Маленькое Солнце близится к закату. Его склоняющийся «вечерний» диск ничем не отличается от дневного. Темная почва залита неживым, неярким светом.

В поселке обычное беззвучное оживление. Только что вернулась очередная партия носильщиков перекиси. Три больших наполненных ящика отнесены в сарай. Там перекись разлагается. Добывание кислорода и водорода также идет своим порядком. Четырехугольные баллоны со сжатыми газами заполняют уже большую часть сарая.

Вот кто-то несет в дом огромный ящик с водой. Кто несет — нельзя разглядеть. Вне дома — все одинаковы: в уродливых термосных костюмах, с чудовищно свисающими воздушными резервуарами. Почти так же чудовищно-безобразны были на Земле противоипритные костюмы.

Здесь мало людей. Большая часть — внутри дома: они заняты приготовлением таблеток, обслуживанием колонии, плавкой алюминия и ковкой баллонов для газа.

С двух противоположных сторон горизонта почти одновременно показываются по две фигуры с носилками. На одних носилках — огромная груда алюминиевых метеоров. На других — такая же груда почвы, содержащей кислород, азот и углерод. Каждая груда уложена высоким, почти правильным кубом, чтобы не рассыпалась при прыжках.

Каждая пара носильщиков двигается равномерными большими прыжками. По аналогии с земной ходьбой, можно сказать, что они идут «в ногу». Одновременно их ноги, упруго сгибаясь, невысоко подымаются над почвой. Оба носильщика и носилки в их руках быстро и плавно проносятся несколько метров над поверхностью планеты и вновь опускаются на нее для нового прыжка.

Почти одновременно обе пары носильщиков достигли кубического дома. Беззвучно вобрала их герметическая дверь. Они вошли в узкий коридор, освещенный электрической лампой.

Здесь, в алюминиевых стенах, слегка потемневших внутри дома от окисления (снаружи алюминий был светлее — того же цвета, как в первый день по окончании постройки), начиналось царство звуков. Дверь, поворот которой извне совершился беззвучно, здесь тихо прозвенела. Шаги вошедших легко прозвучали по гладкому алюминиевому полу.

Они вошли в клуб и, выгрузив свою ношу, освободились от термосных костюмов. Они — неодинакового роста. Двое повыше: стройный, высокий светловолосый юноша и девушка — медлительная, задумчивая брюнетка. Ким и Майя. Киму уже почти четыре года, т.-е. около восемнадцати лет по земному счету. Майя моложе его, на четверть года, по земному — приблизительно на год.

Другие две фигуры, пониже, оказались мальчиками — подростками. Это Владимир и Рэм. Каждому из них около трех лет: их возраст — тринадцать земных лет.

Теперь они разговаривают, и внутри дома не только можно слышать голоса, но и подметить их индивидуальные различия. Ким говорит быстро, у него высокий, немного резкий голос, отчетливое произношение. Майя — полная противоположность не только ему, но и своей матери Нюре, какою та была в юности. Она говорит, как и двигается — медлительно, с расстановкой, как бы с затруднением, будто подыскивая слова. Но у нее чудесный грудной голос, такого очаровательного, чуть вздрагивающего тембра, что им можно заслушаться — одного его звука, не вникая в смысл слов. Однако ее слова совсем не бедны смыслом. Наоборот, она всегда говорит рассудительно и вдумчиво. Ким же стремителен в репликах и движениях.

Владимир говорит с легким пришепетыванием, напоминающим произношение Тамары. У обоих мальчиков — Владимира и Рэма — ломающиеся, крикливые, немножко петушиные голоса. Это объясняется их возрастом. У Рэма — большой выдающийся кадык. Но оба подростка лишены свойственной их возрасту угловатости фигур и движений. Оба они стройны, со втянутыми животами; движения их быстры, но плавны.

Уже около четверти года (то-есть почти земной год), как подростки окончательно вошли трудовую жизнь коммуны и получили полную рабочую нагрузку. Ким и Майя работают уже давно.

Молодежь участвует в общей работе в качестве носильщиков сырья. Этим удовлетворяется усиленная потребность в движении, свойственная их возрасту.

Солнце зашло. В освещенном слабой лампочкой сарае еще идет работа.

Остальные разошлись по своим комнатам. Ким и Майя остались вдвоем в круглом тесном зале.

Ким подошел к телескопу и без труда направил его на голубую звезду — Землю, видимую отчетливо и простым глазом. На этой планете некогда жили его старшие товарищи, мать, отец. За свою недолгую жизнь Ким привык мечтать об этой голубой планете и стремиться к ней, как стремились к ней его старшие друзья. Подобно им, он посвящал этой цели весь свой труд.

Он привык также в своих собственных астрономических занятиях, которым отдавал досуги, упорно и настойчиво возвращаться к этой звезде, силясь разглядеть на ней очертания материков, знакомые ему по карте полушарий в небольшом атласе ракетной библиотеки. Но это было безнадежно. Правда, благодаря отсутствию на малой планете атмосферы, Ким был поставлен в идеальные условия наблюдения, и диск Земли, видимый в трубу, изобиловал мелкими деталями: можно было наблюдать полосы облаков и их движение, полярные белые пятна и другие подробности.

Майя, с недавних пор принявшая деятельное участие в астрономических занятиях Кима, теперь оказывала ему техническую помощь: она помогала ему передвигать телескоп, из поля зрения которого неудержимо уходило наблюдаемое светило, повинуясь вращению планеты Ким. От времени до времени она приникала глазом к окуляру рядом со своим другом.

— Ким! — спросила она своим ласкающим грудным голосом, гармонически сливающимся с окружавшим их безмолвием, — скоро ли мы будем там?

— Теперь, должно быть, скоро, — ответил Ким. — Семен говорил, что запас газов уже почти достаточен.

