многообразия симптомов убийцы могли наносить удар неоднократно, не вызывая подозрений у местных врачей, которые в качестве диагноза предлагали то холеру, то дизентерию, то лихорадку с расстройством желудка. Наиболее хитроумные из убийц отравляли человека не сразу – чтобы не вызвать подозрения, – а постепенно, давая маленькие дозы в течение долгого времени.

В ответ на все это в 1851 году парламент издал Закон о мышьяке, затрудняющий покупку мышьяка. Продавцы должны были регистрироваться, а покупатели – ставить подпись и обосновывать покупку. Все препараты мышьяка, кроме предназначенных для медицинских и сельскохозяйственных целей, должны были подкрашиваться сажей или индиго, чтобы их нельзя было перепутать с сахаром или мукой.

Однако Закон о мышьяке и тест Марша остановили не всех убийц. Взять хотя бы Мэри Энн Коттон (в девичестве Робинсон), родившуюся в 1832 году под Даремом на северо-востоке Англии. Когда ей было девять лет, у нее погиб отец: сорвался и упал в ствол шахты. Для семьи настали нелегкие времена. Талантливая Мэри Энн еще подростком вела занятия в методистской воскресной школе. В 19 лет она забеременела от шахтера по имени Уильям Моубри, и они вместе ездили по стране в поисках работы. В этот период скитаний Мэри Энн произвела на свет пятерых детей, но четверо из них умерли (возможно, от естественных причин).

В 1856 году супружеская пара перебралась на север, где Мэри Энн родила от Моубри еще троих детей. Но дети скончались от болезни, среди симптомов которой был понос. Горе не помешало Мэри Энн получить за них выплату по страховому полису. Потом Моубри упал, повредил ногу и вынужден был уйти с работы. А вскоре и он заболел – врачи поставили диагноз «желудочная лихорадка» – и умер в январе 1865 года. Мэри Энн пошла в офис страховой компании Prudential и получила около 30 фунтов, на которые чуть раньше уговорила мужа застраховать свою жизнь.

В последующие 10 лет Мэри Энн стала самой успешной серийной убийцей-женщиной в Британии. Мы никогда не узнаем, скольких людей она отправила на тот свет. По-видимому, среди жертв были ее мать, трое из четырех мужей (еще один отказался страховать свою жизнь), любовник, восемь из 12 детей и семь приемышей – в общей сложности как минимум 20 человек.

В 1872 году Мэри Энн положила глаз на таможенника Ричарда Квик-Манна, значительно более обеспеченного, чем ее предыдущие мужья-рабочие. У нее на пути стоял лишь семилетний пасынок Чарльз Коттон. Она попыталась устроить Чарльза на воспитание к его дяде, но безуспешно. Тогда у нее возникла мысль сдать его в работный дом. Однако смотритель согласился взять его лишь с тем условием, что Мэри Энн сама там поселится. Она ответила, что мальчик хвор и умрет, «как остальные Коттоны», если смотритель не передумает.

В итоге она отравила Чарльза. Услышав о его внезапной смерти, смотритель приюта поспешил в полицию. Однако врач, лечивший Чарльза, не нашел при аутопсии следов отравления. Поэтому коронер счел смерть ненасильственной. Все же врач сохранил желудок и кишечник Чарльза и впоследствии выполнил тест Райнша. Так был обнаружен смертельный яд.

Эксгумировали тела недавних жертв Мэри Энн. Как выяснилось, они содержали высокие дозы мышьяка. Адвокат пытался доказать, что Чарльз надышался парами мышьяка, исходившими от обоев на стене комнаты. Однако под грузом улик – эксгумированные тела, показания свидетелей – Мэри Энн признали виновной в убийстве и приговорили к смерти. Сейчас, конечно, диву даешься, как долго она оставалась вне подозрений. Однако до отравления Чарльза она была чрезвычайно осторожной и действовала, пуская в ход и ум, и обаяние, меняя фамилии, а часто и дома. Кроме того, в те времена детская смертность в рабочей среде составляла около 50 %.

Ее повесили, и после смерти она обрела славу. Появился стишок, начинавшийся словами: «Мэри Коттон умерла, и в гробу она сгнила». Несколько месяцев история не сходила с газетных страниц. Убивала ли она из-за денег? Или ею двигали какие-то другие темные мотивы? Может ли такая история повториться? Почему убийца так долго уходила от возмездия? Может ли кому-то сойти с рук отравление?

