Легко сказать — «все для ракеты»!

Легко, вообще, давать формулы для движения жизни, размечая ее наперед. А вот подогнать жизнь к этим формулам в точности — дело совсем иное и очень трудное.

«Все для ракеты»? Это было бы идеально. А здесь подрастает детвора, буйная молодая жизнь. Она наполняет алюминиевый дом топотом маленьких ног и звонкими голосами, она требует внимания и забот. Какие бы ни были важные дела — их приходится прерывать, ими приходится манкировать, так как возня с малышами — тоже дело, которого отложить никак нельзя: они живо напомнят о себе.

Но если их отцы и матери будут возиться с ними, то работа по добыванию газов сильно пострадает.

И, чтобы вернее осуществлялся лозунг «Все для ракеты», Нюра решила взять на себя заботу о детях — сосредоточиться на их воспитании, освободив от него других родителей.

На первых порах ей пришлось заняться Кимом и Майей. Двое других были еще совсем малы и не порвали еще тесной физиологической связи с матерями.

Много времени проводила Нюра со своими питомцами в круглой комнате клуба. Дети нуждались во многом. Прежде всего — Нюра должна была заменить им общество детей, которого здесь они были лишены. Ей приходилось на первых порах брать на себя инициативу в более или менее сложных играх, которые на Земле, с самой отдаленной древности, переходят от одного детского поколения к другому. Здесь же детям, кроме нее, не от кого было бы научиться этим играм. Но, с другой стороны, надо было пробудить в них самодеятельность: дав их мысли толчок, не вести ее на поводу. И Нюра старалась сделать так, чтобы в дальнейшем они сами выдумывали игры, усвоив некоторые общие принципы.

В этом отношении перевес был на стороне Кима. Живой, быстрый и сообразительный, он скоро научился изобретать игры, занятия и развлечения. Его подруга была заметно пассивнее, рассудительнее и медлительней. Она внимательно прислушивалась и следовала его указаниям. Он инстинктивно привыкал относиться к ней покровительственно и заботливо.

Сперва Нюра научила их простейшим играм земных детей, дававшим выход естественной для этого возраста подвижности: прятки, пятнашки. Днем, когда большинство взрослых занято было доставкой перекиси и алюминия и работой в ракете, в доме не умолкали топот, визг, смех, крики. Эта беготня происходила под непрерывным наблюдением Нюры: надо было тщательно оберегать машины, от которых зависела жизнь членов коммуны, а также газоулавливатели и воздухопроводы. Правда, дети с первых дней сознательной жизни привыкали к мысли об огромной важности этих приборов и научались соблюдать крайнюю осторожность по отношению к ним. Но, все-таки, на детей нельзя было всецело положиться, как на взрослых. Нюру сильно утомляла необходимость быть все время на чеку.

Поэтому она старалась возможно больше времени проводить с детьми вне дома. Воздух экономить не приходилось и, наполнив резервуары термосных костюмов, Нюра с юными колонистами совершала довольно длительные прогулки по поверхности планеты.

Во время этих прогулок дети чувствовали себя часто свободнее, чем их воспитательница. Малыши с момента рождения привыкали к кимовской силе тяжести и не знали иной. Они так же легко сохраняли равновесие, как люди на Земле. Им было смешно, когда Нюра, бегая с ними взапуски в термосном костюме, плохо рассчитав порой движение, теряла равновесие и падала на твердый грунт.

Дети всегда любознательнее взрослых, мир еще хранит для них удивительную новизну красок, очертаний, движений и звуков. «Почему» и «отчего» — излюбленные вопросы детей всех стран и всех слоев общества.

Однажды, после того как они возвратились с прогулки, Майя, более внимательная и наблюдательная, чем ее живой и экспансивный товарищ, спросил:

— Нюра, почему ты хуже ходишь, чем мы? И хуже, чем Семен и Федя?

Форма этого вопроса удивила бы земных детей. На планете Ким дети называли взрослых так же, как и друг друга, просто по именам, без титулов «отец», «мать», «дядя» или «тетя». Это входило в план воспитания. В результате дети привыкли не придавать особого значения родству и порой даже путали родителей. Недостаток узкого семейного чувства заменялся одинаково сильной привязанностью ко всем членам коммуны. Жизнь в одном доме, общность всех материальных и духовных интересов, отсутствие других людей на планете — давно уже превратили коммуну в тесную, сплоченную семью, все члены которой были равно близки и дороги друг другу. Дети привыкали к этому положению с самого раннего возраста.

Вопрос Майи (к нему сейчас же присоединился и Ким) поставил сначала втупик Нюру. Казалось бы: чего проще? Рассказать, что на Земле она привыкла к более сильному притяжению? Но слово «Земля» ровно ничего не говорило детям, рожденным на малой планете.

Однако оно очень заинтересовало малышей.

— Ты говоришь, ты жила на Земле? Где это? Не здесь, не в доме? Покажи, в какой стороне?

Нюра лукаво улыбнулась и, подойдя к окну, показала пальцем в небо.

