Человек вообще такое удачное создание, что, где бы он ни жил, пусть даже в раю, он все равно рано или поздно доживет до очень крупных неприятностей.

Казалось бы, уж до чего спокойное место Одесса – и ближайший вулкан находится неизвестно где, и до ближайшего рассадника чумы, специалисты говорят, пока долетишь, так уже вообще ничего не хочется… И что же? За сорок лет жизни в этом тишайшем городе я лично пережил пять землетрясений, три эпидемии холеры, шесть полных обледенений деревьев и проводов, а также одну советскую власть, которая, как известно, принесла этому городу больше неприятностей, чем все вышеперечисленные катаклизмы, вместе взятые…

Первое землетрясение застало меня в городской больнице. Надо сказать, больницы тогда, в семидесятые годы, были не то что сейчас. То есть не в том смысле, что лучше лечили, а в том, что попасть туда было невозможно. Разве что по знакомству. Это сейчас наш человек ложится в больницу только тогда, когда у него уже, извините, остается всего лишь два места, куда он может лечь – или в больницу, или на кладбище. А в те времена… Две-три недели за счет государства, да еще с сохранением заработной платы!.. Здоровые завидовали! И врачи тогда были не в пример нынешним… Светилы!

– Уж как мы вам благодарны, профессор! Так благодарны!.. – суетилась, бывало, какая-нибудь гражданка, воровато оглядываясь по сторонам и незаметно всовывая пухлый конверт в вяло сопротивляющуюся руку профессора. – Ну неужели не помните? Вы же нашего дедушку консультировали!

– А, ну конечно… Возможно… М-да… И как он, живой?

– Нет, ну зачем же… Дело не в этом. Просто мы его до вас уж кому только не показывали, и все нам говорили по-разному. Одни – что это у него менингит, другие – что грыжа, одни – что так его нужно лечить, другие – что этак, и только вы как посмотрели на него, так сразу и определили: «К Новому году помрет!» И точно, к Новому году! Можно сказать, под бой кремлевских курантов! Что значит опыт!..

Но вернемся к землетрясению. Итак, морозным февральским вечером, а точнее, ровно в девять часов, телевизор «Электрон», стоявший в углу нашей палаты, начал было показывать программу «Время», но вдруг затоптался на своих длинных ногах, вышел в центр палаты, произнес там что-то торжественное типа: «С небывалым подъемом весь советский народ воспринял сообщение о досрочном окончании отопительного сезона…» Потом осекся, вернулся в угол и, застенчиво повернувшись к стенке, замолк навсегда.

Потом треснул потолок, и закачались стены.

– Зэмлэтрус, – равнодушно произнес мой сосед по палате, – я у Ташкэнте такое бачыв. Не обращайте внимания.

– То есть как это не обращайте?! – заволновались остальные соседи. – Мы же на пятом этаже! А если оно все рухнет к чертовой матери? Нас же поубивает!

– Необязательно, – отозвался первый сосед. – Мне у Ташкэнте розказувалы, что если стать у дверной проем, то бувалы случаи, что и не убивало. Хотя лично я у Ташкэнте такого нэ бачыв…

Мы выскочили в коридор. Там уже царило необычайное для реанимационного отделения оживление. Лифт, конечно же, не работал, и все наши больные, человек пятьдесят, штурмовали узкую дверь, ведущую на лестницу.

– Женщин пустите вперед! – кричала какая-то могучая больная, расталкивая всех, в том числе и женщин. – Да пропустите же, мужчина, я вам говорю! Ишь нахальный какой! И с ног его не собьешь, а еще язвенник называется!

Но тут нас тряхнуло, мы вывалились на лестницу и всем отделением покатились вниз. На четвертом этаже к нам присоединилась загипсованная толпа из травматологии. На третьем – группа мрачных субъектов из нервного отделения.

– Лежачему дайте пройти! – кричал кто-то из травматологии, ловко скача по лестнице на костылях и тараня толпу высоко поднятой ногой в гипсе. – Лежачего пропустите немедленно, а то я вас тут всех положу!

– И не стыдно вам? – отвечали ему. – Вы бы вот с психов брали пример. Какие интеллигентные люди! Не орут, не толкаются.

– Ага, интеллигентные!.. – обижались больные из нервного отделения, завистливо глядя на загипсованного. – Вам бы вот тоже каждый день по двадцать уколов успокоительного в задницу вкалывали, так и вы бы интеллигентами стали…

Больницу опять тряхнуло, и тут, уже на втором этаже, я увидел единственного человека, которого все происходящее приводило в полный восторг. Это был заведующий отделением хирургии. Дело в том, что он недавно защитил диссертацию, в которой доказывал, что советский больной уже на второй день после самой тяжелой операции может вставать, а на третий – идти на работу. И все бы хорошо, вот только больные после его операций никак не хотели вставать ни на второй день, ни на десятый, а некоторые и вообще. То есть не понимали люди, какой народно-хозяйственный эффект может дать такое открытие. Поэтому сейчас, глядя на своих пациентов, которые, придерживая руками трубки, торчащие из животов, выскакивали на лестницу, врач ликовал.

– Значит, все-таки можно вставать, если понадобится?! – спрашивал он. – Все-таки можно?! И это правильно, потому что все может наш человек! Ничего, вы у меня и работать скоро начнете как миленькие!

– А вот это уже дудки! – отвечали ему. – Это нас никакое землетрясение не заставит.

