Вот уже несколько месяцев, как Костров и Соня, — а особенно последняя, — ходили огорченные и озабоченные. Дело в том, что Соня готовилась стать матерью — Семен недаром так лукаво поглядывал на нее, когда говорил, что кимовцам придется использовать знания Нади по воспитанию и педагогике.

Соня уже давно убедилась, что в ее жизни предстоит столь важное событие, и тогда же рассказала об этом Грише. Оба растерялись. Для молоденькой женщины и в обычных условиях это было бы серьезно и важно, но, конечно, на Земле она быстро освоилась бы с тем, что природой предназначено всем женщинам. Здесь же это — совсем другое дело. Как родить без врачебной помощи? Пройдут ли роды нормально? Не будут ли они сопровождаться каким-нибудь осложнением, которое легко может оказаться роковым здесь, где нет не только врача, никаких необходимых инструментов и лекарств? Наконец, уход за ребенком в первое время после его рождения требует также известного руководства. А здесь посоветоваться не с кем, так как ни одна из женщин коммуны еще ни разу не рожала.

Когда Соня, со стыдливым румянцем на пылающих щеках, потупив голубые глаза, неясными полусловами сказала мужу о том, что ее ждет, оба в первый момент инстинктивно обрадовались. Они горячо любили друг друга, и мысль, что у них будет ребенок, на мгновение сделала их счастливыми. Но очень скоро все эти тревожные вопросы и недоумения отравили их радость.

Однако человеку свойственно не думать о неприятном, если оно ждет его не в ближайшие дни. В конце концов, это — благодетельный самообман. Ведь каждого человека, рано или поздно, ждет величайшая неприятность — смерть, и в какую ужасную пытку превратилась бы жизнь, если бы люди постоянно помнили о неизбежном конце!

В коммуне у всех было много обязанностей. Погруженные в повседневную работу, занятые «университетскими» собеседованиями, увлеченные своим чувством, которое, сменив бурную остроту новизны на тихую и нежную привязанность, ничего не потеряло в интенсивности, Соня и Костров не думали о том, что ждет их через несколько месяцев. Часто, лежа в постели, молодая женщина с инстинктивной, бессознательной радостью прислушивалась к легким вздрагивающим толчкам, которыми зародившаяся в ней новая жизнь давала знать о себе. Порой она делала невольное движение, чтобы разбудить Гришу: ей хотелось, чтобы он приложил руку к ее животу и ощутил движение этого скрытого существа, созданного их любовью. Но каждый раз она останавливала себя. Заговорить о ребенке — значит заговорить и о тех сложных обстоятельствах, какими грозят роды. А об этом ей не хотелось думать. Пусть дремлет мысль. Лучше вот так лежать и чувствовать себя завязью, в которой зреет сладкий плод, полубессознательно наслаждаясь этим чувством. И она замирала, со взором и слухом, ушедшими внутрь, слепая и глухая к окружающему миру в эти сонные тихие часы, прислушиваясь к биению плода, стараясь не двигаться, не говорить, не думать…

Но месяцы шли. Положение Сони давало себя чувствовать все определеннее и не только в ней и в Кострове, но и во всех товарищах будило треногу. Ее фигура постепенно теряла свою стройность, живот округлился. Иногда она чувствовала тошноту, головокружение, нервничала… Развязка с каждым днём приближалась.

За месяц до наступления нормального срока родов Семен собрал товарищей в клубе, чтобы выяснить положение. Не желая доставлять Соне лишнее волнение, он воспользовался временем, когда она спала, — на нее с некоторых пор напала сонливость.

Хотя врача не было, но, очевидно, роженицу нельзя было предоставить себе самой. Решили, что ребенка примет Лиза, а ассистировать ей будут Семен и Федя. В ракетной библиотеке не нашлось ни одной книги, которая могла бы им помочь. Ничего не только по акушерству, но и по медицине вообще. Только краткое руководство по анатомии. Но оно не могло оказать пользу в этом вопросе, так же как и ничем не мог быть полезен Петр Сергеев, бывший когда-то на медицинском факультете, но прошедший лишь первый курс.

Одно все знали твердо: что необходимо принять все меры к стерилизации помещения, где будут происходить роды, и вообще всего, что может войти в соприкосновение с роженицей в тот момент, когда целость внешних покровов ее тела будет нарушена и в него смогут проникнуть извне болезнетворные микроорганизмы: ведь они свободно могли быть занесены путешественниками с Земли.

