Глава VII
КОГДА ВОСКРЕСАЮТ МЕРТВЫЕ

…Она одернула пушистый свитер, тряхнула волнистым волосами. Выпрямила руки. Ей помогли одеть скафандр. Эластичный, в несколько раз крепче металла, он удобно облегал тело и вместе с тем выдерживал невероятное тиснение водной толщи. В скафандре женщина была похожа на сказочное морское существо. Собственно, так оно и было. Эта женщина и все, кто жил здесь, в соединенных узкими галереями-переходами помещениях, уже привыкли к подводным пространствам океана. Лишь полуметровые стены отмежевывали их от вечно безмолвного царства глубин.

Бесшумно отворились щиты промежуточной камеры. Женщина в скафандре переступила через высокий порога. Двери-щиты стали на свое место. Из отверстий ударили пенистые струи, заклокотало, забурлило. Камера быстро наполнялась водой. Открылся полукруглый люк — окно в океан. Оттолкнувшись ластами, женщина выплыла наружу.

Ее окружала непроглядная чернота. Ослепительный луч прожектора с трудом прорезал тьму. Светлая дорожка легла на бугристое дно, в ней промелькнула стайка рыб. Женщина включила радиомаяк. “Ти-у-у, ти-у-у…” — ЭГБ-1 подавала четкие позывные. Женщине надо было плыть на юго-запад свыше двух миль, чтобы достигнут океанской впадины близ острова Арпа-Нау. Там, в глубинах, были установлены приборы. Они должны дать ответ на одно вопрос: какое происхождение шарообразных предметов, которые, словно мячи, устилали дно впадины. Свыше двадцати лет тому ученые сделали предположение: загадочные шары — не что иное, как колонии микроорганизмов, которые питаются металлами, растворенными в морской воде. Шары оказались сгустками ценных руд: марганца, кобальта, никеля, меди.

Каждый день, в одно и то же время, женщина отправлялась от Экспериментальной глубинной базы в направлении к Арпа-Нау. Она проверяла показания специальных аппаратов, которые фиксировали процессы образования этих мячей-рудоносов, которых, по предыдущим подсчетам, в глубинах Атлантического океана собралось миллионы и миллионы тонн. Кое-где шары целиком укрывали дно, и эта подводная “мостовая” имела неоценимую стоимость.

Позади давно исчез, растворился во мраке свет иллюминаторов базы. На глубине свыше пяти тысяч метров была вечная ночь. Луч прожектора изредка наталкивался на знакомые ориентиры — на верхушки подводных скал, на остатки давно затонувшего корабля. К впадине, где стояли приборы, осталось плыть минут десять. Неожиданно вода непривычно и мигом уплотнилась, женщина ощутила толчок в спину. Издали донесся тяжелый грохот. Радиомаяк замолк. Связь с ЭГБ-1 оборвался.

В случае затухания пеленга каждый, кто находился в океане, должен был немедленно возвращаться на базу. Так говорилось в инструкции. Не раздумывая, женщина поплыла назад. В раскатистой вспышке грома слышалось что-то тревожное, зловещее. Женщину охватило беспокойство.

Закованная в скафандр фигура взрезала воду, набирая скорость. Вода все больше мутнела, казалось, дно океана застилала туча, в которой застревало даже лезвие электролуча. Женщина двигалась почти вслепую. И в скором времени натолкнулась на хаотичное накопление обломков. Вокруг в беспорядке высились бесформенные глыбы бетона, торчала покромсанная, покрученая металлическая арматуры. На месте, где еще полчаса тому стоял комплекс подводных сооружений, где пульсировала жизнь, остались немые руины.

Женщина в отчаянии носилась между сокрушенных, раздавленных зданий. У нее тлела надежда — может, кто-то из товарищей спасся, может, где-то уцелел какой-либо кусочек среди страшного опустошения… Но живых не было. Адский взрыв смел все, не выдержал даже сверхтвердый монолит фундамента, раскололся, расползся; огромные обломки стали на дыбы, растрощил помещение лабораторий, составов, жилых отсеков.

Муть медленно оседала. Прибитая горем женщина не замечала над головой огромной металлической конструкции, которая, заброшенная взрывом на скалу, сползала по склону вниз. Еще миг — и каменный град посыпался на путешественницу в скафандре, закрутил ее, поволок в черную бездну.

Скафандр выдержал. Аварийные реле, как им и следовало, включились и сделали свое. Бессознательную женщину вынесло на поверхность океана. Волны забавлялись ею, как щепкой. Она очнулась. В лицо светило жгучее солнце. Прозрачно сияло голубое небо. Перед глазами взлетали прозрачные брызги. И совсем близко, почти рядом, плыл корабль, быстроходный многопалубний великан.

Женщина сделала усилие, стараясь положить руку на сигнальный блок скафандра. Застонала от невыносимой боли, которая обожгла тело. Ракеты так и не взлетели в небо, не распустились полыхающими гроздями огней. Корабль отдалялся и в скором времени исчез за белыми гребнями волн.