Викторианцев завораживал образ отравительницы, милой и очаровательной, которая подкладывает мужу в чай лишнюю ложечку сахара… смертельную. Этот образ роковой женщины увлекал, пугал и волновал читателей. На самом деле более 90 % людей, осужденных за убийство супругов в Англии XIX века, были мужчинами. Но мужчины обычно душили или резали жен. Жены, если судить по судебным процессам, в два раза чаще прибегали к более осторожному способу: отравлению.

Разобраться в ситуации не всегда было легко. Ведь мышьяком часто пользовались в повседневной жизни. Мышьяк входил в состав красителя, который применяли и для детских игрушек, и для книжных обложек, и для занавесок зеленого цвета. Его включали в состав косметических средств. Он был ингредиентом в таблетках для восстановления мужской силы, кремах от прыщей и даже в дешевом пиве. Поэтому в случае неожиданной смерти токсикологи должны были внимательно оценить количество мышьяка в трупе, чтобы не отправить на скамью подсудимых невиновного.

Годами ядовитые вещества применяли при производстве самых разных изделий: иногда это делалось по невежеству, а иногда с расчетом на невежество покупателя. Однако в начале ХХ века деятельность двух врачей существенно осложнила жизнь и халатным корпорациям, и потенциальным убийцам.

В 1918 году появилась должность главного судмедэксперта Нью-Йорка, и ее занял Чарльз Норрис, который и создал эту первую в мире организованную судебно-медицинскую службу, ответственную за изучение тела в случае неестественной или подозрительной смерти. Ранее этим занимались «избираемые коронеры», по большей части парикмахеры, владельцы похоронных бюро, а то и случайные люди. Судебный историк Юрген Торнвальд подсчитал, что между 1898 и 1915 годами в Нью-Йорке на должность коронера избирались «восемь владельцев похоронных бюро, семь профессиональных политиков, шесть агентов по торговле недвижимостью, два парикмахера, один мясник, один молочник и два владельца салонов». Система была некомпетентной и коррумпированной. Но теперь главный судмедэксперт и его коллеги должны были быть дипломированными врачами, «квалифицированными патологоанатомами и микроскопистами».

Норрис назначил Александра Геттлера химиком-патологом и попросил его создать судебно-токсикологическую лабораторию (первую в Соединенных Штатах). Геттлер изобрел целый ряд способов выявления токсинов. В эпоху, когда отравления нелегальным алкоголем достигали масштабов эпидемии, химик придумал массу новых способов идентифицировать активные ингредиенты. Каждый раз, когда ему приходилось иметь дело с неизвестным токсином, он покупал кусок печени в мясной лавке, вводил в него токсин и экспериментировал, пока не научался выявлять и отождествлять его.

Он изучил мозг более 6000 людей и создал «первую научную шкалу интоксикации». После Геттлера патологоанатомы стали проверять – во всех насильственных и необъяснимых смертях – мозговую ткань на наличие алкоголя. Он также изобрел тесты на хлороформ, угарный газ, цианистый калий, кровь, семя и ряд других веществ. Поэтому, когда на скамье подсудимых оказалась сама наука, наиболее подходящими экспертами стали Норрис и Геттлер.

…Эта история началась в 1898 году в Париже, когда Мари Склодовская-Кюри открыла радиоактивные элементы торий, полоний и радий, а затем исследовала их свойства. К 1904 году врачи стали использовать радиевые соли для лечения злокачественных опухолей («радиевая терапия»). Казалось, найдено чудо-вещество. Последним писком моды стали радиевая вода, радиевая сода, радиевые кремы, радиевая пудра и радиевое мыло. Рекламные щиты сияли радиолюминесцентными красками, исцеляющими тело и душу…

Куда только не проникали ласковые радиолучи. Американская радиевая корпорация применяла радиоактивную краску даже для часовых циферблатов, чтобы они светились в темноте. К концу Первой мировой войны американские модники стали носить светящиеся часы, а корпорация процветала.

На заводе корпорации в Ориндже (штат Нью-Джерси) работницы обрабатывали по 250 циферблатов в день. Руководство требовало экономить дорогую краску и наносить ее предельно точно, слюнявя кисточки, чтобы придать им форму. В массе своей раскрасчицами были молодые женщины. В обеденный перерыв они мазали радием ногти и волосы, одна из них как-то раз даже нанесла краску на зубы, чтобы получилась зловещая улыбка.

Однако к 1924 году работницы начали болеть. Их челюстные кости разрушались. Они теряли способность ходить из-за вывихов и переломов. Из-за пониженного уровня эритроцитов постоянно ощущали усталость. Девять из них умерли. Тогда корпорация, опасаясь за свой бизнес, начала расследование с помощью ученых из Гарвардского университета. Те заключили, что смерть работниц связана с трудом на заводе. Руководство помешало публикации доклада, чтобы сохранить прибыли. Однако исследования проводила и другая группа ученых.

