Прошло почти два часа с тех пор, как Зарсен сдал свою вахту, но он все еще сидел в своей кабине за столом, заваленным сводками погоды и синоптическими картами. Справляясь с листками, испещренными столбцами цифр, Зарсен старательно наносил на карту слабую карандашную линию. Это не был курс дирижабля. Линия Зарсена проходила значительно севернее, минуя Северную Землю и делая замысловатую петлю в совершенно чистое пространство, не отмеченное на карте даже намеками на присутствие суши. Зарсен поминутно пускал в ход резинку, стирая нанесенные отрезки кривой, и тщательно прочеркивал их наново.

Наконец он отбросил циркуль. Задумчиво поглядел в иллюминатор.

Далеко впереди, по правому борту вырастали из темной сверкающей глади океана пики гор. Снеговые вершины громоздились друг на друга, острой многорядной пилой снижаясь к югу. «Совсем как наш Сваль–бард», — подумал Зарсен. Он задернул темной занавеской иллюминатор. Привычным жестом нащупал в чемодане бутылку. Запрокинув голову, сделал несколько глотков. Не раздеваясь, бросился на упруго подавшиеся пружины дивана. Скоро поскрипывание сафьяна смешалось с присвистом спящего Зарсена.

А на другом конце килевого прохода, прильнув к маленькому иллюминатору, пропускавшему скупой свет в жилое–помещение команды, втиснулся между решетчатых дюралевых балок радист Фридрих Оленных. Напрягая всю силу больших голубых глаз, Фридрих вглядывался в ту самую островершинную гряду гор, что породила в Зарсене воспоминание о далеком Свальбарде. Фридриху эта гряда ничего не напоминала. Он никогда не видел таких голых серых сопок, увенчанных острыми снежными вершинами. Только то, что эти вершины назывались давно забытыми словами «Новая Земля», заставляло Фридриха не отрываясь следить, как минуту за минутой крупнели приближающиеся горы.

Горы уходили на юг. Фридриху не было видно конца серой зубастой цепи. Он знал, что где–то южнее эта цепь кончается, обрезанная холодным неприветливым морем, ничего общего не имеющим с далекой затундровой Россией. А до родной Сибири еще сколько таких же высоких цепей и голых, и суровых, и лесистых, покрытых зелеными шапками родной знакомой тайги. Но Фридриху до щеми под ложечкой захотелось, чтобы вот эта незнакомая скалистая пила уткнулась концом прямо в Россию и чтобы по этим вот острым вершинам, как по зубьям горной дороги, его скребущиеся мысли добрались до маленькой заимки на берегу широкого серого Имана. Фридрих притиснул нос к стеклу иллюминатора. Неожиданно для него самого непроизвольно разжавшиеся губы почти громко произнесли непривычное слово: «Рассея». Не Руссланд и даже не Россия, а именно Рассея.

— Какая ни на есть, а Рассея,—медленно, неуверенно, как перевод с немецкого, проползло в голове.

Закрыл глаза:

— Я ль Федор Оленных, ай нет?