Больницу вновь сильно тряхнуло, и мы покатились на первый этаж. Но главный удар нас ожидал именно там. Входная дверь, единственная на всю больницу, она же наша единственная надежда на спасение, оказалась закрытой. Снаружи. На огромный висячий замок. Это вахтерша Надя при первом же подземном толчке убежала домой, предусмотрительно закрыв нас на замок. Она справедливо рассудила, что если мы вместе с вверенным ей больничным имуществом исчезнем под обломками, то виновато будет землетрясение, а вот если мы с этим имуществом разбежимся кто куда…

В общем, мы волной накатились на закрытую дверь и разбились об нее, как прибой, поседевший от ужаса. Тогда мы бросились к висящему рядом телефону, тоже единственному на всю больницу, и стали дозваниваться домой, чтобы передать последний привет своим родственникам. А заодно убедиться, что хотя бы они не пострадали от этой стихии. Опять образовалась давка.

– Женщин пропустите вперед! – снова расталкивала всех дама – борец за права женщин. – Я за своих родственников, может быть, больше вас всех переживаю. Мы ж в девятиэтажном доме живем!

– Все в девятиэтажном! – оттаскивали ее от телефона.

– Так наш же построен мимо фундамента! Они там спешили к какому-то празднику. А говорила я им: «Почините дом!» Все исполкомы обошла – и обл-, и гор-, и рай, и ад!.. Вот они уже у меня где, эти исполкомы! В печенке сидят. Недаром же она у меня такая увеличенная. Ой, мне нехорошо! Пустите скорей позвонить, а то вы меня сейчас вообще потеряете!

Ее пропустили – и она не дозвонилась.

А в это время вокруг все начало как-то успокаиваться. Подземные толчки прекратились, многие из нас, в отличие от дамы, дозвонились домой, выяснили, что и там, слава Богу, ничего страшного не произошло, и уже начали расходиться по палатам, и только она, время от времени прорываясь к телефону, все крутила и крутила диск изувеченного автомата.

– Ой, люди добрые! – причитала печеночница. – Не отвечает никто! Наверное, одна я теперь на всем белом свете!.. Люся, – обратилась она к своей соседке по палате, которая уже собиралась подниматься на пятый этаж, – я тебя очень прошу, там у меня под кроватью лежат югославские сапоги. Почти еще новые. Теперь это единственное, что у меня осталось в жизни. Так ты выбрось их в форточку. Эта придурочная Надька-вахтерша, наверное, сейчас придет, откроет дверь – и тогда я их сразу надену и побегу к себе на родные развалины. Может, еще удастся спасти что-нибудь. Ну пусть не из родственников, так хоть из одежды!

Люся ушла наверх, а толпа у телефона все редела и редела. Даже заведующий хирургией дозвонился-таки через соседей по коммунальной квартире вахтерше Наде и приказал ей немедленно прийти на работу. На что вахтерша ответила ему, что в гробу она видела ту работу, и вообще из своей квартиры выходить не собирается. Потому как, если уж ей суждено, чтобы ее прибило землетрясением, так только вместе с соседями…

И тут наконец повезло нашей великомученице. Причем еще как! То есть она не просто дозвонилась домой, но оказалось, что и дом ее не только не развалился, а даже, наоборот, укрепился как никогда, поскольку в результате толчков встал наконец на фундамент.

– Ну слава тебе, господи, – сказала она, – пойду, пожалуй, прилягу!

Но тут кто-то закричал:

– Смотрите!

Мы повернули головы и увидели сквозь застекленный кусок фасадной стены больницы, как мимо всех этажей – от самого пятого до самого первого – летят и в конце концов шлепаются на землю с той стороны закрытой двери почти еще новые югославские сапоги. Вот тут-то, впервые за все землетрясение, я увидел, как выглядит настоящий человеческий ужас. Яркими, хотя и на глазах бледнеющими красками он был изображен на лице владелицы этих сапог. Было где-то около часа ночи.

Дальнейшее мы узнали со слов верной Люси, которая вскоре спустилась с пятого этажа и затем помогала несчастной, глядя в окно, сторожить лежащие на улице сапоги уже до самого рассвета. Несколько раз за ночь к сапогам подходили местные жители и собаки. И посягали! Но в этот момент хозяйка начинала так истерически биться в окно, всем своим видом показывая, что стоит ей вырваться наружу, и она растерзает все живое, что злоумышленники в панике отступали. Потому что всех на этом свете больше всего пугает непонятное. А в этой ситуации было непонятно все: если этой странной даме так нужны ее сапоги, то почему она не взяла их с собой в помещение, а, наоборот, разулась на улице и даже заперла за собой дверь? Если же они ей вообще не нужны и она решила их выбросить, то что же она теперь так волнуется?

Только утром пришла Надина сменщица, и все наконец окончилось благополучно. Более того! На следующий день при обходе выяснилось, что после этой страшной ночи печень у нашей героини стала нормальных размеров. И вообще ее скоро выписали.

Вот, собственно, и все… М-да… И что мы хотели этим сказать? Вот разве только то, что никакие землетрясения, как и другие, более страшные катаклизмы, нам вообще не страшны. Скорее наоборот. Они пробуждают в нас какие-то нечеловеческие силы, которые, может быть, только и дают нам возможность жить. Даже тогда, когда никаких человеческих сил уже не хватает. А значит, никакими стихийными бедствиями нас испугать нельзя. Можно только порадовать.