Со всех сторон летят самолеты
Некоторое время отец и сын молча глядели друг на друга. Лев держал в своей руке огрубевшую руку отца, а в памяти возникало ощущение ее теплоты и нежности, не изгладившееся со времени детства. Не нужно было — и не хотелось — говорить. Они были беспредельно счастливы без слов. Да и какими словами выразить их чувства! Отец нашел Родину, сына, свободу. Сын вновь обрел любящего и любимого отца, самого родного, самого близкого человека, самого честного и преданного друга.
Их оставили одних в кабине «Светолета». Они сидели, держась за руки, глядя друг другу в глаза. Наконец, отец встал.
— Как воевал?
Леонид Иванович знал, что его сын не мог воевать плохо, но хотел, чтобы тот сам сказал об этом.
Лев молча расстегнул на груди комбинезон. Под ним блеснули ордена.
Леонид Иванович одобрительно кивнул головой и гордо улыбнулся.
— Что делаешь?
Лев обвел взглядом кабину «Светолета».
— Вижу, — сказал Леонид Иванович, — машина эта какая-то особенная…
— Да, таких еще не было.
Лев стал объяснять отцу, что представляет собой «Светолет».
Выслушав сына, Леонид Иванович пожал ему руку:
— Спасибо.
— Тебе спасибо, отец, — с чувством произнес Лев. — Всеми моими успехами я обязан партии и тебе.
Они опять замолчали.
Лев спохватился.
— Здесь, на льду, должны произойти события, можно сказать, мирового масштаба, а ты в таком виде! Садись-ка сюда, поближе к окну. Сейчас займемся твоим туалетом.
Лев достал бритву.
…Надя вошла в кабину без стука и смутилась: там оказался какой-то незнакомец. Высокий худощавый человек с мужественным, усталым лицом протянул к ней руки. И Надя тотчас сообразила: ведь это Леонид Иванович! Только побритый и переодетый.
— Здравствуйте, Леонид Иванович! Еще раз… — Надя пожала протянутую руку и вдруг крепко обняла своего свекра.
Снаружи нарастал шум. Надя вспомнила, что пришла по делу.
— Лева, мы переводим народ на отмель. Там по крайней мере мох — не так будут обмораживать ноги… Нашли плавник, сейчас разожгут костры…
— Ну, как там новый комендант? — спросил Лев.
— О, Гарри молодец! Знаешь, до чего он додумался? Одобришь ли ты? Приказал снять обувь с охранников и отдать ее обмороженным…
— Мера по сути своей справедливая, — сказал Лев, — но… Я, право, и сам не знаю, что в данных условиях хорошо, что плохо… Скажи Гарри, Надя, чтобы он заставил охранников вырыть несколько землянок и пусть на кострах греют докрасна камни… Этими камнями можно обогревать землянки. А в землянках надо разместить самых слабых. Кстати, как проявляет себя начальник санитарной части?
— Профессор Паульсен весь отдался своему делу. Он организовал санитарную дружину, делает все, что может… Но нет медикаментов, теплой одежды, пищи…
— Пусть не падают духом, — сказал Лев, — скоро все будет.
Солнцев поднял машину в воздух, чтобы перелететь поближе к новому лагерю.
Не успел «Светолет II» приземлиться, как из облаков вынырнул «Светолет III» и сел рядом. Лев и инженер Федоров вышли из кабин одновременно и бросились друг к другу. Потом Федоров приложил руку к шлему и отрапортовал:
— Товарищ начальник экспедиции! Доставил, сколько мог, медикаментов, теплой одежды, пищевых концентратов и табаку. Со мной прибыли врач и пять медицинских сестер.
Началась предварительная регистрация освобожденных. Было выявлено несколько человек, захваченных командой «Мафусаила» с потопленного ею австралийского парохода «Стивен Пайк». Эти люди показали, что в их камере находилось свыше ста таких жертв пиратов. Но почти все они отказались работать. Их куда-то увели, и дальнейшая их судьба неизвестна.