Ветер под вечер окреп. Заштормило. Скафандр то взлетал вверх, то проваливался в клокочущий водоворот. Женщина обессилела, временами впадала в забвение. Она мечтала о том, чтобы уйти под воду, зная, что там властвуют тишина и покой. Но не было силы управлять скафандром — от наименьшего движения туманилось сознание.

Двое суток штормовой ветер носил ее по океану. На третий день обессиленной женщине послышалось кигиканье чаек. Птицы пролетали низко над водой, едва не задевали крыльями скафандр. Она подумала, что волны принесли ее к скалистому пустынному острову Арпа-Нау. И увидела вдруг широкую, похожую на плот, бамбуковую лодку.

Бронзовотелий юноша долго кружил на лодке вокруг удивительного существа, пока отважился подгребти ближе. Уже из лодки женщина рассмотрела белую полоску прибоя, зеленые пальмы и поняла, что это не островной берег.

Так она попала в маленький поселок на побережье океана. Поселок, несколько индейских хижин, потерялось в чаще, которая подступала к воде, в устье большой неизвестной реки.

Несколько месяцев женщина неподвижно пролежала в хищные, сплетенной из гибкой лозы. Девочка лет двенадцати, сестра юноши, который натолкнулся на женщину в океане, и седая старая индеянка поили больную настоем трав, натирали тело ароматным отваром листьев. Силы возвращались к больной исподволь, нехотя. Уже встав, то еще долго не ощущала рук и ног, они казались ей чужими, непослушными. Бабушка с девочкой выводили женщину на лужайку, учили ходить, как малого ребенка. Потом ее лечил молчаливый пожилой индеец, принуждал дышать ядовитым дымом, который курился из горшка, в котором тлели какие-то корешки и кусочки коры. А тем временем женщина с каждым днем ощущала улучшение, мышцы приобрели упругость, тело наливалось силой.

Она не раз думала над тем, как подать весть о себе людям, которые считали ее погибшей вместе с другими подводными колонистами ЭГБ-1. До поселка доносился беспрерывный шум океана. Где-то на его широких пространствах проплывали корабли. Может, с палубы заметили бы костер, если бы его разожгли на берегу? Или дымом подать сигнал, когда над лесом загрохочет любой самолет?..

Но как объяснить это жителям поселка? Она не знала их языка, они не понимали ее. Как только женщина начинала волноваться, индейцы успокоительно улыбались, жестами показывали, что ей ничто не угрожает. Одно ей удалось выяснить: река носит название Вачуайо, впадает в океан в глухом необжитом месте, никто, кроме индейцев, не знает, куда ведут и откуда ведут начало многочисленные заливы, которые глубоко врезались в тропические леса, которым не было конца.

В скором времени женщина все же сумела объясниться с вождем племени. Он терпеливо, долго прислушался к ее словам, следил за ее мимикой. И понял, что именно беспокоит женщину.

Однажды ей показали лодку, снаряженную в плавание. На дне лежал ее скафандр, стояла корзина, полная овощей и сушенной рыбы. Возле лодки возился стройный длинноногий мальчик, ее спасатель.

Следующим утром все жители поселка вышли на берег провожать ее в дорогу. Вождь племени спокойным строгим голосом сказал что-то к людям, которые стояли вокруг, махнул рукой в сторону солнца и несколько раз повторил слово “Хармю”. Индейцы одобрительно зашумели. Юноша бросил в лодку весла. Женщине было досадно от того, что она ничем не могла отблагодарить добрым искренним людям, которые так проявляли заботу о ней.

Они плыли против течения, оставляя позади океан, все дальше углублялись в джунгли. На ночь останавливались где-то в тихой заводе. Юноша разжигал костер, быстро возводил маленький шалаш для спутницы, сам устраивался в лодке. Едва серел рассвет, отправлялись в путь. Иногда женщина самая бралась за весла, и хотя гребла недолго, так как быстро утомлялась, тем не менее вела лодку умело, чем очень приводила в удивление индейца.

На какое расстояние протянулась река? Этого женщина не знала. Река разветвлялась на множество рукавов, делала петли, то суживалась так, что к склоненным над водой ветвям можно было прикоснутся рукой, то снова разливалась широким полноводьем. Через несколько дней путешествия течение заметно ускорилось, в скором времени лодка выплыла на простор. “Вачуайо”, — сказал юноша, показывая на желтоватые волны.

И им не пришлось долго странствовать после того, как они достигли главного русла реки. В тот же день после обеда женщина и юноша неожиданно расстались.