— Когда он это сказал? — встрепенулась Майя.

— В прошедший день.

Слова «вчера», «сегодня» отсутствовали в лексиконе жителей планеты Ким. Старшие избегали их, потому что они привыкли относить их к настоящим земным дням. Дети же, не слыша их от взрослых, не знали даже о существовании этих слов.

— Значит, скоро будем заряжать ракету?

— Да, скоро.

Ким отошел от телескопа. Он был взволнован предстоящим полетом. Еще бы! Как волновались некогда старшие члены коммуны, готовясь к путешествию на Луну! Но ведь то были жители Земли, которые передвигались по своим городам в метрополитене, трамваях, автобусах и авто, переезжали из города в город в поездах, на пароходах, на аэропланах и дирижаблях. А уроженцы планеты Ким ходили только пешком. Источник перекиси находился приблизительно в двухстах пятидесяти километрах от дома, и дальше они не ходили. Емкость воздушных резервуаров не позволяла более длительных путешествий, да и зачем? Поверхность планеты всюду одинаково однообразна, она не дает и не сулит новых впечатлений.

Легко понять, как волновало Кима огромное путешествие в неведомый мир. Майя волновалась не меньше его.

Был тихий ночной час. Постукивала динамо. Шипел газ.

Они вновь прильнули к окуляру рядом, и щеки их соприкоснулись, как некогда, почти два десятилетия назад, в ракете, только что опустившейся на малую планету, соприкоснулись щеки Тамары и Тер-Степанова, зажигая их бессмертным, неизменно очаровательным влечением… И как когда-то, здесь, в той круглой комнате, у этого телескопа, при неподвижном сиянии голубой звезды, произошло объяснение между двумя парами старших (при чем одним из действующих лиц была мать Майи), так и теперь вечная сила любви бросила юношу и девушку в объятия друг друга. Что ж? Одинаковые причины рождают одинаковые следствия.

Майя знала о том чудесном мгновении, соединившем ее родителей. Нюра много раз, с глубокой нежностью вспоминая о Петре, рассказывала ей об этом. Когда Майя стала взрослой девушкой, она с необъяснимым трепетом слушала рассказы матери,

Смутная, неосознанная потребность любви уже бродила в ней и, наконец, оформилась. Но кого же ей любить, кроме светловолосого, стремительного Кима?

Он был ее постоянным спутником в трудах и забавах. С тех пор, как она помнила себя, ее жизнь была неизменно связана с ним. Он был товарищем ее детских игр.

Вместе с ней он заслушивался рассказов Нюры о Земле и ее обитателях. Вместе они посещали «университетские» занятия. Бок-о-бок принимали участие в общей работе.

Его тоже влекло к ней. Как могло быть иначе? На планете Ким она была единственной девушкой его возраста. Она была прелестна очарованием распускающейся молодости. Теперь, когда полет на Землю, бывший целью их жизни от самого ее истока, стал превращаться для них в реальный факт, их охватило сильнейшее волнение.

И, как часто бывает, одно чувство пробудило другое с неведомой дотоле силой. Так капелька гремучей ртути, помещенная в запале патрона, воспламеняясь, взрывает его пороховой заряд.

Почти инстинктивно он обнял и привлек ее к себе. В первый момент это был для него только жест, в котором искало выхода его волнение. И она поняла его так же: сколько раз во время игр или работ им приходилось таким образом касаться и обнимать друг друга. Это объятие было еще братским. Но тут же они почувствовали, что оно становится иным. Она затрепетала, как пламя свечи от дуновения. Но он прижал ее крепче. Она покорилась. Не было слов. Губы слились. Потом он долго смотрел в ее глаза. Им обоим казалось, что мир стал иным. Да, мир стал иным, прерывистым и взволнованным. Он сузился до предела и заключил в себе только их двоих. Когда к ним вернулась, наконец, способность говорить, Майя сказала своим нежным глубоким голосом:

— Милый мой! — она говорила медленно и тихо, он слушал ее, не выпуская из объятий. — Нам так часто рассказывали историю нашей коммуны, что, мне кажется, я отчетливо помню даже то, чего никогда не видела и знаю только из рассказов.

На ее ресницах дрожали слезы счастья, как послегрозовые капли на иглах сосны. Машинально смахнув их, она продолжала:

— Это голубая звезда привлекла внимание наших старших друзей в тот вечер, когда любовь соединила Нюру и Петра, Семена и Тамару. Теперь при ее сиянии мы…

Она замолчала и потом добавила:

— О, в самом деле, Земля для планеты Ким — звезда любви. Ты знаешь ведь? Венера отсюда видна совсем маленькой звездочкой, но на земном небе она ярче всех других звезд. Семен рассказывал что на ней очень густая атмосфера, сильно отражающая солнечный свет. К тому же Венера близка к Солнцу. Днем на земном небе звезд не видно, но утром она гаснет позже всех других, затмеваемых солнечным блеском, и раньше всех загорается вечером. Суеверные люди называли ее звездой любви, они думали, что она покровительствует этому чувству, и дали ей имя в честь мифической богини любви, в которую верил какой-то древний народ.

— Римляне — подсказал Ким. — Так что же ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, — ответила Майя, бессознательно склонившись к его плечу, — мы-то уж, конечно, не суеверны. Но, правда, для жителей нашей планеты эта голубая звезда — настоящая звезда любви.

И она закончила тихим голосом, переходящим в шопот:

— Среди всех бесчисленных звезд неба она одна зажигает нас волнением и страстью.

Ким ответил так же тихо:

— Это потому, что там живут подобные нам люди.

И совсем тихим шопотом, похожим на шелест листвы, которого он никогда не слышал, добавил:

— Скоро мы будем там… среди них…