ЛУИС ВАЖ ДЕ КАМОЭНС — ПОЭТ ПОРТУГАЛЬСКОГО НАРОДА

Луис Важ де Камоэнс — великий поэт Португалии, ставший символом этой страны и ее народа, создатель португальского литературного языка, писатель, чье творчество, по словам Августа Вильгельма Шлегеля, «стоит целой литературы».

Поэма Камоэнса «Лузиады» — национальная эпопея Португалии — оказала существенное воздействие на литературу многих стран Европы и пережила свое время. Лучшие умы человечества: Пушкин, Вольтер, Монтескье, Гюго, Сервантес, Байрон, Гумбольдт — отдавали дань уважения португальскому гению. Голос Камоэнса стал голосом его Родины, его успехи прославили Португалию и донесли эту славу до самых отдаленных уголков мира.

Более четырехсот лет Камоэнс считается непревзойденным классиком португальской литературы; как классика чтут его также народы других стран португальского языка. День памяти поэта — 10 июня — является национальным праздником его страны.

Камоэнс — великий представитель литературы Возрождения, имевшего в Португалии ряд особенностей. Португалия — морская держава, и главная отличительная черта португальского Ренессанса — связь его с географическими открытиями, стимулировавшими быстрое развитие науки и техники.

Португальское Возрождение выдвинуло таких выдающихся деятелей, как мореплаватель Васко да Гама, географ, мореплаватель и полководец Дуарте Пашеку Перейра, названный Камоэнсом «лузитанским Ахиллом»; астроном, математик и географ Педру Нунеш; географ, литератор и государственный деятель Жуан де Каштру, медик Гарсия де Орта.

Один из новейших исследователей португальского Возрождения пишет, что знаменитого инфанта Генриха (Энрике) Мореплавателя (1394-1460), организатора блистательных португальских экспедиций вдоль побережья Африки, можно считать «более чем предшественником — истинным лидером Ренессанса» в Португалии, наметившим перспективы дальнейших географических открытий.

Эти открытия во многом обусловили идейное, тематическое и жанровое своеобразие португальской литературы эпохи Возрождения. Неотъемлемой частью этой литературы стали произведения, не заключающие в себе, строго говоря, установки на художественное начало: «Подлинные сведения о Пресвитере Иоанне из Индии» Франсишку Алвареша, представителя португальского короля в Абиссинии, письмо королю секретаря экспедиции Кабрала Перу Важ де Каминьи об открытии Бразилии; «История открытия и завоевания Индии португальцами» Фернана Лопеша де Каштаньеды, «Легенды Индии» Гашпара Куррейи.

В 1614 г. была издана книга, которой долгое время зачитывалась вся Европа — «Странствия» Фернана Мендеша Пинту, произведение, повествующее о приключениях автора в Индии, Эфиопии, Аравии, Китае, «Татарии», Японии.

Характерной чертой Возрождения в Португалии является также его сравнительная непродолжительность, что связано с трагическими событиями в истории страны и наступлением политической реакции. Считается, что португальский Ренессанс охватывает XVI в., но если в первой его половине развитие гуманизма пользуется поддержкой королевского двора, то в дальнейшем Португалия активно включается в движение контрреформации. В 1547 г. в стране прочно обосновывается инквизиция, регулярно составляющая списки запрещенных книг. Если раньше португальские короли уделяли большое внимание гуманистической перестройке университетского образования и отправляли стипендиатов в лучшие университеты Европы, то в 1555 г. король передал иезуитам знаменитый Коллегиум искусств в Коимбре, центр гуманистического образования и культуры. После смерти короля Жуана Третьего главной фигурой в Португалии становится его брат Генрих, великий инквизитор, кардинал-инфант. Инквизиция обрушивает репрессии на крупнейших представителей Возрождения. В 1547 г. гибнет замученный бесконечным процессом друг Эразма, писатель Дамиан де Гойш. Инквизиция провела посмертный процесс над доктором Гарсией де Ортой (1505-1570), другом Камоэнса и автором европейски знаменитого труда по фармакологии, и, обвинив ученого в тайной приверженности иудаизму, сожгла его кости.

Из университетов были изгнаны лучшие преподаватели-гуманисты. Цензура запрещала и урезывала произведения многих видных писателей португальского Возрождения, в том числе и крупнейшего португальского драматурга Жила Висенте.

Поэтому в произведениях португальских гуманистов появляется трагическое ощущение мира, осознание неосуществимости идеалов Ренессанса, неудовлетворенность только начавшимися складываться буржуазными отношениями.

Трагизм в отношении к миру и человеку еще более углубился после событий 1578 г., когда на марокканской земле в битве при Алкасер-Кибире погиб молодой португальский король Себастиан, одержимый идеей завоевания мавританских владений в Африке. Наследника король не оставил, и Португалия на долгие годы перешла под власть Испании, утратив национальную независимость в 1580 г. и восстановив ее лишь в 1640 г.

Контрреформация, исчезновение лиссабонского двора, вокруг которого в течение долгого времени группировались португальские гуманисты, переход в руки иезуитов важнейших очагов просвещения, безрадостное положение угнетенной страны вызвали глубокий кризис ренессансной культуры в Португалии.

Не случайно исследователи пишут о том, что в Португалии второй половины XVI в. происходит поворот от Ренессанса к «готическим тенденциям», и сравнивают настроения Камоэнса и его современников с настроениями многих деятелей культуры эпохи кризиса Ренессанса — Тассо, Кальдерона, Эль-Греко.

Во второй половине XVI в. португальское Возрождение постепенно уступает свои позиции маньеризму; в первой половине XVII в. в Португалии наблюдается расцвет культуры барокко.

Поэзия Камоэнса — целая эпоха в развитии португальской литературы. Она связана с лучшими традициями средневековья: с галисийско-португальской лирикой и народной португальской поэзией, хрониками Фернана Лопеша, рыцарскими романами. Вместе с тем в поэзии Камоэнса воплотились все сильные и слабые стороны португальского Возрождения, отразились различные его этапы.

В мировой науке о литературе можно встретить разные концепции творчества Камоэнса.

Ряд исследователей связывает поэта исключительно с рыцарским средневековьем и представляет его выразителем интересов португальской аристократии. Другие считают Камоэнса певцом нарождающейся буржуазии и апологетом колониальной экспансии. Отголоски вульгарно-социологической трактовки, существовавшей и в советском литературоведении, когда «Лузиады» были названы «настоящей поэтической экономгеографией эпохи, весьма ценной для торговой буржуазии», встречаются и в португальской критике наших дней.

Ф. Шлегель причислял Камоэнса к тем классикам Возрождения, у которых «дух и жизнь рыцарства и средневековья были еще слишком сильными и живыми». Действительно, образцами для подражания в поэме Камоэнса «Лузиады» предстают португальские короли и рыцари; в качестве исторической перспективы для Португалии поэт выдвигает идею войны с неверными. Но этим не исчерпывается творчество Камоэнса. Сложность и масштабность поэмы «Лузиады» делают это произведение одним из значительнейших памятников мировой литературы. Связь Камоэнса с традициями литературы средневековья не помешала ему создать произведение, в котором воплотился расцвет португальского Возрождения.

Не будем забывать, что политическая ситуация португальского Ренессанса была весьма сложной. Воспеваемые Камоэнсом географические открытия проводились под эгидой королевской власти и при активном участии дворянства, и это не могло не отразиться в поэме. Но сама королевская власть еще с событий 1383-1385 гг., именуемых португальскими историками революцией, во многом опиралась на финансовое могущество буржуазии, и в этом отношении Португалия не отличалась от других развитых стран Западной Европы.

В 1383 г. в Португалии произошел династический кризис, и над страной нависла угроза кастильского порабощения. Мощное народное движение, охватившее всю Португалию, фактически отстояло национальную независимость. При его поддержке португальский претендент на престол магистр Ависский стал королем под именем Жуана Первого и одержал над кастильцами решающую победу при Алжубарроте (1385). Жуан Первый опирался на буржуазию в своей борьбе против феодальной аристократии, почти полностью перешедшей в 1383-1385 гг. на сторону Кастилии. Жуан и его наследники предоставили буржуазии некоторые политические права, и характерно, что Камоэнс в «Лузиадах» считает началом эпохи великих географических открытий взятие португальцами Сеуты в 1415 г. — то есть событие, происшедшее в царствование Жуана Первого. Этот король, кстати сказать, был отцом «лидера Ренессанса» Генриха Мореплавателя.

Конечно, географические открытия были на руку нарождавшейся буржуазии, искавшей новые рынки сбыта и желавшей отвоевать у арабских и турецких купцов их монопольное право на торговлю с Индией. Но экспедиции Васко да Гамы, Педру Алвареша Кабрала, Магеллана, португальца по национальности, продемонстрировали беспредельность душевных сил человека, величие его разума, мощь его знаний. Эти открытия имели значение не только для португальской буржуазии — они восхитили всю цивилизованную Европу. Фигуры многих португальских путешественников до сих пор поражают нас своим титанизмом.

