1

Как это произошло? Может быть, был прав Вася Кузнецов, когда приводил тибетскую пословицу: «Не достигнешь цели стремлений, если не пройдешь до нее необходимое пространство»? Может быть, не угаснувшая еще с детства склонность к романтике толкнула тогда меня на поиски? Конечно, сейчас трудно разобраться толком, да и какое это имеет значение? Взявшись, по существу говоря, не за свое дело, мы… Впрочем, не буду забегать вперед.

Когда ураганной силы северо-западный ветер с присвистом и уханьем обрушивался на наши стоянки, Вася смеялся: «Это он занес нас сюда! — И, поднимая кверху облупившийся, бурой красноты нос, раздувал ноздри: — Чую запах Волги… Чую за тысячи километров запах нашей Антиповки… Добрый ветерок!..»

А «добрый ветерок» осатанело нес песок, мелкую гальку, соль, до слез хлестал почерневшие лица, загоняя порой людей в палатки или за выступы скал.

Центральный Тибет… Неправдоподобной синевы небо. Уходящие на восток отроги Каракорума — Ган-дис-ри, — то рыже-красные, то песчано-желтые, то сумрачно-коричневые с выбеленными снегом шапками вершин.

Точно упавшие на землю куски неба — провалы озер в обрамлении снежно-серебряной соли или в изумрудной опушке осок. Огромные таны — равнины с навалами щебня всех цветов и оттенков и кое-где с клочьями сухой колючей травы. Гривы холмов и лабиринты ущелий, хаос бесформенных обломков скал и замысловатые «изделия» бури, воды и морозов — скальные коридоры, гранитные мосты, замки, купола. Пестрящая в глазах чересполосица галечников, угасающих отрогов Ган-дис-ри, сапфировой синевы водоемов, соленых выцветов меловой белизны, ячменных полей и пастбищ со стадами овец и яков. Редкие селения и стойбища скотоводов-кочевников с пропитанными вонючим аргальим дымом палатками — «банагами». Ветер, неуемный, порой с ног валящий ветер… Где-то далеко, на юго-востоке, за степными нагорьями, за хребтом Ньенчен-Тангла и плодородными долинами остались Лхаса, крепости, электростанция в долине Кичу. Там, на одной из улочек оживленной Лхасы, в доме с китайской и тибетской надписями у входа «Юго-Западной базы Сикан-Тибетской геологоразведочной экспедиции», начинали мы три месяца назад свой поход.

Три месяца! Конечно, не мог забыть о нас начальник базы, китайский инженер-геолог Кай Фынь, почтенный седовласый человек в очках с черепаховой оправой («наш папаша», как втихомолку называли мы его с Васей и нашим молодым переводчиком Ли Сяо). А вспоминает ли о двух советских геологах молодой китайский врач Ван Син? С ним мы познакомились ранней весной в окрестностях Лхасы, в небольшом селении близ стариннейшего монастыря «желтошапочников» — Сэра. Ван Син прибыл туда из Пекина вскоре после освобождения Тибета частями Народно-освободительной Китайской армии и открыл врачебный пункт для населения. Прогуливаясь вокруг столицы Тибета в ожидании отправки нашей разведывательной партии, мы с Васей забрели в это селение, где и познакомились с Ван Сином. Он довольно сносно объяснялся по-русски, и мы частенько навещали его. За чашкой ароматного, чуть терпкого чая, мы подолгу беседовали о Китае, Советском Союзе, Москве, Тибете, о нашей экспедиции с китайскими геологами в глубь страны, слушали его рассказы о ламах, монастырях, местных новостях и событиях. Чаще всего мы говорили с Ван Сином о недавнем прошлом Тибета, когда иностранные империалисты пытались оторвать эту область от Китая и создать плацдарм для борьбы с Китайской Народной Республикой и СССР.

За полтора года жизни в Тибете Ван Син много наслышался о подрывной деятельности американских агентов, опиравшихся на реакционные элементы среди лам и богачей, об американских миссиях при тибетском правительстве, о смутах и раздорах, которые сеяли они. Ван Син рассказывал о поставках оружия американцами, об их антикитайской пропаганде, о стараниях разжечь «священную» войну буддистов против коммунистов.

— Как раз в этих местах, — говорил Ван Син, — орудовал американский агент Герберт Джонсон. Он вел секретные переговоры в 1950 году с тибетскими властями. В сферу деятельности Джонсона входили, между прочим, окрестные монастыри — Сэра, Гандан, Ретинг. В конце августа 1951 года, когда части второй полевой Народно-освободительной армии Китая приближались к Лхасе, Джонсон и группа его сообщников бежали из этого края, предварительно ограбив монастырь Сэра.