Судмедэксперт Гаррисон Мартленд ознакомился с их отчетом и решил разобраться в ситуации. Это был пылкий борец за безопасность труда. Именно он предал огласке сведения о том, что нитроглицерин, важный для взрывотехники, опасен для здоровья рабочих, а бериллий, который взяла на вооружение электронная промышленность, чреват тяжелыми болезнями органов дыхания. Благодаря ему, эти вещества стали использовать более осторожно.

Тщательно осмотрев тела живых и почивших заводчанок, Мартленд опубликовал в 1925 году свои выводы. Он объяснил, что элемент радий структурно соотносим с кальцием. При попадании в организм часть радия метаболизируется, часть передается нервам и мышцам, но в основном он накапливается в костной ткани. Но если кальций укрепляет кости, то радий атакует их радиацией, уничтожая костный мозг и создавая крошечные отверстия, которые со временем увеличиваются.

В том же году небольшая группа бывших работниц отважно подала иск на корпорацию. Но у «радиевых девушек» – так их окрестила пресса – ушло три года лишь на то, чтобы преодолеть судебные проволочки и назначить дату суда.

Тем временем Мартленд попросил Чарльза Норриса, главного судмедэксперта Нью-Йорка, собрать данные для суда. Они решили эксгумировать тело бывшей сотрудницы завода, 25-летней Амелии Маггии. В последний год работы она сильно похудела и мучилась от болей в суставах. На следующий год ее челюстная кость стала крошиться, и почти всю ее пришлось удалить. Она скончалась в сентябре 1923 года от «язвенного стоматита» (по словам коронера).

Норрис попросил Александра Геттлера исследовать кости Амелии, включая череп, ступни и правую голень. Сотрудники Геттлера варили их три часа в растворе питьевой соды. Затем разрезали более крупные кости на пятисантиметровые кусочки. Геттлер отнес кости в темную комнату, где находились рентгеновские пленки. Он закрепил кости Амелии на пленках. То же самое он проделал с контрольными костями от другого трупа. Когда через 10 дней он вернулся посмотреть результаты, на рентгеновских пленках вокруг костей Амелии виднелись бледные пятна, а на контрольных пленках их не было. Результаты своего эксперимента Геттлер опубликовал.

Между тем «радиевым девушкам» становилось все хуже и хуже. Двоими из них были Квинта и Альбина Маггиа, сестры Амелии. У обеих разрушались бедра, и Альбина уже не могла вставать с постели; к этому моменту одна ее нога была на 10 см короче другой. Еще одна женщина, Катерина Шауб, надеялась потратить выигранные на суде деньги на розы для своих похорон.

Адвокаты корпорации затягивали дело: мол, женщины не вправе подавать иск, поскольку уже не работают на заводе. Однако обвинение взяло за основу выводы Мартленда и Геттлера и доказывало, что радий оседает в организме навсегда, в отличие от мышьяка и ртути. Когда пятеро «радиевых девушек» выдыхали воздух, выделялся радон.

Заблокировать процесс не вышло. Суды настояли на продолжении дела. В результате было достигнуто соглашение: каждая из женщин получила 10 000 долларов наличными, ежегодную пенсию и оплату медицинских расходов. Корпорация дешево отделалась: не прошло и года, как две женщины умерли.

Печальная история «радиевых девушек» рассказана Деборой Блум в «Учебнике отравителя» (The Poisoner's Handbook, 2010). Далеко не сразу удалось привлечь к ответственности работодателей и хотя бы отчасти компенсировать урон, нанесенный жертвам. И это многое говорит о проблеме отравлений на заводах. Джеймс Уортон, автор книги «Век мышьяка» (The Arsenic Century, 2010), замечает: «Так было уже с мышьяком в составе свечей, бумаги и тканей. Товары поступали в продажу, а потом выяснялось, что они опасны. Поэтому всякие попытки ограничить их использование наталкивались на сопротивление изготовителей… Политики, которые были идеологически против вмешательства властей, пытались заблокировать или игнорировали эти попытки».

Судебная токсикологическая лаборатория Геттлера подала пример остальным. Совместными усилиями люди научились выявлять все новые и новые токсины, и токсинов, которые нельзя отследить, почти не осталось. Ядом для убийства сейчас пользуются реже, а условия труда на заводах и фабриках развитых стран улучшились. Тем не менее велико число людей, которые болеют и умирают от наркотиков: героина, кокаина, метамфетамина. В последнее время судебным токсикологам приходится заниматься главным образом этими случаями.