…Из тенистого залива вдруг выскочил быстрый электрокатерок. За рулем сидел мужчина в парусиновой тужурке. Он что-то кричал, разворачивая катер. Погасил скорость и поравнялся с лодкой. Вежливо сняв берет, водитель катера назвался Ларсеном, миссионером. Говорил он по-английски. Сеньора, наверное, иностранка? У нее неприятности, ведь так? Нет, нет, он не намерен надоедать расспросами. Его обязанность — помогать ближним, а сеньоре, ему кажется, помощь в самый раз и не помешает. Она уже путешествует давненько, куда-то спешит, это видно. Чем он может прислужить ей? Пусть уважаемая сеньора не обращает на его неуместные вопросы внимания, каждый путешествует туда куда ему надо. Но если сеньора имеет намерение достичь порта Хармю, то он все же должен предупредить ее: вход в порт закрыт, возникло подозрение на эпидемию лихорадки, и здешняя власть распорядилась объявить карантин. Конечно, через месяц—полтора карантин будет снят, а пока что придется смирится, такое здесь случается зачастую…

Узнав от говорливого миссионера о том, что до порту свыше двухсот миль, женщина с признательностью взглянула на юношу, который неподвижно сидел в лодке. Ведь он собирался преодолеть этот путь ради нее. Сколько же вот бедному мальчугану пришлось бы еще махать веслами!.. Теперь этот карантин. Что же ей делать?

Она призналась Ларсену, что в самом деле попала в сложное положение. Знакомых в здешнем крае не имеет, если бы не гостеприимность индейцев, ей, наверное, погибла б. Близкие и друзья давно считают ее мертвой. Обо всем долго рассказывать.

Миссионер замахал руками. Не надо, ничего не надо рассказывать. Он приглашает сеньору к себе в миссию. Комфорта не обещает, тем не менее самое необходимее она там найдет. У него своя радиостанция. Он будет поддерживать связь с Хармю, они будут знать, когда кончится карантин. Если сеньора захочет, можно также наладить связь с городком Пэри, его радиостанция — к ее услугам, его дом — открытый для всех.

Женщине ничего другого не оставалось, как только принять предложение гостеприимного миссионера. “Хорошо, что встретился такой человек”, — подумала она.

Мальчуган неохотно перенес скафандр из лодки в катер. Миссионер с любопытством рассматривал странное снаряжение, которое лежало возле ног женщины, но ничего не спрашивал. Он что-то быстро сказал индейцу. Юноша ответил одним словом. Женщина простерла мальчику руку, он осторожно затронул к ней и, не смотря на Ларсена, сильными ударами весел погнал лодку назад, по течению.

Катер мчался на большой скорости, делал сногсшибательные повороты в переплетении притоков Вачуайо. Желтоватые волны омывали стволы деревьев, росших в воде. Извилистые рукава превращались в заболоченные озера, временами дно катера скрипело, цепляясь за корни, суденышко рвало в клочья носом яркие водяные лилия, белые орхидеи. Со временем озера слились в живописное болото, лишь неравная узенькая тропа чистой воды простерлась вдаль и терялась в зеленом мраке.

Кое-где на мели темнели полузатопленные бревна. Вот одна выгнулась, зашевелилась. Женщина невольно ухватилась за плотную полу тужурки Ларсена — “бревно” выткнула из воды безобразную разинутую крокодиловую пасть. Над водой тучами висели москиты, бились об лобное стекло кабины, мешали смотреть вперед. Но миссионер вел катер уверенно, все дальше углубляясь в джунгли.

Уже темнело, когда из мглы на холме выступили очертания небольшого дома. Катер причалил к неустойчивому помосту. Рядом темнели молчаливые деревья. В окошке дома сиротливо мигал огонек.

В доме миссии вместе с Ларсеном жила старая сгорбленная прислуга-индеанка. Для гостьи отвели полупустую комнату, в которой висел гамак. После ужина миссионер включил радиостанцию. Плакался, что аппаратуры слабенькая, и если посчастливится установить связь с городом Пэри, то тамошние радисты уже “транзитом” перескажут в эфир все, что нужно, от лица сеньоры.

— Мне немного надо, господин Ларсен. Только послать сообщение о том, что океанолог Оксана Вовченко живая и находится в вашем жилье, — сказала женщина.

Миссионер был поражен.

— Вы — Оксана Вовченко? С подводной базы? Жена известного ученого-биолога? О вас столько писала пресса! О вас и о всех, с кем случилось беда на дне океана… Невероятно!

— Да, это я, — кивнула мать.

Миссионер начал лихорадочно крутить ручку радиостанции.

Утром иметь увидела в окно белую яхту. Она стояла возле причала рядом с электрокатером Ларсена. На берег сошло двое в широкополых шляпах.

В комнату вбежал миссионер потирал руки, улыбался.

— Сеньора, вообразите себе, наше сообщение принял радист на яхте, которая направлялась в Пэри. Капитан всю ночь пробивался в это захолустье, чтобы взять нас на борт. Как видите, фамилия Вовченко кое-что значит. Я рад за вас, послезавтра вы будете в Пэри, а туда прибывают самолеты… Ну, несколько глотков кофе для бодрости! Здешний кофе — настоящий эликсир жизни, уверяю вас, сеньора.