Леонид Солнцев повел людей на заготовку плавника. Всем вдруг захотелось работать. Недавние пленники тяжело трудились все эти годы на подземной каторге, но на себя, на своих друзей давно не работали. Теперь каждый спорил из-за топора, кирки. Огромные обледенелые бревна, принесенные морскими течениями и пролежавшие здесь, может быть, сотни лет, в несколько минут превратились в щепы. На берегу запылали яркие костры…
Через несколько часов грозный рев заполнил небо. Над толпой, звеньями по четыре, кружились десятки самолетов с красными звездами на крыльях. Освобожденные поднимали к ним руки, плясали. Все выкрикивали:
— Сла-ва Со-ве-там! Сла-ва Со-ве-там! Слава Рос-сии!
Казалось, и вековой лед, и суровые скалы повторяют этот тысячеголосый торжествующий клич.
Лев Солнцев и Федоров, переговорив по радио с командиром флотилии, начали расчищать с помощью «Светолетов» аэродром. Пилоты самолетов, которые кружились над лагерем в ожидании сигнала с земли на посадку, видели, как две колбы на лыжах носились по морскому льду во всех направлениях. Толпы лохматых людей дружно убирали льдины, только что подрезанные аппаратами «Светолетов».
Через пятнадцать минут, к радостному удивлению полковника, командовавшего воздушной флотилией, аэродром был готов, и сорок транспортных самолетов приземлились невдалеке от берега
Освобожденные бросились к машинам. Летчиков начали качать, и качали бы долго, но тут новое событие привлекло общее внимание: сорок первым из облаков выполз двухмоторный аэроплан. На крыльях были опознавательные знаки монийской авиации. Толпа окружила его раньше, чем он остановился на льду.
Из машины вышли два человека, очень тепло и солидно одетые. Они постояли, ожидая, очевидно, приветствий и расспросов. Но освобожденные бросали на них угрюмые взгляды.
В это время подоспел Гарри.
— Алло, парень, — обратился к нему один из прибывших. — Вы, кажется, из Монии? Как поживаете среди льдов?
— Ничего, господа, я чувствую себя прекрасно, — в тон ответил Гарри. — Что скажете?
— Мы — представители широкой монийской общественности. Нам стало известно о ваших злоключениях — и вот мы здесь. Как видите, наша демократическая общественность не заставляет себя долго ждать. Я хочу побеседовать с монийцами. Я — председатель «Общества мирного устройства ветеранов войны».
— Пожалуйста, — сказал Гарри. — Вас давно ждут.
— Друзья и братья! — патетически обратился к толпе Чарлей Гастингс. — Среди вас имеются наши соотечественники. К ним я обращаюсь в первую очередь с приветом от имени нашей демократии. Позвольте мне также приветствовать и вас, дорогие друзья из других стран, и поздравить с освобождением из плена. Великая восточная держава и на этот раз опередила нас, оказав вам первую помощь. Нам никому и в голову не могло придти, что здесь, среди вечных льдов Арктики, томятся наши соотечественники и друзья. Только люди Советского Союза, способные, как говорят, видеть сквозь землю, сумели открыть место вашей каторги. Невольно возникает вопрос: почему они сделали это открытие столь поздно — через много лет после войны? Кому это было выгодно?.. Впрочем, не будем сегодня задавать лишних вопросов. Сегодня мы скажем русским наше монийское спасибо…
С этими словами Гастингс снял шапку и помахал ею в сторону «Светолетов».
— Что-то больно хитро, — решил Рыбников. — Уж не провокация ли?
Вдвоем с Ирининым он протиснулся поближе к оратору, а тот, заметив их, воскликнул:
— Вот они, великодушные русские люди’ Спасибо вам, благородным витязям, от имени западной цивилизации!..
— Благодарю за приветствие, — ответил ему Рыбников. — Я не уполномочен говорить от имени начальника экспедиции, а тем более от имени советского правительства. Я только скажу, что советские люди всегда выполняют свой долг… Мы находимся в Арктике с научной целью — испытываем новую машину. И вдруг встретили тут тысячи людей. Они только что вышли из-под земли, раздетые, босые. И непременно замерзли бы на этом льду. Как же не помочь?
Свою тираду Рыбников пытался произнести на английском языке, но это была настолько неудобоваримая речь, что Иринину пришлось повторить ее.
Чарлей Гастингс приложил руку к сердцу.
— Великое спасибо и земной поклон по русскому обычаю.
— Да что там, — буркнул Рыбников. — Мы выполнили свой долг, о чем же разговаривать!