«Португалия не только укротила мятежные океаны, — писал о подвиге Васко да Гамы итальянский гуманист Полициано. — Она укрепила ослабевшие узы единства обитаемого мира. Новые народы, новые моря, новые миры вышли из тысячелетних сумерек. И сегодня Португалия — руководитель и бодрствующий часовой этой новой вселенной».

Величие Камоэнса как писателя состоит в том, что он выражал интересы не какого-то обособленного класса или социальной группы, а всего португальского народа. Воспетые им географические открытия явились самым значительным вкладом Португалии в мировую историю. Поэт был полностью убежден в том, что они соответствуют интересам не только всего народа Португалии, но и всего цивилизованного мира. В «Лузиадах» проявилось восхищение поэта мужеством своих соотечественников-мореплавателей, преклонение перед бурным развитием науки, перекличка с выдающимися представителями других литератур Европы.

В эпоху Ренессанса завершается формирование португальской нации, и это выдвигает на повестку дня вопрос о выработке и закреплении норм португальского литературного языка.

Известно, что португальская литература существует с конца XII в. Первые ее памятники — это различные поэтические произведения, созданные трубадурами на галисийско-португальском языке. Эти произведения сочетали в себе традиции народной поэзии с влиянием провансальских лириков.

С XV в. начинает развиваться литература на португальском языке. Но португальский двор сохраняет двуязычие и в эпоху Возрождения, и такие выдающиеся писатели, как Камоэнс, Жил Висенте, Са де Миранда, творят как на португальском, так и на испанском языках.

Однако в эпоху Возрождения по всей Европе идет борьба за утверждение национальных языков в правах языков литературы. Начало этой борьбы было положено исследованием Данте «О народной речи», призывающим к созданию литературы на итальянском языке. В 1549 г. дю Белле пишет трактат «Защита и прославление французского языка», доказывая, что французский язык имеет все качества, необходимые литературному языку.

Аналогичные концепции развития национального литературного языка распространились в эпоху Возрождения и в Португалии. В 1536 г. вышла в свет первая «Грамматика португальского языка» Фернана де Оливейры. В 1540 г. знаменитый португальский историк и философ Жуан де Барруш пишет «Диалог в похвалу нашему языку», где заявляет, что португальский язык ничуть не уступает испанскому, итальянскому и французскому, что этот язык наиболее близок к латыни (позднее и Камоэнс скажет, что Венера оказывала португальцам покровительство, потому что в их словах ей слышалась «подпорченная латынь»). Жуан де Барруш создаст и свою «Грамматику»; в ней, руководствуясь, подобно дю Белле, идеей обогащения родного языка путем заимствований из древних языков, он попытается приспособить португальский язык к правилам латинского.

Однако главное, что способствовало завершению формирования португальского языка, — это не научные трактаты, а выход в свет поэмы Камоэнса «Лузиады». Так же, как историю современного русского литературного языка мы отсчитываем от Пушкина, так и португальцы отсчитывают историю своего литературного языка от Камоэнса. Характерно, что его эпопея, в которой имеется обширная мифологическая линия, эпопея, в которой упоминаются далекие от нас исторические события и описываются малознакомые нам города и страны (многие из них давно уже успели поменять свои названия или вообще исчезнуть с лица земли), по языку звучит удивительно современно. Блестящий знаток античной литературы и философии, человек, стоящий на очень высоком для своего времени уровне знаний, Камоэнс употребляет такие слова, как «общественное благо», «субстанция», «кафры», «Перводвигатель», «архетип». Кажется, что поэт еще тогда, в XVI в., предусмотрел возможности родного языка и поднял его на такую высоту, превзойти которую оказалось пока не под силу португальским писателям более позднего времени.

Известный современный писатель Жозе Кардозу Пиреш сказал о «Лузиадах»: «Этот шедевр мировой поэзии был не только эпопеей конкистадоров, вместе с поэмой возник и сам язык португальцев, творчески закрепленный в своих границах и индивидуализированный в соответствии со взглядами гуманизма и современным состоянием страны».

О жизни Камоэнса известно немного. Родился он в 1524 или в 1525 г., скорее всего в Лиссабоне, хотя некоторые биографы считают его родиной другие города. Дед его, Антан Важ де Камоэнс, был женат на доне Гиомар Важ да Гама, происходившей из рода Васко да Гамы. От этого брака родился Симан Важ де Камоэнс, отец поэта, умерший, когда мальчику было восемь лет. До сих пор точно не установлена фамилия матери Камоэнса. Крупнейший исследователь биографии поэта Вильгельм Шторк полагает, что ее звали Анна де Маседу и что она умерла во время родов, а некая Анна де Са, пережившая Камоэнса и получившая после его смерти пенсию, назначенную ранее королем за «Лузиады», была на самом деле мачехой поэта. Однако многие португалисты все-таки считают матерью Камоэнса Анну де Са, а в некоторых источниках можно встретить и компромиссный вариант ее имени — Анна де Са Маседу.

Глубокая эрудиция поэта, его прекрасные знания античной философии и литературы, истории родной страны и географии новых земель, энциклопедичность его образования, показывают, что поэт учился в университете. Мы не знаем, в каком именно и в какие годы, но, вероятно, Камоэнс получил образование в Коллегиуме Всех Святых университета в Коимбре, где изучал «курс искусств и гуманитарных наук». Кроме того, из широкой осведомленности Камоэнса о природе, флоре и фауне, полезных ископаемых и этнографии новых континентов следует, что он всю жизнь занимался самообразованием.

В 1542 г. Камоэнс появился в столице. Он бывал при дворе, где встретил и полюбил даму, стоявшую много выше его по общественному положению. Большинство исследователей считают, что ее звали Катарина де Атаиде, была она фрейлиной королевы, и Камоэнс впервые увидел ее в 1544 г. в церкви. Можно предполагать, что и Натерсия, которую поэт воспевал в своих стихах, — это анаграмма имени Катарина. Но профессор Жозе Мария Родригеш думал, что поэт полюбил инфанту дону Марию, дочь короля Мануэла и сестру царствовавшего монарха Жуана Третьего. Дона Мария была широко образованной женщиной, а ее двор был одним из центров культурной жизни страны.

Возможно, что любовь послужила причиной опалы поэта; в 1546 г. он удаляется от двора, а в 1547 г. направляется в Марокко, где в одном из сражений в Сеуте теряет правый глаз.

В 1549 г. поэт возвращается в Лиссабон и в 1552 г. ввязывается в стычку с неким Гонсалу Боржешем, королевским стремянным, и попадает в тюрьму. После нескольких месяцев заключения Камоэнс получил от короля «Письмо о прощении». В нем, в частности, говорилось о том, что поэт «молод и беден и отправится в этом году служить мне в Индию».

Действительно, в 1553 г. Камоэнс прибыл на Малабарский берег Индии и сразу принял участие в экспедиции против одного из малабарских раджей. В дальнейшем поэт участвовал в рейде португальской эскадры против турецких кораблей, расположенных в Аденском заливе, служил в Макао, исполняя должность «попечителя имущества умерших и отсутствующих».

Судьба Камоэнса сложилась так, что он много путешествовал, и, как справедливо утверждает его английский биограф Обри Белл, «в самом деле, удивительно, что так же, как и творчество поэта охватывает всю историю Португалии, так и он лично посетил почти все без исключения уголки империи буквально от Сеуты до Китая».

В Камбодже у берегов реки Меконг Камоэнс потерпел кораблекрушение, о чем он упоминает в «Лузиадах», потерял все свое небольшое имущество и не смог спасти свою возлюбленную, китаянку Динамену. В 1561 г. поэт возвратился в Гоа, столицу португальских владений в Индии, и на какое-то время попал в тюрьму по не выясненным до конца причинам. Позднее, по-видимому, Камоэнс побывал в Малакке и на Молуккских островах. В 1567 г. капитан Перу Баррету довез его до Мозамбика, где долго его задерживал, требуя от поэта крупную денежную сумму.

Только в 1569 г. Камоэнс отплыл на родину и в 1570 г., пробыв семнадцать лет в изгнании, вернулся наконец в Лиссабон. В 1571 г. он добился разрешения на публикацию «Лузиад», и в следующем году вышли в свет два издания поэмы.

Король Себастиан назначил Камоэнсу скромную пенсию: пятнадцать тысяч рейсов в год за его службу в Индии и за «талант, проявившийся в книге, посвященной событиям в Индии». Пенсия выплачивалась не регулярно, и сохранилось немало преданий о том, как нищенствовал поэт в последние годы жизни. Умер он «вместе с Родиной» — точно неизвестно, в 1579 или в 1580 г.