Наверное, в кофе подсыпали немалую дозу снотворного. Женщина очнулась в незнакомой комнате без окон, стены белели пластиком. Она и понятия не имела, что это одно из помещений подземелья в джунглях.

…Все, что я услышал от матери, выразительно воображалось мне в те минуты: грохот подводного взрыва, разрушенные сооружения на дне океана, женщина в скафандре среди бурных волн…

Я сказал шепотом:

— Мама, это они, те, что засели здесь, уничтожили вашу подводную колонию!

Вслух, не скрываясь, мать ответила:

— Я знаю. Догадалась со временем, когда поняла, куда попала и кто хозяйничает в этом гадючьем логове.

— Здесь все фашисты, мама. Фрейлейн Труда носит медальон со свастикой…

Мне показалось, что мать побледнела. У нее вдруг изменился голос.

— Ты знаешь фрейлейн Труду?

— Она меня лечила… Когда я увидел у нее медальон с фашистской эмблемой, подумал, что это какая-то сумасшедшая. А в зале с пальмой висит портрет этого самого, с усиками, седого. На портрете он с гитлеровскими крестами и звание у него, как когда-то у фашистов, штандартенфюрер. Мама, война же кончилась еще в первой половине прошлого столетия! Фашистов давно разгромили. Где же они здесь взялись, воскресли, или что?

Под потолком негромко щелкнуло, в комнате послышался глуховатый голос:

— Фрау Вовченко! Не тратьте времени на лишнюю болтовню с сыном. В последний раз советую подумать над моим предложением. А тебе, мальчик, напоминаю: от твоего поведения теперь будет зависеть не только твоя личная судьба. Не забывай о матери, ты же мужчина.

Мать бросила с ненавистью:

— Слушайте, Брендорф! Кажется, вы обещали, что нашему разговору никто не будет мешать. Так вот мы имеем желание подышать чистым воздухом.

Замаскированный динамик ответил тихим шипением. Потом прозвучало короткое:

— Не возражаю.

Вошел белобровый, провел нас к лифту. Кабина понеслась вверх. Я с наслаждением вдохнул терпкое благоухание леса.

Нас никто не сопровождал. Мать держала меня за руку. Мы медленно шли под деревьями. Из плоских “шампиньонов” угрожающе торчали черные стволы.

Я говорил второпях, глотая слова, хотел скорее рассказать о всем — об отце, об экспедиции, о том, как сам оказался в тайной зеленой западне.

— …Ты ошибся, Игорек, — сказала иметь. — Я уже давно среди этих негодяев и много кое-чего знаю о них. Ты ошибся. В кабинете с пальмой нет портрета Отто Брендорфа, властителя этого подземного города. Ты видел на портрете его отца, Ганса Брендорфа. Фрейлейн Труда уверяет, что они похожие, как две капли воды. Это сбило с толку и твоего знакомого индейца, как его?

— Катультесе.

— Так вот Катультесе увидел на яхте Брендорфа-сина и решил, что перед ним тот самый белый пришелей, с которым индеец столкнулся много лет тому в лихую годину… Ганс Брендорф во время войны был офицером СС. Из истории ты знаешь, что фашисты добирали эсэсовцев из жесточайших головорезов, они убивали детей и женщин, подвергали пытке военнопленных, жгли села, разрушали города. Когда наша армия уже добивала гитлеровцев в Берлине, в те дни Ганс Брендорф с отрядом эсэсовцев высадился с военного корабля на берег Вачуайо. И повел своих бандитов в джунгли. Знал, что таким, как он, люди не простят преступлений. Поэтому и искал себе тайник в глухой чаще этого края. Чтобы не было свидетелей, эсэсовце уничтожали всех, кто случался им на пути, многих индейцев захватили с собой, превратили в невольников и их руками выстроили здесь поселение, где и расположились лагерем. Ни капли мистики нет в том, что индейцы называли пришельцев “мертвыми”. Они ощущали, что кучка вооруженных интервентов — это последыши какой-то уже уничтоженной стаи, обреченные, духовно мертвые изверги… Ты запомнил на портретах еще двух мужчин? Одного звали доктор Менгеле. В годы войны, в Польши, он делал в концлагерях ужасные опыты на узниках, в застенках его лаборатории погибло множество людей. На этого фашиста молится теперь фрейлейн Труда. Второй — это Борман. Помощник самого Адольфа Гитлера. Военный преступник номер два, как писали о нем наши предшественники. Борману также удалось удрать из Германии. Тем же путем, что и Менгеле, он пробрался в Латинскую Америку и присоединился к эсэсовцам Брендорфа. Эту троицу здесь считают основателями нового бастиона гитлеровцев. Отто Брендорф у себя в кабинете нацепил портреты бывших фашистов, уже и кости их истлели в земле. И сын эсэсовца давно опередил своего папу. Младший Брендорф, этот штандартенфюрер-самозванец, опасное, ужасное чудовище. По его проекту на костях индейцев втайне от людей построена подземная крепость, в его руки попало адское оружие…

— Я знаю! — негромко воскликнул я. — Розовый ветер… Секвойи валятся, как подкошенные, я сам видел.