Тем временем монийцы окружили «общественников» плотной стеной. Вперед вышел великан, точно вырубленный из камня. Он глядел некоторое время, прищурясь, на Гастингса, потом сказал:
— А ведь мы с вами встречались.
Чарлей обрадовался.
— Возможно, возможно, старина. Настоящие монийцы — народ подвижной… По сравнению со вселенной земной шар не так-то уж велик, а Мония, к сожалению, занимает еще совсем небольшую часть этого шарика. Свободно могли где-нибудь встретиться.
— Нет, нет, не где-нибудь, — продолжал гигант, — а в Иаертоне. Вы ведь Чарлей Гастингс.
— Совершенно верно, без единой опечатки.
— Ну, вот, — продолжал великан, — много лет тому назад вы были у нас на верфях уполномоченным профессионального союза…
— Был, как же! В далекой молодости… — мечтательно закатив глаза, произнес Чарлей. — Как приятно вспомнить!
— Плохая ваша молодость! Грязная! — отрубил великан. — Ведь это вы в двадцать девятом помогли хозяевам разделаться с двумя тысячами наших товарищей, а когда мы забастовали, вы продали забастовку… Попадись вы тогда нам, не представляли бы теперь монийскую общественность.
— Друг моей юности! — с широчайшей улыбкой воскликнул Чарлей Гастингс. — Как приятно вспомнить давно ушедшие кипучие годы, с их ошибками и наивной верой. Возможно, что мои действия были не совсем правильны. Я стараюсь быть объективным. Я не оправдываюсь… Может быть, я поступил неправильно, уладив конфликт. Но тогда по молодости и неопытности мне казалось страшным допустить столкновение… Я боялся крови, рабочей крови!
Симпатии освобожденных склонялись как будто на сторону Гастингса. Поэтому великан не унимался:
— Врет он все, как пес!
— Не надо! — крикнуло несколько голосов из толпы. — Не сейчас! Мы хотим домой!
— Как хотите, — развел гигант руками. — Но если дома вот такие командуют… Нет, с этим негодяем мне не по пути…
Раздосадованный, он отошел в сторону, а освобожденные окружили Гастингса. Марабу разговаривал со всеми одинаково, не столько отвечая на вопросы, сколько стараясь удачными шутками вызвать симпатию к себе. Демагог он был опытный.
Гарри распорядился, чтобы люди шли ставить палатки, получать одежду, пищу, табак. Все кинулись туда, где уже вытягивались змейки очередей, и площадка вокруг монийского самолета опустела.
Чарлей Гастингс вошел в кабину своей машины, приказал запереть дверцу и продиктовал радисту:
«Генералу Гробзу. Вопрос улажен. Высылайте двадцать машин. Жду».
Затем он пошел «представляться» руководителям советской экспедиции. Он наговорил Льву кучу любезностей и попросил разрешения осмотреть «Светолет». Залез в кабину, все щупал, обо всем расспрашивал — и ничего не понял. На все его вопросы Лев отвечал лишь вежливой улыбкой и сложными математическими формулами, в которых Гастингс разбирался столь же успешно, сколь и в наречии тимбукту.
Под конец посещения, будто случайно вспомнив, Гастингс воскликнул:
— Да. Чуть не забыл… У вас под стражей должны находиться военные преступники: администрация и охрана Подземного города. Можно поглядеть на этих мерзавцев?
— Пожалуйста, — ответил Лев. — Только они не у меня под стражей, а у бывших заключенных. Но я могу вас проводить.
Они обогнули мыс и вышли к тому месту, где содержались недавние стражи подземелья. Но напрасно Гастингс искал тех, кто был ему нужен: ни Джонни, ни Конноли здесь не оказалось.
— Да, — сказал марабу, — типчики… Их надо судить. Но по положению они должны быть преданы суду того государства, на территории которого совершали свои преступления…
— Так, вероятно, и будет, — сказал Лев. — В вопросах международного права я почти не разбираюсь. И здесь я случайно.
— Надеюсь, вы разрешите мне посмотреть, что осталось от этой преисподней — от Подземного города?