Роберт Форрест – почетный профессор судебной химии в Шеффилдском университете и крупнейший в Великобритании специалист по судебной токсикологии. Он в криминалистике с тех пор, как учредил в Шеффилде службу клинической токсикологии с ее высокотехнологичной и ультрасовременной аппаратурой. Среди прочего Роберт и его команда делали анализы трупного материала после серии смертей от метадона (заменителя героина).

А потом с Робертом связался местный коронер и попросил помочь с расследованиями. «Мне хотелось подзаработать, и я согласился. С этого все и началось», – объясняет он. Дело было новым и трудным, но профессионализм Роберта постоянно рос. Поскольку изменения, производимые большинством ядов в тканях, невозможно увидеть в микроскоп, Роберт проводил химические анализы крови, мочи, волос и других органов (в том числе впоследствии ногтей), образцы которых получал от патологоанатомов.

Иногда отравление метадоном носит хронический, а не острый характер. Это можно определить по волосам жертвы. Поскольку волосы растут со скоростью приблизительно 1 см в месяц, Роберт разрезает волос на несколько сантиметровых кусочков и исследует каждый из них, определяя время поступления наркотика в организм. Такая техника полезна при лекарственном скрининге, а также при расследовании преступлений, связанных с применением наркотиков. «Допустим, у проститутки есть ребенок. Ей нужно, чтобы он молчал, пока у нее клиент, и она постоянно дает ему метадон. Но однажды неправильно рассчитывает дозу… Она утверждает, что ребенку дал метадон кто-то другой, однако, если оказывается, что ребенок месяцами получал небольшие дозы метадона, ее версия уже выглядит менее убедительной».

Однако метод требует умелого обращения. Светлые волосы содержат меньше меланина, а потому впитывают наркотики хуже, чем темные. Зачастую следы наркотиков исчезают после косметических процедур (скажем, окраски и распрямления волос). И все же анализ на определение наркотиков по волосам весьма эффективен, и проводить его можно даже после смерти.

С годами Роберту стало ясно: концентрации наркотических веществ в большинстве других частей тела сильно меняются после смерти. «Интерпретировать результаты далеко не просто», – признает он. Раньше ученые считали, что «живая кровь» дает те же токсикологические результаты, что и кровь после смерти. «Сейчас мы знаем, что это не так. Поэтому действовать нужно с предельной осторожностью. Все это очень, очень сложно».

Количество и локализация яда зависят от способа, каким он попал в организм. Если яд вдохнуть, то он большей частью осядет в легких. Если ввести внутримышечно, он будет главным образом в мышце в области инъекции. При внутривенном введении яд попадет в кровь, а в желудке и печени его искать практически бесполезно. Зато если яд проглотить, он окажется в основном в желудочно-кишечном тракте и печени. Роберт объясняет: «После смерти обязательно берут образцы крови. К сожалению, часто можно видеть, что на юге Англии патологоанатомы пренебрегают исследованием содержимого желудка, хотя это чрезвычайно важно». Похоже, что в токсикологии, как и во многих других сторонах английской жизни, есть существенная разница между севером и югом.

Токсикология не только выявляет токсины в организме, но и помогает распутывать преступления. Предельно серьезная ситуация возникает, когда убийца – сотрудник государственного учреждения, особенно если оно должно заботиться о слабых и больных людях.

Тридцатитрехлетняя Джесси Мактавиш работала медсестрой в гериатрической палате Рачиллской больницы в Глазго. 12 мая 1973 года она увидела в американском телесериале «Айронсайд», как родственники престарелых пациентов платят медперсоналу за их умерщвление. На следующий день она обсуждала сюжет с коллегами, и один из них упомянул, что отравление инсулином нельзя отследить. А недели через три пациенты в палате Джесси начали умирать. Только в июне скончались пятеро.

1 июля последовала шестая смерть: 80-летней Элизабет Лайон. Врач, констатировавший ее смерть, заподозрил неладное. Переговорив с пациентами из палаты, он обнаружил, что одна из них боится Джесси: та сделала ей укол, после которого самочувствие резко ухудшилось. В ответ на недоуменный вопрос медсестра утверждала, что в шприце была стерилизованная вода, плацебо. Между тем сотрудники больницы сообщили, что Джесси часто делает больным уколы, не отмечая их в медицинской карте. Кто-то слышал, как она шутит, что после всех этих смертей в морге ее называют «сестрой-убийцей».

Мактавиш отстранили от работы и обвинили в том, что она сделала трем пациентам уколы, не предписанные врачом. Один из этих пациентов умер. В те времена токсикологи плохо умели обнаруживать следы инсулина в организме. И все же по тканям обеих рук Элизабет Лайон удалось установить факт инъекций и повышенное содержание инсулина.