Мать покачала головой.

— Секвойи, сынку, то ерунда по сравнению с тем, что затевает Брендорф…

…Здесь мне нужно прервать свой рассказ о неожиданной встрече с матерью, о нашем разговоре.

Эти страницы пишу после того, как пересмотрел немало книг, старых газет и журналов, иные были почти столетней давности. Собственно, листать книги и подшивки лично мне не приходилось. Это делали электронные “библиографы” нашего городского архива, а я только внимательно перечитывал каждую строку, которая возникала на экране видеофона. Профессор Синица что-то бормотал об “полном отсутствии дисциплины” и об “чрезмерном и вредном напряжении”, однако его протесты были не очень решительные, так как сам Владимир Степанович подсказал мне, каким образом перекинуть мостик от фактов прошлого к событиям, которые разворачивались перед моими глазами.

Вчера мне повезло. На экране появился столбец газеты, внизу в уголке значилась дата — 1969 год. Я прочитал:

“Как известно, Мартин Борман был помощником Гитлера по нацистской партии. Много кто считает, что Бормана давно нет в живых. К сожалению, это не так. Он живой и прячется в джунглях Парагвая, близ границы с Бразилией. Его “крепость” — похожие на казармы здания на лесной просеке. Поселение в джунглях можно рассмотреть сверху, если лететь от бразильского городка Фос-ду-Игуасу в направлении границы”.

С таким заявлением выступил полицейский детектив Эрих Эрдштейн. Он твердил, что собственноручно застрелил гитлеровца Йозефа Менгеле, того самого “доктора медика”, который в годы войны в концлагерях делал варварские эксперименты на живых людях.

Своим сенсационным интервью корреспонденту газеты “Пипл” Эрдштейн наделал немало шума. На это интервью ссылается печать многих стран. Со слов детектива, Борман, которому к тому времени было 69 лет, чувствует себя неплохо под охраной своих эсэсовцев и под крылышком у парагвайского диктатора Страсснера.

Занимаясь расследованием в Бразилии и в Парагвае, Эрдштейн провел там почти два года и добыл интересные документы и фотографии. “Я пять раз пролетал над просекой, — рассказывает Эрдштейн, — видел группы людей в темной форме, они держали на поводках овчарок. Без сомнения, это была не форма парагвайской армии. Одежда не отличалась от обмундирования бывших войск СС, это видно на увеличенных фото, которые я сделал с самолета во время воздушных разведок. Когда пилот снижался над загадочной просекой, нас встречали пулеметным огнем из блиндажей, которые расположены вокруг казарм. Я понял, что под нами не какой-то там лагерь контрабандистов, а военный лагерь, который усиленно охраняется”.

Детектив натолкнулся на след Бормана, но пробраться в его логово не смог, писалось дальше в газете. Эрдштейн рассказал о трагической гибели нескольких своих агентов, которые старались ближе “познакомиться” с поселением нацистов в лесах Латинской Америки.

“Я ликвидировал Йозефа Менгеле, этого доктора-убийцу, — говорит Эрдштейн, — именно поэтому мне приходится остерегаться. Я вынужден был покинуть джунгли, не выполнив задачи поймать известных преступников-нацистов. Вместо того чтобы охотиться дальше на Бормана и его соучастников, я сам стал “дичью”, за которой следуют “охотники”, и теперь прячусь в Лондоне”.

Вот откуда вело начало логово Брендорфа…

Одного я не мог понять. Если и раньше было известно о том, что на земле притаились фашистские последыши, преступники, то почему же люди не ударили в набат? Почему они еще тогда, в прошлом столетии, не стерли в порошок бандитское логово?..

Я с боязнью спросил:

— Что же он затевает, мама?

Она остановилась, взглянула мне в глаза.

— Игорек, ты из книг знаешь о ровесниках, ребятах и девушках, они когда-то давно жили и боролись против фашизма. Они сознательно шли на смерть и на пытку, так как понимали, что фашисты несут человечеству гибель. Молодежь того времени хорошо сознавала опасность, которая нависла над землей, и это давало им силы и мужество. Испанская коммунистка Долорес Иббарури в свое время сказала: лучше умереть стоя, чем жить на коленах. Я хочу, чтобы ты понял, сыну… Чтобы ты знал все и был готов к любым неожиданностям, которые могут случится. Мы с тобой попали в адскую кухню. Тебе не надо объяснять, что такое генетический код наследственности. А впрочем, в школе ты не очень любил биологию, химию…

— Не очень любил, но… Я помню кое-что. Кажется, француз Ламарк свыше двухсот лет тому сделал предположение, который первый живой организм на земле возник из безжизненной материи. Позднее было выявлено: вирусы и живые клетки имеют в своем составе основное — нуклеиновые кислоты и белки. Нуклеиновые кислоты, их еще называют ДНК и РНК, словно программируют порядок расположения белковых соединений, т. е. предоставляют живым формам те или другие особенности. Еще в прошлом столетии ученые-микробиологи расшифровали этот генетический код.