— Я не могу ни разрешать, ни запрещать, — улыбнулся Лев. — Я уже сказал, что здесь я случайно. Но если бы я и не был посторонним, я все равно не мог бы показать вам Подземного города по той простой причине, что от него, кажется, ничего не осталось. Пожалуйста, смотрите… Вон — яма… Но подходить близко опасно: лед все время движется…
Как ни владел собой Гастингс, но все же не мог спокойно вынести этого удара. Лицо его перекосилось.
— Больше не существует? Возможно, он и не существовал, этот пресловутый Подземный город? Может быть, это очередная провокация одной неизвестной державы? Не потрудитесь ли вы дать мне ответ на этот вопрос?
Лев рассердился. Лишь пять минут он знает пронырливого монийца, но этого вполне достаточно, чтобы оценить его по заслугам. Однако Лев понимал, что его провоцируют и потому сдержанно ответил:
— Свыше восьми тысяч освободившихся из Подземного города военнопленных, в том числе около восьмисот ваших соотечественников, могут рассказать вам то же, что они рассказали нам. Комендант Подземного города, некий Конноли, который недавно носил немецкое имя Крайц, раненный в бою с повстанцами, умирая, взорвал Подземный город.
— Мерзавец! — вполне искренне произнес Гастингс.
— В этом я вполне согласен с вами, — ответил Лев. — Но он не одинок. Если угодно, я могу предъявить любой авторитетной комиссии показания девятнадцати монийских граждан весьма сомнительной репутации. В показаниях, ими подписанных, они подробно рассказывают о том, как Подземный город стал собственностью монийского «Общества дальних исследований»…
— Простите, уважаемый господин начальник, — развел руками Гастингс, — вы же сами говорите, что у них сомнительная репутация. Как же можно верить таким людям?
— Но они состоят на службе у этого «Общества дальних исследований», и в Монии им поверили. Вам, конечно, известно, что они наговорили о моих полетах в Арктике кучу глупостей. Если поверить им, то я чуть ли не агрессор…
— В первый раз об этом слышу! — воскликнул Чарлей и поспешил переменить тему. — Между прочим, недавно при научно-исследовательских работах в Арктике мы потеряли трех членов экспедиции, в том числе и начальника ее. Двух наша военная авиация обнаружила на материковом льду мертвыми, но третий — начальник экспедиции Джонатан Блекпиг — пропал бесследно, и труп его не найден по сей день. Может быть, во время ваших полетов над островом вы случайно где-нибудь видели дорогие нашей нации останки…
— Нет, мы не обнаружили останков господина Джонатана Блекпига, хотя кое-что о нем слышали от тех же девятнадцати молодчиков.
Гастингс, сокрушенно вздыхая, покачал головой:
— Молодой человек, молодой человек… Вы не понимаете, как жестоко оскорбляете мое национальное чувство! Я должен был бы обидеться, но…
Сильный шум на берегу помешал Гастингсу продолжать.
— Угодно посмотреть, в чем дело? — холодно предложил Лев.
— С удовольствием составлю вам компанию, — сказал Гастингс.
Они направились к берегу.
Прибрежная отмель почти опустела. Освобожденные карабкались на стену ледникового языка. Солнцев увидел, что впереди них кто-то тщетно старается достичь гребня, лихорадочно цепляется за шероховатости льда, но неминуемо срывается вниз, на выступ, служащий ему опорой. Освобожденные, помогая друг другу, вскоре дотянулись до этого выступа и стянули человека за ноги. Грозный рев толпы, лес поднятых рук…
— Что там такое? Что их так всполошило? — спросил Чарлей Гастингс.
— Сейчас узнаем, — ответил Лев.
Толпа вела своего пленника к ним. Передние, прыгая от холода, перебивая друг друга, рассказали, что пойман один из заправил Подземного города. Кто-то крикнул, что это не только заправила Подземного города, но и бывший начальник гитлеровского концлагеря в Шверине. Он сам привозил в Подземный город военнопленных. Его узнали многие…
— Позвольте спросить, — обратился Лев к Гастингсу, — не узнаете ли вы в этом бандите начальника вашей полярной экспедиции, господина Джонатана Блекпига? Поглядите на него хорошенько.
Но увидеть своего компаньона живым Гастингсу не пришлось. Когда толпа расступилась, он увидел труп, едва прикрытый лохмотьями. Это было все, что осталось от бандита.