Друг Камоэнса, историк Диогу ду Коуту, писал, что в Мозамбике поэт работал над «Парнасом» — сборником лирики. Но рукопись его была у автора украдена. При жизни Камоэнс опубликовал одну оду и два (по некоторым данным — три) сонета. Вследствие этого до сих пор ведутся споры о принадлежности ему тех или иных лирических произведений. Если в первое издание лирики Камоэнса, вышедшее в 1595 г., входило более трехсот сонетов, то Эрнани Сидаде считал доказанной принадлежность поэту всего ста шестидесяти шести сонетов. Видный бразильский португалист Леодегариу де Азеведу, готовящий новейшее издание лирики великого португальского поэта, признает Камоэнса автором шестидесяти пяти сонетов, десяти канцон, шести терцетов, шести од, одной секстины, трех октав, пяти эклог и тридцати семи редондилий.

Наибольшие трудности связаны с проблемой авторства сонетов: часто невозможно провести разграничения между сонетами Камоэнса и его талантливого современника Диогу Бернардеша.

Принадлежность Камоэнсу большинства произведений, написанных в других жанрах лирики и включаемых в его издания, не вызывает особых сомнений.

Камоэнс выступил как продолжатель традиций галисийско-португальских трубадуров и народной поэзии. Редондильи, созданные им, часто развивают темы, намеченные его предшественниками. Таковы, например, стихи о красавице крестьянке Леонор, занятой повседневным трудом, наивной душе, не подозревающей о своей красоте.

С народной португальской традицией связаны и юмористические стихи Камоэнса, заставляющие вспомнить о галисийско-португальских песнях насмешки и хулы. Его шуточные стихотворения изобилуют игрой слов, остроумными созвучиями, элементами разговорной речи, парадоксами.

Широко известен цикл шуточных стихотворений, посвященных друзьям, которых поэт пригласил в гости и для которых в силу своей крайней бедности был вынужден заменить лакомства стихами.

Камоэнс хорошо знал произведения классиков античности и гуманистов Ренессанса.

В португальских работах о Камоэнсе и, в частности, о его лирике большое внимание уделяется влиянию на Камоэнса поэтов и философов античности, а также современных ему европейских поэтов. Но увлеченность некоторых авторов темой влияния приводит к тому, что лишает Камоэнса самостоятельности и оригинальности.

Действительно, Камоэнс был хорошо знаком с поэзией Вергилия, Горация, Овидия и итальянских поэтов эпохи Возрождения — Петрарки, Бернардо Тассо, Саннадзаро.

Но уместно вспомнить эклогу Камоэнса «А Rustica Contenda», посвященную герцогу Авейру. В ней речь идет о «другом стиле, новом для нас, но звучащем у другого моря».

Относясь положительно к стихам «прямодушного рыбака» Саннадзаро, Камоэнс, однако, далек от стремления подражать ему. «Следуя его могучим звукам и вспоминая старого мантуанца, мы создадим новый стиль, новое чудо», — заявляет поэт.

В этом весь Камоэнс, неповторимый поэт своей страны, достигший уровня великих современников.

По-видимому, Камоэнс не мог не приобщиться к лирической и эпической поэзии Данте, к его духовному и художественному миру.

Трудно также назвать поэта-лирика того времени, жившего после Петрарки и не испытавшего его воздействия. Но если одни поэты так и остались эпигонами итальянского классика, то другие обогатили поэтическим опытом Петрарки свой художественный мир. К числу таких поэтов можно отнести и Камоэнса.

Само тяготение португальского поэта к сонету возникло не без влияния Петрарки, ибо этот жанр был для португальской поэзии заимствованным (считается, что сонет «вывез» из Италии португальский поэт Са де Миранда, увлеченный лирикой Данте и Петрарки).

Когда речь заходит о концепции любви в лирике Камоэнса, то обычно вспоминают о Платоне и Петрарке. Действительно, Камоэнс, подобно Петрарке, певец возвышенной, идеальной любви, создатель отвлеченного, идеализированного образа возлюбленной. В одном из сонетов он провозглашает, что в любви главное — проникновение в идею совершенной красоты, истинный «влюбленный перевоплощается в предмет своей любви», а если «моя душа в него перевоплотилась, чего же еще желать телу?».

И все же многое отличает Камоэнса от Петрарки и в разработке любовной тематики. Он не избегает любви земной, отсюда некоторое снижение образа идеальной возлюбленной, элементы индивидуализации портретных и психологических зарисовок. Мы узнаем из его стихов, что любимые женщины отвечали ему взаимностью, но суровые жизненные обстоятельства — от королевской немилости до кораблекрушения на реке Меконг — делали его счастье непродолжительным.

Подобно Петрарке, Камоэнс прежде всего уделяет внимание духовному миру поэта, но, в отличие от мира Петрарки, мир Камоэнса более тревожен, наполнен предчувствием надвигающейся катастрофы, ощущением трагизма жизни. «Скорбная мысль», выделенная Пушкиным как центральная в лирике Камоэнса, объемлет собой и любовные стихотворения поэта. Темы кризиса мироздания, мучительной несправедливости судьбы, трагической страсти, кратковременного счастья в прошлом и неотступного страдания в настоящем постоянно присутствуют в любовной лирике Камоэнса.

Эти же темы характерны и для философской лирики поэта. Стремление к философскому осмыслению мира проявляется во всем наследии Камоэнса. Для того чтобы в полной мере осмыслить значение плавания Васко да Гамы, он вводит в свою эпопею картину «Машины мира» и как бы из космоса смотрит на деяния своего народа. Одна из главных тем его философской лирики — «несовершенство мира», отсутствие высшей справедливости, невозможность счастья и восходящее к Платону «воспоминание» о другой жизни, бывшей еще до «земного рождения» человека.

В связи с этим один из современных бразильских исследователей считает, что «лирика Камоэнса выходит за пределы эстетики Ренессанса и обнаруживает глубокую связь с эстетикой маньеризма, продолжающего и выпрямляющего силовые линии Возрождения таким образом, что человек XVI столетия теряет веру в силы природы, в возможность переделать мир и возвращается к духовному сомнению. Поэтому эстетика маньеризма — эстетика сомнения. Маньеризм, пришедший к выводу, что все земные ценности являются шаткими и преходящими, представляет собой кризис Ренессанса и открывает простор для литературы, которая одновременно сохраняет и подвергает сомнению нормы и постулаты Возрождения».

Интересное исследование философских взглядов Камоэнса провел лиценциат физико-химических наук Эдижиу Намураду, попытавшийся выявить, кто же именно из неоплатоников оказал наибольшее влияние на первого поэта Португалии. Э. Намураду пришел к выводу, что Камоэнс разделял неоплатонические идеи псевдо-Дионисия Ареопагита — греко-сирийского мыслителя приблизительно IV-V вв., чьи теории имели большое значение, в частности, и для творчества Данте.

В одной из элегий Камоэнс говорит, что миром управляет «высочайшее существо, чистое и божественное», у которого «нет ни конца, ни начала», «бесконечное, непостижимое знание». Португальский поэт считает «ложными» и «темными» доктрины Демокрита, Эпикура и Фалеса, заявляет, что мир был создан «только из чистой и непорочной мысли», вспоминает о «божественном» Платоне и о «мудром» Дионисии.

Идеи из сочинения псевдо-Дионисия «О небесной иерархии» Камоэнс вслед за Данте использует и в «Лузиадах» при построении своей картины мироздания.

Наименее исследованной областью творчества Камоэнса является его театр. Поэт написал три комедии — «Амфитрионы», «Король Селевк» и «Филодему». Комедия «Амфитрионы», развивающая традиции Плавта, была, вероятно, создана поэтом еще в студенческие годы; «Король Селевк» — не ранее 40-х годов XVI в.: пьеса «Филодему» была поставлена в 1555 г. в Гоа.

В этих комедиях Камоэнс предстает как тонкий психолог, в последней и самой значительной из них — «Филодему», — так же как и в лирике поэта, проявляются уже тенденции маньеризма.

Крупнейшим произведением португальской литературы, самой значительной португальской эпопеей эпохи Возрождения, народной книгой португальцев является поэма Луиса Важа де Камоэнса «Лузиады». Первый переводчик поэмы на русский язык А. Дмитриев назвал ее «Лузиядой», и эта традиция укоренилась на русской почве. Между тем слово «Лузиады» означает «португальцы», ибо древние легенды считали родоначальником португальского народа некоего Луза, сына или друга Вакха. Уже само название отражает главную мысль поэмы — «мысль народную»; Камоэнс ставит своей целью воспеть историю своей страны и возбудить чувство национальной гордости португальцев, как бы предчувствуя грозящую им смертельную опасность — потерю государственной независимости.

Известно, что в эпоху Возрождения было создано немало эпических поэм. На Камоэнса, безусловно, оказала влияние «Божественная комедия» Данте; в «Лузиадах» есть явная перекличка с картиной мироздания, встречающейся у Данте, с гражданственностью, пафосом любви к отечеству, преклонением перед величием человеческих деяний, свойственными великому итальянскому поэту. Камоэнс также не мог не знать и о незаконченной эпической поэме Петрарки «Африка», характеризующейся патриотическими настроениями, пропагандой идеи национальной независимости Италии, постоянным присутствием лирического начала.