В июне 1974 года Мактавиш предстала перед судом по обвинению в убийстве Элизабет Лайон и попытке убить еще трех пациентов путем незаконных инъекций. Против нее дали показания некоторые медсестры и врачи. Одна из медсестер сообщила, что нашла в подсобке пустые ампулы из-под инсулина, хотя ни одному из пациентов инсулин не назначался. Другая медсестра слышала слова Мактавиш: «Даже если трупы откопают, следы инсулина в них не найдут». В итоге отравительницу приговорили к пожизненному заключению.

Однако пять месяцев спустя она подала апелляцию. Адвокат заявил: первоначальный судья лорд Робинсон не сообщил присяжным, что Джесси отказалась от слов, которые ей приписывал полицейский инспектор. Инспектор не записал ее слова на пленку, но утверждал, что в ответ на предъявленное обвинение Мактавиш сказала: «Я дала миссис Лайон полкубика растворимого инсулина, поскольку она хотела избавиться от страданий и у нее плохо работал кишечник». Джесси же опровергала его, уверяя, что упоминала лишь инъекции стерилизованной воды. Более того, инспектор якобы посулил, что, если она признается в инъекциях инсулина, с нее возьмут лишь «пять фунтов штрафа на суде шерифа». Апелляционный суд отменил приговор, согласившись, что лорд Робинсон ввел присяжных в заблуждение.

Мактавиш удалили из шотландского «Реестра медсестер». Вскоре она вышла замуж и взяла фамилию мужа, которая помогла ей в 1984 году зарегистрироваться в «Профессиональном реестре британского центрального совета по уходу за больными, акушерству и патронажной работе».

Обвинение Мактавиш постигла неудача. А вот дело печально известного медика, который делал пациентам уколы морфия и сам выписывал свидетельства о смерти, никаких вопросов не вызывало.

Гарольд Фредерик («Фред») Шипман родился в 1946 году в одном из рабочих районов Ноттингема. Он был способным мальчиком и столь успешно сдал экзамен по окончании начальной школы, что его направили учиться в Хай Пейвмент, лучшую из местных средних школ. Его мать считала, что соседи им не ровня, и внушила Фреду чувство превосходства над окружающими. Это способствовало его отчуждению от сверстников. Он был предан матери, и для него стало потрясением, когда ее жизнь медленно, но верно унес изнурительный рак легких. Днем приходил врач, который делал уколы морфия. Обычно Фред был рядом и беспомощно глядел, как мать проваливается в мирное полузабытье. Она умерла, когда Фреду было 17 лет.

В 1965 году он поступил на медицинский факультет Лидского университета и тогда же познакомился с Примроуз Окстоуби, 16-летней оформительницей витрин. Он женился на ней за три месяца до рождения их дочери. Но еще в свою бытность студентом новоявленный муж и отец пристрастился к петидину, который обычно назначают для обезболивания родов. Дело в том, что в ходе обучения студентов поощряли экспериментировать с лекарствами: в группе из четырех человек двое принимали лекарство и двое отслеживали его действие. По-видимому, так он и попался на крючок.

Годами Шипман подделывал рецепты и доставал петидин, пока его вены не пришли в плачевное состояние. После психиатрического лечения в 1975 году он преодолел свою зависимость. С виду это был добропорядочный семьянин из среднего класса: четверо детей, любящая жена. Правда, коллеги иногда находили его надменным и замкнутым, но пациенты видели в нем толкового врача. Он снискал уважение повсюду, где работал: с 1974 года – в Тодмордене (Йоркшир), а с 1977-го – в Хайде (Ланкашир).

Однако за маской доброго семейного врача скрывался человек, который в течение 25 лет каждый месяц убивал очередного пациента. Сценарий был отлажен. Шипман приходил к одинокой старушке, делал смертельный укол диаморфина и оставлял ее сидящей в одежде на стуле или диване, включив отопление на максимум. На следующий день возвращался и констатировал смерть, а время смерти ставил значительно более позднее, чем время своего предыдущего визита. Ему все сходило с рук, поскольку из-за жара в комнате тело долго оставалось теплым и важный критерий остывания трупа искажался. В качестве причины смерти доктор указывал сердечный приступ или старость. Вскрытие же не требовалось, поскольку пациентки находились под постоянным врачебным наблюдением.