На эту сторону и было обращено главное внимание членов коммуны, которых игра их капризной судьбы превратила на этот раз в акушеров. Больше они ничего не могли предпринять.

Семен придумал простой и, вместе с тем, великолепный способ стерилизации помещения. За неделю приблизительно до Сониных родов он выселил ее и Гришу из их комнаты, «уплотнив» ими на это время комнату Сергеева и Нюры. Затем, взяв себе в помощники Ямпольского, он принялся за дело. Оба они надели термосные костюмы с воздушными резервуарами и, войдя в Сонину комнату, вынули из рамы окно. Теперь воздух из комнаты должен был рассеяться в пространстве. Предварительно дверь, ведущую в клуб, переделали так, чтобы она могла, как и наружная, герметически запираться. Таким образом, в виду непроницаемости как внешних, так и внутренних стен дома, потеря воздуха не угрожала остальным комнатам.

Находившийся в комнате воздухопровод выключили, оставив в действии улавливатель углекислоты. Благодаря этому, через некоторое время комната должна была если не совсем лишиться атмосферы, то, во всяком случае, воздух должен был в ней стать в высшей степени разреженным. Электрическую печь также выключили, чтобы, благодаря открытому окну, температура могла испытывать те, крайне резкие, колебания, которые происходили на поверхности планеты, лишенной воздуха. Именно: она должна была страшно подыматься днем и столь же сильно падать ночью. Холод и жара на поверхности планеты значительно превосходили крайние пределы температуры, когда-либо наблюдавшиеся на Земле. Эти температурные колебания должны были губительно подействовать на бактерии и, если не совсем убить их, то, во всяком случае, понизить их жизнедеятельность.

Когда у Сони наступили роды, в ее комнате вновь вставили окно, включили печь и воздухопровод. Соню осторожно ввели и положили на кровать. Она страшно волновалась. Семен запретил остальным товарищам, кроме него, Лизы и Феди, входить в комнату.

Иод и сулема были взяты с Земли. Семен и его помощники стерилизовали те вещи, которые, по их мнению, могли понадобиться при родах — на всякий случай, нож и ножницы. Надели чистые халаты, заблаговременно перешитые из запасных простынь. Вскипятив на электрической печи воду, они в течение почти получаса мыли руки с мылом и щетками горячей водой. Вымыли лица, головы. Натерлись спиртом.

Сделав все это, они беспомощно стали у постели Сони, которая, извиваясь и корчась от боли, уже раздетая, то молчала, до крови прикусив нижнюю губу, то издавала дикие, хриплые крики, то, обессилев, тихо и жалобно стонала. Лиза велела Семену и Феде отойти, сказав, что позовет их, если понадобится их помощь. Они отошли к окну и молча смотрели на надоевший однообразный пейзаж, освещенный подошедшим к зениту маленьким солнечным диском. Лиза сидела около Сони, гладила ее по голове, говорила ей какие-то бессмысленные слова, которые вряд ли и сама слышала.

В это время Гриша стоял в соседней комнате, приникнув ухом к алюминиевой стенке, хотя алюминий, обработанный составом профессора Сергеева, довольно плохо пропускал звуки. Юноша был так взволнован, что порой почти галлюцинировал. Ему казалось, что он слышит ужасные, мучительные стоны Сони — гораздо более страшные, чем это было в действительности, предсмертный хрип; потом, ему чудилось, наступало зловещее молчание… Он бросался к двери, его оттаскивали.

А Соня так и родила почти без всякой помощи. Роды прошли на редкость благополучно.

Новый гражданин планеты Ким — это был мальчик — звонко голосил, ни в чем не уступая земным детям. Счастливая мать кормила его, а Гриша с нежностью и недоумением смотрел на сына: он никогда до сих пор не видал новорожденных и не представлял себе, что они так малы. На самом же деле мальчишка был здоровый и хорошо развитой и весил бы на Земле не меньше четырех кило.

Когда же в ближайшую «университетскую» субботу все собрались в клубе (кроме Сони, которая еще оставалась в постели в обществе своего сына), Нюра весело обратилась к Петрову:

— Сенька! А помнишь, ты говорил, — никогда никто, ни один человек не заберется сюда. А вот видишь, — явился в нашу коммуну новый человек и остался жить с нами!