— Нет, — собрался наконец с духом Гастингс, — это не начальник нашей полярной экспедиции, это не господин Джонатан Блекпиг…
— Кто же это, по-вашему?
— Не знаю…
— А мне казалось… — начал было Солнцев.
— Молодой человек, зачем вы хотите поссориться со мной? Вы же видите, на что способна разъяренная толпа? — Гастингс шипел на ухо Льву, стараясь, чтобы другие его не слышали. — Я не узнаю в этом убитом господина Джонатана Блекпига, вот и все… А если бы это и был он, то какое отношение я имею к нему, скажите пожалуйста? Я просто узнал о нем из газет. Национальное чувство — вот что вызвало у меня интерес к нему.
Между тем толпа вернулась на отмель, снова окружила костры.
Вдруг откуда-то сверху послышалось:
— Почтенные господа, эй, господа!..
Из трещины наверху выглядывала какая-то нелепая фигура с рогатой головой. Человек знаками звал к себе. Лев протер глаза: «Что за притча?!»
— Я — Симху-Упач, великий шаман племени медведей-воинов… Мы с ним вместе приехали. — Рогатая голова кивнула на лежавший внизу труп. — Мне ничего не будет? Я хочу сойти.
— Сходите, — сказал Лев.
Шаман вылез из щели и соскользнул вниз. Он потянул за ремень; послышался лай, визг, а из трещины показались четыре лохматых пса, запряженных в легкие эскимосские сани. Это были тощие, одичавшие и изнуренные животные.
— Восемь было, — сказал Симху-Упач. — Четырех загнали и съели. Теперь человека нет, а имущество — вот, — показал он на рюкзак, привязанный к саням.
Гастингс протянул было к рюкзаку руку, но Лев взял его первым.
В рюкзаке ничего не было, кроме кожаной папки, туго набитой бумагами.
— В этой папке, вероятно, кроется разгадка личности убитого, — сказал Лев.
Гастингс глядел на него с невозмутимым видом.
— Интересно, — сказал он.
Они вернулись в кабину «Светолета», и Лев открыл папку. Сверху лежал сафьяновый бумажник, на котором было вытиснено:
«Совершенно секретно. Подземный город. В случае опасности уничтожить».
На листе пергаментной бумаги был напечатан заголовок:
«Договор».
В нижнем углу краснела клякса печати.
— «Договор… на совместное владение и эксплуатацию недр одного из островов в Северном Ледовитом океане под названием «Подземный город», — начал читать Лев.
Гастингс побледнел:
— Холодно, черт возьми!
— В машине холодно? Восемнадцать градусов. Это вам кажется.
— Приступ малярии, должно быть, — сказал Гастингс.
«Мы, нижеподписавшиеся, — продолжал читать Солнцев, — «Общество дальних исследований», именуемое в дальнейшем «Общество», в лице своего правления, представленного господами Ч. Гастингсом и Д. Блекпигом — с одной стороны и командование Подземного города в лице коменданта господина Крайца — с другой, заключили между собой договор о нижеследующем:
Действуя на основании полномочий, выданных мне, О. Крайцу, в свое время лично Адольфом Гитлером, и являясь в настоящее время единственным лицом, несущим ответственность за порядок в Подземном городе, я, комендант этого города, передаю в распоряжение «Общества» все имущество Подземного города вместе с рабочей силой и охраной, вместе со всеми материалами и запасами.
Весь мертвый инвентарь оценивается сторонами в сумме сто сорок миллионов долларов, весь живой — в сумме восемь миллионов пятьсот тысяч долларов, по цене восемьсот долларов за рабочего и тысяча за охранника.
Означенная сумма является личным вкладом Крайца, который отныне принимает фамилию Конноли. «Общество» обязуется внести столько же наличными, живым и мертвым инвентарем в целях увеличения добычи и развития горных промыслов Подземного города»…
— Довольно! — крикнул Чарлей Гастингс, сжимая кулаки. — Это позорнейший из документов, какой мне приходилось читать!
— В самом деле? — спросил Лев. — Однако здесь упоминается фамилия Гастингс.
— Что вы хотите этим сказать?
— Ничего особенного. Я лишь хочу обратить ваше внимание на то, что этот рабовладельческий документ подписан неким господином Чарлеем Гистингсом. Это ваш однофамилец?