В Италии процветала и рыцарская поэма — вспомним «Влюбленного Роланда» Боярдо и «Неистового Роланда» Ариосто.

За творчеством Камоэнса с неослабевающим интересом следил Торквато Тассо; он посвятил «доброму Луиджи» сонет и, если верить Вольтеру, опасался, что успех «Лузиад» может снизить читательский интерес к «Освобожденному Иерусалиму», законченному уже после выхода в свет португальской поэмы. «Васко да Гама, — восклицал Тассо, — ты обязан своей славой Камоэнсу. Его голос достиг пределов, до которых не дошли твои корабли».

Полициано предлагал португальскому королю Жуану Второму воспеть латинскими стихами его деяния.

Идея создания национальной эпопеи встретила поддержку и во Франции: Ронсар начал работать над поэмой «Франсиада», в которой собирался воспеть французских королей, но «Франсиада» так и осталась незаконченной.

В Португалии видный поэт и теоретик литературы Ренессанса Антониу Феррейра (1528-1569) постоянно призывал своих собратьев по перу к созданию эпической поэмы на португальском языке. Надо сказать, что концепции эпических поэм в Италии и Португалии весьма различались между собой. Если в трактате Торквато Тассо «Рассуждения о поэтическом искусстве и, в особенности, о героической поэме» проводилась мысль о сближении героической поэмы с рыцарским романом, то Камоэнс и его многочисленные последователи в Португалии старались класть в основу своих произведений памятные всем события недавнего прошлого. Так, в 1574 г. в Португалии была опубликована поэма Жерониму Корте Реала «Вторая осада Диу». В двух других поэмах Корте Реал воспел битву при Лепанто и кораблекрушение Мануэла де Соузы э Сепулведы — событие, упоминаемое и в «Лузиадах» Камоэнса.

Луиш Перейра Брандан в поэме «Элегиада» (1588) рассказал о битве при Алкасер-Кибире.

Однако из многочисленных португальских поэм свое время пережили только «Лузиады» Камоэнса. Поэту удалось приблизить произведение к жизни, сделать его интересным для каждого португальца, воззвать к национальным чувствам своего народа в тяжелейший для Родины момент. «Лузиады» отличает ориентация на демократического читателя, искренняя народность, яркий публицистический характер, и в этом Камоэнс идет по стопам Данте.

Уже во вступлении к «Лузиадам» поэт противопоставляет свое произведение поэмам Боярдо и Ариосто:

Поэт заявляет, что герои борьбы за независимость Португалии: Нуну Алвареш Перейра, Фуаш Роупиньу, Эгаш Мониж — и великий мореплаватель Васко да Гама не менее достойны занять место в эпической поэме, чем различные вымышленные персонажи. Истинным предметом его повествования является история Португалии со времен мифического Луза и знаменитого пастуха Вириату, возглавившего борьбу лузитан за независимость от Рима, до дней Камоэнса. Многие герои поэта были знакомы его читателям с детства, что, конечно, способствовало популярности поэмы в Португалии. Все эти эпизоды повествования группируются вокруг центрального события в истории страны — открытия экспедицией Васко да Гамы морского пути в Индию (1497-1499 гг.). Но в композиции «Лузиад», конечно, многие элементы обусловлены временем создания поэмы.

В «Лузиадах» есть выдержанное в духе Вергилия вступление, в котором поэт кратко излагает свою тему, есть обращение к нимфам Тежу, есть, наконец, посвящение поэтического труда королю Себастиану.

Посвящения литературных трудов высоким покровителям были обычны для писателей Возрождения; в Португалии, где инквизиция взяла в свои руки функции цензуры, подобная акция должна была облегчить условия издания поэмы. А тематика «Лузиад», их высокий патриотический пафос обусловили посвящение поэмы именно главе Португальского государства. Однако надо сказать, что Камоэнс не впадает в подобострастие и не идеализирует короля. Хотя он называет его «отчизны гордостью» и «спасителем христианства от неверных», но в то же время немало строф в «Лузиадах» посвящает разоблачению пороков португальской жизни. Публицистический характер поэмы проявляется в том, что поэт не остается безучастным к описываемым событиям, напротив, он активно вмешивается в повествование и излагает свою точку зрения на наболевшие вопросы времени.

В третьей песни он рассказывает о том, как был свергнут с престола король Саншу Второй, и, сравнивая его правление с правлением его более достойных предков, заключает, что в Португалии «лишь тот мог на престоле находиться, кто доблестью мог с предками сравниться».

В финале пятой песни Камоэнс с горечью говорит о тяжелом положении португальского искусства, о презрении к нему со стороны власть имущих и о том, сколько пользы могла бы принести литература, если бы ее хоть в какой-то степени поддерживали сильные мира сего. В конце шестой песни поэт слагает гимн своим соотечественникам, защищающим Родину на суше и на море, в финале седьмой — рассказывает, сколько несправедливых ударов судьбы пришлось ему претерпеть, и, несмотря ни на что, выражает решимость закончить свой труд.

В некоторых лирических отступлениях поэмы ощущается трагический разлад между идеалом поэта и окружающей его действительностью. В восьмой песни Камоэнс с негодованием размышляет о власти золота, приток которого из колоний вызвал моральное разложение португальской верхушки. Поэт скорбит о том, что деньги легко находят путь к ученым, законникам, служителям бога и превращают королей в тиранов.

В девятой песни Камоэнс гневно разоблачает церковников, «обирающих народ убогий и прислужничающих тиранам без смущенья».

В соответствии с канонами эпического жанра эпохи Ренессанса последняя, то есть десятая, песнь поэмы завершается заключением. В нем Камоэнс снова обращается к королю Себастиану. Характерен тон обращения. Поэт сообщает, что заканчивает свое повествование, так как «отечество скорбит под властью скверны, стяжательством отравлено безмерным». Он предстает перед королем не как робкий проситель, а как первый поэт страны, увлекавшийся «чудесной наукой», почитавший «благих искусств законы» и имеющий за плечами «опыт жизни горестной и честной». Камоэнс гордо заявляет, что «не каждый под родными небесами отмечен столь высокими дарами». В десятой песни мы видим апофеоз ренессансной личности. Нищий поэт обращается к королю на равных, как личность всесторонне развитая, умудренная знаниями, наделенная талантами и безгранично преданная Родине. Поэт призывает Себастиана обратить внимание на тех из подданных, кто бескорыстно служит отчизне, и приблизить их к престолу. Он желает, чтобы король вел такую политику, которая бы вызвала уважение к Португалии со стороны прочих стран Европы. В самом конце поэмы Камоэнс обещает воспеть грядущие подвиги короля и прославить его так, как Гомер прославлял Ахилла.

По канонам Возрождения поэма имеет обширный мифологический план. Португальцам покровительствует Венера, видящая в них своих верных поклонников, а противодействует им Вакх. Порой мифологическая линия заметно отягощает повествование — современному читателю, вероятно, не всегда покажутся интересными обширные описания советов богов, речи Вакха, рассказы о его интригах против португальцев. Однако часто эта же самая линия украшает повествование и вносит в него живость и разнообразие.

Одно из самых прекрасных мест поэмы — описание острова Любви, послужившее, по словам Вольтера, образцом для острова Армиды в поэме Тассо «Освобожденный Иерусалим». Вольтер, в целом восхищавшийся «Вергилием Португальским», упрекал его за то, что в «Лузиадах» описания персонажей античной мифологии соседствуют с пропагандой христианства. «Главное намерение португальцев по учреждению торговли состояло в распространении веры, писал великий просветитель и борец против церкви, — и Венера берет на себя успех сего предприятия. Такой вздор обезображивает в глазах благоразумных читателей все сие творение».

Но дело в том, что Камоэнс как художник и мыслитель Возрождения воспринимал мир многогранно. В «Лузиадах» Венера и ее окружение как бы дают читателю отдых после рассказов о «делах давно минувших дней», событиях португальской истории.

В мифологических описаниях Камоэнса постоянно чувствуется авторская ирония. В самом переплетении античной мифологии с христианской идеологией, справедливо подмеченном Вольтером, заключается своеобразное обаяние «Лузиад». Поэт вводит остроумную развязку мифологической линии в своей поэме: в конце повествования, когда Фетида показывает Васко да Гаме картину мироздания, она объясняет ему, что древние боги — «исчадье небылиц невероятных» — пребывают только на небесах в виде названий планет. Кроме того, античная мифология привлекалась поэтом еще и потому, что он все время исходил из сопоставления своих героев с героями «Одиссеи» и «Энеиды»; уже в первой песни «Лузиад» он заставил Юпитера провозгласить, что португальцы «превзойдут и греков, и троянцев», и в дальнейшем подчеркивал, что португальцы побывали в тех землях, что не довелось увидеть мореплавателям античности, и наблюдали на море такие явления — морской смерч, огни святого Эльма, поророку — о которых не имели представления древние философы.