— Да, это было великое открытие. С того времени человек успешно улучшает живые виды, улучшает их, устраняя из них вредное; исчезают тяжелые заболевания, средний возраст человека представляет ныне почти сто лет. И это достижение науки, как и немало других, имеет две стороны медали — черную и светлую. Брендорф воспользовался черной. В лабораториях его подземелья выведено новую культуру “С-17” — бактерии, которые молниеносно размножаются и способные за невероятно короткое время уничтожить все живое — людей, животный мир, растительность. Это страшное оружие Брендорф готовится привести в действие.

— Но же он и сам погибнет, зачем же ему…

— В этом и суть, что не погибнет. Держа в руках генетический код “С-17”, можно менять структуру смертоносных бактерий, то усиливать их действие, то обезвреживать их. Сотрудники Брендорфа сконструировали радиоэлектронную аппаратуры, с ее помощью бактерии “С-17” на любом расстоянии нейтрализуются, мигом лишаются сокрушительной силы. Как говорит фрейлейн Труда, Брендорф называет себя “дирижером смерти”. Она любит поговорить, с ее слов можно вообразить себе вот такую картину. В каком-то районе земного шара, избранному из прихоти Брендорфа, неожиданно, через сутки или, может, за час, умирают люди, исчезают все формы жизни, остается лишь голая пустошь, камень, металл. Продемонстрировав в действии бактериологическое оружие, “дирижер смерти” тут же приказывает ликвидировать свою аспидную “армию”, не допуская распространение бактерий дальше по планете. Но паника, ужас, растерянность уже посеяны. Над планетой, как меч Дамокла, навис призрак уничтожения, опустошения. Брендорф на это и рассчитывает. Страша новыми атаками бактерий, он диктует человечеству свою волю. Нетрудно догадаться, что именно будет требовать авантюрист: то, чего в свое время не дали осуществить кровавому Гитлеру — владычество над миром. Одним фрейлейн Труда не удовлетворена: она считает, что Брендорф слишком медленно ведет подготовку к наступлению. Она считает, что “С-17” уже сегодня следует “выпустить на волю”…

Я слушал мать, а перед глазами поплыли знакомые кварталы далекого родного города. Знакомые и вместе с тем какие-то чужие, неузнаваемые, будто пронесся над ними зловещий ураган. Неподвижно застыли тротуары-эскалаторы, смоляная тьма загустела в широких окнах, серыми безжизненными островками виднеются развесистые террасы, крыши, где еще вчера изобиловали цветы, зеленели солярии. Как обугленные, стоят безлиственные деревья на тоскливо-мертвых днепровских берегах, лишь пыль поднимается ветром и оседает на безлюдные пляжи, на дороги, на бесплодные нивы. Над городом, над землей, где уже не существует жизни, восходит безразличное, безрадостное солнце; куда не глянь — только два цвета: чернота и багрянец пожаров… А из той черноты, из дыма и копоти выступает фигура в мундире со свастикой. Она шагает над свинцовой степью, над громадой опустевших домов и дворцов, тень от нее ползет по земле, накрывая мертвые тела людей. Тень “дирижера смерти”.

Я ощутил в себе нарастающий ужас, сдерживая его, не подпуская к сердцу, выдохнул:

— Все равно этот фашист не усидит в своем бункере! Брендорфа выкурят отсюда вместе из его бактериями. Когда того вечера отец разговаривал из Чанади… они говорили о том, что в порту Хармю втайне разгружалось всякое оборудование. Чанади знает много кое-чего, он догадывается, что в джунглях не все обстоит благополучно…

Мать обняла меня за плечи.

— Я не хотела скрывать правду от тебя. Человеку легче бороться, когда она видит, которая перед ней опасность. Еще не поздно предотвратить беду. Для обстрела бактериями отдаленных пунктов земли Брендорфу нужны специальные снаряды. Он лихорадочно строит ракетный полигон. Это тот самый туннель, в котором тебя принуждали работать вместе с индейцами. Меньше чем через год закончить строительство невозможно. Чтобы выиграть время и успеть с полигоном, Брендорф как-нибудь хочет закрыть людям путь в джунгли. Он хорошо понимает, что освоение сельвы приведет к гибели его логова. Укрытие фашистов только потому и существовала на протяжении десятилетий, что тропические леса этого края не слышали человеческого голоса. Как только сюда прибудут рабочие, чаща оживет, и Брендорфу придет конец. Поэтому он и задумал принудить отца свернуть работу экспедиции и заявить, будто бы джунгли не оправдали ожиданий. Ты хорошо сделал, отказавшись писать письмо. Отец не из тех, кто пойдет на шантаж, и пусть Брендорф знает, что и сын доктора Вовченко не из трусов.