Гастингс молчал, кусая губы.
— Кстати, — продолжал Лев, — господин Менкс-старший, подпись которого также украшает этот договор, — не тот ли это некоронованный король вашей страны, которому принадлежит чуть ли не вся угольная и металлургическая промышленность?
— Никакого Менкса-старшего я не знаю!
— И Гастингса не знаете?
— Сколько? — скрипнув зубами, вдруг бросил Гастингс.
— Что «сколько»? — в свою очередь спросил Лев озадаченно.
— Сколько за документы?
— За какие документы?
— Что вы, не понимаете, что ли? Я готов приобрести эти документы — ну, эти, что в папке! Правда, мы нашли их вместе. Но так и быть…
— Ах, документы? — перебил Лев Гастингса. — Они не продаются.
— Все в мире продается.
— В капиталистическом, вы хотели сказать?
— Это абстракция. Практически: миллион долларов, чеком на любой европейский банк.
— Ну, знаете…
— Понимаю! Два миллиона долларов! Сможете жить в любой части земного шара. Вилла на Мадагаскаре! Круглый год аромат весны! Сказочные плоды, сказочные розы! Роскошные женщины! Покорные рабы!
Лев спокойно спрятал сафьяновый бумажник во внутренний карман комбинезона.
— Вы слишком щедры. Впрочем, горбатого могила исправит…
Чарлей Гастингс рванулся к Солнцеву, вцепился клешами пальцев в комбинезон на груди, другой рукой схватил за горло:
— Отдайте! Отдайте! Я возьму силой! — Он сунул руку в задний карман.
Лев был начеку. Удар в скулу — и Гастингс покатился, не успев вытащить пистолет.
— Силой? Попробуйте силой.
Одну минуту казалось, что Гастингс убит. По лицу его разлилась зеленоватая трупная бледность. Потом он провел рукой перед лицом, будто отгоняя мух, чихнул, закряхтел и стал подниматься.
— Простите мою резкость… Мы просто не поняли друг друга… — Он протянул руку. — Итак, десять миллионов долларов чеком на любой европейский банк.
Лев не обратил внимания на протянутую руку.
— Я прошу вас, — сказал он, — не испытывайте больше моего терпения! Поняли? Эти документы принадлежат всему человечеству.
— Понял! Пятнадцать миллионов! Пятнадцать! — на губах Гастингса показалась пена, как у бешеной собаки. — Пятнадцать! Подумайте!
Лев пожал плечами и взялся за ручку двери.
В это время из тучи вышли на посадку три авиаэскадрильи с монийскими опознавательными знаками. Вскоре генерал Гробз собственной персоной явился «засвидетельствовать почтение начальнику русской экспедиции кандидату наук Солнцеву». Лев сдержанно поблагодарил и сказал, что монийские граждане предупреждены и готовы к посадке на самолеты.
На льду развернулась походная канцелярия. Но сколько ни взывали офицеры, никто из освобожденных не хотел воспользоваться самолетами монийской авиации для возвращения на родину: все хотели лететь на советских машинах. Пришлось Льву объяснить, что советские самолеты могут взять только две тысячи человек, остальные будут вывезены с этого острова на ледоколе «Днепр», который прибудет сюда через неделю. Лишь после этого зарегистрировалось десять офицеров и сто девять бывших солдат монийской армии.
Чарлей Гастингс имел в кабинете своего самолета конфиденциальную беседу с генералом Гробзом. Генерал не узнавал веселого циника… Куда девалось мудрое спокойствие марабу? Перед генералом сидел взбешенный, близкий к помешательству человек.
— Теперь никакие фокусы не выйдут. Везите этих пленных прямо в Монию. Я позабочусь о встрече… Не в Кардию, а в Монию!
— Но ведь это зараза! — возмутился генерал.
— Действуйте! Ответственность я беру на себя.
— Проклятые большевики! — это было все, чем генерал мог отвести душу.
В это время заговорил репродуктор:
— Советская экспедиция приглашает всех желающих присутствовать при погребении останков русского моряка капитана Родионова, открывшего этот остров более ста лет тому назад.
— Пойдем послушаем, — сказал генерал.
— Пожалуй! — согласился Гастингс. — Интересно, как это русские открывали здешние края.