Однако к 1998 году у некоторых жителей Хайда появились подозрения. Местный таксист, часто подвозивший старушек, заметил, что вскоре после визита Шипмана они умирают. Линда Рейнольдс, соседний участковый врач, заметила, что его пациенты умирают в три раза чаще, чем ее. Шипман почувствовал, что к нему стали присматриваться. Следующих трех жертв он специально выбрал среди католичек, чтобы тела не кремировали. Ведь перед кремацией покойника осматривают два врача: нет ли подозрительных обстоятельств, требующих аутопсии.

Последней жертвой стала 81-летняя Кэтлин Гранди, бывший мэр Хайда. По словам Шипмана, дама была «как огурчик», когда 24 июня он брал у нее кровь на анализ. На следующий день она не пришла помогать в столовую для пенсионеров. Двое друзей отправились ее проведать и обнаружили мертвой на диване в гостиной. Они позвонили в полицию, которая поставила в известность Шипмана. Тот явился к ней домой, быстро осмотрел труп и написал свидетельство о смерти, в качестве причины смерти указав «старость». Он также подделал медицинские записи, добавив наблюдения, свидетельствующие о том, что она злоупотребляла кодеином, препаратом от кашля, который после смерти расщепляется, образуя морфин. Таким образом, если бы токсикологические тесты показали наличие морфина в организме, Шипман не оказался бы под подозрением.

Кэтлин Гранди похоронили, как она и хотела. Но затем было обнародовано завещание, по которому все ее состояние (380 000 фунтов стерлингов) переходило Гарольду Фредерику Шипману. «Оставляю все свое имущество, деньги и дом своему доктору, – говорилось в завещании, – моя семья не нуждается, а доктора я хочу вознаградить за заботу обо мне и жителях Хайда». Дочь Кэтлин была в шоке: «непостижимо», чтобы ее мать написала такие слова! Она поставила на ноги полицию, добилась эксгумации и аутопсии. Тем временем следователи обнаружили на завещании отпечаток пальца Шипмана и в результате выяснили, что оно напечатано на пишущей машинке, которую тот хранил у себя в кабинете.

Тело эксгумировали 1 августа, через шесть недель после похорон. Судмедэксперт Джон Резерфорд сделал аутопсию, но не выявил причину смерти. Тогда он отослал ткань с левого бедра и образец печени судебному токсикологу Джулии Эванс. Мышца бедра – самая стабильная ткань в организме, и с нее хорошо начинать поиски следов яда. Джулия Эванс проверила ткани с помощью масс-спектрометрии, которая показывает наличие и количество химических веществ в образце. 2 сентября она сообщила, что Кэтлин Гранди умерла от смертельной дозы диаморфина.

Диаморфин – это медицинский героин, сильный наркотический анальгетик, который прописывают только на финальных стадиях смертельной болезни. Шипман доставал его с помощью поддельных рецептов, а также потихоньку забирал из аптечек раковых больных после их смерти. Диаморфин угнетает нервную систему, снимает боль и успокаивает. Если его ввести в вену, он тут же вызывает остановку дыхания, потерю сознания и смерть. Человек умирает быстро и безболезненно. И все же убийство есть убийство.

Поскольку следы диаморфина можно обнаружить в теле спустя много времени после смерти, коронер отдал распоряжении об эксгумации еще 11 пациенток Шипмана. Во всех случаях были найдены смертельные дозы этого вещества. Шипмана арестовали, а 4 октября 1999 года начался судебный процесс. Доктора обвинили в 15 убийствах и подделке завещания Кэтлин Гранди. В итоге он получил пожизненное заключение, но в 2004 году сделал петлю из простыни и повесился на прутьях тюремного окна.

Для расследования смертей среди пациентов Шипмана (в общей сложности 887) была учреждена комиссия под началом судьи суда первой инстанции кавалерственной дамы Джанет Смит. Согласно окончательному докладу, подготовленному в 2005 году, Шипман убил как минимум 210 пациентов (а возможно, и еще 45). Таким образом, это самый производительный из когда-либо осужденных серийных убийц. В большинстве своем его жертвами становились пенсионерки. Однако имелось и «довольно серьезное подозрение», что среди жертв был и четырехлетний ребенок. То, что преступника не поймали раньше, вызвало общественное недовольство и послужило причиной самокритического анализа среди медиков и криминалистов.

Как Фред Шипман стал расчетливым чудовищем? И почему? Ведь до Кэтлин Гранди он никого не убивал ради наживы. Скорее всего, мы не узнаем правды. Свои мотивы он унес с собой в могилу и до самого конца продолжал лгать, не сознаваясь в убийствах.