— Мама, они и тебе принуждали написать отцу?

— Сначала пробовали. Потом увидели, что напрасно стараются.

— А фрейлейн Труда… Мама, где ты с ней встречалась?

— Я с ней работаю.

— Ты? С ней?

— Не пугайся, мальчику, — успокоила иметь. — Работать я согласилась только ради того, чтобы хотя чем-нибудь помочь детям, маленьким индейцам. Малышей забирают у матерей и отдают Труде. На воспитание, — с прижимом сказала она. — Индейцы почти не видят своих детей, они не знают… — Будто опомнившись, иметь прибавила скороговоркой: — Я возле детей за няню. Беззащитные черноглазые мальчики и девочки растут без родительской ласки. Их держат в двухэтажном дому под бляхой, в пальмовой рощице. Это и есть “интернат”, в котором хозяйничает фрейлейн с повязкой на глазу.

Здесь я припомнил. Фигура женщины в халате на ганку. Фигура, которая так напоминала кого-то… Это же была мама! Конечно, она. И мне в то время казалась бы невероятной даже самая мысль, что я могу встретить здесь, в джунглях, свою мать, которую все считали погибшей.

Я спросил:

— Для чего же согнали туда детей?

— Для чего? Чтобы они… Чтобы подготовить из них покорных исполнителей чужой воли. Брендорфу нужны рабы, которые бы послушно, не задумываясь, делали бы все, что от них будут требовать. Вот фрейлейн и прививает им сызмальства рабские задатки. У нее свой метод. Но об этом за несколько минут не расскажешь. Одно мне ясно: все, что здесь творится, это модель в уменьшенном виде того мира, о котором виднеется Брендорф в своих планах.

Услышав кое-что о детях, голоса которых доносились из двухэтажного дома, я ощутил, что мать сказала мне не все. Вместе с холодком, что пополз по спине, возникла неясная тревожная догадка, обрамленная зловещей картиной. Туннель. Лезвие голубого пламени. Мучительный вопль. Меднокожие фигуры, которые бросились на надзирателей и вмиг поникли, увяли. У индейцев будто помутнел разум. А за минуту перед тем Ву и его друзья были люди как люди. Что же произошло с ними?

В матери побледнело лицо, я видел, что она и ждала, и боялась моего вопроса.

— Препарат ЛСД, — негромко сказала она. — Усовершенствование фрейлейн Труды…

В настоящее время как из-под земли возле нас выросла широкополая шляпа.

Прежде чем возобновить в памяти дальнейшие события, я хочу еще раз воспользоваться советом профессора Синицы.

Вчера после обеда видеофон снова соединил меня с городским архивом. С экрана улыбался сухенький седой дедушка. Я поблагодарил ему за предыдущие документы. Он удовлетворенно закивал белой главой.

— Приятно, очень приятно, юноша, что наше тихое бумажное хозяйство заинтересовало вас. Мы запрограммировали новую тему вашего заказа. Пожалуйста! Имеете целую груду информации. Вы готовы работать? Транслирую!

По экрану исподволь поплыли темные строки печати. Газетные столбцы и журнальные страницы сменяли одна одну, пробегали временами уже забытые названия изданий — наши и иностранные, появлялись и скрывались фотоиллюстрации, цветные снимки. Старый архивариус прав. Пресса прошлого столетия немало шумела о том, что интересовало меня сегодня. Материалов было вдоволь. Кое-что я переснял из экрана.

Вот статья, которая была напечатана в американском журнале “Лук”, т. е. “Взгляд”. Ее автор, какой-то Бенджамин Г.Фредес, со красочными деталями нарисовал загадочную историю, которая случилась летом 1951 года в небольшом французском городе Сент-Эспри.

Все началось с дома фермера Тастевена. Там творилось что-то странное. Несколько взрослых людей, среди них сын фермера, юнец-верзила, среди ночи вдруг подняли шум: вся семья то хохотала до изнеможения, то плакала, то пела песни. На утро завопили и в жилье соседей Тастевена. Один уважаемый господин заполз под кровать и голосил: “Смотрите, смотрите… Вон скачет огненный шар! Она всех нас испепелит! Спасайтесь!” Второй, бывший летчик, на имя Пуше, выпрыгнул из окна второго этажа с воплем: “Я самолет! Я чудесно летаю!” Он повредил ноги. Однако подхватился и побежал. На улице два полисмена и несколько прохожих старались унять его. В Пуше появилась нечеловеческая сила, он играючи раскидал всех. Лишь через час удалось отвезти его в больницу.