Первые две песни повествуют о том, как флот Васко да Гамы столкнулся с недружественным отношением жителей Восточной Африки — острова Мозамбика и Момбасы — и как наконец португальцы прибыли в Малинди, где к ним отнеслись дружелюбно, дали им кормчего, знающего путь к Малабарскому побережью Индии, и снабдили флот всем необходимым. Камоэнс с негодованием описывает негостеприимных африканцев и оправдывает действия, предпринятые в отношении их Васко да Гамой. На этом основании реакционные круги Португалии пытались объявить Камоэнса певцом колониализма, а день его памяти — 10 июня (условно датой смерти поэта принято считать 10 июня 1580 г.) — португальские фашисты провозгласили «днем расы». Однако Камоэнс никогда не был расистом.

Нельзя забывать, что воспетый им Васко да Гама действительно был героической личностью, а участники его путешествия сознательно решились на бесчисленные трудности и лишения. Достаточно сказать, что в начале экспедиции у Гамы, по разным подсчетам, было от 140 до 170 человек и 4 корабля, а вернулись из Индии 54 человека и 2 корабля.

В конце плавания умер брат Васко да Гамы — Паулу, образ которого занимает видное место и в поэме «Лузиады». Многие участники плавания умерли от цинги.

Спору нет, вслед за Васко да Гамой в Африку и Индию явились вооруженные до зубов колонизаторы, принесшие рабство и горе местному населению. Но первооткрыватели морского пути в Индию были подвижниками, доказавшими безграничность человеческих возможностей. Кроме того, можно вести споры о поступках реального Васко да Гамы. Но что касается образа, созданного Камоэнсом, двух мнений быть не может: его Гама — человек, беззаветно и бескорыстно преданный Родине, герой, движимый высокой идеей, великий мореплаватель, стоящий на уровне передовых знаний своего времени. В беседе с королем Малинди Гама подчеркивает, что португальцы «не из тех, кто на града и веси огонь и меч бесстыдно налагает и, алчностью пороча поднебесье, последний хлеб у нищих отбирает».

Надо учесть, что португальцы с самого начала не ставили перед собой цель завоевания Индии — они прекрасно сознавали, что не смогут удержать за собой столь обширные территории. Португальцы желали нарушить монопольное право арабских и турецких купцов на торговлю традиционными восточными товарами — прежде всего пряностями.

Видный португальский историк-марксист Арманду Каштру утверждает, что отношения, установившиеся между португальцами и индийцами, нельзя считать «в полной мере колониальными отношениями, потому что здесь не было использования природных богатств страны путем эксплуатации местной рабочей силы. Было другое — существование центров торговли, которые поддерживались разветвленной сетью экономических центров и укрепленных военных пунктов… Фактически, португальцы на Востоке не занимались прямой эксплуатацией производства пряностей и других колониальных товаров: они приобретали их путем обмена и получали значительные доходы, благодаря разнице между закупочными ценами и ценами продажи этих товаров в Европе».

Камоэнс говорит, что изначально Васко да Гама относился с полным доверием к обитателям Африки и Индии, и показывает, что всегда причиной ссор португальцев с индийцами было подстрекательство мусульманских купцов, враждебно встретивших конкурентов из Европы.

У поэта не чувствуется никакой злобы или расовой ненависти к населению Африки или Индии. Он подробно описывает лодки и наряды мозамбикцев, облачение короля Малинди, с уважением и с явным желанием понять психологию индийцев рассказывает об их быте и нравах.

Очень серьезно и совсем не так, как человек, одержимый расистскими предрассудками, Камоэнс сообщает португальцам о новых землях. Не довольствуясь личными впечатлениями, он поставил свой труд на солидную научную основу, изучив прежде всего такие фундаментальные работы, как «Декады» Жуана де Барруша и Диогу ду Коуту, «История открытия и завоевания Индии» Каштаньеды, «Беседы о лекарственных травах и медикаментах» Гарсии де Орты. С симпатией и восхищением описывает поэт обитателей Малинди.

Более сложным является отношение Камоэнса к маврам. Он неоднократно наделяет их отрицательными эпитетами, призывает короля Себастиана обрушить на Марокко карающую десницу, так как многим португальцам казалось, что закрепление в Марокко спасло бы христианские земли от мавританских набегов.

Нельзя не видеть в этой неприязни настроений тех европейцев, которые получили государственную независимость в результате Реконкисты, тем более что в XV-XVI вв. усиление турецкой экспансии в Европе заставляло их опасаться новой агрессии с Востока. Однако есть в «Лузиадах» и благородный мавр Монсаид, и идеализированный образ просвещенного монарха — короля Малинди, которого поэт также называет мавром.

В десятой песни поэмы, в рассказе об Африке, у Камоэнса есть слова о не развращенных цивилизацией честных дикарях, которые «хижины возводят без дверей, соседям доверяя и закону». Нельзя не видеть здесь наметки образа «доброго дикаря», развитого впоследствии Руссо и восходящего к испанской и португальской литературе о географических открытиях.

В 1979 г., выступая на празднике газеты «Аванте!», Алвару Куньял сказал: «Камоэнс, товарищи, не является голосом реакции и колониализма. Камоэнс — это голос нашего народа, лузиад, голос духовной независимости, голос социального и научного прогресса, голос португальской нации в высоком гуманистическом смысле этого слова».

Мы уже говорили, что центральной темой поэмы является португальская история. Повествование Камоэнса охватывает около пяти столетий истории его страны. Многие исследователи «Лузиад» предполагали, что поэт вначале вообще хотел изложить в стихах историю Португалии, а потом уже решил сгруппировать элементы повествования вокруг плавания Васко да Гамы в Индию. Еще в прошлом веке Вильгельм Шторк и Каролина Михаэлис выдвинули гипотезу о том, что первыми были написаны третья и четвертая песни поэмы, посвященные истории Португалии; над ними поэт, по-видимому, работал еще на Родине, до отплытия в Индию в 1563 г.; а затем чисто историческая поэма стала приобретать, по выражению Гумбольдта, черты «поэмы моря», и Камоэнс, скитаясь в обширных пределах Португальской империи, приступил к написанию песней первой, второй, пятой и последующих, повествующих уже непосредственно о деяниях Васко да Гамы.

Рассказывая об истории Португалии, Камоэнс использует документальные источники — труды средневековых хронистов Фернана Лопеша, Гомеша Эанеша Зурары и Руя Де Пины, а также и полуофициальные предания — например, легенду о подвигах двенадцати португальских рыцарей в Англии.

Однако поэт не во всем следует за источниками и избирает свой угол зрения на португальскую историю. Его интересуют прежде всего события, связанные с собиранием португальских земель первыми королями, с рождением и укреплением Португальского государства, с упрочением его авторитета в Европе и с географическими открытиями португальцев, рассматриваемыми поэтом как вклад его народа в историю всего человечества. О. Лопеш и А. Сарайва справедливо полагают, что Камоэнс рассматривает историю родной страны как непрерывный крестовый поход.

Поэтому Камоэнс идеализирует многих португальских королей, руководствуясь в оценке их деятельности в первую очередь их воинскими качествами и вкладом их в дело освобождения страны от мавров, а впоследствии — в борьбу против угрозы кастильского порабощения. Из поэмы «Лузиады» можно узнать о мельчайших подробностях Реконкисты, но трудно вынести определенное впечатление о внутренней политике португальских королей. Примечательно, что когда поэт рассказывает о «народном гневе» 1383-1385 гг., вызванном сговором большей части португальской аристократии с королем Кастилии, он отступает от своего источника — хроник Ф. Лопеша — и не говорит о массовом героизме жителей Лиссабона, защищавших осажденный город от кастильцев.

Поэт не так уж часто позволяет себе критику в адрес венценосных владык Португалии. Исключение составляют его рассказы о короле Саншу Втором, свергнутом с престола в силу недовольства всех слоев населения его правлением, и о Фернанду Первом, доведшем страну до состояния глубокого кризиса.

Что касается, например, такого короля, как Афонсу Четвертый, «прославившегося» как вечный зачинщик междоусобных войн со своим отцом королем Динишем и как инициатор варварского убийства возлюбленной своего сына Инеш де Каштру, то Камоэнс не счел нужным вынести ему приговор. Он прежде всего отметил участие португальского короля в знаменитой битве при Саладо, когда войска Кастилии и Португалии разбили силы марокканских и гренадских мавров; а вину за трагический исход судьбы Инеш де Каштру, рассказ о которой представляет собой одно из самых поэтических мест поэмы, возложил не столько на короля, сколько на его советников.

