Выкрикнув эти слова, молодой моряк в синем костюме сделал еще шаг вперед и остановился, сжав кулаки и вперив серые, налитые гневом глаза, в лицо Рамиреса.

Матросы безмолвствовали.

Рамирес, при всем своем безграничном нахальстве, растерялся от подобной неслыханной дерзости и в первые секунды соображал туго. «Блиц унд доннер! Так он комсомолец?! Я этого не предусмотрел!»

В памяти капитана ожили сцены минувшего вечера как он зашел в кафе и подсел к столику, где пил содовую «этот мальчуган» (опытный глаз Рамиреса сразу определил в нем моряка), как завязал разговор… По хорошему английскому произношению Рамирес сперва счел молодого человека за англичанина. Узнав, что собеседник — русский, Рамирес отрекомендовался чехом Он радостно потер руки, выяснив, что случай свел его именно с тем, кого он сейчас искал. Рамирес пустил в ход всю свою дипломатию (а он умел нравиться, когда хотел этого). Широчайшая радушная улыбка не сходила с лица капитана, он то и дело жал руку собеседнику, хлопал его по плечу, вообще всячески выказывал приязнь.

Дмитрия Крюкова, радиста с советского теплохода «Памир», пришедшего в Кальяо за химикалиями, Рамирес расположил к себе ухватками старого морского волка и внешностью атлета.

Несколько смущала Рамиреса национальность радиста, но выбирать не приходилось, времени уже не было.

Капитан предложил выпить «за мир и дружбу народов». Он так настаивал, так уговаривал и прижимал руку к сердцу, что Крюков нехотя согласился.

Принесли две бутылки ледяного тропического пива, разливая его, Рамирес улучил момент и незаметно бросил в стакан радиста щепотку белого порошка.

Дальше Крюков ничего не помнил: ни того, как капитан, дружески подбадривая «захмелевшего приятеля», подсаживал его в таксомотор, ни того, как поднимали его на палубу «Амазонки»…

Вспомнив все это, Рамирес засунул руки в карман и крикнул:

— Пенч!

Откуда-то из-за спины капитана возник боцман Пенч, правая рука и послушное орудие Рамиреса. Настоящая фамилия его, собственно, была Мак-Клюр. Уродство и горб заслужили ему кличку «Пенч».

— Здесь, капитано!

— Взять этого молодчика! — отчеканил Рамирес. — И в трюм. Пусть жалуется там советскому консулу.

В одну из ближайших ночей к штурвалу стал сам капитан Рамирес. Проверив курс, он принял из рук в руки штурвальное колесо и повел «Амазонку» к берегу, вглядываясь во тьму, то и дело сверяясь с показаниями компаса.

Вот уже несколько дней капитан тщетно ломал голову над странными действиями и распоряжениями Хаутона, возглавлявшего экспедицию и по договору являвшегося фактическим хозяином шхуны. Из шумного Кальяо «Амазонка» направилась к маленькой пристани Сан-Мигель на побережье Гарсемалы. Здесь экспедиция закупила мулов, наняла проводника из местных жителей и отправилась в горы. В этом как будто ничего загадочного и не было. Но перед отбытием члены экспедиции заперлись с Рамиресом в каюте, и Хаутон потребовал карту побережья.

Профессор долго изучал карту. Потом спросил: Не знает ли капитан поблизости от Сан-Мигеля на берегу пустынного места с удобной якорной стоянкой. Рамирес порылся в памяти, заглянул в лоцию и сообщил, что в 60 милях восточнее Сан-Мигеля имеется небольшая необитаемая бухточка, даже без названия, кажется то, что желательно профессору.

— Через трое суток, считая с сегодняшнего дня, вы придете туда, — сказал Хаутон. — Ночью. В бухте вы возьмете на борт людей, которые предъявят вам письменное распоряжение с дальнейшим маршрутом.

«Блиц унд доннер! — подумал Рамирес. — Да тут дело нечисто! Что они затевают?»

Вслух же он сказал только: «Есть!»