В тот день десятки людей вели себя как безумные. Иные рвались на стены, крушили мебель, другие неистово взывали, гонялись за автомобилями, врывались в чужие квартиры. Городок казался сборищем психически больных… В скором времени люди начали умирать.

Местные врачи из ног падали, но не могли ничего сделать, так как даже не сумели поставить диагноза массового заболевания. Слух о трагедии в Сент-Эспри распространился по стране. Расследованием занялся профессор Оливье из криминалистической лаборатории в Марселе. В скором времени в газетах появился его вывод: “Анализ проб дает характерную токсикологическую и биологическую картину отравления алкалоидом рожек”. Специалисты здесь же выступили с дополнительными объяснениями. Рожки — отравляющий грибок фиолетового цвета, который иногда образовывается в зерне хлеба. Во времена средневековья случались случаи массового отравления рожками, гибли целые села. В народе это явление называли “Антоновым огнем”. С того времени рожки почти не проявляли своей страшной агрессивности. Считалось, что с подъемом культуры земледелия смертоносный фиолетовый грибок исчез навсегда. Эпидемия в Сент-Эспри вспыхнула после того, как люди поели хлеба из местной пекарни. Пекарь дал свидетельство полиции: он смолол зерно, которое, в самом деле, было очень засоренное.

При том выяснилась интересная деталь. Трое жителей городка, которые также потребляли отравленный хлеб, не ощутили на себе влияния алкалоида. Очевидно, у отдельных лиц выработался какой-либо естественный, возможно, наследственный иммунитет против алкалоида рожек.

Кроме статьи Бенджамина Г.Фредеса, я натолкнулся также на одно сообщение тогдашней швейцарской печати.

“Известный ученый химик Гофман недавно сделал заявление о том, что ему удалось добыть чуть ли не сильнейший из существующих в природе яд. Это дьявольское вещество не имеет запаха, не ощутимая на вкус, легко растворяется в воде и неустойчивая в воздухе.

Как иногда случается, открытию ученого оказывал содействие случай, и вдобавок совсем не из приятных. Однажды Гофман после работы ехал домой на велосипеде. Неожиданно весь окружающий мир предстал перед ним как в кривом зеркале. Все сместилось, приобрело удивительные формы. Гофману казалось, будто он видит сам себя издали, а его тело молниеносно вырастает до исполинских размеров, голова достигает едва не тучам, а руками он может обнять башню городской ратуши. Потом перед глазами ученого возникли безобразные химеры, звери с копытами и с львиными гривами, рыба с пастью тигра, муравьи с дом величиной. Химик с пронзительным воплем въехал велосипедом в витрину ювелирного магазина, очень поранился стеклом и потерял сознание. Память и нормальное восприятие окружающего вернулись лишь на следующий день. Все виденное Гофман хорошо помнил, собственных поступков контролировать не мог. Уже как галлюцинации исчезли, ученый припомнил, что того необыкновенного дня он в своей лаборатории имел дело с алкалоидом рожек. Какая-то мизерная частица вещества случайно попала ему на губы…

Со временем, во время эксперимента, химику хватило одной четырехтысячной грамма алкалоида, чтобы убить слона. Капля яда Гофмана, растворенная в бассейне для плавания, превращает всю воду на страшную жидкость, которая вызывает у человека невероятные абсолютно непредвиденные реакции.

Пока что не исследовано, какие же именно нервные центры поражаются алкалоидом. Да и неизвестно, дело здесь в нервной системе.

Препарат Гофмана получил название ЛСД-25. Тяжело угадать его будущее. Новое открытие, как та гроза, может освежить озоном, а может нанести немало бедствия ударом молнии”.

В конце концов, несколько слов еще об одной публикации.

Неизвестный фоторепортер последовательно сфотографировал на пленку удивительные сцены. Вот группа солдат, сидя в тени, тихо и мирно попивает пиво. Дальше на иллюстрациях все изменяется. Солдаты возбужденно размахивают руками, швыряют под ноги бутылки. Вытаращенные глаза, разинутые рты, обозленные лица. Испуганно идет на попятную офицер. На него наступают с кулаками. Происходит потасовка. Несколько фигур корчатся на земле, солдаты лезут на деревья, один сорвал из себя одежду и ходит вниз головой на руках…

В коротких подписях под фото говорится, что именно так подействовал на психику людей препарат ЛСД, когда его невероятно малую дозу подмешали в пиво. Автор фоторепортажа твердит, что солдаты одного из подразделений американской морской пехоты, побывав в роли подопытных кроликов, через несколько часов приобрели целиком приличное человеческое состояние. Они не помнили, что было с ними.

Увидев широкополую шляпу, мама сжала мою руку.

— Игорек, нам нельзя сдаваться. Что бы не случилось, будь мужественным!

— Я им не сдамся, мама!