— Навредив тибетскому народу, — продолжал Ван Син, — этот диверсант и вор своим бегством принес неприятности и китайским властям. Дело в том, что Джонсон и его компания, улетевшие на самолете, бесследно исчезли. Вскоре американская печать и радио подняли по этому поводу страшную шумиху. Нас обвиняли в том, что китайские коммунисты захватили в плен частных лиц, мирных представителей торговых и строительных фирм, держат их в тюрьме и, возможно, даже расстреляли. Незадолго до моего отъезда в Тибет было опубликовано официальное заявление о пропавших агентах. В нем раскрывалось истинное лицо Джонсона и его шайки, отмечалось также, что, вопреки лживым измышлениям, ни китайскому правительству, ни тибетским властям ничего не известно о судьбе бежавших из Лхасы американцев.

— Я полагаю, — закончил наш друг, — что Джонсон, перемахнув границу, почел за лучшее не возвращаться на родину, а, распродав драгоценности и сделав на этом хороший бизнес, зажить припеваючи где-нибудь в укромном уголке.

Ранним апрельским утром, в самый канун отъезда, мы зашли проститься с Ван Сином. Какой-то старый тибетец со спутанными волосами, в грязном одеянии и истасканных до дыр шерстяных сапогах, стоя у порога медпункта, хватался за халат Ван Сина, поднимал большие пальцы на руках и бормотал что-то по-тибетски, показывая на восток.

— Он почти ослеп от трахомы, — смущенно и вместе с тем с выражением гордости в глазах объяснил нам Ван Син. — Я вылечил его, он увидел свет и теперь благодарит и кричит: «Свет с востока… Свет пришел с востока…».

Низко над соседними изломами заснеженных гор нависло восходящее солнце. Из лиловой поволоки тумана вставали красноватые стены дворца далай-ламы Поталы, белые постройки Лхасы. Утесом поднималось неподалеку от реки серое здание электростанции, и в солнечных лучах ярко пылали стекла на его фасаде.

…Четвертый месяц уходила все дальше и дальше на запад вдоль гор Ган-дис-ри наша партия. Сорок человек — китайские и тибетские рабочие, китайские горные техники, радист, переводчики. Автомашины на гусеничном ходу — вездеходы, рация, палатки, оборудование, запас горючего и двое нас, советских геологов, командированных нашим правительством в числе других специалистов для оказания помощи в строительстве нового Китая. Два наших отряда — Васи Кузнецова и мой — то сходились вместе, то расходились, двигаясь параллельными маршрутами. Ложились на карты значки: цинк, свинец, медь, серебро, урановая руда, ртуть, залежи буры; складывали в машины ящики и мешки с образцами горных пород.

В середине августа обе группы сошлись на высотах у озера Таши-Буп-цо. Дико и как-то странно было кругом. Далеко на север уходила тоскливая щебенчатая равнина Чжан Тана. К морской сини неоглядного озера подступали крутые берега с распластанными по ним кустарниками терескена, колючей крушины и тугими, как проволока, пучками кобрезии. На приозерной террасе громоздились снегоподобные шары, валы и пирамиды из разбитых ветром пластов соли. Они горели на солнце слепящим светом и временами курились в ветровых потоках искрометной пылью. На зелено-буром, точно линялом ковре травяных склонов соседней промоины — сая чернели палатки летнего стойбища, бродили яки и овцы. По дну сая мчался к озеру шумный, кипящий на камнях пеной, поток. В сиреневую даль горизонта четко вписались зазубрины ближних хребтов.

— Смотри-ка, Алексей, — говорил мне Вася, когда я встретился с ним на приозерной высотке, — какая картина! Какое неповторимое сочетание красок. Эх, художника бы сюда, художника!

Было решено сделать у озера Таши-Буп-цо кратковременную остановку и разведать окрестности.

Наш отряд быстро подружился со скотоводами соседнего пастбища. В эти глухие, отдаленные места еще не проникла культура, и кочевники со страхом, шепча молитвы, рассматривали никогда не виданные вездеходы. Многие крутили ручные мельнички «хурдэ» с текстами молений. С удивлением, точно глядя на какую-то глупость, наблюдали они за нашим купаньем в ручье на дне сая. Все они носили разноцветные рубахи из хлопчатобумажной ткани, поверх которых надевали шерстяные халаты или шубы из бараньих шкур, а на ногах — шерстяные сапоги самых пестрых расцветок. Как видно, они никогда не расчесывали своих черных волос, падавших космами или небрежно окрученной косой на плечи из-под широких войлочных шляп.