Возможно, на него повлияло дело доктора Джона Бодкина Адамса, обвиненного в 1957 году в отравлении морфием 160 богатых пациентов в Истбурне, графство Суссекс. (Хотя Адамс был оправдан, в последние годы многие склонны считать его виновным.) Однако, с точки зрения психологов, сказался детский опыт, когда Шипман видел, как морфий успокаивает его мать. Роберт Форрест, автор нескольких докладов о врачах-убийцах, полагает, что врачи – рядовые члены общества и не наделены «особой харизмой добродетели». Обычно люди идут работать в медицину из интеллектуального любопытства, альтруизма, стремления обрести социальный статус и хороший заработок. По оценкам Форреста, темные мотивы и «нездоровая психика, когда человек ищет острых ощущений или психически болен», встречаются лишь в одном случае на миллион. Шипман и ему подобные «находят вкус в том, чтобы манипулировать пациентами, контролировать их и даже убивать». Если учесть его высокомерное поведение в первые дни после ареста, а также убеждение в своем праве убивать всех, кого захочет, можно предположить, что Шипман наслаждался властью над жизнью и смертью, чувствуя себя чуть ли не Богом.

К счастью, в отличие от врачей, большинство потенциальных убийц не имеют легкого доступа к наркотикам. Редко пользуются они и металлическими ядами вроде мышьяка, которые легко выявляются современной токсикологией. Однако все чаще обращают свой взор на растения и в этом смысле бывают весьма изобретательны. Меня, как писательницу, «сад ядовитых растений» в замке Алник вдохновил на создание образа убийцы, чье увлечение растительными ядами оказалось роковым для нескольких жертв.

Однако жизнь диковиннее вымысла. Вот как убили Георгия Маркова. 7 сентября 1978 года он стоял на автобусной остановке на мосту Ватерлоо в Лондоне, когда вдруг почувствовал острую боль в задней части правого бедра. В тот момент Марков, болгарский писатель и диссидент, бежавший в 1969 году на Запад, ждал автобус, чтобы добраться до радиостанции Би-би-си, где вел передачи, обличающие коммунистический режим в Болгарии. Оглядевшись, Марков обратил внимание на мужчину, который подобрал с земли зонтик, остановил такси и уехал. У Маркова было ощущение, словно его ужалила оса или пчела. Добравшись до работы, он осмотрел ногу и заметил на ней маленький красный бугорок. Вечером нога воспалилась и поднялась температура. Наутро скорая помощь увезла его в больницу. Врачи сделали рентгеновские снимки ноги, но ничего не обнаружили. Несмотря на сильные дозы антибиотиков, через четыре дня Марков скончался.

Коронер заподозрил отравление и велел сделать аутопсию. Патологоанатом Руфус Кромптон обнаружил, что почти все органы повреждены и что причиной смерти стало острое отравление. Он также нашел под кожей бедра крошечную капсулу, размером с булавочную головку. Капсула имела два маленьких отверстия.

Кромптон отослал капсулу и ткань, окружавшую ее, токсикологу Дэвиду Голлу. Тот провел тесты, но не смог определить яд. И все же на основании симптомов болезни он предположил, что в капсуле был рицин – токсин, который получают из жмыха семян касторовых бобов, в 500 раз опаснее цианида. По примеру Матьё Орфила с его опытами на собаках Кромптон решил ввести рицин свинье. «Симптомы оказались индентичными, – объяснял он, – свинья погибла точно таким же образом. Образцы крови показали такой повышенный уровень лейкоцитов, какого не бывает при отравлениях другими ядами».

Если рицин проглотить, мучения будут сильные, но шансы выжить очень велики. При инъекции же и ингаляционном поражении, а также при впитывании рицина через слизистую оболочку доза величиной с несколько крупинок соли способна убить взрослого человека. Рицин останавливает синтез белка, вызывая смерть клеток и поражение основных органов. Симптомы дают о себе знать лишь спустя несколько часов: повышенная температура, судороги, жесточайшая диарея, затруднение дыхания и отеки. Смерть наступает через три – пять дней, причем противоядия не существует. Отравители годами пользовались рицином, поскольку, как и в случае с мышьяком, все выглядит естественно.

Кромптон выдвинул версию, что в случае с Марковым это была капсула с несколькими крупинками рицина, покрытыми сахаром, который при температуре человеческого тела быстро растворился. По-видимому, ее ввели в организм с помощью имитирующего зонтик устройства, действующего по принципу пневматического ружья. За 10 дней до нападения на Маркова сходным образом – с помощью капсулы рицина – в Париже пытались убить другого болгарского перебежчика. Однако он выжил, так как сахарная оболочка растворилась лишь частично.