Вообще надо сказать, что в поэме значительное место отводится обширным описаниям различных битв — при Орики, Саладо, Алжубарроте. Все столкновения с «неверными» — и освободительные сражения эпохи Реконкисты, и военные действия португальцев в Африке и Индии — поэт оправдывает необходимостью утверждения в мире христианства. Такая позиция была обусловлена особенностями борьбы Португалии за национальную независимость. Угроза португальской независимости со стороны Испании заставляла Камоэнса напоминать согражданам о подвигах их предков и воскрешать боевой дух португальского рыцарства. Кроме того, поэт провел немало лет на Востоке и воочию увидел и ограбление португальцами местного населения, и яркие картины власти денег, против которой он восставал в своей поэме. Не случайно, видимо, в «Лузиадах» поэт охарактеризовал всех португальских правителей Индии, от Франсишку де Алмейды до Жуана де Каштру — при этом он представлял их, в основном, как национальных героев Португалии, — но не нашел места для воспевания своих современников, распоряжавшихся в Индии именем португальского короля. Для оправдания владычества португальцев в чужих землях поэт должен был выдвинуть высокую идею, а такой идеей в свое время могло быть только христианство, связанное в сознании Камоэнса со всей европейской цивилизацией.

Когда во второй песни «Лузиад» Юпитер предрекает Венере грядущие победы португальцев, он, в частности, обещает, что в чужих землях они «жизнь везде по-новому направят, строительство градов и сел затеют, законы обветшалые исправят».

Камоэнс воспринимает португальских мореплавателей как носителей социального и культурного прогресса; Э. Намураду не без оснований утверждает, что Камоэнс «вынашивал план всемирной христианской республики, осуществившей бы на Земле гармонические отношения между народами и социальную справедливость; эта республика должна была возникнуть под эгидой Португалии и благодаря ее усилиям». Идея всемирного государства возникла у Камоэнса, по-видимому, под влиянием трактата Данте «Монархия»: в нем великий поэт Италии мечтал о единой мировой державе, «которая обеспечит всем людям на земле справедливость и прекратит войны и междоусобия».

Именно поэтому, несмотря на прославление христианства, поэта нельзя считать религиозным фанатиком. Его сатира очень часто обрушивается на монахов и священников; в десятой песни он с негодованием говорит о том, что эти люди, которым, казалось бы, предназначено быть «солью земли», давно уже сделались «пресной солью», и предостерегает короля Себастиана от лицемерных пастырей, заботящихся только о собственном обогащении. Характерно, что, в отличие от знаменитого португальского писателя эпохи Возрождения Фернана Мендеша Пинту, уделившего в своих «Странствиях» большое место рассказу о деятельности на Востоке иезуитского миссионера Франциска Ксаверия, канонизированного католической церковью, Камоэнс демонстративно обходит молчанием деяния этого «святого»; он разносторонне характеризует видного португальского государственного деятеля Мартина Афонсу де Соузу и «забывает» упомянуть о том, что с Соузой в Индию прибыл испанский проповедник.

Широта взглядов Камоэнса проявилась и в знаменитом монологе старца из Рештелу. В конце четвертой песни поэт повествует о том, как весь Лиссабон собрался на пристани Рештелу, чтобы проводить в дальний путь участников экспедиции Васко да Гамы. И в этот торжественный момент умудренный годами старец обратил к мореплавателям гневную речь, осуждая их за то, что они собираются искать славу в чужих землях, оставляя на произвол судьбы Родину. Старец советует молодому поколению воевать с соседними арабскими государствами и проклинает того, кто первым соорудил корабль, а также «безумцев» Прометея, Фаэтона и Икара, — в них он видит предшественников последующих искателей славы. Некоторые исследователи полагали, что в монологе старца выражен народный взгляд на географические открытия и что Камоэнс его во многом разделяет. Однако это не совсем верно. Известно, что в 1562 г. на заседании кортесов было внесено предложение отозвать португальцев из Индии, «в которой ничего нет, и направиться в Африку, расположенную у нашего порога».

Безусловно, поэта не могла не тревожить судьба Родины, находившейся на грани катастрофы, и в настроениях старца из Рештелу, в его призывах к войне с маврами, в проклятиях географическим открытиям, отрицании прогресса и стремлении к патриархальности нетрудно услышать отзвуки более позднего, по сравнению с плаванием Гамы, времени, а именно периода кризиса Ренессанса.

Камоэнс-эпик не может разделять точку зрения старца.

Самим уподоблением португальских мореходов героям античных мифов он приветствует устремления храбрых. Злым проклятиям старца противопоставлено в десятой песни пророчество Фетиды, показывающей продолжение дела Гамы грядущими поколениями.

Однако в словах старца проявляется и многогранность мировоззрения поэта, не побоявшегося наметить проблему сложности воздействия географических открытий на внутреннюю жизнь Португалии.

«Лузиады» — это героическая эпопея эпохи Ренессанса. Известно, что чудесное, сверхъестественное было непременным атрибутом эпических поэм Боярдо и Ариосто, обильно оснащенных заколдованными садами, волшебными гротами, таинственно исчезающим и неожиданно возвращающимся к герою рассудком, а также феями, карликами, чудовищами и прочими сказочными персонажами. Камоэнс тоже не отказывается от мифотворчества и от введения в поэму чудесного, но у него это начало носит иной характер, чем у итальянских поэтов Возрождения.

Источников таинственного в поэме несколько. С этим началом, безусловно, связана мифологическая линия, проявляющаяся в неожиданных вмешательствах богов в дела португальских мореходов.

Часто таинственное предстает как нечто до конца не познанное, но не скрывающее в себе ничего сверхъестественного, например, в знаменитых описаниях огней святого Эльма и морского смерча в пятой песни.

Характерно, что в этой связи Камоэнс с гордостью противопоставляет книжным знаниям античности реальный опыт португальских мореплавателей. Апелляция к чувственному опыту как источнику познания вообще характерна для Камоэнса; в десятой песни он говорит, что «самый светлый разум перед опытом смириться может сразу».

Есть в поэме и злобный гигант Адамастор. Имя для своего великана Камоэнс, по-видимому, почерпнул в книге Клау-Диано «Гигантомахия», упоминает Адамастора и Рабле, перечисляя его в ряду предков Пантагрюэля. Но у Камоэнса Адамастор не является просто фантастическим великаном, свидетельством богатого воображения его создателя. Он выступает как олицетворение Мыса Доброй Надежды, изначально названного португальцами Мысом Бурь, как воплощение нечеловеческих трудностей, которые приходилось преодолевать мореплавателям, как признак могущества природы и одновременно неизбежности победы над ней человека. Поэт говорит о том, что Мыс Бурь был неведом ни Плинию, ни Страбону, ни другим великим умам античности. В «предсказания» Адамастора Камоэнс вводит историю трагической судьбы Мануэла де Соузы э Сепулведы, очень популярную среди португальских писателей Возрождения, великан предрекает гибель знаменитых португальских мореплавателей Бартоломеу Диаша и Франсишку де Алмейды. Но все эти истории свидетельствуют не о бессилии, а о величии человека. Адамастор, представляющий злое начало, скрытое в природе, всю жизнь обречен страдать от несчастной любви к богине Фетиде, воплощающей морскую стихию. В конце поэмы мы узнаем, что Фетида даровала свою любовь Васко да Гаме, показала ему картину мироздания и продолжения последующими поколениями дела, которому он отдал большую часть жизни.

Таким образом, моря покоряются человеку, несущему в природу, по мысли поэта, добро, разум и счастье, а Адамастору остается только изрыгать бесплодные проклятия в адрес путешественников, не побоявшихся вступить в его заповедные воды.

Одной из самых загадочных частей поэмы является описание Острова Любви, то есть девятая и десятая песни «Лузиад».

Может показаться, что выдержанный в куртуазных традициях рассказ о воинстве Купидона, о прелестных нереидах, вздыхающих о мужественных мореходах, описания благоуханных рощ, свидетельствующие о творческой переработке Камоэнсом многих элементов поэзии Гомера и Овидия, значительно легче для восприятия современного читателя, чем изобилующее подробностями повествование о событиях португальской истории. К тому же, поэт в конце девятой песни сам вроде бы дает толкование образу Острова Любви: Фетида, нереиды и прочие божества — это выдумки смертных, а Остров Любви — это награда и признание, непременно ожидающие верных сынов отечества.

Безусловно, в стремлении «вознаградить» мореходов за их мужество и героизм проявилось преклонение самого Камоэнса перед португальскими первопроходцами. Но этим не исчерпывается значение образа Острова в поэме. Остров Любви — это образ-утопия, мечта о царстве счастья, гармонии и справедливости. Э. Сидаде сравнивает Остров с Телемским аббатством, говоря, что девиз его обитателей «Делай, что хочешь» — можно применить и к Острову Любви Камоэнса.

Еще одна важная проблема, неоднократно обсуждавшаяся исследователями «Лузиад»: можно ли считать поэму Камоэнса реалистическим произведением?

Надо сказать, что многие черты поэмы, безусловно, роднят ее с произведениями ренессансного реализма.