— Там!

Дети с изумлением подняли головы вверх, но не увидели там ничего, кроме привычного черного звездного неба и маленького Солнца. Нюра попыталась объяснить им понятие планеты вообще. Но детский ум был еще слишком слаб, чтобы усвоить такое отвлеченное представление. Она попробовала тогда описать детям условия жизни на Земле, столь отличные от знакомых им: это — такое место, где сколько угодно воды, где воздух имеется всюду и его не приходится приготовлять. Это было в тысячу раз поразительнее тех волшебных сказок, которыми увлекались когда — то земные дети. Но это было, кроме того, захватывающе — интересно.

А люди! Здесь их едва полтора десятка. На Земле их страшно много!

— Сто? — живо спросил Ким.

— Миллионы, миллиарды! — возразила Нюра, с глазами, в которых блистали воспоминания.

Но личико Кима омрачилось выражением разочарования:

— А я думал — сто! — огорченно сказал он.

Нюра сообразила, что сто кажется ему величайшим числом, все остальное — даже тысячи миллионов — меньше. Мир планеты Ким был так ограничен, что детям никогда не приходилось иметь дело с большими числами. Они звучали для них мертво и сухо.

Тогда Нюра стала рисовать картины земной жизни. Она увлеклась, и дети с напряженным вниманием слушали ее — она рассказывала невероятные, невиданные вещи. Она говорила о городах, селах и деревнях. О государствах. О войнах. О богатых и бедных. О борьбе классов и революциях. О поездах, пароходах и аэропланах. Об ученых, солдатах, рабочих, писателях, певцах, актерах, вождях. О театрах, где тысячи людей любуются искусством движения, позы, речи и жеста. О библиотеках и музеях, где хранятся сокровища ума и творчества. О гибельных катастрофах, землетрясениях, кораблекрушениях. О достижениях науки, и техники.

Еще никогда не было на свете человека, которого бы слушали с таким сосредоточенным, поглощающим вниманием. Однако не все, казавшееся ей доступным для понимания, могло быть усвоено детьми. Были вещи, которых они вовсе не могли понять. Сюда относилось различие между богатыми и бедными. Значение денег, как всеобщего обменного знака, никак не поддавалось их пониманию. Неравенство в распределении жизненных благ, казавшееся Нюре таким понятным, не укладывалось в их мозгу. Ей удалось объяснить им значение пищи, как замены питательных таблеток. Но они решительно не могли представить себе, как это у одних ее более, чем достаточно, в то время как другие должны голодать.

— Ну, все-таки, — настаивала Майя, — этой самой пищи на всех людей там может хватить?

Нюра задумалась.

— Не знаю, — серьезно ответила она. — Впрочем, думаю, если распределять поровну, то хватило бы.

— Значит, тот, кто раздает ее, плохо это делает! — горячо заметил Ким.

Нюра усмехнулась. Она попыталась объяснить детям систему распределения жизненных благ. Но из этого ничего не вышло — они так и не поняли ничего. Непонятна для них оказалась и эксплоатация людей, и Нюра решила отложить пока объяснение этих вещей.

Однако детские «отчего» и «почему» подобны нитке, бесконечно разматывающейся с клубка. И клубок завертелся дальше.

— А почему ты пришла сюда? — спросила Майя.

— И как ты это сделала? — поддержал ее Ким.

Нюра объяснила, что она пришла сюда не одна, а со всеми людьми.

— И с нами? — вытаращил глаза Ким.

— Нет, только со взрослыми. Вы здесь родились.

— А что значит: «родились»?

Ну, вы пока и этого не поймете.

Дети уже примирились с мыслью, что пока многое непонятно им.

Зато Нюра рассказала, как могла, о полете в ракете. Показала детям ракету и кое-как, очень поверхностно, растолковала ее устройство. Она водила также детей к источнику перекиси водорода, показала им работы, а затем дома подробно объяснила их цель и значение.

В занятиях и беседах с детьми Нюра нашла огромное наслаждение. Она была для них дверью в мир, через нее они черпали свои знания, и она была счастлива, сознавая это. Глаза малышей блистали восторгом, когда они узнавали что-нибудь новое, — тем самым восторгом познавания, который вспыхивает в мозгу ученого, открывшего неведомую до него тайну вселенной, и в равной степени — в уме всякого неиспорченного житейской косностью человека, когда ему удается узнать что-нибудь новое для себя и тем больше или меньше расширить свой умственный кругозор.

Пришло время, и, кроме увлекательных бесед, Нюра стала учить детей чтению, письму и счету, затем — иностранным языкам, которые сама уже недурно усвоила.

Прошло еще несколько лет, и она стала сообщать им знания, которые приобрела на «университетских» занятиях. Астрономия, физика, химия, социальные науки — из всех этих областей она сообщала им сведения интересные, но отрывочные и поверхностные, какие сама могла получить. Большего она не могла им дать. К этому времени к «детскому саду» присоединились уже подросшие младшие дети. Но еще до того в жизни колонии произошло событие исключительной важности.