— Вам нужен сигнал? — осведомился Хаутон.

— Обязательно!

— Вас устроит костер на берегу?

— Вполне. Его нужно зажечь при входе в бухточку на правой стороне.

— Идет.

…Сейчас Рамирес вел судно параллельно берегу и, напрягая взгляд, искал желанной светлой точки. Прошло с полчаса. Наконец, по левому борту блеснула во мраке красная точка: костер!

Рамирес закатал штурвал налево, искусно маневрируя, повел шхуну на огонь. Задолго до рассвета «Амазонка» бросила якорь в безымянной бухточке.

Здесь капитана ждал сюрприз: люди у костра оказались… Хаутоном, Бейтсом и Портером, но уже без проводника, без мулов и поклажи, только с ружьями и рюкзаками. Огорошенный Рамирес получил приказ немедля закрасить название шхуны. Она получила другое, самое модное имя — «Атом». Портер вручил Рамиресу новые судовые документы, оформленные по всем правилам. Владельцем шхуны в них значился некий мистер Гибсон. (Рамиресу объяснили, что под этой фамилией будет фигурировать Хаутон). На судне подняли на флаг со звездами и полосками, после чего «Атом» поставил паруса и взял курс на Маркизские острова, где члены экспедиции предполагали провести пару недель в приятном ничегонеделании.

Капитан Рамирес так и не мог ничего понять… А смысл операции, носившей условное наименование «Джунгли», заключался в следующем: в прессе должны были появиться сообщения об исчезновении экспедиции Хаутона. Вслед за взволнованными комментариями и догадками газеты «выстреливали» ошеломляющую сенсацию: члены экспедиции захвачены войсками «красного» правительства Рафаэля Санчеса и зверски расстреляны. Это должно было явиться поводом к военной интервенции в Гарсемале. Войска державы, разведку которой представлял Майкл Кэрли, вступали в маленькую банановую республику «для защиты интересов и жизни своих подданных». При такой поддержке мятежники получали возможность быстро ликвидировать правительство Санчеса и установить диктатуру генерала Эстрада.

Через некоторое время «Атом» снова высаживал членов экспедиции в уже известной нам бухте и принимал прежний облик Хаутон, Бейтс и Портер, обросшие бородами, оборванные и измученные, объявлялись в Сан-Мигеле, чтобы поведать миру о необычайных злоключениях, которые они перенесли, лишившись проводника, укушенного змеей, и заблудившись в лесных джунглях гарсемальского нагорья.

Выполнить полностью эту программу помешали некоторые непредвиденные события, разыгравшиеся на борту новоокрещенной шхуны. Началось с того, что Рамирес запил. С этого момента вплоть до самой катастрофы у него не было ни одного трезвого вздоха. Капитан не слышал ползущих среди команды шепотов, не чувствовал накипающей злобы, растущего нервного напряжения людей.

Вернувшись в кубрик после декларации Рамиреса, матросы обнаружили свои койки перетряхнутыми, а сундучки вскрытыми. Были изъяты все ножи и спиртные напитки. Моряки промолчали, но дали себе слово сквитаться с капитаном при первом удобном случае.

Нарастало недовольство пищей: это была изо дня в день одна и та же «соленая лошадь», окаменевшие сухари, маисовая каша и кофе, цветом и вкусом напоминавшее помои.

Все это усугублялось нетерпимостью Рамиреса, пьяного не только от вина, но и от безнаказанности. По всякому поводу и без повода он пускал в ход кулаки.

Шорохи и шепоты, тревожная и настороженная атмосфера, в которой зарождается бунт, крамольные замыслы сгущались вокруг человека, сразу занявшего среди команды положение вожака. К этому огромному коричневому детине в распахнутой рубахе, откуда глядела татуированная грудь, Рамирес относился так же пренебрежительно, как и к другим матросам. Если б он знал, что именно из уст татуированного впервые пополз шепот «Рамирес под пьяную руку непременно посадит нас на рифы! Смотри в оба, ребята!»