В «Лузиадах» наличествует стремление к рациональному, научному познанию жизни, проникновению в тайны природы. Камоэнс настолько широко охватил изображаемые им явления, что впоследствии выходили специально монографии, посвященные астрономии, флоре, фауне, медицине в «Лузиадах». Сама фантастика в поэме Камоэнса отражает не мистические умонастроения, а гиперболизирует явления реальной действительности. Фантастическим образам итальянских поэм Камоэнс противопоставляет рассказ о вполне объяснимых явлениях природы. И можно сказать, что посредством описания смерча, огней святого Эльма, цинги, внезапно обрушившейся на экипаж Гамы, в поэме расширяется реалистическое отражение действительности.

При знакомстве с поэмой бросается в глаза ее гуманистическая направленность, ориентация на демократического читателя, публицистичность, — подобно многим писателям Возрождения, Камоэнс смотрит на свое творчество как на средство преобразования жизни, обличения зла и надеется, что грядущее будет лучше, чем настоящее.

Как истинно великий писатель, Камоэнс избрал для своего произведения поистине титаническую тему — историю португальской нации. По энциклопедичности охвата действительности его можно сравнить с самыми великими писателями Возрождения.

Трудно переоценить роль поэта и в развитии португальского языка, справедливо именуемого многими языком Камоэнса.

Но жанр героической поэмы во многом определил своеобразие «Лузиад» Камоэнса, в чем-то ограничив возможности поэта. Нельзя забывать, что попытки поэтов Возрождения следовать традициям Гомера и Вергилия в этом жанре оказывались, в основном, мало успешными. Камоэнсу удалось создать эпопею, пережившую свое время, и это объясняется прежде всего лежащей в ее основе «мыслью народной». Но поэт не мог не считаться с традициями жанра, сложившимися в эпоху Ренессанса.

Камоэнс, проявивший себя большим мастером психологического анализа в лирике, в эпосе не дает углубленной психологической характеристики героев, не стремится к их яркой индивидуализации. Психологическая мотивировка характеров Васко да Гамы, его брата Паулу, других героев поэмы подчас только намечена. Вместе с тем Камоэнс создал прекрасный коллективный портрет португальского народа, и общие черты португальского национального характера обозначены в поэме достаточно полно.

Нельзя не видеть в поэме перегруженности мифологией, что, возможно, затрудняло восприятие ее даже современниками поэта.

Создатель национального эпоса, Камоэнс избирает особую точку зрения на события истории. Поэт, как уже говорилось, стремится показать преимущественно героическую сторону деятельности португальских королей, выделяя те их деяния, которые способствовали увеличению международного престижа Португалии, крепили ее мощь, создавали ее величие. При этом поэт порой не видит того, как политика воспеваемых им монархов отражалась на жизни народа. Но если в отношении королей такое безоговорочное восхищение можно хоть как-то оправдать их участием в общенациональном деле — Реконкисте, а позднее — в борьбе за независимость Португалии от Кастилии, то прославление всех губернаторов португальских владений в Индии едва ли оправдано даже в рамках эпоса. Повествуя о плавании Васко да Гамы в Индию, поэт проходит мимо многих важных сторон реального хода событий. Он идеализирует всех мореходов, называет четыре небольших корабля могучей «армадой» или мощным «флотом», хотя раджа Каликута был весьма удивлен скромным видом португальцев и скудостью их подарков.

«Лузиады» — одна из наиболее самобытных поэм эпохи Возрождения; ее оптимизм, преклонение перед величием человека, воспевание географических открытий, стремление к парадности, любование восточной экзотикой — все это делает возможным широко бытующее в литературоведении сопоставление стиля поэмы Камоэнса с португальским декоративным стилем «мануэлину». Этим словом (по имени короля Мануэла, при котором процветал этот стиль) принято обозначать орнаментику португальской пламенеющей готики, использующую в архитектурных украшениях флору и фауну океана (водоросли, кораллы, ракушки) и части кораблей. Один из самых знаменитых памятников этого стиля — лиссабонский Монастырь иеронимитов, где ныне неподалеку от могилы Васко да Гамы находится могила Луиса Важа де Камоэнса.

Творчество Камоэнса имело колоссальное значение для последующего развития португальской литературы. Каждый более или менее крупный португальский поэт — Бокаж, Гаррет, Антеру де Кентал, Эужениу де Каштру, Фернанду Пессоа — говорил о том, как многим он обязан Камоэнсу. Творчество Камоэнса имело большое значение для развития многих литератур Европы.

Поэзия Камоэнса пользовалась большой известностью в Англии.

Когда в 1803 г. английский дипломат лорд Стрэнгфорд опубликовал свои переводы лирики Камоэнса, на это откликнулись ведущие поэты Англии. Томас Мур в стихотворении «Лорду виконту Стрэнгфорду» высоко оценил как поэзию великого португальца, так и ее переводы, сказав, что арфа Камоэнса «воскресила мадригалы, вдохновленные богом, и передала их нежную теплоту» Стрэнгфорду. Широко известно стихотворение Вордсворта «Не брани сонета, критик»; первая его строка послужила эпиграфом к «Сонету» Пушкина; перечисляя в ряду мастеров сонета Шекспира, Петрарку, Данте, Спенсера, Мильтона, он упоминает и Камоэнса, «утолявшего в сонетах печаль своего изгнания».

Байрон дважды говорит о Камоэнсе в «Английских бардах и шотландских обозревателях». Когда он иронически сравнивает Саути с воспарившим к небу орлом, то заявляет шутя, что тот затмил Камоэнса, Мильтона и Тассо. Затем Байрон обращается к Стрэнгфорду, вопрошая: «Уж не думаешь ли ты вознести свою поэзию еще выше, обряжая Камоэнса в кружева?» Байрон призывает переводчика более серьезно относиться к своему труду и не «учить лузитанского барда подражать Муру».

Видная английская поэтесса Элизабет Баррет Браунинг написала цикл «Сонетов с португальского», в которых обращалась к Камоэнсу от имени его возлюбленной Катарины де Атаиде. Лирику Камоэнса переводил и Саути. Поэзия Камоэнса высоко ценилась и в Германии. Фридрих Шлегель говорил: «Лузиады» соединяют в себе все те черты португальского языка и португальской поэзии, которыми я до сих пор восхищался: изящество, глубину чувства, нежную и почти детскую свежесть, сладкую чувственность и самую волшебную меланхолию — и все это выражено чистым, прозрачным и простым слогом, красота которого не могла бы быть более совершенной, а расцвет — более полным».

Поэмой Камоэнса восхищался Александр Гумбольдт. «Я могу утверждать, по крайней мере, как наблюдатель природы, — говорил он, — что в описаниях «Лузиад» нигде энтузиазм поэта, прелесть его стихов и сладкие звуки его меланхолии не погрешили ни в чем против правды изображаемых им явлений. Он неподражаем в описаниях постоянного обмена, происходящего между воздухом и морем, гармоничных форм облаков, их последующих превращений и различных состояний поверхности океана. Камоэнс, в полном смысле слова, великий художник моря». Гумбольдт также высоко отзывается об описании Машины мира, «видении в стиле Данте», и о пейзаже Острова Любви, «самом грациозном из всех пейзажей».

Классики испанской литературы — и прежде всего Лопе де Вега и Сервантес, — несмотря на сложные отношения между двумя государствами, не уставали восхищаться «Лузиадами». Когда Камоэнс создавал свою поэму, слово «Испания» употреблялось в значении «Пиренейский полуостров», одной из частей которого была Португалия; поэма очень скоро после своего выхода в свет была переведена на испанский язык и стала оказывать влияние на все литературы полуострова. Однако в обстановке национального гнета наиболее актуально для португальцев прозвучали строки поэмы, рассказывавшие о борьбе их Родины за независимость от Кастилии. Поэтому в XIX в. испанский писатель и дипломат Хуан Валера с горечью констатировал: «Лузиады» — это главное препятствие к единению всех частей нашего полуострова: Камоэнс воздвиг между Португалией и Испанией настолько мощную стену, что ее труднее взять штурмом, чем все укрепления и замки».

Тем не менее еще Лопе де Вега в романе «Аркадия» упомянул «превосходного португальца Камоэнса» в одном ряду с Гарсиласо, Босканом и другими выдающимися поэтами Пиренейского полуострова, а Валтасар Грасиан в трактате «Острота и мастерство таланта» неоднократно цитировал и восхвалял «бессмертного Камоэнса». Сервантес называл поэму Камоэнса «сокровищем Луза».

Хорошо были встречены «Лузиады» во Франции. Монтескье писал, что «португальцы, плавая по Атлантическому океану, открыли самую южную оконечность Африки и увидели перед собой обширное море, которое привело их к Восточной Индии. Опасности, угрожавшие им на этом море, и сделанные ими открытия Мозамбика, Мелинды и Каликута были воспеты Камоэнсом в поэме, напоминающей прелесть «Одиссеи» и великолепие «Энеиды». Известны в высшей степени благожелательные отзывы о Камоэнсе Ламартина и В. Гюго.