Поскольку на жизнь Маркова уже покушались дважды, полиция заподозрила в организации убийства болгарские спецслужбы (возможно, действовавшие при поддержке советского КГБ). В 1990 году Олег Гордиевский, некогда двойной агент, утверждал, что КГБ предоставил яд и устройство в виде зонтика. В 1991 году Советский Союз распался, и вскоре бывший шеф болгарской разведки приказал уничтожить десятитомные архивы с подробностями заказных убийств. По-видимому, мы никогда не узнаем, кто именно убил Маркова.

Обычные граждане пользуются растительными ядами менее хитроумным образом. В 2008 году Лахвиндер Чима из Фелтема (Западный Лондон) бросил Лахвир Сингх, мать троих детей, которая была его любовницей в течение 16 лет. Чима, или Счастливчик, как его называли друзья, завел роман с женщиной в два раза моложе нее. Лахвир была безутешна. А Счастливчик еще и объявил, что женится на новой подруге в Валентинов день. И тогда Лахвир решила, что лучше отправить возлюбленного на тот свет, чем вечно мучиться от сознания того, что он пребывает в объятиях другой женщины. Она на месяц съездила в Бенгалию, в предгорья Гималаев, и вернулась с ядом из индийского аконита. Этот аконит очень красиво цветет, но чрезвычайно ядовит. (Кстати, у Роулинг в романе «Гарри Поттер и узник Азкабана» профессор Снегг потчует Римуса Люпина зельем из аконита, чтобы последний не превращался в оборотня.)

26 января 2009 года, за две недели до намеченной свадьбы, Лахвир Сингх проникла в дом бывшего любовника в Фелтеме, взяла из холодильника недоеденное карри и подмешала в кушанье аконит. На следующий день Счастливчик со своей невестой поели карри за ужином. Блюдо показалось Счастливчику столь вкусным, что он полакомился второй порцией. Вскоре у обоих началась рвота. Невеста вспоминала: «Счастливчик говорит: „Мне нездоровится. Лицо онемело. Когда я прикасаюсь к нему, я не чувствую его“». У него начали отказывать руки и ноги. И все же он сумел набрать номер 999 и сказать оператору, что его отравила бывшая подруга. Обеих жертв госпитализировали, но Счастливчика спасти не удалось.

Аконит поражает сердце и другие внутренние органы. После сильной рвоты возникает ощущение ползания мурашек. Затем немеют руки и ноги, дыхание замедляется, сердцебиение ослабевает, нарушая сердечный ритм. Ум же остается ясным. Невесту Счастливчика ввели на два дня в медикаментозную кому, пока токсиколог Дениз Стэнуорт пыталась определить яд. Роберт Форрест объясняет: «К счастью, у Дениз было достаточно материала, основанного на аутопсии. Но лишь когда она стала искать экзотические растительные яды, она нашла аконит». Женщине дали дигиталис, который успокоил сердечный ритм. Впоследствии она полностью выздоровела.

Полиция обыскала квартиру Лахвир Сингх и обнаружила в пальто и сумочке два пакетика с коричневым порошком, аконитом. Лахвир утверждала, что это лекарство от сыпи на шее, но была признана виновной в убийстве и приговорена к 23-летнему тюремному заключению.

Иногда токсикологи имеют дело с ядами до их попадания в организм. Пожарный дознаватель Ниам Ник Дейд, знакомая нам по главе 2, к тому же еще химик-аналитик и специализируется на пожарах, взрывчатых веществах и наркотиках. Если ей нужно узнать, присутствует ли в чем-то кокаин, она сначала использует простой цветовой тест. «Мы опускаем предмет в маленькую ванночку и капаем на него реагент. Если предмет приобретает синий цвет, значит, в нем есть кокаин». Затем она выясняет концентрацию наркотика с помощью более сложных тестов (например, газовой хроматографии).

К Ниам приезжала исследовательница из Таиланда, которая объяснила, что страны победнее не могут позволить себе вторую серию тестов. Получается, людей арестовывают на основании цветового теста, независимо от концентрации наркотика. Поэтому Ниам вместе со своей командой изобрела более дешевое решение. «Вы снимаете цвет на смартфон. Затем, откалибровав камеру, используете этот цвет, чтобы приблизительно оценить процент наркотика в образце. А поскольку у вас есть смартфон, дальше поможет GPS. Сейчас мы вместе с ООН создаем живую всемирную карту найденных образцов наркотиков. Вообще в криминалистике есть масса ценных разработок, которые не требуют сложных технологий. Это могут быть и очень простые вещи». Наверное, Матьё Орфила не пришло бы в голову определять концентрацию кокаина по интенсивности цвета, но почему-то мне кажется, что он оценил бы изящество этого способа.