Принимали нас тибетцы гостеприимно, угощали неизменной в Тибете дзамбой — чаем с маслом и кусочками ячменного теста, недоваренным грубым мясом яков и корешками трав. А мы дарили им консервы, сухие фрукты, сухари и галеты.

Бывали и они у нас. Обычно мы собирались по вечерам у костра, около палатки радиста, рядом с махиной гранитного валуна.

Я не могу точно сказать, кто первый из наших гостей-тибетцев заговорил о том, что случилось в пустыне. Может быть, женщины со стеклянными бусами на бесчисленных косичках и медными амулетами на халцедоновых ожерельях. Может быть, прифрантившийся парень-пастух в ярко-желтом халате с бамбуковой дудочкой в руках. Может быть, сидевшие кучкой пожилые мужчины. Мы не понимали по-тибетски, и Ли Сяо передавал нам слова пожилого степенного Нгабо Туптена. В переводе Ли Сяо повествование Нгабо Туптена звучало примерно так.

В год «Железной птицы», как сказал лама, они бродили со своими стадами где-то к юго-западу отсюда, на полпути к озеру Нгангларинг-цо и горячему источнику. Не надо было пускаться в путь в этот день: снег и ветер означали потерю пищи; прилетевшие накануне в стойбище вороны хлопали крыльями и кричали, а это предвещало беду. Но якам и лошадям нечего было есть, а пять овец пали от какой-то болезни. Тибетцы решили покинуть стоянку и продвигаться к востоку, на зимовку в долину Богцанг-Цзенпо. На рассвете снялись с места и двинулись по равнине к скалам. Рассветный полумрак сгущался снежной метелью, и скалы едва проглядывали невдалеке… А дальше стряслось что-то странное. Откуда-то раскатился прерывистый рев, и впереди над идущим кочевьем вылетела из снежного вихря огромная светлая птица. Она пронеслась наискось над равниной, с размаху ударилась грудью о скалу и рассыпалась на куски. Никто никогда не видел такой птицы, и от ее удара о скалу пошел грохот, как будто она была железная. Перепуганный скот бросился врассыпную, и его долго потом пришлось собирать. Все были очень напуганы и поспешили удалиться от страшного места. В тот зловещий день кочевье не досчиталось трех яков, двух лошадей и десяти баранов. Потом от бескормицы пало еще много скота, а к концу года умер старик Хумбо.

Так с полузатаенной улыбкой в глазах перевел Ли Сяо рассказ Нгабо Туптена. Он и мы уже догадывались, о какой птице шла речь. Но когда это было? Из дальнейших расспросов установили, что «птица» разбилась в 1951 году. По случайному совпадению, 1951 год в ламаистском летоисчислении именовался годом «Железной птицы». Это особенно поразило суеверных тибетцев.

Мы с Васей переглянулись.

— Может быть, на этом самолете бежали из Лхасы американские агенты с этим, как его, Джонсоном, что ли? — сказал Вася. — Помнишь, Ван Син рассказывал нам о пропавших без вести американцах?

— Вполне возможно, — согласился я.

— Вероятно, по каким-то причинам они направились не кратчайшим путем на юг, в сторону Индии, а взяли курс через нагорье к западным границам.

В палатке при свете аккумуляторной лампочки мы рассмотрели карту. Как и вообще карты этих отдаленных, труднодоступных областей, она была малоподробной и приблизительной. В предполагаемом районе гибели самолета проходили отроги гop Ган-дис-ри. На юго-запад от него лежал обширный бассейн соленого озера Нгангларинг-цо. Где-то далеко в стороне пролегали старинные караванные тропы к западным границам Китая — в сторону Гартока, Рудока, верховьев Инда и священною озера Манасаровар. Судя по всему, перед нами был один из малоисследованных и глухих уголков Западного Тибета.

— Из рассказов Нгабо Туптена видно, — проговорил после некоторого раздумья Вася, — что авария произошла в конце лета. Насколько помню из нашей беседы с Ван Сином, Джонсон удрал из Лхасы как раз в августе. Если там не было других самолетов, а мне кажется, что их не могло быть, — то, значит, это следы исчезнувших американских агентов… Вот что, Алексей, давай-ка махнем туда завтра рано утром. Найдем остатки самолета и окажем добрую услугу китайским властям. Как говорит тибетская пословица: «Слова — пузыри, дела — крупицы золота».

— Едем, Василий! — ответил я, не раздумывая. — Кстати, следовало бы прихватить с собой проводником Нгабо Туптена.

Рано утром мы посоветовались с остальными членами своего отряда. Все они одобрили наш замысел. Нам предстояло проехать в оба конца километров триста — триста пятьдесят, и мы рассчитывали вернуться дней через пять-шесть. С большим трудом нам удалось уговорить Нгабо Туптена быть нашим проводником.