Большой популярностью творчество Камоэнса пользовалось в Италии. Объясняя успех «Лузиад» в своей стране, один из итальянских филологов писал, что в прошлом веке «в этом произведении нация, угнетенная иностранцами, занимавшими большую часть территории страны и расчленившими ее на части, с гордостью почувствовала импульс к восстанию, к борьбе за единство и свободу».

В Португалии значение творчества Камоэнса не исчерпывалось только литературой. В тяжкие годы утраты национальной независимости его поэзия напоминала португальцам о величии их прошлого, внушала уважение к родному языку и вдохновляла на борьбу за свою свободу. «Лузиадам», — пишет один из португальских исследователей, — мы обязаны возрождением Родины, потому что не может находиться в угнетенном состоянии народ, создавший самую прекрасную эпопею всех исторических времен».

Камоэнс всегда был символом португальской нации и вместе со своим народом переживал все перипетии его истории. Его сочинения поднимали на щит португальские романтики — в 1825 г. знаменитый поэт Алмейда Гаррет написал поэму «Камоэнс». В 1880 г. празднование трехсотлетия со дня смерти Камоэнса превратилось в грандиозную всенародную акцию и явилось признаком большого политического успеха республиканцев.

В 1980 г. сбросившая оковы фашизма Португалия праздновала четырехсотлетие со дня смерти создателя своего национального эпоса. Большую роль в этом сыграла Португальская Коммунистическая партия, распространившая ряд информационных бюллетеней, разъяснявших народу, в чем состоит истинное значение поэзии Камоэнса.

«Никакой другой класс, кроме класса трудящихся, и никакая другая политическая сила не имеет большего права, чем ПКП, чествовать Луиса де Камоэнса, гениального поэта, поэта народа и португальской Родины», — говорил по этому поводу Алвару Куньял.

Как упоминалось выше, впервые поэма Камоэнса вышла в свет в 1572 г., причем в один год была опубликована дважды. Титульные листы изданий различались изображением пеликана: на одном птица была изображена с головой, повернутой направо, на другом — налево. По разночтениям в одной из начальных строк первое из них условно называется «Е», а второе — «Ее». Большинство исследователей склоняются к мнению, что издание «Е» является более поздним, чем «Ее», поскольку в нем просматриваются следы корректорской правки. Впрочем, по мнению португальских специалистов, эта правка принадлежит не Камоэнсу, а какому-то португальскому грамматисту, не отличающемуся познаниями в метрике и мифологии. Предлагаемый вниманию читателя перевод сделан с издания «Ее».

В 1584 г. вышло в свет еще одно издание, над которым долго работала цензура инквизиции. Если цензор первых изданий Бартоломеу Феррейра отнесся к поэме очень благожелательно, то его коллеги в 1584 г. не оказались столь же уступчивыми. Они, во-первых, постарались убрать слово «бог» там, где оно применялось к богам античной мифологии. Кроме того, цензоры «подредактировали» упреки в неблагодарности в отношении Дуарте Пашеку Перейры, обращенные Камоэнсом к королю Мануэлу. Правке подверглись и строки, описывающие борьбу португальского народа, возглавляемого Нуну Алварешем Перейрой, против угрозы кастильского порабощения. Также святые отцы убрали строки, которые, как им показалось, носят излишне чувственный характер (в частности, в описании Острова Любви и т. п.).

В дальнейшем «Лузиады» переиздавались, в основном, без цензурных сокращений.

Классики русской литературы тоже издавна проявляли интерес к португальскому поэту. Еще до того, как появился первый прозаический перевод «Лузиад» на русский язык, о поэме высоко отзывались Ломоносов, Сумароков и Тредиаковский. Последующие поколения русских писателей знакомились с поэмой Камоэнса по прозаическому переводу А. Дмитриева, изданному в 1788 г. и сделанному «с французского де ла Гарпова переводу». Естественно, что этот труд мог дать лишь самое общее представление о величии замысла «Лузиад» и силе таланта Камоэнса.

Уже в 1814 г. Пушкин дважды упоминает Камоэнса: в стихотворении «К другу-стихотворцу» он размышляет о трагической судьбе португальского поэта (этой теме в 1839 г. посвятит и Жуковский свою поэму «Камоэнс», являющуюся вольным переводом из Фридриха Хальма); в «Бове» Пушкин связывает эпическую традицию с именами Вергилия, Клопштока, Мильтона и Камоэнса. Можно сказать, что Пушкин числил португальского поэта среди классиков мировой литературы: в 1834 г. в статье «О ничтожестве литературы русской» он упоминает Камоэнса в одном ряду с Лопе де Вегой, Кальдероном, Сервантесом, Шекспиром.

Но, пожалуй, самый известный отзыв Пушкина о Камоэнсе дан в знаменитом «Сонете» 1830 года:

Пушкин, знавший лирику Камоэнса только по французским переводам, глубоко прочувствовал сущность ее притягательной силы и верно выделил философичность как характерную черту творчества португальского поэта.

Еще в 1822 г. П. А. Катенин в «Письме к издателю» поставил вопрос о стихотворном переводе поэм Ариосто, Тассо и Камоэнса. Он считал, что эти поэмы, написанные октавами, нужно октавами и переводить, и предлагал переводчику свою схему расположения цезуры и рифмовку, основанную на чередовании мужских и женских рифм.

Однако мечтам о поэтическом переводе поэмы Камоэнса на русский язык долго не суждено было осуществиться.

В 1870-1880-е годы в России в связи с празднованием трехсотлетия со дня смерти Камоэнса вновь оживляется интерес к творчеству поэта. Когда в 1880 г. в Португалии основывается Общество Камоэнса, в число его почетных членов избирается выдающийся русский критик В. В. Стасов.

В 1897 г. был издан прозаический перевод поэмы «Лузиады» А. Н. Чудинова, перевод, отличающийся более изящным и современным слогом, чем Дмитриевский, но сделанный опять же с французского, а не с португальского текста. В различных изданиях время от времени появлялись стихотворные переводы отрывков из поэмы.

Советские писатели тоже проявляли интерес к творчеству Камоэнса. В свое время Лев Лунц читал В. Каверину, Н. Тихонову и Вс. Рождественскому отрывки из «Лузиад» в переводе Чудинова.

В 30-е годы над переводом «Лузиад» работал М. И. Травчетов. Отрывки из этого труда были опубликованы в «Хрестоматии по западноевропейской литературе», составленной Б. И. Пуришевым.

Полный стихотворный перевод поэмы Камоэнса печатается на русском языке впервые, хотя переводы лирических произведений поэта неоднократно издавались в Советском Союзе.

Относительно ритмической организации перевода «Лузиад» хотелось бы сказать следующее.

Камоэнс писал десятисложным силлабическим стихом со строгим соблюдением местоположения ударных слогов (ударными были обязательно шестой и десятый, реже восьмой и десятый слоги, это делало стих более упорядоченным, приближало его к силлаботонике). Поэтому в нашем переводе десятисложник Камоэнса передан пятистопным ямбом; этим размером рекомендовал переводить октаву и П. А. Катенин. Он же советовал чередовать в октаве мужские рифмы с женскими. Однако Камоэнс строил свою октаву, в основном, на женских рифмах. Чередование женских рифм с мужскими используется им только там, где нужно подчеркнуть особый эмоциональный накал повествования, противопоставить одни октавы другим, не несущим повышенной эмоциональной нагрузки. Подобной цели служат и изредка появляющиеся в тексте «Лузиад» дактилические рифмы. Этот принцип рифмовки сохранен в данном переводе.

Известны различные принципы передачи португальских имен собственных на русский язык. Некоторые переводчики считают себя сторонниками фонематической теории. Приверженцы другой точки зрения ориентируются на орфоэпические нормы литературного языка Португалии. Этот принцип представлен в переводах сочинений Эсы де Кейроша и А. Иркулану, изданных в 20-е годы в основанной А. М. Горьким серии «Всемирная литература», в Большой и Малой Советской энциклопедиях, в Советском энциклопедическом словаре, в различных изданиях Атласа мира. Такому же принципу мы следовали и при переводе сочинений Камоэнса, изобилующих топонимикой.

При передаче имени автора «Лузиад» был выбран вариант «Луис», утвердившийся в Советском Союзе, благодаря недавним переводам лирики Камоэнса. Что касается фамилии поэта, то была сохранена старая ее транслитерация (Камоэнс, а не Камойнш), прочно вошедшая в русский язык еще во времена Ломоносова и Пушкина. То же самое можно сказать и о передаче по-русски имени Васко да Гамы.

Хочется поблагодарить за сотрудничество коллег из Португалии профессоров филолога Элену Сидаде Моуру и историка Арманду Каштру, консультировавших перевод поэмы «Лузиады», предисловие и комментарий к данному изданию.

Надеемся, что перевод поэмы Луиса де Камоэнса «Лузиады» расширит представление советского читателя о Португалии, ее народе и культуре и будет способствовать укреплению дружбы, взаимопонимания и культурных связей между СССР и Португалией.